8. Семья и государство океанийцев
| «По отношению к общественному положению, рождение составляет особое преимущество, но бедность ни на кого не навлекает презрения». |
| Джеймс Уилсон. |
Рождение происходит у полинезийских народов с призванием богов мужем или отцом, между тем как мать или близко стоящая к рождающей исполняет обязанности повивальной бабки. Прежде всего призывается семейное божество, но если страдания ещё не оканчиваются, — также бог мужа или матери рождающей. Освящение рождающегося начинается ещё во время беременности. Во время самих родов называют одно за другим имена всех богов, и бог, которого призывают как раз в то время, когда показывается ребёнок, считается покровительствующим ему божеством. Точно также в Новой Зеландии тогунги после опрыскивания выжидают движений ребёнка, и слово, совпадающее с ними, считается его тайным именем. После рождения главной церемонией считается отрезание пуповины, которое на Самоа у мальчика производится на военной палице, чтобы сделать его храбрым, а у девочки на доске, служащей для выколачивания тапы, чтобы она сделалась прилежной работницей; на Фиджи отрезанная часть торжественно зарывается в землю. В Новой Зеландии дети через восемь дней после рождения подвергаются очищению и наречению имени с призванием покровительствующего божества и опрыскиванием водою; подобно тому, и мориори с пением жрецов и обливанием водою дают ребёнку имя и сажают дерево магеу, чтобы он точно также рос и расцветал. У меланезийцев господствуют более простые обычаи: они строят хижину для родильницы, и женщина из числа родных кормит грудью новорождённого. Обычаи воздержания и очищения распространяются и на мужчин. На Фиджи и на Новых Гебридах после рождения ребёнка муж и жена не едят ни мясных кушаний, ни рыбы, чтобы ребёнок не заболел; в течение месяца после рождения первого ребёнка отец не должен также [264] исполнять тяжёлой работы. Ясно выраженная кувада встречается на Сан-Кристобале при существовании отцовского права. Детоубийство широко распространено; часто употребляется и изгнание плода, причиною чего бывает оскорбление, а также тщеславие: там считается неприличным
иметь ребёнка ранее третьего года супружества. В некоторых местах Соломоновых и Новогебридских островов умерщвляются все дети и замещаются купленными. Если ребёнок — девочка, то она имеет больше шансов остаться в живых повсюду, где только при наследовании по женской линии она становится основою семьи. Двойни не всегда считаются достойными гибели, хотя и замечается склонность видеть в [265] появлении их нечто сверхъестественное. Как только детям предназначено остаться в живых, им заботливо предоставляется всё необходимое. И родители, и родственники делают им подарки. Малолетние дети, оставшиеся после смерти родителей, усыновляются другими; если они уже более взрослые, то естественные связи и наследственное право поддерживаются для них надлежащим образом.
Достижение известных эпох в жизни ребенка сопровождается
религиозным освящением. Через неделю или через десять дней после рождения на Саа и на острове Лепера приносятся в жертву детские луки за мальчика, чтоб он был силён, и волокна циновок за девочку, чтобы она была трудолюбива. Так как в этом принимают участие родственники со стороны отца, то этим значительно нарушается столь ревниво оберегаемое в других случаях материнское право. Когда на Гавайских островах ребёнок, после того как его отучат от груди, переносится из материнского дома (ноа) в отцовский дом (муа) и затем подвергается «гапу» (см. стр. 271), мать приносит в жертву семейному богу свинью; отец приносит аву и молится за благоденствие нового отпрыска. Это освящение повторяется в более строгих формах и с более закаляющими [266] приёмами при вступлении в возраст возмужалости. Тогда, при соблюдении поста во всём племени, дед, между душою которого и душою внука предполагается тесная родственная связь, в особой хижине поучает тайнам предания пробудившегося от сна первородного внука. Тогунги племени учат началам преданий тех, которые выказывают способность к тому, в особенности сыновей арики; они живут при этом в лесу, в хижине из листьев. Пост заканчивается едением сердцевины тойа-тойа, чтобы «прикрыть тайны», после чего следует второе опрыскивание водою. Тогда юноша может вступить в брак. Впоследствии бывает ещё одно освящение, когда юноша, считающийся пригодным для первого похода, с призванием бога Ту и при отсутствии женщин и мальчиков опрыскивается у реки в обнажённом виде жрецом.
В деле воспитания семье принадлежит меньшее влияние, чем общине или племени; достаточно припомнить ужасающее распространение детоубийства в дохристианское время по требованию этих последних. Этому благоприятствовала лёгкая расторжимость брака и преувеличенное понятие о наследовании сыном положения отца; первородный мальчик вскоре после рождения облекается именем и значением отца и с той минуты считается выше его. Пока мальчик малолетний, это не имеет практических последствий, так как отец пользуется полным авторитетом от имени сына. Но ребёнок может при этом оказаться обременительным, поэтому арики или эри таитян, эти свободнейшие из свободных, не признавали никаких детей. Ещё более распадения связи между родителями и детьми вносило в семью так называемое усыновление. На Джильбертовых островах родители избирают приёмного отца или приёмную мать, настойчиво прося их, если они люди зажиточные, об усыновлении ребёнка его ещё до рождения. Приёмный отец носит завёрнутую в лист пандануса пуповину приёмного внука в виде браслета, пока она не свалится в море, затем он подготовляет его брак, и в его доме живёт молодая чета. Таким путём происходят полные перемещения внутри семейств. В безнравственных общинах усыновление, во всяком случае, представляет большее обеспечение относительно происхождения ребёнка, чем признание своих детей, родившихся в полуразрушенном браке. Неравенство числа лиц обоего пола глубоко отражается на жизни и размножении народа. Причинами меньшего числа женщин выставляется убийство детей женского пола и бо́льшая смертность взрослых женщин, вследствие раннего деторождения, излишка работы, лишений, насильственного отношения мужчин и беспорядочности. Часто отношение это является совершенно ненормальным, доходя в Гавайи до одной женщины на 4—5 мужчин.
Обрезание совершается в Меланезии обыкновенно при появлении бороды. Юноша с наступлением возмужалости или даже ещё ранее уже не проводит ночь в родительской хижине и избегает встречи с матерью и сёстрами. Он спит в общинном доме, куда ни одна женщина не имеет доступа, кроме времени свадебных торжеств. Посвящение девушек, достигших зрелости, гораздо проще. На Самоа оно ограничивается угощением и подарками. Вся жизнь становится иною там, где девочек обручают при самом рождении, и они с юного возраста воспитываются в доме жениха. На Изабели обычай требует, чтобы девушка до наступления половой зрелости жила в семье жениха. Затем, на Фиджи является жених, подносит родителям невесты несколько зубов кашалота в виде подарка и становится мужем обручённой ему девушки. Здесь, как и на Банксовых островах, тщательно наблюдается за целомудрием девушек. В случае проступка с её стороны она жестоко наказывается, даже умерщвляется; той же участи подвергается, если удастся захватить его, её соблазнитель. Трудно объяснить обычай, [267] существующий на Соломоновых островах, в Новой Померании и Новом Мекленбурге: девушек, достигших зрелости, запирать в течение месяца в особых маленьких хижинах, куда доступ разрешается только старым женщинам.
Церемонии сватовства соблюдаются в определённом порядке. От имени юноши сватаются родственники жениха, являющиеся в дом невесты с символическими подарками — на Самоа со съестными припасами, а в Новой Померании — с тяжёлыми связками раковинных денег, несомыми на копьях. Если их принимают, это означает благоприятный исход. Сватовство обращено не к семье, а к племени, глава которого объявляет окончательное решение. На свадьбе происходит обмен подарков; назначение дня её нередко ведёт к довольно бесцеремонному торгу. Жених дарит лодку, оружие и свиней, а невеста — циновки и материю из коры. На Самоа собирались для празднования свадьбы оба племени на общественной площади деревни; невеста в сопровождении приятельниц и нескольких подруг, обильно намазанных маслом, увешанных цветами и одетых в тонкие циновки, шла по дорожке, уложенной циновками, до центрального пункта, где жених ожидал её, сидя; она садилась на белоснежные циновки против него, и в это время молодые женщины с песнями разносили свадебные подарки. В то время, когда начальники ещё гордились нравственностью своих дочерей, общее одобрение служило наградою ему и всему племени, если нравственность эта оказывалась незапятнанной. Друзья жениха отвозили невесту в её будущее жилище, где она проводила несколько дней, скрытая от всех. Так как брак закрепляется только через пять или шесть месяцев новым торжественным собранием и обменом подарков, то первое торжество является лишь подготовительным, и месяцы, проходящие между ним и последующим, считаются, по-видимому, только временем испытания. И в Меланезии обмен подарков почти не прикрывает покупки женщины. Сыновья возвращают своим отцам ценность невесты, которою те ссудили их; на Соломоновых островах вдова предоставляется на произвол родственников её умершего мужа, если выплаченная за неё сумма не возвращается. Часто это бывает единственной причиной охранения легко расторжимого брака. В высших, зажиточных классах более прогрессивных племён, как, например, фиджийцев, в виде исключения бывают случаи браков по склонности. С другой стороны, некоторые церемонии свидетельствуют о прежнем существовании похищения женщин (см. стр. 118). Приобретение жён посредством похищения встречается ещё и теперь, и это дело [268] благополучно оканчивается вознаграждением родственников, если муж понравится жене, но сражения между друзьями невесты и жениха происходят для виду и там, где нет никакого следа насилия: некоторое сопротивление со стороны невесты считается даже признаком хорошего тона.
