6. Внешняя жизнь в арабско-африканской области кочевников
| «Своеобразнейшей, единственной и глубочайшей темой человеческой истории остается столкновение безверия с верою». |
| Гёте. |
Одежда кочевого араба так проста и удобна, что она давно уже была такою и такою же останется на будущее время. У обитателей Средней и Северной Аравии внешняя простота одежды никогда не унижала достоинства человека. Магомет и его преемник Омар презирали всякое украшение, и первый сам чинил свои сандалии. Длинная белая рубашка охватывается грубым кожаным поясом; к ней присоединяется бурый или белый с чёрными полосами плащ, и, сверх того, на более прохладном севере (уже в стране Иордана) в зимнее время надевают выкрашенную снаружи в красный цвет куртку из овечьей шкуры, [450] белый или пёстрый тюрбан из бумажной или шёлковой материи, величиною с квадратный локоть, с бахромою по обеим сторонам. Он сдерживается чёрной верёвкою из волос, которая два раза обёртывается вокруг лба и головы и сзади лежит на затылке. Эта головная покрышка чрезвычайно удобна и практична; верёвка на висках защищает от солнечного удара, и концы платка могут опускаться на лицо для защиты глаз. У нубийцев одежда ограничивается тогой из бумажной материи. Сандалии, ремни которых пропускаются между большим и вторым пальцем ног, вырезаются из одного куска кожи. Ещё проще одежда женщин, которые ходят в широкой длинной голубой рубашке с рукавами длиною в два метра, заменяющими головное покрытие и верхнюю одежду. Более богатые носят сверху одежду в виде плаща. Платок прикрывает нижнюю часть лица, оставляя открытыми только нос и глаза. Одежда арабских горожан и земледельцев Южной Аравии состоит у мужчин из голубой рубашки с длинными широкими рукавами, концы которых связываются сзади, на затылке, так, что руки остаются свободными, из белого передника и голубой головной повязки, вокруг которой обвивается жёлтый шнур. Женщины носят пёстрые полосатые шаровары и рубашки и нечто вроде чепчика, связанного из головного платка, сверх которого они надевают ещё соломенную шляпу с широкими полями, и не закрывают лица. Ближе к жарким береговым местностям одежда мужчин ограничивается передником, а богатые, кроме того, надевают узкую куртку, напоминающую малайскую одежду. Здесь часто можно видеть татуировку, распространённую даже у тунисских арабов.
Мужчины охотно надевают на верхнюю часть левой руки козий рог, наполненный сильными пахучими веществами, по преимуществу крокодиловым мускусом, вместе с маленькими железными клещами для вытаскивания заноз и сумочкой с изречениями из Корана; у женщин к этому прибавляются серебряные кольца в ушах и в носу, реже золотые, серебряные обручи на руках и ногах, а нередко и колокольчики и кораллы на концах головных косичек (см. рис. выше). Серебряные перстни с сердоликом, шнурок с кусочками сердолика, наконец, ожерелья из бус или янтаря показывают, что нубийцы принадлежат к наиболее разукрашенным народам Африки. Высокая ценность, придаваемая некоторым камням, например, отшлифованному в виде удлинённых палочек чёрному агату с белыми полосами, которые нубийцы особенно охотно носят на шее, напоминает древнеегипетские украшения.
В виде причёски у бедуинов встречаются свешивающиеся с обеих сторон локоны или косички на висках. Нубийцы-мужчины носят волосы в виде высоко поднимающейся гривы. Туалет их дополняется тем, что густые волосы расчёсываются и обсыпаются приготовленным особым способом маслом в виде тонких хлопьев. Вследствие этого, когда оно тает, все волосы испещрены бесчисленными крапинками, и от них задняя часть шеи и плечи покрываются поверхностью, кажущеюся блестящей на тёмно-бурой коже, что хорошо сложённым фигурам придаёт подобие античных бронзовых статуй. Кроме того, к головному украшению мужчин принадлежит длинная шпилька, игла дикобраза или деревянная палочка, служащая для расчёсывания и разглаживания волос
[451]
(см. рис., т. I, стр. 703 и табл. «Нубийский воин»). Женщины заплетают свои волосы в тонкие косички. Женщины татуируют себе кисти руки, ступни, лицо и грудь, а мужчины только кисти руки. Окрашивание век в чёрный цвет, нижней губы в голубой и щёк в жёлто-красный встречается у женщин. Смазывание тела жиром повсеместно распространено
у арабов и нубийцев; широкое применение находит себе также окрашивание век в тёмный цвет свинцовым блеском или сурьмой. «Краску для глаз» можно встретить почти на каждом базаре: она попадается уже среди вещей, которые египтяне клали в гроб.