В различных местностях западной Меланезии брак празднуется с церемониями, имеющими религиозный характер. Мы видим это в Дорэ и на Гельвинкской бухте. Обручённые садятся перед изображением предка, держа друг друга за руку, и при пожеланиях счастья со стороны родственников едят вместе саго; точно также он протягивает ей табак, а она ему — бетель. Ночь после брака новобрачные проводят без сна, сидя рядом друг с другом, между тем как родственники справляют большой пир; затем молодой супруг уводит свою жену домой. В Новой Померании чета опрыскивается молоком кокосового ореха, который разламывается над их головами. Почти никогда дело не обходится без свадебного пира с музыкой и танцами.
Мужчина часто берёт двух жён, а при благоприятных хозяйственных обстоятельствах даже более. У бедных племён, каковы моту, напротив, преобладает моногамия, но при лёгкости расторжения брака там часто бывает «последовательная полигамия»: женщина, когда она состарится, устраняется и променивается. На Джильбертовых островах мужчина может требовать себе в жёны сестёр жены и должен жениться на вдовах своих братьев. Избыток женщин у найабеев в Новой Гвинее, так же как и частый избыток мужчин, совпадают друг с другом. Благодаря своеобразным расчленениям семьи нередко встречаются случаи полиандрии; на Новых Гебридах, например, вдовцы часто соглашаются между собою жить вдвоём с одной вдовою; дети считаются принадлежащими обоим. Ещё в недавнее время нечто подобное было вызвано недостатком женщин в деревнях, населённых рабочими, на Фиджи. При ограничении браков следует иметь в виду систему веве или вейта (см. стр. 272). В Новой Померании и Новом Лауенбурге на вдов все мужчины предъявляют притязания как на общую собственность. Вторичной женитьбе вдовца сопротивляются, однако, все родственницы умершей жены, сперва в шутку, причём мужчины держатся в стороне, так как и на них сыплются всевозможные угрозы, а затем [269] и серьёзно — разорением дома, имущества и поля новобрачного, насколько это возможно.
Вырождение мужчин, наряду с проституцией, какую мы находим на Таити (см. стр. 120) или Палау, было неизвестно в более простых условиях большей части меланезийских островов. Вообще, уровень нравственности в Меланезии выше, чем в Микронезии. Финш говорит о Новой Померании: «Образцовая чистота и приличное обращение женщин и девушек на путешественника, приехавшего из Микронезии, производят особенно приятное впечатление и кажутся ему трудно совместимыми с общим отсутствием костюма». На некоторых островах, например, Флориде, некоторые женщины доставляли доход начальнику, но на других не замечалось ничего, похожего на проституцию. Нарушение супружеской верности на многих островах наказывалось смертью, а позднее — денежным штрафом. Ревность является главной причиной общественных и частных столкновений. Но в известные времена старый обычай нарушает всякие союзы: на празднике Нанга на Фиджи каждая женщина становится фактически жертвою того, кто поймает её наперегонки, и с её согласия; в то же время уничтожается и табу, наложенное на различные пищевые вещества, так что тогда «у женщин и свиней уже не бывает хозяев».
Что касается разделения труда, то положение женщины, в особенности в Полинезии, выше, чем у многих других народов. Там, где работа сама по себе ценится больше, и распределение её между полами бывает справедливее. На Тонге почти вся работа, даже приготовление кушанья, лежала на мужчинах, и женщины только для развлечения изготовляли тапу в кругу соседок, причём мужчины отбивали для них такт; то же мы видим и на Гавайских островах. Обработкою поля те и другие занимались сообща, но рыбная ловля была уже делом мужчин, хотя и женщины принимали в ней участие, ныряя за раковинами. У более бедных племён тяжесть, лежащая на женщине, увеличивается, а у бродячих она становится вьючным животным. В Новой Зеландии положение женщин было ещё выше. Они не исключались при обсуждении общественных дел даже и из военных советов; они ходили и в [270] сражения. Мужчины и женщины ели вместе; матери дети повиновались так же, как и отцу; только бедственное положение некоторых племён создавало исключения. Там, где материнское право удержалось в силе, оно не изменяло общего положения дела: хотя дети и следовали за матерью, но отец оставался главою семьи, и женщина, вышедшая замуж, не принадлежала «к своей стороне дома», а оставалась «у двери». Так же как в предметах обыденной жизни, и на высших ступенях сталкиваются два воззрения на положение женщины; эту высшую ступень мы находим уже у некоторых групп полинезийцев. Но и на Меланезийских островах то и другое воззрения встречаются довольно близко друг от друга: женщины кажутся более свободными на Северных Новых Гебридах, чем на Южных; в некоторых местностях Новой Гвинеи положение их в семье описывается как весьма почётное. Мнение о нечистом влиянии женщин исключает их и в Полинезии от более тесного общения с мужчинами за едою, в богослужебных действиях и на празднествах. На Таити у мужчин были свои жрецы, а у женщин — свои; на других островах у женщин вовсе нет жрецов, и мужчины отвергают даже для них возможность загробной жизни. В Меланезии ни одна женщина не должна была входить в дома для мужчин и для лодок, имевшие вид храмов. И в то же время маори приписывали самым старым женщинам племени дар ясновидения, а на Тонге были жрицы, которые предсказывали, упившись авою. В Микронезии общественное положение женщин, бесспорно, гораздо выше. Здесь оно поддерживается обычаем, не позволяющим мужчине бить свою жену или публично оскорблять её словами. Когда на Палау оскорблённая — жена айдита, денежный штраф почти равняется штрафу за убийство; если оскорбивший не может его внести, он должен бежать. Величайшим оскорблением мужа считается непочтительное выражение о его жене; никто не должен называть публично имя жены другого. Соответственно социальному разделению мужчин, здесь существует почти параллельно такое же разделение женщин. Так же как начальник мужчин на Палау должен происходить из местопребывания семейства айдит, и королевою женщин бывает старейшая из этой семьи. Её окружают несколько жён начальников, с помощью которых она наблюдает за порядком между женщинами, производит суд и расправу, не позволяя в них вмешиваться мужчинам. Женщины также делятся на союзы (клёббергёли). Если у них нет важных атрибутов мужских собраний, общей работы и участия в войне и общего житья в баи, зато они имеют право на особые сборы на празднествах и в случае смерти военного вождя. К их обязанностям принадлежит украшение празднеств, не забывая при этом танцев, на что мужчины соглашаются с тем, чтобы женщины предупредили их о том, что они хотят сделать. От места купания женщин мужчины должны находиться в отдалении, поэтому именно эти места выбираются для свидания влюблённых, причём мужчина уже находится под покровительством своей возлюбленной и её подруг. Этому стремлению к высшему положению женщины в различных областях мешает развиваться, несмотря на широкое распространение материнского права, слабая связь брачного союза, ведущая к разложению общества.
Брачная связь является одною из слабейших во всей жизни полинезийцев. Достаточно незначительных причин, чтобы расторгнуть её; обе стороны легко соглашаются на это. Это доходит до простого рабства женщины, когда она считается собственностью мужчины; если европейцы в Полинезии желают обеспечить за собою благосклонность туземных женщин, они должны сперва сделать подарок их мужьям, и вслед за тем эти последние отдают им жён. На Гавайских островах с помощью чичизбея, называемого пунула, возникло нечто вроде [271] многомужества. Так, на Таити женщины свободных нравов называли себя «тедуа», что было в то же время титулом женщины королевского происхождения. Главною целью брака часто является не только произведение потомства, но и удобство мужчины, в лучшем случае, охрана женщины или денежный вопрос. Кроме того, по крайней мере в высших классах, помимо давления экзогамии, в значительной степени принимаются во внимание и политические цели. Браку вредит также воззрение, будто для замужней женщины неприлично показывать перед всеми её дружеское отношение к мужу. Мужчины никогда не показываются на улице с законными жёнами, но только с возлюбленными. Когда в доме находится чужой человек, женщина удаляется оттуда. Это разлагающее влияние простирается даже на число детей, которых стараются иметь как можно меньше. Разложение брака в значительной мере исходит от племенной организации с её собраниями мужчин. Сюда же относится неизбежно и исключение оттуда семьи, и если семья при этом всё-таки держится, то основа её становится значительно слабее. Чем более развивается система особых домов для мужчин, тем семейные узы более ослабевают. Если девушке десяти или двенадцати лет не удалось ещё найти мужа, то она отправляется в какой-нибудь баи и делается возлюбленной мужчины, который её содержит. Пока не окажется человека, который хочет на ней жениться, что делается путём простого соглашения, она может переходить из одного баи в другой. Часто соперничество интересов замужних и свободных женщин ведёт к столкновениям, поэтому для возлюбленных строятся поблизости особые хижины, куда они удаляются с целью очищения. Ничто, однако, не выказывает яснее нарушения естественных связей преобладанием социальной организации, чем факт, что замужние женщины не отказываются кормить упомянутых свободных женщин. Здесь замечается выражающееся уже в сватовстве подчинение интересов семьи интересам племени. Уже внешняя жизнь семьи — не семейная, а деревенская или племенная. У полинезийцев развита общественность, но по преимуществу это — общественность между мужчинами; нельзя сказать, чтобы домашнее счастье не затрагивалось ею. Негры в этом отношении стоят гораздо выше полинезийцев.
Двойственной организацией экзогамического общества в виде гапу или веве, порождается для семейств множество препятствий, запретов и угроз, глубоко влияющих на жизнь этих народов. Связь, обнимающая всех женщин и мужчин двух различных «сторон», крепче, чем брачная связь. Нарушения её строго наказываются и случаются редко. Половая близость между «нашими» людьми стоит на одной линии с кровосмешением. Этот суровый закон простирается даже на новорождённых: близнецы разного пола становятся жертвою его. Отношение к родителям жены испытывает своеобразные стеснения. Мужчина никогда не выговаривает имени своего тестя и избегает брать какие-либо вещи, находящиеся над его головою, или переступать через его ноги. Тёщу он по возможности избегает, так же как и она старается не смотреть на своего зятя; им позволяется говорить друг с другом только издали и отвернувшись в сторону. Если они встретятся случайно, то сворачивают с дороги. Тёща и зять, нередко даже брат и сестра, стараются не наступать на следы другого. Если следы эти идут по берегу, то другой продолжает путь лишь тогда, когда волна их смыла. Отношение к свёкру такое же, как и к тестю; имя его никогда не произносится, так же как и имя невестки или зятя, но общение между ними не воспрещено. На острове Лепера, как и на Фиджи, брат и сестра не должны были говорить друг с другом. Можно ли удивляться после того, если домашняя жизнь меланезийской семьи полна недоверия, зависти [272] и страха? И многое другое ведёт к ослаблению семейной жизни. Женщины во время беременности разлучаются с мужьями; детоубийство, многожёнство и усыновление вносят свою долю участия в разрушение семьи. Народная мудрость фиджийцев называет ненависть жены к мужу обычною, ненависть мужа к жене — более редкою, и ещё более редкою — ненависть женщины к мужчине, от которого она имела ребёнка до замужества. Внешние хорошие отношения довольно часты, но более глубокое чувство доступно немногим. Лишь одно естественное чувство поддерживается с большою силой и часто разрушает все стеснения, это — любовь матери. Но на Фиджи и оно терпит от дурного воспитания мальчиков: отец учит их бить свою мать, чтобы они не казались трусами, повинующимися женщине.
Замкнутость племенной группы исключением или подчинением браков с чужими имеет, правда, политическое значение, но на семью она никогда не оказывала благоприятного действия. Там, где материнские союзы могли удерживаться в простых отношениях, они основывались на двойственном делении народа, так же как при экзогамии. При этом является типичною система гапу маори и система веве восточных меланезийцев. Гапу означает чрево матери в том смысле, что оно заключает в себе семьи. У каждого гапу есть своё покровительствующее божество, изображаемое, по рассказам, пучком тростника; гапу обрабатывает землю сообща, вступает в отношения по свойству и наследует по материнскому праву. Старейший является строгим представителем его прав, в особенности в случае разделения или уступки земли. Независимо от того, что гапу, в свою очередь, распадается на «ванау», или семьи, все члены его считают себя родственными начальнику и носят общее имя, которое, вероятно, исходит от древнейших предков. Разделения гапу, уже по причине свойства и материнского права, не аналогичны делению деревни: в той же деревне (па) живут обыкновенно несколько гапу, и одно и тоже гапу может быть распределено в нескольких па. Другое деление «иви» обнимало у маори всех, которые прибыли в той же лодке; это название означает «кость» и не исключает более глубокой основы, вроде гапу. Одинаковое значение с гапу имеют в Меланезии «одна сторона дома», оба веве («мать»), на которые распадается всё племя, и «корень» (веита) на Фиджи. Дети всегда принадлежат к семье матери; дети сестры считаются ближайшими родственниками мужчины и продолжателями его семьи. Мужчина всегда должен жениться на женщине, принадлежащей к другой группе. Далее две семьи делятся на 4 ветви, а эти последние — на ещё большие подразделения. Все, кто носит одинаковое имя, считают себя кровными родственниками, смешение между которыми признаётся кровосмешением. Эта связь часто поддерживается сама по себе и приобретает, вследствие этого, политическое значение. Как и повсюду, экзогамические группы обладают отличительными знаками, которые можно назвать родовыми гербами; по преимуществу это — животные и растения, с которыми они считают себя близко связанными (см. стр. 124). Символ этот носит [273] название «таманин» или «понто», что у меланезийцев означает равенство, а у полинезийцев — «атуа», и входит в татуировку и в орнаменты (см. рис., стр. 208). Даже и неодушевлённые предметы, как, например, весло, сеть, махалка от мух, принадлежат к этим знакам, считающимся по-видимому установленными от богов и почитаемым как нечто охраняющее в торжественных танцах. Сюда примыкают запреты, касающиеся охоты и различных кушаний. Подобные отношения могут возникать и вновь; это доказывается внезапным прекращением посадки бананов на Улаве вследствие того, что влиятельный человек высказал перед смертью, что он будет жить в банане.
Пожертвование семьёю как преходящим явлением на поверхности неизменяющегося племени всего яснее выступает в порядке владения и наследования. Мужчина ничем не должен пользоваться из собственности жены; эта последняя после его смерти удерживает только то, что он ей подарил, так как законным наследником является брат умершего, она только теряет в браке собственное имя. В наследовании поддерживается право женской линии. Однако, право мужской линии местами уже проявляет себя или достигает большего признания. Собственность и общественное положение передаются матерью; королю наследуют сыновья его сестры. В семействах начальников Тонги вследствие этого высокое положение принадлежало старшей сестре или тётке, и в правящих семьях оно было даже выше самого Туитонги. На Фиджи наследовали братья, и только тогда, когда их не было, — сыновья. Ни одна принцесса по замужеству не могла достигнуть этого положения. И на Палау жена короля никогда не бывает королевою женщин, так как замужество в одной и той же семье воспрещено, и титул женщин, так же как и мужчин, связан со старшинством. Чтобы избегнуть захвата одной сферы власти другою, начальник никогда не должен жениться на дочери другого начальника.
Родина матери становится родиною их детей, вследствие чего возникают довольно запутанные отношения. Родство по материнской линии, на которое опираются семейные племена, сливается с системой атуа, так как все предполагаемые сыновья одной матери не нарушают прав друг друга, но не должны и смешиваться между собой; это установление [274] считается даром богов. Кубари описывает следующие замечательные отношения на Палау: «Король Молегойока, страны, у которой есть родовой враг Коррор, — уроженец Аремолонгуя, а король Коррора происходит из Молегойока; каждый из них сражается за свою родину. Ргогор, главный начальник Коррора, — сын уроженца Нгиваля; Карай, первый сановник Ангарарда, и Ираклай, король Молегойока, — все четверо — дети одной матери, но принадлежат к четырём политическим лагерям».
Народные сословия делятся у полинезийцев применением табу, как в самой строгой кастовой системе. Они разделяются на тех, которые принимают участие в религиозных обрядах, и на тех, которые совершенно исключены из последних. Аристократический принцип в редких случаях настолько в обществе выдвигается вперёд, как здесь, где суровое учение о душах остаётся неумолимым даже после смерти. На Тонге лица благородного происхождения, переселившиеся туда, пользуются привилегией возвращения из загробной жизни и воодушевления жрецов, принадлежащих к их классу, вследствие чего связь табуированного класса с богами никогда не прерывается, тогда как туземцы вместе с жизнью утрачивают душу. Граница между этими классами не везде одинакова. Тем не менее разделение на начальников, свободных и рабов проходит по всей Полинезии. На Маркизских островах к классу нетабуированных относятся все женщины и мужская прислуга, а также певцы и танцовщики; на острове Рапе все мужчины считаются священными, и женщины должны их кормить. Большинство знатных лиц связано между собою узами родства, которое сохраняется в памяти знатоками генеалогии с помощью родовых палочек. Воспоминание о нём восходит довольно далеко: при освящении королевского дома на Гавайских островах туда допускались только те, кто может доказать родство с королём до десятого поколения. Благородному сословию придают реальное значение государственные должности. В некоторых олигархиях мелкие начальники принимают участие в правлении, занимая низшие должности, вроде дипломатических послов, посредников при тайных заседаниях советов и т. п. Дети начальников, принадлежавших к высшему сословию (эри), рождённые от женщин низших сословий, обыкновенно умерщвлялись. Впрочем, для мужчин переход из низшего сословия в высшее не совсем недоступен; так, на Тонге искусные ремесленники из народа причислялись к табуированному классу, под названием «тагунов». Совместная жизнь высшего класса с низшим слагается иногда открыто в удобные формы. Разделение на сословия благородных, свободных и рабов известно и в Микронезии. Наибольшим влиянием пользуются первые вместе с жрецами, но вторые наиболее многочисленны; те и другие часто сливаются между собой или делятся на другие определённые классы. Так как в то же время богатство может создавать высшее положение, чем рождение, то некоторые лица благородного сословия в качестве собственников округа поднимаются до положения мелких царьков. Там, где население в 3500 человек делится на 10 племён и 16 государств, как, например, на Мортлокских [275] островах, переход из положения начальника в благородное сословие так же прост, как от деспотизма к олигархии.
В восточной Меланезии сословия соответствуют полинезийскому делению. На Фиджи мы находим и тонганское деление по профессиям. Здесь есть отдельные «племена», занимающиеся определённым промыслом — корабельщики, рыбаки и плотники. Здесь живут даже в особых деревнях воины, рыбаки, плотники, врачи, парикмахеры и горшечники. Самый презираемый класс составляют повара. Даже на Новой Гвинее каждая деревня отличается особой промышленностью: одна — изготовлением женских одежд, другая — украшений из раковин, третья — гончарными изделиями или возделыванием кокосовой пальмы. Относительно состава сословия рабов в этих областях возможны некоторые сомнения, так как к этому вопросу относятся довольно легко. На западе, где слабые политические организации не допускали возможности ведения войны в большом виде, рабство часто вовсе не существует, но оно встречается на Соломоновых островах вместе с более сильным развитием начальнической власти. В значительном развитии оно господствовало на Фиджи, где случались даже победоносные восстания рабов.