Араб вооружён коротким прямым мечом или кинжалом, копьём и длинным, выложенным жёлтой медью кремнёвым ружьём с пороховницей в виде бараньего рога, прикреплённою к поясу. [452] Главным оружием до настоящего времени во внутренней Аравии является копьё, которое не было вытеснено фитильным ружьём. Бедный бедуин, ходящий пешком, носит копьё больших размеров вместо палки и меньшего размера — в виде оружия. Лук, вследствие введения огнестрельного оружия, почти уступил ему место, а шлем и панцирь до сих пор ещё находятся в употреблении у внутренних племён и в Нубии. Для араба оружие служит одновременно украшением и сословным знаком. Чужеземные купцы и другие «неблагородные» в Янбо не должны отваживаться, не боясь подвергнуться оскорблениям, носить кинжал бедуинов, поэтому они вооружены палкой. Наши собиратели коллекций знают и ценят арабское нарядное оружие, в котором нельзя не заметить персидского и индийского влияния. В Южной Аравии употребительны серебряные насечки, иногда высокой ценности. На самом деле, на чёрной коже ничего не может быть красивее оружия с серебряными украшениями. Нубийцы мужчины редко выходят без оружия. Картина, набросанная Лепсиусом в пустыне Короско, стоит, как живая, перед нашими глазами: «Вожаки шли перед нами в простых одеждах, наброшенных на плечи и бёдра, с одним или двумя копьями в руке, из лёгкого крепкого дерева, с железными наконечниками на острие и на конце древка; обнажённую спину прикрывал круглый или слегка вырезанный щит из шкуры жирафа, с высоко поднимавшимся возвышением посередине (см. табл. «Нубийское оружие» выше). Длинный прямой меч для всадника, по большей части с солингенским клинком (см. рис., стр. 458; особенно хорошо дамаскированный клинок, «френги», относимый к сарацинам, теперь встречается редко) они носят в красных кожаных ножнах на коротком ремне через плечо или на руке, а также, ввиду того, что он слишком длинен для опоясывания, вместе с ножнами прямо в руке. В самостоятельных царствах, существовавших в Нубии до подчинения их власти египетских пашей, были войска, снабжённые, так же как в Центральном Судане, панцирной рубашкой (см. рис., стр. 439). На охоте употребляется метательное деревянное оружие.
Жилища зависят от образа жизни. Там, где временно [453] помещаются бедные кочевники, они живут в шалашах, воздвигнутых без всякого труда из лёгкого материала (хвороста, соломы). Так строят свои жилища временные обитатели низин Евфрата, в самой простой форме, из свежих ветвей тамариска, причём над ними протягивается кусок полотна, или живут в настоящих палатках; между тем оседлые воздвигают более прочные жилища из необожжённого кирпича с деревянным остовом. Впрочем, и у этих последних встречаются недолговечные хижины, в подражание номадам и вследствие разрушения глиняных хижин при неприятельских нападениях; у них есть обычай не селиться вновь в покинутых однажды хижинах, предоставляя их термитам. Так, мы можем встретить там многочисленные развалины некогда более крепких жилищ на местах, где в настоящее время обитаемы только хижины из соломы и хвороста. Среди более лёгких пастушеских построек в Нубии особенно распространены так называемые шокабы, хижины, которые можно разбирать, как палатки, и навьючивать на верблюдов. Стены их состоят из тонких прутьев, сплетённых наподобие циновки и поддающихся свёртыванию. Эти циновки укрепляются на нескольких кольях, и на двух или трёх поперечных перекладинах устанавливается чёрная кровля из ткани, сделанной из козьей шерсти. В течение сухого времени года эти хижины-палатки передвигаются с возвышенностей к Нилу в лесистые места. Каждая группа носит имя своего шейха, судьи и начальника. Далее на юге хижины строятся из листьев пальмы-дум; страна Барка доставляет эти листья на обширное пространство. Там, где в Сеннааре и Кордофане встречаются постоянные жилища, они представляют островерхие соломенные хижины (тукеле), настоящую местную постройку; мы находим их почти исключительно по направлению к югу. У бертов на кругообразной подставке из булыжника, с поперечником до 10 метров, поднимается житница в виде башни, и между нею и стеною, служащею оградой, лежит жилое пространство. В новых городах, например, в Хартуме, все дома строились из необожжённого кирпича; Эль Обеид, напротив, был выстроен по большей части в «негрском стиле»; в настоящее время и тот, и другой находятся в развалинах. Халиф не только разрушил Хартум, намереваясь выстроить в Омдурмане новую столицу нового махдийского царства, но и новый Бербер возник рядом со старым, уже покинутым; большое число более мелких нубийских местечек разрушено, а немногие новые выстроились на место их.
Аравия — страна развалин. Климат, каменные постройки, потребность в защите, страсть к разрушению бесчисленных врагов усеяли страну развалинами укреплений и стен, и в настоящее время в Южной Аравии довольно значительная часть населения живёт в разрушенных жилищах предков. В действительности, там едва ли можно встретить какую-либо возвышенность, на которой не было бы остатков прежних построек; одиночные или стоящие группами дома в Йемене и теперь ещё скорее напоминают замки, чем обыкновенные жилища. В прежние беспокойные времена, где почти каждая семья должна была защищаться сама, старались доставить себе безопасное положение постройкою жилищ вроде крепостей на крутых скалах. Целые местечки, как Хадиэ, [454] средоточие Джебель Ремы, состоят из домов, разбросанных по склонам. Только рынки, встречающиеся на каждых 2—3 милях, представляют двойные ряды небольших лавок, в которых окрестные торговцы в рыночные дни предлагают свои товары, но которые в другое время стоят пустыми. Основание домов состоит по большей части из булыжника, а верхняя часть — из грубой извести. Арабские города обыкновенно построены тесно, смело поднимаясь по склонам гор; дома, чтобы воспользоваться пространством внутри стен со многими башнями, имеют от 5 до 6 этажей. Неправильные выступы и башенки, часто красиво вырезанные из дерева или сплетённые из камыша, придают улицам чрезвычайно живописный вид. Вместо дорогих оконных стёкол употребляется сильно просвечивающий, тонко расколотый алебастр. Окна украшают цветами. Узкие улицы покрыты сводами или просто досками, циновками или парусиной, вследствие чего они темны, но летом прохладны; в средине их идёт жёлоб, по которому двигаются вьючные животные, а по обеим сторонам тянутся небольшие мостки. Местами лежат целые горы нечистот. Любимые положения восточных людей, сидение на корточках и лежание, устраняют необходимость столов и стульев даже в зажиточных домах. Даже в Алжире диваны можно найти только у европейцев. Столики, по большей части восьмиугольные, вроде скамеек, служат для питья кофе. Место шкафов и ларей занимают сундуки с красными полосами и золотыми арабесками. На глиняных или гипсовых полах восточных домов циновки летом и ковры зимою гораздо нужнее, чем у нас. Они заменяют вместе с тем наш деревянный пол. Раскладывать и чистить их в Персии составляло некогда обязанность феррашей (ферш — ковёр).
Буйволы многочисленны в болотистых, покрытых кустарником низинах; в Месопотамии, например, арабы-афудли совсем не держат овец, весьма немного коров, но большое число буйволов. Важнейшими животными арабских стад являются лошадь и в новейшее время ещё в большей мере — верблюд. Хотя вывоз лошадей из Аравии доходит до нескольких тысяч в год, но он не так выгоден, как прежде; верблюд даже в Неджеде всё более и более входит в употребление как верховое животное. Средоточия коневодства представляют политические центры, где богатые шейхи держат свои табуны; там можно найти до сотни животных, между тем как несколько сот пасется у соседних племён. Прежде такую роль играл Риад, резиденция вагабитов, а теперь она принадлежит Хаилю, местопребыванию эмира шаммарского, самого могущественного правителя во всей Северной и Средней Аравии. К западу от Иордана лошади становятся редки, а живущие к востоку от него гордятся своими табунами. В Южной Аравии удачно занимаются разведением быстроходных ослов. В Африке, там, где, как, например, на севере и востоке Дарфура, климат благоприятствует травяной растительности, скотоводство достигает значительного развития, каким оно редко бывает на аравийской родине. В Северном Дарфуре пасутся сотни тысяч верблюдов арабских переселенцев. Даже стада рогатого скота и овец являются для них роскошью, так как верблюжье молоко вполне удовлетворяет их потребности в пище. Мэсон определял число животных, которых можно было видеть в большой стоянке арабов-хомр, в 30 тыс. голов. Нубийские баггары носят своё имя оттого, что они главным образом занимаются разведением рогатого скота. Цогавы разводят овец с длинной курчавой шерстью.
У нубийских пастухов реже можно видеть лошадей и мулов, и более в Северной Нубии, чем у хабабов и ганов; в отдельных местностях встречается, напротив, много ослов. Попадающаяся в Верхнем Египте быстрая донгольская лошадь более походит на арабскую, [455] чем на тяжёлую нижнеегипетскую. Нубийцы ездят верхом почти так же, как арабы, и, по-видимому, получили лошадь и верблюда только из Аравии. Во всём Восточном Судане и в Нубии распространён горбатый скот, бесспорно, родственный индийским и южно-арабским зебу. Более мелкий, безгорбый и короткорогий египетский бык некогда часто встречался здесь, но почти совершенно вымер вследствие чумы. Того же происхождения, вероятно, своеобразная порода собак, в особенности похожие на борзых охотничьи собаки, которых гассаниэ и другие арабизированные племена употребляют для охоты на газелей и ценят чрезвычайно высоко.
Земледелие бедуинов незначительно, но оазисы Северной Аравии дают хлеб, в особенности пшеницу, ячмень и в новейшее время в увеличивающемся количестве маис. В стране Восточного Иордана некоторые местности занимаются виноделием в больших размерах для заготовления изюма. В меньших количествах винная лоза возделывается и в Йемене, который можно назвать вообще настоящей земледельческой страной. Здесь сельское хозяйство обширно и интенсивно, и искусственное орошение приобретает величественные размеры. Самые высокие склоны, на которые не могут взобраться ни бык, ни осёл, обрабатываются ручной мотыгой в форме серпа. Дурра и просо (духн) весьма кустисты и достигают высоты 5—6 метров. При обильном притоке воды и тёплом климате там жнут и сеют в течение всего года. Оригинален обычай, существующий в Южном Йемене, — сохранять сжатый хлеб, укладывая его в снопах между ветвями деревьев, стоящих в поле.