Существенную часть, если не самое ядро государства, мы должны искать в обществах, обнимавших бо́льшую часть свободных людей, связанных общими интересами или обычаями тайных союзов. Своим таинственным влиянием и общественными торжественными собраниями они составляют одну из самых характерных черт в жизни этих народов, в особенности меланезийцев. Они преследуют отчасти политические, отчасти экономические цели, и религиозный характер их иногда является вполне поверхностным. На Банксовых островах и на Новых Гебридах место начальников занимают члены союзов, супвэ или сукэ. Значение их находится в обратном отношении к силе государства. Влияние, оказываемое каждым, направляется сообразно классу, к которому он принадлежит. Начальственные лица определяют, кто (за своё богатство) должен подняться в высший класс, или кто должен быть исключён из него, и по своей сущности тем менее отличаются от начальников, что на других островах начальническая власть часто основывается на выборе и ограничивается советом старшин. В сказке рассказывается, как бедный сирота, которому благоприятствует счастье, женится на королевской дочери и достигает высшей ступени в сукэ. Так различными путями проявляется сильный аристократический дух. Самым известным обществом этого рода были эрии (ареои) на Таити, составлявшие союз, который признавался божественным установлением. Двенадцать старшин председательствовали на собрании двенадцати классов, которые [276] распадались по татуировке на 7 ступеней; всех связывали между собой тесные товарищеские отношения. В качестве воинов они должны были жить в безбрачии, и, если у них родились дети, — умерщвлять их; земля их обрабатывалась рабами. Первые европейцы нашли уже этот союз выродившимся: он переходил с места на место в виде группы комедиантов, представляя пример самой низменной безнравственности. Каждый из народов Микронезии разделяется на крепко сплочённые общества. В благородном сословии замечается характер наследственности; случайно мы находим здесь связь с наследованием по женской линии. Так, на Раликских островах правящие начальники принадлежат к одному клану, а сыновья их — к другому; начальник должен брать себе жён из клана своих сыновей, и происхождение ведётся по матери. Микронезийские общественные дома (баи) свободных людей и рабов имеют в то же время значение фаланстерий с целью организации труда. Их сравнивали с полка́ми, и обязательное вступление в них — с общей воинской повинностью. Все мальчики должны были вступать туда с пятого или шестого года жизни; союз, впрочем, обнимает всегда 35—40 лиц, по большей части одного возраста, вследствие чего люди, более подвинувшиеся в годах, принадлежали к трём или четырём подобным домам. Если кто-либо поднимался на высшую ступень, он выплачивал каждому принадлежавшему к ней известную сумму. Среди женщин также существуют союзы, которые, однако, не имеют своего дома. Это учреждение в сходной форме встречается и в Меланезии. Первичные формы его мы находим на западе: в Новой Померании есть свой Дук-дук, в Новой Гвинее и Новой Каледонии — нечто сходное с ним. В таком союзе есть всегда нечто призрачное, которое заключается уже в его названии. Замаскированные люди должны представлять духов, и странные призывы из строго замкнутых священных мест действуют устрашающим образом. Относительно сукэ, которое под конец получило общественное значение, прежде существовало убеждение, что лица, принадлежащие к нему, будут жить в прекрасном месте, тогда как души посторонних ему лиц, подобно летучим собакам, будут висеть на деревьях. Посвящённые обучаются только танцам и песням и тому, как надо маскироваться и держать себя. Непристойная сторона этих союзов, по-видимому, была менее развита, чем о том ходили слухи. Из них исключались женщины и дети, и только в фиджийской Нанге допускались женщины. В Тамате Банксовых островов развилось то, что можно назвать «оживлённой общественной жизнью». Прежде доступ в них был сопряжён с тяжёлыми испытаниями, связанными с телесными истязаниями; в последнее время они, по-видимому, получили более мягкий, весёлый характер. В новопомеранском Дук-дуке тайный союз приобрёл значение тайного судилища и вызывал под конец настоящий террор, с вымогательствами и убийствами.
В двойственной системе гапу, веве, кема и пр. семья занимает независимое и противодействующее положение. В Микронезии она признаёт в [277] виде общего средоточия всех рассеянных членов главу, место жительства которого служит для них общим названием. Жилище это с его именем и титулом управляется старшими в виде майората, и наследуется лицами, которые по возрасту идут за ними. Полагается, что покровительствующее божество начальника связано с этим домом, и поэтому дому воздаётся иногда большее уважение, чем самому начальнику. Ещё при жизни он строит другой дом для своей жены и детей, так как они после его смерти должны очистить место следующему по старшинству брату или старшему сыну прежнего главы семьи.
Островной мир Тихого океана относительно распределения имущества представляет довольно пёструю картину. Между общим владением и личной собственностью заключается замечательное распределение имущества, оставшегося после чьей-либо смерти, которое по материнскому праву наследуется даже в такой грубой форме, как мы это видим на Флориде, где после смерти члена кемы имущество его продаётся, и вырученные деньги проедаются. Вообще, Меланезия и в этой области представляет более простые отношения; в Полинезии оказали своё действие преобразующие силы политического развития в монархическом направлении и самостоятельного приобретения имущества мужчиною, и притом более на севере и востоке, чем на юге. Ещё до завладения европейцами дух собственности проявлялся с известными различиями: в мелких областях, каковы Джильбертовы острова, личное право владения и наследования мало отличается от нашего, помимо усыновления, и разделение общества в сущности определяется земельным владением. Но некоторые учреждения стремятся к уравнению этих различий; так, известные взносы дают право достигнуть высших степеней в тайных союзах; ежегодно при больших празднествах временно прекращаются все права владения (см. выше, стр. 269). На Самоа увеселительные круговые поездки к родственникам и друзьям играли большую роль и вызывали такие расходы, что король Тамазезе в 1888 г. запретил их.
Земельная собственность в пределах замкнутого сообщества, деревни, племени или народа всегда уважается, чего нельзя сказать о собственности, лежащей за пределами его. Земля повсюду разделяется на усадебную, полевую или садовую и невозделанную. Первые три категории известны до мельчайшего участка, но на последнюю права далеко не так ясны; тем не менее на Фиджи уступка её со стороны начальников казалась нарушением права общего владения. Продажа земли до прибытия европейцев вовсе не была в употреблении; ввиду факта, что земля «обеих сторон» часто лежит чересполосно, в маленьких участках, что земля, обработанная отцом, часто находится рядом с землёю, унаследованной от матери, что право на плодовые деревья [278] принадлежит одному, а земля, на которой они стоят, другому, мы видим здесь трудноразрешимую задачу. Там существует не частное владение землёю, а только право пользования ею семьёю, обрабатывающею свой участок. Только то, что мужчина расчистил и обработал собственными руками или с помощью своих детей, считается его собственностью и наследуется этими последними. Притязания начальников на земельную подать, по-видимому, имеют позднейшее происхождение. Но в настоящее время, если подчинённый на Соломоновых островах не даст начальнику части урожая, рыбного улова или добычи охоты, то он совершает проступок. Главною обязанностью на Фиджи была военная служба, которая при удаче вела к новому наделению землёю вместе с живущими на ней в качестве рабов, что порождало, в свою очередь, новые обязанности. Во многих случаях всё отношение подчинённых к главному начальнику заключалось в односторонних уступках с их стороны. Первичному состоянию, быть может, соответствовали всего более условия владения у маори. Можно сказать с уверенностью, что здесь не было индивидуального владения, так как каждый считал общую землю своей собственностью. С другой стороны, потомок предъявлял права на землю, где были погребены его родители, так же как раненый требовал для себя той земли, на которой пролились капли его крови и т. д. Земли, нужные для охоты и рыбной ловли, оставались общей собственностью. В Меланезии сыновья для вступления в права владения собственностью, оставшеюся после отца, должны были удовлетворить его племянников уступкою свиней, зубов, раковин и т. п. Если после умершего оставались только дочери, то племянники с мужской стороны являлись предпочтительными наследниками; при этом собственность детей становилась индивидуальною, между тем как племянники оставались в силу материнского права коллективными наследниками. У маори это строгое правило поддерживалось тем, что собственность племени считалась неотчуждаемою; дети считались наследниками лишь в том случае, если муж жил с племенем жены или если жена жила с его племенем. Но материнское племя всегда заявляет притязания на детей своих членов, даже и в том случае, если они женились за пределами его. Потеря, испытываемая племенем от того, что родившиеся в нём дети вместе с их собственностью отдаются племени матери, уравнивается посредством уступки земли. Но так как дети женятся обыкновенно в том же племени, то земля никогда не выходит из владения последнего. Сословное и племенное разделение полинезийцев воспрещает распределение земли между семьями, но оно не могло воспрепятствовать тому, чтобы при развитии сильной начальнической власти право племени переходило к одному лицу. Так, на Гавайских островах право собственности перешло от племени к начальнику, подчинённые которого обрабатывали для него часть земли или отдавали ему плоды первого сбора, или из семи дней два исполняли работу по его требованию. До последнего времени он получал четверть заработка своих подданных. Земля принадлежала ему; низшие классы считались прикреплёнными к ней. Эта зависимость, впрочем, была патриархальною и не оказывала угнетающего действия; мы можем видеть это из того, что, будучи уничтожена разом введением христианства, она повела к уменьшению численности населения. На Тонге выработалась подобная же система, а на Джильбертовых островах народ разделяется на токкеров, землевладельцев, торро, людей, которым земля предоставляется в пользование, и беи, безземельных батраков, которых хозяин уступкою им земли может превратить в торро. Правящая власть почти исключительно принадлежит собственникам земли даже там, где номинально правит король. В Полинезии вообще крупные землевладельцы почти [279] везде оказывают влияние на правительство. Не отличаясь ни по одежде, ни по образу жизни от высших классов, беи тем не менее редко может найти себе жену в этих классах.