Земледелие Нубии ограничивается узкими полосами, доступными искусственному орошению, что составляет в общем не более 40 кв. нем. миль, но здесь оно ведётся почти так же интенсивно, как в Египте, хотя оно и не располагает голубиным помётом, илом каналов и богатыми солью отбросами (sebakh) старинных городов, образующими удобрение истощённых полей Нижнего Египта. Несмотря на незначительность обрабатываемой полосы, численность земледельческого населения Нубии заметно превышает численность кочевого. Приспособления для орошения оживляют нубийские берега Нила так же, как ниже египетские. Там можно видеть свежевспаханные поля, перерезанные канавами, в которые вода поднимается колёсами с черпаками. Проведение, отпирание и запирание канав здесь, как и в Египте, составляет главную работу крестьян. Дурровые поля Кордофана окружены валами для воспрепятствования стоку дождевой воды. Обработка лёгкой почвы не затруднительна: её разрыхляют сверху мотыгой и затем полют, когда это нужно. Орвальдер видел только раз плуг, которым, к его большому изумлению, один египтянин работал близ Хартума. В Кордофане сорная трава полей духна выпалывается с помощью железных клинков полулунной формы, насаженных на длинную палку. Такие клинки обращаются в стране как деньги (см. рис. т. I, стр. 90). Для удобрения привозится в степь лёсообразная земля из низин. Предмет [456] земледелия и в Нубии составляют на первом плане дурра, духн и маис (Aish er rif, египетский хлеб), пшеница и ячмень. Бобы и лупины выращиваются без искусственного орошения на краях берега. Полученное зерно сохраняется в герметически закрытых глиняных цилиндрах, которые для предохранения от вредных животных ставятся на высоких камнях. В этом мы видим прообразы тех изменений зернохранилищ, какие мы находим у всех африканских земледельцев.
Характер нубийца, любящего приключения, усиливающееся в мирные времена увеличение населения и желание избавиться от гнёта египтян заставляли его всё более и более подвигаться к югу. Узкая земледельческая полоса, как, например, между Абу Хаммедом и Бербером, должна была переполняться очень быстро. Люди, которые придали нубийским нравам варварские формы, не были по преимуществу мирными людьми, но события отчасти способствовали плодотворному распространению мирных элементов. Между тем как пригодные для земледелия пространства в Нубии оставались в запустении, так как население их передвинулось далее к югу, даже небольшие острова на верхнем Ниле покрывались обработанными площадями; ещё задолго до того, как египтяне распространили своё господство к югу, за Эль-Аис, нубийские переселенцы возделывали нильские берега в стране шиллукских островов.
Хозяйственное положение нубийцев, независимо от горожан, находится на равномерно низком уровне. На таком уровне поддерживает земледельца высокая подать, а пастуха — отдаление от источников всякой помощи и привычка к простоте жизни. Коровье масло, благодаря сильной жаре, привозится на рынки в жидком виде в козьих шкурах, и нубийцы пьют его в больших количествах. Сыры вовсе не выделываются. Обыкновенною пищею пастухов бывает молоко и дурра с коровьим маслом. Маисовую поленту едят в Южной Аравии. Хлеб внутри страны попадается редко; дурру мелют и делают из неё кашицу на воде. Мясо едят только в торжественных случаях; рис, финики и кофе считаются роскошью. Напитком служит известный сорт пива, приготовляемый из дурры или овса, с весьма кислым вкусом; хабабы и богосы, кроме того, приготовляют вино из мёда, такое же, как и абиссинцы. Люди, строго придерживающиеся Корана, пьют не перебродившую медовую воду, которою пользуются и абиссинские мусульмане. Для еды женщины мелют зёрна на небольших ручных мельницах. Большую роль играют и финики. Саранчу едят массами бедные люди, а в голодное время и все остальные. Не настоящий кофе, который в стране арабского кофе пьют только в горах, но лёгкий кишер, отвар свежих кофейных бобов, аромат которого должен быть тоньше аромата кофе, наряду с водою, составляет главный напиток арабов. Настоящий кофе пьют иногда в честь святых, как, например, в торжественную первую ночь, которую богомольцы, отправляющиеся водою в Мекку, проводят на море. Хотя в арабских прибрежных местах торговля водкой, производимая по большей [457] части греками, в течение многих лет составляет одно из самых прибыльных занятий, незначительное распространение водки в экваториальной Восточной Африке показывает, что запрет крепких напитков, заключающийся в Коране, имеет ещё достаточно силы, чтобы арабское влияние даже в негрской стране могло оказываться полезным. Махдистам стоило самого большого труда обложить податью потребление пива, к которому нубийцы имеют большое пристрастие.
У арабов отличают обыкновенно три класса: 1) горожан, по большей части купцов и промышленников, самый мирный и образованный класс из всего племени; 2) арабов-дирэ, полукочевых арабов, обитающих на краю пустыни в палатках или жалких глиняных хижинах, и 3) арабов-беду, бедуинов, которые, так же как и тысячелетия тому назад, живут самым первобытным образом, блуждая по степи. В этом разделении заключается столько же антропологическое, сколько и этнографическое, и экономическое ядро. Бедуин старается приспособиться к жизни в городах, но он никогда не становится настоящим горожанином. Янбо, портовый город Медины, — настоящий город бедуинов. Обитатели его имеют вид сельских жителей, которые временно остановились в городе. Они носят бедуинский плащ, головной платок и кинжал. Они живут по преимуществу своими пальмовыми садами, не позволяют ни одному неверному селиться в городе и презирают торговлю, которая, вследствие этого, находится в руках индусов и египтян. Так как бедуины презирают и ремёсла и даже на морских берегах предоставляют другим рыбную ловлю и мореходство, то они вблизи городов играют роль бедных аристократов, довольствующихся рисом, хлебом, рыбой и финиками. Убоем скота и продажей мяса в Янбо занимаются переселенцы из Мекки, египтяне и вагабиты; негры выделывают переносные глиняные очаги, которые возят с собою паломники, чтобы иметь во всякое время тёплые напитки. На всём арабском берегу Красного моря самый важный рыбный промысел находится в руках Эт Теми. Это — народец дикого вида, более тёмного цвета, чем арабы, презираемый сельскими и городскими бедуинами и подозреваемый во всевозможных пороках. Он одевается в длинные складчатые голубые или белые бумажные рубашки, наподобие египетских феллахов, носит сандалии из кожи манати и живёт в хижинах из хвороста или в войлочных палатках. Только близ Джидды живёт народец туали, занимающийся рыбной ловлей, принадлежащий к бедуинам, одноимённое родственное племя которого обитает внутри страны. Будучи рыболовами, они тем не менее презирают от всей души эт-темиев, хотя ничем не отличаются от них, кроме гордости. Это презрение к ремеслу оказало вредное влияние. Некогда араб принёс самопрялку в Марокко, а теперь базары Алжира, Туниса, Каира и Смирны переполнены произведениями европейской промышленности.
В Нубии товары горшечников, выказывающие прямую связь с [458] традициями египетского ремесла, составляют предметы торговли, имеющие большой спрос. В особенности до самого Верхнего Египта в большом спросе пористые глиняные водяные кружки (аулле) из тонкого нильского ила, в которых, благодаря испарению через стенки, вода остаётся холодной. Солевары составляют род более бедной ремесленной касты. Из тонких корней мимоз плетутся конические корзинки, из которых каждая наполняется солью, ценностью на 5 пиастров. Эта соль составляет один из самых важных предметов внутренней торговли Кордофана. Лучшее оружие, в особенности большие мечи, ввозится сюда. Столь часто употреблявшиеся прежде доспехи были также иноземной работы. И в более простых кузнечных работах некоторые нильские негры стоят выше нубийцев. Эти последние долгое время держали искусных в железных работах джуров в промышленном рабстве именно за их искусство. Нубийская промышленность, а также и торговля, глубоко проникает в негрские страны. В Дем Сулеймане, где есть золотых и серебряных дел мастера, нубийцы выделывают из слоновой кости обручи и трубки (см. рис., стр. 457 вверху и 462) и рукоятки мечей и кинжалов с достаточным искусством в арабском стиле.
Настоящее судоходство арабов со времени оживлённых сношений с обеими Индиями едва ли подвинулось вперёд. «Канджа» арабов — открытое судно, поднимающее не более 80—100 тонн, с двумя мачтами, из которых одна гораздо меньше другой. У каждой мачты есть рея, сделанная из одного ствола, с латинским парусом. Будучи натянуты, оба паруса перекрещиваются между собой. Пассажиров всегда удивляют замечательные таинственные песни из обрывистых коротких стихов, которые начинает петь один певец, а за ним подхватывают другие, между тем как остальные издают глухие звуки с равными интервалами, в виде аккомпанемента. Раис (капитан) на возвышенном месте сам правит рулём; нередко эту должность исполняет негр. Арабы употребляли компас ещё раньше европейцев, но в настоящее время они употребляют только компасы европейской фабрикации. Хотя для береговых мест Красного моря доступен индийский лес и само кораблестроение, по-видимому, исходит из Индии, но в Судане не было другого леса, годного для распилки на доски, кроме акации-сунт (Acacia nilotica), и даже она редко даёт доски более 3 метров длины. При этом дерево так твёрдо, что его надо разрезать в свежем виде, поэтому распиливание — малознакомое искусство в Судане. Доски подбираются по их форме и скрепляются большими железными гвоздями. Таким образом, получается нечто вроде циклопической постройки из дерева, несокрушимой ни для порогов, ни для бегемотов. В прежнее время в Хартуме судостроение велось так оживлённо, что леса акации-сунт были уничтожены далеко вверх по Нилу. Судоходство на Белом Ниле и его притоках представляется довольно трудным и даже опасным. Скопления из тростника и трав, преграждающие верхний Нил до 8° с. ш., а также и его притоки (см. рис., стр. 268), настолько, что весь экипаж должен целые мили тащить [459] судно в воде, населённой крокодилами, запирали целые флотилии и обрекали их экипаж на голодную смерть. К этому надо присоединить бури, песчаные мели, бегемотов и в не меньшей степени стремление туземцев к наживе. С другой стороны, — и это содействовало всего более быстрому оживлению и развитию сообщения по Нилу в нашем столетии ещё до времён пароходства, — судоходству на Белом Ниле весьма благоприятствует правильность воздушных течений. Вполне своеобразен известный всем корабельщикам Судана факт, что эти ветры, как бы они ни были сильны, лишь медленно подвигаются далее к югу. Поэтому торговые суда не спешат выйти с первым появлением северного ветра. В конце марта и начале апреля устанавливаются южные ветры, и вместе с ними барки опять направляются к северу.