Законы табу (тапу, тамбу в Меланезии) преимущественно в Полинезии получили такое одностороннее развитие, что они выступают уже из пределов религиозной сферы и стесняют каждое свободное движение не менее, чем кастовый строй народов Индии. Закон табу не только разделял человечество непроходимой пропастью, он разделял весь мир на две части, и с такой резкостью, что исключённая часть человечества всегда находилась в опасности переступить священную границу. Всё на земле, за исключением людей, распадается на два класса — моа (священный) и ноа (простой); к первому принадлежит всё, на чём сила табу сосредоточивается сама собою, так как это — собственность богов или привилегированных людей, или всегда может быть присвоена ими; ко второму классу относится всё, что свободно от табу, то есть предоставляется для пользования всем людям. Но при этом табу может передаваться простым наружным прикосновением; возможно, впрочем, известными обрядами всё, на что наложен табу, а в том числе и людей, освободить от него. Хотя в этом политическом и социальном значении табу незаметна его религиозная сущность, но тем не менее она существует: в данном случае мы видим представление, возникшее из религиозной сферы, в пользовании которым искусство властителей уже давно нашло остроумную возможность безотносительного распространения его на политическую область. Сила табу, кроме богов, принадлежит и людям, обладающим божественным духом, хотя, по-видимому, не в одинаковой степени: она была недоступна всем остальным и почти всем женщинам.
Легко видеть, что у этих народов, у которых божественное находится в крайне тесных отношениях с человеческим, действие первоначальной божественной силы табу должно было проникать насквозь все земные отношения настолько, что у людей, не знакомых с духом истории, могло утвердиться мнение, будто табу было придумано исключительно для социальных и политических целей. Действительно, в такое заблуждение легко было впасть. Посредством табу охраняется личная собственность: в одном случае принадлежащее лицу благородного сословия, то есть табуированному, не могло попасть в пользование другому; в другом случае первый как носитель табу может наложить его на собственность другого. Это могло иметь благодетельное влияние, когда при опасении неурожая жатва табуировалась для отклонения голода, пока начальник не снимал табу с полей. На Тонге, так же как и на Гавайских островах, существовал обычай, когда большие праздники сопровождались безмерной расточительностью, накладывать табу на некоторые продукты. Каждый собственник земли, а также мест для рыбной ловли, находящихся в частном владении, может оградить их этим путём от всех стоящих ниже его. Причина того, что табу особенно часто налагалось на пищевые вещества, заключается и в том, что всё, связанное [280] с покровительствующим божеством племени в форме животного (атуа), должно быть неприкосновенным для всех, принадлежащих к этому племени. Поедание душ богами, священный страх пред загадочным процессом пищеварения также играли здесь некоторую роль. Известное действие имело, конечно, и корыстолюбие. Так, на западных островах были леса, дороги и берега, считавшиеся «тамбу». Без сомнения, в позднейшие времена религиозного разложения табу служило орудием бесстыдных злоупотреблений жрецов или начальников для их эгоистических целей. Так, однажды король Камеамеа I, который более других пользовался этой властью для своих политических целей, наложил табу на гору близ Гонолулу, так как встречавшиеся там кристаллы кварца он принимал за алмазы. В 1840 г. одной из правительственных мер было наложение табу на пять лет на все стада рогатого скота, который без милосердия истреблялся на Гавайских островах. Таким образом, издревле священное табу превратилось в полицейское распоряжение на известный срок. В прежнее время влияние его не было столь распространённым, так как божественная природа признавалась только за королями; впоследствии оно охватило все стороны жизни.
Наказания за нарушение табу сохранили религиозный характер даже и там, где этот обычай уже отдалился от своего религиозного [281] источника. Точно также самые тяжёлые преступления против табу, очевидно, заключались в религиозной сфере: осквернение храма считалось самым тяжким грехом. Без сомнения, наказание за нарушение табу падает по большей части на низшие сословия и на женщин, так как для знатных лиц существуют средства отвратить от себя дурные последствия такого проступка; в этом уже виден упадок старой веры. Когда вера полинезийцев ещё сохранялась в полной силе, она часто предъявляла неисполнимые требования. На Таити нельзя было спать с ногами, обращёнными к мараи; в Новой Зеландии уже одного взгляда на труп было достаточно для наложения табу; больные считались табу, так как болезнь причинялась атуа, новорождённые — потому, что они принадлежали богам, родильницы — благодаря новорождённым, а трупы — потому что около них носилась душа. Тот, кто видел мёртвого, не должен был касаться никакого кушанья, прежде, чем жрец не очистит его, прочитав сказание о творении. Нарушения табу со стороны неопытных европейцев происходили особенно легко, и в этом заключалась главная причина тяжёлых недоразумений. Легко представить себе, как из духовных и светских средоточий этих народов табу распространялось в виде угнетающей и грозной эпидемии. В Новой Зеландии считалось достаточным для этого, чтобы какой-либо предмет был объявлен собственностью знатного лица. Если в какой-либо деревне являлось усиленное табу благодаря татуировке нескольких юношей, то вся деревня считалась табуированной. На Таити при заболевании знатного лица весь округ, находившийся под его влиянием, объявлялся жрецами табу: там должна была господствовать общая тишина, нельзя было ездить на лодке, готовить кушанья и разводить огонь. Табу охватывает жизнь низших классов народа в таком удручающем виде, что отсюда происходит общий гнёт, которым жрецы и начальники умели искусно пользоваться для политических целей.
Уклонения, допускавшиеся в отдельных случаях, указывают, что местами эту тяжесть старались смягчить молчаливым соглашением. Людьми, свободными от табу, которые были нужны, чтобы кормить табуированных, легко могли делаться рабы из военнопленных, так как они вышли из круга божественного покровительства в своём племени и не вступили в такой круг в новом племени. Считалось, что они не могут нарушать табу. Средства снимать табу должны были, однако, существовать, так как иначе могла быть подавлена свободная воля и нестеснённая деятельность целого народа. Снятие табу сопряжено с различными церемониями. Некоторые из его действий, впрочем, нельзя устранить, и они вплетаются в жизнь следующих поколений, хотя они уже не понимают их. Такое значение имели имена умерших [282] начальников, мест, где они умерли, выдающихся мест погребения и т. д.; этим объясняется то, что большие необитаемые участки встречались даже на густонаселённых островах. И христианство, нуждавшееся в смиренных и послушных сердцах, могло пользоваться табу.
Среди общества, раздроблённого материнским правом, кастами и тайными союзами, на маленьких островах и наряду с могущественными жрецами, редко выступают правители в европейском смысле, каким был Камеамеа І. Европейцы их находили, потому что искали их, и своими подарками и почётом впервые возвеличили многих из них. В Новой Зеландии арики, или божественный начальник, которого дед или отец наставлял в священных преданиях, высоко поднимался над светскими начальниками и жрецами; он соединял в себе ту и другую власть и мог налагать и снимать табу и определять время полевых работ, места погребения и т. п. Напротив, духовная власть (мана) начальника, когда он не был из числа арики, зависела от его личного значения; «маны» жреца, когда он не был арики, оказывалось повиновение только ввиду его отношения к божествам. И наследственность начальнической власти признавалась только там, где верили в передачу духовной власти (мана). Мистическая сторона этого представления оказывает глубокое влияние на умы. Когда один влиятельный начальник на Новых Гебридах дал своему сыну христианское воспитание, тотчас же было признано, что этим уничтожалась духовная сила, которая давала ему право наследовать отцу. На Соломоновых островах достоинство начальника вообще не наследственно, и храбрейший выбирается в начальники стариками племени. Этим старикам и на некоторых других островах принадлежит наибольшее влияние, между тем как достоинство начальника [283] там чисто номинальное; они вместе с тем и жрецы, посредники между живыми и мёртвыми, и всё, на что они налагают табу, считается священным. Практический опыт мудрых людей показал, что в Новой Померании и Новом Мекленбурге можно разве только искусственно создать такую меру начальнической власти, какая желательна в интересах порядка. Подобное этому мы видим и в Новой Гвинее. Но повсюду, где преобладало военное положение, значение власти начальника, напротив, возрастало. Всего более это можно сказать о Фиджи; здесь мы находим настоящую военную организацию, которою деревни, платящие подати начальнику и находящиеся под властью его помощников, делятся на округи. И назначения начальников указывают здесь на их воинственный характер. Часто в них можно было видеть только храбрых воинов, которые не принадлежали к семейству начальников и усыновлялись ими ради своей храбрости.
Существование мирного или мнимого короля рядом с военным вождём соответствует религиозному и военному характеру их жизни. Так, рядом с главой государства часто возникает другой глава в виде военачальника, или, как на Радаке, в виде заведующего самой большой лодкой. На Самоа начальническая власть развилась в аристократическом, а на Гавайских островах в монархическом духе. В борьбе партий на Самоа, с 1876 г. соприкасавшейся с кругом европейской политики, всегда выступали на первый план выборные начальники, и король оказывался в зависимости от них. Преобладание земельных собственников создало на близкородственных Джильбертовых островах нечто вроде плутократии. В виде «алиев» мы замечаем их на Гавайских островах, где в монархическом государстве Камеамеи они занимали скромное место [284] в качестве собрания начальников различных степеней табу. Повсюду мы находим представительное посредничество между правителем и народом: «фоно» на Самоа и «ага-алии» на Гавайских островах выказывают его в различных степенях развития. Это посредничество имеет большую склонность принимать характер тайного союза. В важных случаях, в особенности при угрожающей войне, особые собрания созываются начальником или его заместителем. Эти собрания совещаются иногда в течение целого дня со многими церемониями и утомительными речами. Переход от них к современному конституционному правлению или к подобию его был не труден. Конституция Камеамеи III определила, что наследник престола будет назначаться сообща королём и начальниками. Если бы это не состоялось, начальники вместе с представителями народа должны принять необходимые меры. Таким образом, патриархальный принцип дополняется здесь аристократическим. Поэтому высоко поднявшийся деспотизм выражается более в классовом и кастовом давлении, чем в неограниченной воле одного лица. Его глубокое влияние объясняется только тем, что он находит доступ во все жизненные отношения. Во всяком случае, привилегированных лиц здесь гораздо меньше, чем бесправных, подавленных, от чего и зависит грустный и быстрый упадок этого общества.