Колодцы, с готовыми сосудами для питья и маленькими кофейнями, где в случае надобности можно получить и хлеб из дурры, облегчают
сообщения на южноарабских дорогах, которые некогда, как показывает сохранившаяся мостовая, содержались в лучшем положении, чем теперь. В качестве вьючных животных здесь употребляются преимущественно быстроходные ослы из Йемена (маскатская порода также известна во всей Восточной Африке) и наряду с ними верблюды. Важнейшие дороги Аравии — караванные пути, направляющиеся в Мекку, Медину, Сану и в береговые места. На них лежат нейтральные места для отдыха и торговли, каковы, например, Аль-Хиджр, пёстрая колония из торговцев, и в особенности евреев, в Вади-аль-Коре, или Риад, через который прежде проходили в Мекку персидские караваны численностью от 3 до 4 тысяч человек, в настоящее время идущие через Хаиль.
Доказательства того, что Нубия вела торговлю с негрскими странами уже во времена древних египтян, представляют чёрные рабы и слоновая кость на древнеегипетских рынках. В столетия упадка и запустения Нубии это сообщение настолько уменьшилось, что, когда в нашем столетии Белый Нил открылся вновь, высоко ценимая слоновая кость оказалась в большом количестве у прибрежных жителей, которые слонов, водившихся огромными стадами в болотах и девственных лесах, убивали только ради их мяса и почти совсем не пользовались их клыками. Это накопившееся богатство было в скором времени приведено в движение. Когда Швейнфурт в своём втором путешествии 1868 г. прибыл [460] в Хартум, сумма вывоза слоновой кости достигла полумиллиона таллеров Марии Терезии, между тем как торговцы год за годом всё далее проникали внутрь. Экспедиции регулярных работорговцев только позднее извлекли пользу из дорог и станций торговцев слоновой костью и без их помощи не могли бы так быстро и далеко распространить внутрь свои хищнические экспедиции.
Лишь после истощения избытка слоновой кости и доставления на рынки Нубии и Египта избытка людей, торговля превратилась в войну. Взявшее перевес похищение людей вызывало кровавые столкновения с безобидными туземцами, которые старались силою не допустить барки до своих поселений. Торговцы нашли с тех пор необходимым брать на борт корабля вооружённую команду и вместо отдельных барок отправлять их по две и по три. На такой флотилии было от 40 до 100 солдат, которые для чёрных, вооружённых копьями и стрелами, представляли внушительную боевую силу. Негры стали требовать вскоре за слонов и рабов гораздо более ценные предметы обмена — медных браслетов, водки и в особенности коров, которые были для них высшим богатством, а по временам соли и зернового хлеба. Обыкновенно входили в соглашение с каким-либо племенем, под его руководством нападали на соседей и старались захватить там как можно больше пленных. В то же время похищали и скот, который там находился, и им отчасти удовлетворяли дружественных чёрных, а отчасти пользовались для нового обмена товаров. Бо́льшая часть предпринимателей основывали в дружественных им, благодаря общим похищениям скота, округах прочные поселения с постоянным гарнизоном — серибы, из которых производились набеги внутрь страны. Таким образом, арабы и нубийцы превратились в эгоистичных и недальновидных властителей большой части области верхнего Нила. Подготовленное таким образом египетское господство до самого конца носило клеймо тесной связи с интересами работорговцев и охотников за рабами. Именем Джеллабаха, нубийско-арабского торговца, у негров пугали детей; Фелькин во время своего путешествия по Судану слышал однажды вечером, как женщины при размалывании зерна пели следующую песню:
Работайте и мелите проворно, потому что джеллабахи сильны;
Если мы не работаем, они бьют нас палками,
А если у них нет палок, они стреляют из ружей;
Работайте и мелите изо всех сил!