Незначительная величина областей океанийцев часто упускалась из виду при рассмотрении элементов их государственных учреждений. На нижней ступени образования государств мы находим мелкие общины или небольшие группы общин, связанные родством, прозябающие под властью своих начальников или старшин. Этих сановников не замечается даже в большей части Новой Гвинеи, где общество и семья имеют политическое значение, и где каждая деревня в сущности сама по себе представляет государство. В островной группе Рук можно слышать о 39 племенах и 72 государствах. Так как там недостаёт простора для развития власти, основанной на обладании обширной землёй с её населением, то на островных группах имеют значение не столько реальные условия власти, сколько традиции, личные отношения и политические интриги. Известное расположение земель по достоинству здесь уже установлено преданием с древних времён. Только один более крупный архипелаг, Гавайский, составлял одно государство, и как часто оно распадалось! Именно самые большие острова, Новая Гвинея и Новая Зеландия, не были одним государством с известным значением.
Как в разделении сословий, так и в правлении, мы находим там патриархальные черты. Народ хорошо чувствует, заботится ли о нём король или эгоистично пользуется преимуществами своего положения. Так, король Коррора во времена Кубари был смещён вследствие своей алчности. Чужеземцы видели в Таити, как король, сидя в лодке, сам брался за весло; самый ничтожный человек мог свободно говорить с ним. Здесь мы видим смягчающие условия природы, оделяющей одинаково щедро бедных и богатых, и условия небольшой области. Но сильнее, чем патриархальные, выступают здесь анархические черты; провозглашению наследника предшествует междуцарствие, когда все государственные узы ослабляются после сурового времени принудительной власти и перед появлением новой. Это можно назвать «легальной анархией».
Высокое положение правителей выражается во множестве церемоний, приравнивающих их к богам. Прежде всего им предоставляются внешние отличия (см. рис., стр. 272—277): на Гавайских островах — плащи из перьев и шейные украшения из кашалотовых зубов, на Адмиралтейских — двойные цепи из раковин, на Соломоновых — браслеты из раковин, трубы из раковин, махалки от мух и пр. [285] Проходящие мимо должны были бросаться перед ними на землю и обнажать плечи или даже всё тело. С королём можно было говорить только тогда, когда он сидел и отвечал через посредство особого лица. Для приветствия его надо было прикасаться носом к его рукам и ногам. У гавайских правителей существовал особый придворный язык, остававшийся неизвестным народу, так как иначе он подлежал изменению; и на Самоа был подобный же язык знатного сословия. Так как в Микронезии нельзя было произносить имени начальника, то при вступлении в должность он принимал имя, служившее ему титулом. На Кузайе это имя значило не менее как «бог». При этом боязливо избегали всего, напоминавшего прежние имена. Начальник не может есть или пить из чашки другого лица, и его посуда не может находиться в употреблении у кого-либо другого, так же как никто не может войти в его дом без приглашения. Не только простые люди должны соблюдать это по отношению к начальникам, но и сами начальники — в сношениях с лицами, поставленными выше их. Кто на Соломоновых островах вступит в тень начальника, тот подлежит смерти или по крайней мере большому денежному штрафу: это напоминает полинезийское преувеличение закона табу. Из Полинезии заимствован также обычай фиджийских начальников держать при своём дворе парикмахеров, на которых переносится табу вследствие права прикасаться к священным волосам, от чего эти лица могут есть только с помощью других. Послы правителей неприкосновенны даже во время войны. Многие тёмные обычаи находятся в связи с положением жреца, связанным с властью начальника. Почему на Эрроманго первому начальнику подносят камень с круглым углублением? Почему на Анайтеуме посвящение начальника состоит в том, что его несут в верхушке свежесрубленного дерева?
Всё пребывание начальников и знатных лиц на этой земле часто считается преходящим, лишь земным эпизодом жизни этих божественнорождённых. Они приходят с неба, судьба задерживает их здесь и, только в виде душ они опять возвращаются в Болоту. Нити их существования связаны высоко над землёю. Можно ли удивляться после этого, что королям приписывалась та же степень святости, как и богам, а для других знатных лиц она уменьшалась по мере их положения? Король как носитель табу находится в положении, опасном для него самого. Первоначально он не мог входить ни в один дом своих подчинённых, так как с этой минуты дом уже принадлежал бы ему; на Таити он был слишком священным лицом, чтобы касаться земли, и поэтому его носили. Впоследствии народы Тихого океана придумали средство по крайней мере до некоторой степени устранить неудобства, исходившие из такого положения (ср. стр. 278).
Из лиц, окружающих его, начальнику всего ближе его братья, но иногда, отправляя послом своего сына, он [286] вверяет ему свой жезл и махалку для удостоверения его личности. В других местах знаком королевского посла служит зелёная ветвь. Первый министр, в более тесных условиях бывший, вероятно, военачальником, представляет необходимое дополнение священной главы государства. Это место занималось иногда жрецом, как это было на Гавайских островах. С течением времени королевская власть даже без прямого намерения принимала двойственный характер, выражавшийся и в придворных церемониях. Когда начали проникать туда европейские государственные понятия, оказалось, что гавайцам конституционная идея правящего и ответственного министра была не совсем чужда. К свите короля принадлежали и хранители знаков его достоинства. На Таити пояс из перьев и повязка из перьев охранялись особыми чиновниками. На Нукугиве начальника должен был сопровождать добыватель огня. Камеамеа принудил начальников покорённых островов поселиться вблизи его резиденции и сопровождать его. При том значении, какое приписывалось генеалогии, хранители предания составляли важный элемент придворного штата: в Новой Зеландии это доверялось горбатым, для того чтобы в том случае, если начальники — отец и сын — оба падут в битве, сохранение сказаний было обеспечено среди калек, остающихся дома.
Возрастающее развитие торговли и денежной системы, в особенности на восточных меланезийских и на микронезийских островах, тем более было связано с политикою, что король присвоил себе в виде монополии оба единственные источника богатства — изготовление денег и торговлю. Так же как на западном берегу Африки, торговля обогатила здесь начальника и подняла его выше того положения, какое он занимал в других местах.
Правовые нарушения здесь случаются редко; в основе они имели прежде характер оскорбления божественных законов. Поэтому наказания за них необычайно тяжки; божьи суды всякого рода играют самую видную роль в судебном процессе. Впоследствии эта суровость заменилась противоположным отношением: денежные штрафы применялись повсюду и составляли главный источник доходов короля и начальников. Но, кроме того, нарушение законов всегда связывалось с потерей чести; только мальчики и старики не наказывались как «глупые люди». Новые законы возвещались народу при звуке военной трубы; запрещение вступать на чужую землю или рвать плоды с деревьев выражается воткнутым в землю копьём или привязанным к ветке пучком листьев. При оскорблениях частных лиц на Соломоновых островах каждый применяет наказание по мере силы своего кулака; если в дело вмешаются родные, то спор после длинных речей и неистовых жестов разрешается иногда денежным штрафом. В Новой Каледонии нарушительница супружеской верности подвергается удушению руками своего родственника и родственника своего мужа; уличённые в колдовстве должны вымазаться чёрной краской, украсить себя цветами и в таком виде броситься в море.
Сношения между племенами вверяются неприкосновенным герольдам, преимущественно старым женщинам. Они служат посредниками и в меновой торговле. При этом начальник даёт шнурки с узлами из ротанга и столько тростинок, сколько предметов вручено послу; важность каждого из них определяется длиною тростника. Когда вестники украшены белым и зелёным цветом, значками и ветвями, они являются вестниками мира; чёрный и красный цвета в красках и перьях означают войну и смерть. На Новой Гвинее у кокосового листа перистые части отделялись, затем черешок разделялся на две части, и половинки раздавались обеим сторонам как знаки мира (см. рис. 285). [287] Для других целей отдельные племена заключают союзы между собою. Союзы фиджийцев обходятся весьма дорого: союзников не только приходится кормить, но им предоставляется право хозяйничать во всей области своих «друзей», как настоящим владельцам. Сношения в обыденной жизни установлены по строгой форме. На Палау слово «мугуль», то есть «неприличное», имеет такое сильное значение, что уступает лишь табу. Как у малайцев и других народов, здесь считается «мугуль» у кого-нибудь спросить: «Как тебя зовут?» Приветствие выражается так: «Кто ты?» При начале разговора следует спросить: «Нового ничего нет?» или «Скажи нам твою новость». Уходя, надо сказать просто: «Я ухожу». Вообще, эти обычаи во многом сходны с полинезийскими и прежде были, быть может, сходны ещё более. Так, старинная форма приветствия на Палауских островах — потереть себе лицо ногою или рукою приветствуемого, наряду с полинезийским приветственным трением носов, встречается и на Гервеевых островах; то же можно сказать и о приёме чужих лиц, сопровождавшемся словами, произносившимися хором нараспев. Во всех условиях нравы сильнее нравственности. Было бы оптимизмом считать нравственным то, что микронезийские девушки при лёгких нарушениях приличия выказывали признаки негодования.