Воинственное племя баггаров (баггара) доставляло наёмников этим предводителям разбойников. Многие так называемые торговые суда, которые в позднюю пору года плыли вверх по реке, везли только необходимое количество вооружённых людей, а не товары для обмена. У баггаров, которые не только ведут идиллическую пастушескую жизнь, но и являются смелыми охотниками за слонами и разбойниками, предприниматели собирали «участников предприятия», которые по возможности должны были обладать несколькими хорошими лошадьми и быть вооружены мушкетами. Если экспедиция оканчивалась благоприятно, баггары получали долю прибыли. Ядро первых войск Махди составляли привыкшие к боям прежние работорговцы и их баггарские наемники. Так возникла система серибов (см. рис., стр. 461) (сериба, сирб, называется в Судане и в Аравии каждая деревенская изгородь или палисад), рассеянных нубийских поселений в области верхнего Нила, которые на одну треть являются торговыми складами, на другую — арсеналами, и на третью — плантациями. На их долю досталась не только случайная роль в покорении и открытии этих обширных стран, но около них установились новые прочные местечки, как Дем-Сулейман, Джур-Гаттас и другие. [461]
Точно так же арабы проникли с юго-востока в середину материка, с теми же средствами и с тем же успехом. Мы знаем, что они только в 1876 г. начали впервые подвигаться от Ньянгве к западу и северу. Стэнли во время своего исследования области верхнего Конго в 1883 г. встретил их уже на экваторе, где они в своей стоянке близ устья Чофу собрали 2300 невольников. Около 1886 г. опустошения должны были начаться на нижнем Арувими. Почти все местечки, замеченные Стэнли на нижнем Арувими, и виденные в том же году Кокилья и Вернером большие деревни на соседних береговых протяжениях Конго, в 1889 г. находились уже в развалинах. При этом незаметно было, что они вскоре могут восстать из пепла; население значительно пошло назад и отчасти усвоило кочевые привычки, так как ютилось на лодках или под временными крышами из листьев, а не в хижинах. Майор Бартело сообщал, будто Типпу-Тип отдал распоряжение, чтобы ни один негр не основывал прочного жилища и,
таким образом, был готов во всякое время примкнуть к новым хищническим экспедициям, а также и для того, чтобы отнять у него заботу об охране его деревенских ограждений. Положение области Арувими представляет со времени этих изменений поразительное сходство, почти тождество, с положением маньемов и мангбаттов 15 или 20 лет тому назад. Она вполне примыкает к цепи хищнических областей арабов. Стэнли на севере и Висман на юге в лесной стране почти повсюду наталкивались на их следы. И они подвигались вперёд не как искатели приключений, идущие без всякого плана. Угаррова, бывший некогда слугою Спика, выслал патрули маньемов в 50 человек на несколько дней пути, чтобы доказать возможность соединения между Арувими и водопадами Стэнли; главная стоянка его находилась вблизи 28°, на среднем Арувими, и он рассказывал о походе, который он сделал с 600 человек, от Кибонге на Луалабе в северо-восточном направлении до Арувими, и о непомерных трудностях и потере человеческих жизней во время больших переходов. Вокруг их станций лежат сады и поля арабов, и Стэнли мог найти рис уже на среднем Арувими. Они строят большие дома с длинными стенами и окружают их палисадами. Кругом кишат подчинённые им люди и ради безопасности никого не допускают в страну на большом пространстве кругом поселения. В Ипото Стэнли встретил под предводительством араба Килонго-Лонга другой отряд маньемов, охотящийся за невольниками и за слонами, который от постоянных битв в 7½ месяцев уменьшился более, чем на половину. «В стране Туру и Ленда почти всякое поселение было сожжено [462] дотла, и ярость разрушителей направлялась даже на банановые рощи; каждый челнок на реке был разбит на мелкие куски, каждый остров был обыскан вдоль и поперёк». Стэнли исчисляет опустошённую таким образом область в 2000 кв. миль и думает, что и каждому из крупных арабских начальников может быть приписан такой же круг влияния и разрушения. «Полдюжины решительных людей с помощью нескольких сот бандитов, поделили между собой около ¾ громадного леса на верхнем Конго».