Обилие оружия плохо мирится с мягким характером большинства полинезийских племён. Но не везде является только видимость воинственности. За фиджийцами нельзя признать в сущности воинственный характер, но редко случается, чтобы не было войны на всём архипелаге: она заключается в общих условиях и привычках и выступает, как простое последствие многочисленности независимых властителей. Такое часто встречающееся явление, как ночное кудахтанье курицы, считается предзнаменованием войны; у нас для этого требуется, по крайней мере, появление кометы. В Полинезии были более воинственные народы; маори можно назвать полинезийскими зулусами или алачами. Война как необходимость проходит красной, очень заметной нитью по всей жизни обитателей островов Маркизских, Таити и Джильбертовых. Военная слава маленьких островов Паумоту была так велика, что у начальников на Таити были наёмные воины, взятые оттуда. Именно, тесное пространство содействовало развитию таких положений; чем мельче были государства, тем ревнивее и непримиримее была их политика. Неистощимыми источниками враждебных столкновений было обвинение семейной группы, будто члены другой группы нанесли какое-либо оскорбление её умершим, а также нарушение брачных обещаний. При этом, конечно, страдает общее блогосостояние не только туземцев, но и чужих поселенцев. Ввиду этого миссионеры всегда стремились ввести соглашение между различными округами. Но это было напрасно: в мелких государствах заключалась гибель Полинезии гораздо раньше, чем ей стала известна европейская культура с её излишествами. В этом заключается одно из препятствий, заставлявших корни полинезийской культуры распространяться больше в ширину, чем в глубину; достаточно вспомнить раздробление новозеландцев.
Частым войнам способствовали также постоянные организации военного характера. Камеамеа I основал собственную армию, название которой означало «тот, кто ест стоя», то есть «всегда готовый к битве». На островах Товарищества и в других местах военная каста составляла постоянную свиту начальников. В каждом округе можно найти деревню, жителям которой предоставлено право биться на войне впереди других. Наблюдательный пост считается почётным, так как он обеспечивает особое значение в мирное время и преимущественную долю во всех праздничных угощениях. Племена особенно воинственные встречаются на всех более крупных островах: таковы на северном [288] берегу Новой Гвинеи мансуарии, а на Фиджи — люди, пожелавшие остаться безбрачными. Уже частые морские войны обусловливают известную организацию, так как предводительство военными лодками может быть вверено только опытным лицам. При морских столкновениях лодки, принадлежащие к одной стороне, отличаются общим знаком — пучком пальмовых листьев, полосатой тапы или изображением животного на тапе. Точно также сражающиеся на суше имеют отличительные знаки, которые, во избежание военной хитрости, они меняют каждые два или три дня: они рисуют условленные фигуры на теле чёрной, белой или красной краской, надевают раковину на шею или на руку, или делают себе необычную причёску.
Каждая война, по их мнению, имеет уважительную причину. Борьба для них — наилучшее решение множества спорных вопросов, и бог войны — их высший судья. Нарушение права владения, обработка земли, рыбная ловля и охота в спорных округах ведут к войне, а ещё чаще ведут к тому же нарушения табу, женитьба между лицами, принадлежащими к враждебным племенам, убийство, нарушение супружеской верности, колдовство, а всего чаще — личные оскорбления и кровавая месть. Последующие поколения стараются смыть пятно, оставшееся на чести их предков; поддержание чувства мести является одной из первых обязанностей начальников. Острова Мореплавателей показывают, что зависть к процветанию мирно работающего племени имеет известную долю в постоянном возбуждении новых столкновений. Нечего и говорить о том, что женщины часто служат поводом к войне, так как там существует основное правило — жена начальника навсегда остаётся его женой. Мы слышим также и о войнах за наследование власти.
Дальнейшая причина вражды заключается, наконец, в запутанных вассальных отношениях. При небольших размерах государств все личные отношения естественно получают более важное значение, чем в государствах более крупных; это усиливается ещё тем, что общественный союз настолько сплетается с полумонархической, полуолигократической республиканской государственной формой, что личные счёты должны ослаблять и политические отношения государств между собою (Земпер). Эти люди уже по своему характеру никогда не нарушают вполне взаимных отношений и никогда не примыкают бесповоротно друг к другу: между ними не бывает ни открытой войны, ни несомненного мира. Достаточно незначительных причин, чтобы склонить весы в ту или другую сторону.
Так же как мирные сношения, в Полинезии и война приведена к строгим формулам, в которых она, впрочем, остаётся сравнительно не опасной. Её как хроническое зло обратили в прочное учреждение. Отчасти целью, отчасти символом войны является добывание голов. Оно никогда не вырождается в бесцельное убийство: редко умерщвляется более одного человека. Обе стороны знают с точностью, что предшествует этому, и хитрость одной стороны находит неутомимо бдительную предосторожность с другой. Этот способ ведения войны потому уже признаётся микронезийцами главным учреждением их политической жизни, что он неизбежен для доставления средств на покрытие государственных расходов. Главный начальник расплачивается собственными деньгами, делая большие денежные выдачи при вступлении во власть и устраивая на свой счёт всевозможные празднества (см. стр. 245). Так как страна не платит никаких податей, то эти выдачи должны покрываться другими способами. Той же цели служат военные пляски. Главный начальник объезжает с головою, добытою одним из его воинов, дружественные округа, устраивает военные танцы и получает за это денежную сумму, соответствующую пространству этой [289] области. Для того, однако, чтобы не произошло слишком сильного отлива денег в одну сторону, когда одна деревня извлекла известную пользу из такой головы, по существующим правилам за ней по очереди следует другая. Таким образом, крайне необычное средство приводит к весьма обычной цели — получению нужных денег. В Новой Гвинее охота за головами, например, у тугериев, отрезывающих голову бамбуковым ножом, так же употребительна, как и на Малайском архипелаге. Моту в Новой Гвинее носит половину клюва птицы-носорога в волосах, если он убил человека, хотя бы женщину и посредством хитрости.
К сожалению, в ещё более тесных условиях, как, например, на Маршаловых островах, война вырождается в беспрерывное разорение посевов и насаждений. Этим объясняется вытеснение деревянных и соломенных хижин каменными жилищами, безопасными от пуль. Никакое другое дело не заставляет обращаться к богам с таким усердием и с такими большими жертвами, как война. Прежде, чем драться с людьми, сперва примиряются с божествами. Храмы, наполовину заросшие сорными травами, вычищаются и возобновляются. Чем жертва больше, тем большую уверенность она возбуждает. У маори жрецы должны были решать — будет-ли война победоносна или нет: если палочки, которые они втыкали в землю, стояли прямо, это означало поражение, и война отлагалась. В другом случае для богов и воинов варилось кушанье, затем выступал отряд, сопровождаемый невольниками и женщинами, заботившимися о доставлении припасов и всего нужного для воинов. Все воины считались табу. Предводительство вверялось самому храброму воину, но он должен был обладать и тем красноречием, которое непосредственно перед битвою может воодушевить сердца воинов: он появлялся перед рядами и восхвалял в пылких выражениях величие и славу племени, благосклонность богов, мужество предков и перечислял неотмщённые оскорбления, избегая, однако, упоминать о непосредственно предстоявшей опасности. Возбуждение доходило до неистовства. Воспламенённые речью, воины сбрасывали свои циновки, натирали себе тело углём и «священной» красной землёй, украшали свои волосы перьями и пускались в военную пляску, причём расходовали значительную часть физических сил, чтобы дать выход своему воинственному пылу. Они приседали рядами друг за другом, вскакивали по приказанию начальника, прыгали, держа мере в поднятой правой руке, с одной ноги на другую, и затем, потрясая оружием, подпрыгивали кверху и издавали звуки в виде песен с коротким тактом. Перед фронтом плясали старые женщины, осыпанные красной землёю. Затем самые знаменитые воины выскакивали впереди остальных и бранными словами вызывали своих противников. «Вы — пожиратели бананов из Мануно, — слышал Причард на Самоа, — пусть Мозос свернёт вам глотку!» «А вы — пожиратели кокосовых орехов из Оапы, пусть будут вырваны и сожжены ваши языки!» «Здесь моя палица, чтобы перебить свиней из Савайи. Где свинья из Савайи, которая ищет верной смерти?» «Изжарь этого короля атуа, который должен умереть от моего копья!» «Смотри, вот ружьё, поедающее людей!» «Где это грязное стадо, которое называет себя людьми?» Наконец, обе стороны, полные ярости, бросались друг на друга, и происходило несколько отдельных стычек; вскоре выяснялось решение, так как падение или победа выдающегося воина располагала к наступлению или к бегству. Беглецы редко могли сосредоточиваться: повернув однажды спину, каждый бежал ради спасения своей жизни. После преследования победители возвращались на поле битвы и отмечали копьями места, где пали воины. Маори справлялись прежде всего — были ли сжаты у них кулаки, так как это означало, что они пали победителями. Своих раненых они уносили с собой. Затем [290] они откладывали одного из мёртвых врагов для своих богов и клали головы остальных убитых к ногам начальников, но раненых они мучили и под конец убивали.
Ружья и порох изменили этот способ ведения войны. Боясь опасности и нападая только при видимой выгоде на своей стороне, островитяне вскоре привыкли к дальнему бою, к обстреливанию из-за прикрытия в течение целых дней. Искусство защиты у них развито больше, чем искусство нападения. На Фиджи бились вокруг укреплений из деревянных палисадов, отправив перед осадой женщин и детей в безопасное место. При этом бросали копья и пращи вверх и вниз и раскалённые камни, чтобы поджечь деревянную ограду, но осаждающие не легко переходили в открытое наступление: измена, хитрость, голод и страх были главнейшими осадными орудиями. Остроумное пользование естественными преимуществами местности, палисады, насыпи, одетые камнем, с бойницами, при укреплённых деревнях на равнине, вместе с рвами, наполненными илом,
увеличивали средства защиты; главный вход был защищён валами в виде бастиона, а ворота делались из подвижных балок. Изгороди из терновника представляют для обнажённых туземцев почти непреодолимую преграду. Внутри укрепления на возвышенном месте устроен наблюдательный пост. Барабанный бой извещает об опасности или об угрожающем нападении. Знамёнами и значками, вроде воздушных змеев, которые при благоприятном ветре должны лететь в сторону неприятеля, его вызывают на бой, но часто подобная война оканчивается без всякого кровопролития. Следы международного права, старающегося ослабить даже и такую войну, замечаются в том, что обе стороны, пока их терпение не истощено, щадят плодовые деревья своих противников. Напротив, мы ни из чего не видим, чтобы победа в открытом поле считалась почётнее победы с помощью хитрости и коварства; для военной хитрости не существует никаких пределов. Ярость победителей часто не щадит даже женщин и детей, при этом совершаются иногда величайшие жестокости. Отсюда на Фиджи исходит сказание «о прыжке начальника»: какой-то преследуемый начальник бросился в отчаянии со скалы на острове Вакайе.
Стремление полинезийцев уклоняться от открытых военных действий выражается и в незначительном применении лодок к настоящим морским битвам. Прославленные военные лодки служили главным образом для перевозки воинов, и только в том случае, если с ними встречались неприятельские военные лодки, происходили нападения на воде, причём вражескую лодку опрокидывали и беспомощно плававших пассажиров её легко умерщвляли.
К мирным переговорам войска приступают, когда военный пыл истощится у обеих сторон, и точно установленный баланс показывает, что здесь берут перевес только прибыли или потери. Нейтральные лица [291] служат посредниками при заключении мира, и одна из сторон посылает в качестве вестника родственного обеим сторонам красноречивого старика. Пиршеством заключается военный эпизод. Но в глубине сердца остаётся скрытое желание опять повторить то же через некоторое время. Заключение мира — в действительности только перемирие. Самоанская система «мало», доходившая до умерщвления побеждённых, приближавшихся со знаками покорности, увода их жён и детей и опустошения их полей и домов или до постепенного вытеснения, нередко раздувала пламя восстания. Мы знаем примеры выселения целых племён, удалявшихся от такого давления: в 1848 г. всё население западного Уполу переселилось в восточную часть острова.
Только невысокая цена, придаваемая человеческой жизни, может объяснить нам многие черты быта океанийцев. Она связана с перенаселением островных пространств и в значительной степени способствовала образованию колоний, но, с другой стороны, она ведёт к обезлюдению и бросает кровавый отблеск на всю жизнь тамошнего общества. Человеческие жертвы до прибытия европейцев повсеместно приносились в Полинезии, и людоедство практиковалось в обширных размерах. Всё это тесно связано с религией и войной. Сперва человеческие жертвы примыкали к поминкам по умершим. При известных священных действиях их требовал жрец. Так, под основание храмов зарывались люди или части человеческого тела, например, глаза, что, по общему убеждению, было приятно богам; человеческие жертвы считались безусловно необходимыми и при постройке военных судов. Люди приносились в жертву различным богам, но по преимуществу Тангароа и Оро: в храме Оро жертва убивалась и затем переносилась в храм Тангароа. Как и повсюду, жертвами по большей части служили военнопленные и рабы. Выбор жертв исходил местами от жреца, который, пробыв некоторое время в храме, выходил к народу и указывал того, кого требовало божество. Маори после битвы собирали трупы врагов, отрезывали скальп и правое ухо для богов и вырывали два ряда ям для приготовления кушанья; в одном из них варилась пища для богов. Когда всё было готово, начальник проглатывал сперва сырой мозг и глаза одного из падших, за ним следовали его сыновья или ближайшие родственники, а потом уже все устремлялись на ужасную трапезу. Пересыщение было в этом случае правилом. То, что оставалось не съеденным, укладывалось в корзины и посылалось к соседним племенам, которые тем, что принимали и съедали этот дар, выказывали себя друзьями победителей.
Отряд, возвращаясь домой, нёс головы своих убитых начальников, как святыни, а головы врагов — просто воткнутыми на копьях. За каждого, падшего в битве, должен был умереть один из его рабов. Головы врагов втыкались на сваи деревенских изгородей и подвергались оскорбительным насмешкам. Затем следовала церемония снятия табу с победоносного отряда. Скальпы прикреплялись к тростниковым палкам, и воины исполняли танец при пении жреца. Заключением служила тяжёлая работа мумифицирования голов начальников: их варили, коптили и сушили на воздухе, вынув мозг, язык и глаза, сохраняя, однако, татуировку и волосы; при этом иногда можно было распознать даже черты лица. Некоторые племена вблизи Восточного мыса мумифицировали, как [292] говорят, целые тела; другие вставляли в черепа глаза из блестящих камней (см. рис., стр. 189). В Новой Померании молодёжь в торжественных случаях надевала их в виде маски с целью воспринять мужество тех, кому они принадлежали. Людоедство маори, несомненно, всегда связывалось с местью, и месть была целью их войн. Эта черта заслуживает быть отмеченной, так как она отличает их людоедство от того, которое имело или обыденный, или исключительно религиозный характер.
Когда предания единогласно рассказывают, что людоедство не было употребительно в первых поколениях переселенцев, то можно предположить, что оно принадлежит к группе явлений, соответствующих регрессу общественной жизни вследствие внутренних раздоров, а также и то, что оно появилось вместе с увеличением населения, которое на многих островах, несомненно, доходило до излишка. Попеременное появление и исчезновение его доказывает, что для него всегда существовала благоприятная почва. К тому же заключению приводит рассмотрение его географического распространения. Бесспорными местами открытого людоедства можно назвать далеко лежащие друг от друга пункты, каковы Новая Зеландия, острова Маркизские, Паллизеровы и Паумоту. Во время более частых посещений европейцев в конце прошлого века оно не замечалось на Гавайской группе, на Таити, на островах Товарищества и по временам на Тонге. Но остатки его прежнего широкого распространения существовали по всей Полинезии в виде вещей и сказаний. Когда на Маркизских островах пиршествам людоедов предшествовало обрезание волос жертвы, из которых приготовляли браслеты и ожерелья, имевшие магическое действие, то частое употребление человеческих волос для украшения копий и шлемов, а человеческих костей и черепов для сосудов, имело также каннибальское значение, подобно гавайскому обычаю — класть глаз человека, принесённого в жертву, в масло, предназначенное для смазывания тела короля. Кости сильных людей считались талисманом. Удочки новозеландцев (по Форстеру) были снабжены зазубренным куском человеческой кости, кроме того, у них были ожерелья из человеческих зубов. На Гавайских островах кость, которую носили на шее на шнурке из человеческих волос, считалась высоким отличием (см. рис. 7, стр. 239).
Представление о поедании душ богами проходит через всю полинезийскую мифологию: бог Теронго на Айтулаке назывался людоедом. Тангароа ловил души сетью или силками и поедал их, души внезапно умерших поедались богами. Такое воззрение нетрудно было распространить на поедание душ и тел. Вследствие этого, человеческая жертва, а при неясности границ между человеческим и божественным — и людоедство, получали божественное оправдание.
Людоедство удостоверено для большей части меланезийских племён и часто в обширных размерах. Во многих местах оно исчезло по различным причинам, как, например, на Тестэ между посещениями Моресби и Финша в 1872 ив 1885 гг. В других местах человеческое мясо так ценится, что съедаются даже родственники, умершие естественною смертью. Мы имеем примеры и нового распространения этого ужасного обычая как бы в виде психической заразы, как, например, из Кристобаля на Саа и на Флориду с запада (Саво?). Обитатели Торрессовых островов запекают в своих печах добытые головы и съедают глаза и куски щёк. У фиджийцев были для этой цели длинные деревянные вилки; они не только съедали военнопленных, но известные племена обязаны были ежегодно доставлять одного из своих членов для каннибальского пиршества. На Соломоновых островах существует и продажа пленных для такой же цели. Жители Новой Померании рассказывали [293] миссионеру Брауну, что они держались этого обычая только для устрашения врагов. Человеческие черепа с раздробленным затылком, из отверстия которого высасывался мозг, несомненно, служат признаками каннибализма. Подобные черепа были найдены во множестве на островах Д’Антркасто. Часто людоедство является лишь выражением ненависти и злобы против убитого врага, наподобие того, как пленного врага сжигают живым. Потребность в мясе редко может быть указана как причина людоедства. Скорее всего это возможно для бедных новокаледонцев, но и они обращаются к мифологии и считают людей сходными с рыбами и поэтому съедобными. Человеческие жертвы с последующим поеданием трупа или частей его составляют и в Океании главную опору каннибализма. Получается такое впечатление, как будто жизнь там стои́т всегда в опасности быть принесённой в жертву. Именно в связи с почитанием черепов каннибализм поддерживается и там, где он мог бы исчезнуть. У гаттамцев было в обычае украшать свои дома мёртвыми головами. С этой целью они оскверняли могилы своих соседей, и при каждом празднестве в честь вновь добытой головы вновь вспыхивал каннибализм.
Детоубийство в Полинезии до принятия христианства было общепризнанным установлением. В языке существовали особые выражения для заживо погребённых, для заколотых острым куском бамбука и для задушенных. На Таити были матери, умертвившие каждая до десяти детей. Единственный луч света во мраке этого преступления заключался в строгом соблюдении закона, что дитя освобождалось от смерти, если оно прожило хотя короткий промежуток времени. К счастью, бывало немало случаев, когда естественное чувство матери одерживало верх над обычаем. Миссионер Уильямс утверждает, что с каждым убийством плода неравного союза мать поднималась на высшую общественную ступень, пока, наконец, становилась на высоту, соответствующую числу умерщвлённых детей, когда она уже могла оставлять детей в живых. Во многих местностях этой счастливой области детоубийство вызывалось нуждою, но ещё более ленью: нередко туземцы для оправдания этого обычая прибегали к началам теории Мальтуса. Нежелание воспитывать девочек в большем числе, чем это было нужно, также вело к детоубийству, так как только война, служение божеству, рыбная ловля и мореплавание считались видами деятельности, для которых стоило воспитывать мальчиков, то неравенство в численном отношении полов доходило до того, что нередко число мужчин превышало число женщин в 4—5 раз (см. выше стр. 266).