Арабские святоши показывают, до какой степени самообладания араб может поднимать нравственный закон, и в арабских городах замкнутость женщин не допускает уличной безнравственности. Но дело заключается здесь не в безнравственности, а в недостатке нравственного сознания. Люди эти не порочнее, чем в других местах, но здесь не чувствуется гнёта порока. Нравственный закон можно постигать только рассудком. Это идёт параллельно с недостатком опрятности, для которой недостаёт более утончённого чувства. Совесть здесь действует вяло. Лёгкость сердца, с какою «цивилизованные» мусульмане Египта прощают вору, не лишая его своего расположения и даже своего общества, обнаруживает низкую ступень нравственных понятий. Изнеженность и безнравственность на Востоке вовсе не идут рука об руку. Многие, в особенности в населённом и истощённом Египте, из бедности или скупости живут самым жалким образом и одновременно с тем предаются порокам, которые у нас называются пороками роскоши и больших городов. Чувственная природа естественно выступает при этом и не находит сдерживающего начала в правильной работе духа или тела. Характеры с большим развитием духовного начала, каким был махди 1882 г., обыкновенно не находят последователей. У араба и у нубийца уже во внешней осанке замечается сочетание восточного спокойствия с естественной силой, что всегда производит впечатление на художественные натуры. Благородная осанка заключается у них уже в самом строении тела (см. табл. «Нубийский воин»). Тем не менее, было бы ошибкою предполагать, что в этой свободной, благородной манере держать себя, в этом непоколебимом спокойствии не выражается ничего, кроме гордого чувства собственного достоинства. Она тает как воск на солнце в виду малейшей денежной наживы. Ещё удивительнее видеть в этой смеси более благородные свойства, чем упомянутые внешние признаки: «Свободные и смелые, открытые, горячие друзья, жестокие враги», — говорит Буркхардт о шерифах, которых он знал, распространяя эту квалификацию на всех известных ему настоящих арабов. Воздержанность и вытекающее из неё отсутствие гордости положением и богатством отличительны для бедуинов пустыни. Аттрибутом портрета арабского военного героя является незаметная внешность довольной собою бедности. Арабам всегда было свойственно чувство политической независимости; религиозный фанатизм ещё более поднимал его. Барт высказал, что в Северной Африке, чем далее на запад, тем жители воинственнее и мужественнее, так что [463] наибольший дух независимости встречается в Марокко. Атлас питает свободолюбивых кабилов, но и нубийские арабы с не меньшим презрением к смерти бились с англичанами, и пастушеские племена Киренаики до сих пор ещё не вполне покорены турками.
Вековой опыт истории показал, что в среднем европеец физической силой превосходит араба. И арабу пустыни, несмотря на его свободу и дикость, недостаёт тех стальных нервов, какие должны быть у мужчины. Поэтому у него нет и спокойной выдержки; он скорее выказывает черты женской причудливости. У французов сложилась пословица, что алжирских арабов легко вести за собою, но трудно управлять ими: их чувствительность, их пристрастие к известным формам и тонкость чувства по отношению к несправедливости делает это трудным. Араб не случайно оказался во главе великого движения ислама. В его уме есть и философская сила. Вамбери говорит, противопоставляя араба турку: «Турок — только чувствующий, а араб в то же время и мыслящий религиозный человек». Но этому умозрительному духу недостаёт стремления к критике. Смотри на все новости, как на хорошие и истинные, хотя бы они и оказались ложными, говорит нубийская поговорка. Наука арабов никогда не выходила вполне из пут суеверия и вымысла. Много говорят об астрономии и математике арабов, но если бы даже с астрономией они и не связывали одновременно астрологических целей, то и тогда в этой области исследования их не привели бы ни к чему ценному. Понятие о науке для последователей ислама, как того, так и нашего времени, связывалось по преимуществу с теологией, философией, грамматикой, логикой и красноречием. Арабской учёности, то есть игре ума, как её можно назвать, свойственно описывать предметы, не называя их. Поэтому ей нельзя отказать в естественном интересе к видимым предметам. Э. Каретт ставит очень высоко «практический гений» арабов, «этих паломников-географов, которых религия понуждает путешествовать, этих мыслящих магнитов, которые должны пять раз в день обращаться к той же точке розы ветров, этих проницательных наблюдателей, для которых воспоминание о виденном является охраной и защитой». Если, с другой стороны, им ставили в вину неопределённость географической номенклатуры, то при этом надо вспомнить о привычке номадов — твёрдо хранить имя племени и называть по нему местность. Во всей подвижности араба есть нечто внешнее: дух его не идёт вперёд вместе с его завоеваниями политического и умственного имущества. В результате этого получается смешанная культура без глубины и оригинальности. Арабский ум не обогатил мир ни одной новой истиной.
Об арабском искусстве нельзя говорить в том же духе, как об египетском или греческом. Арабское искусство есть искусство народов, покорённых исламом: стеснённое запретом пророка воспроизводить живые существа, оно развило в величественном изобилии плоские украшения с геометрическими и графическими, реже растительными, [464] мотивами; это — узкая поверхность ковра, над которой оно почти не поднимается. Керамика и металлическая промышленность пользуются узорами ковров; в более крупном стиле то же делает архитектура, отодвигая на второй план живопись и пластику. Геометрическая мысль является основной, которой причудливо извивающиеся буквы священных слов подчиняются, так же как скудные растительные мотивы, выступающие чаще лишь в пограничных областях — Персии, Испании и Сицилии. Разнообразие в этой простоте, фантастичность, довольствующаяся столь простыми средствами, смелость распределения красок в связности основных линий, гармония этих противоположностей составляют тайну очарования арабского искусства, которое, как всякое истинное искусство, не пренебрегает украшениями и мелких вещей (см. табл. «Североафриканская художественная промышленность» ниже). Раскрашенные глиняные изделия и деревянные сосуды, сандалии и другие кожаные товары выказывают чувство красок не менее, чем ковры. Значительного развития достигают и глиняные сосуды. Многочисленные сосуды для воды из пористой глины (запас воды хранится также в бочкообразных глиняных сосудах), кружки и чашки для кофе, из зелёной глазированной глины, глиняные сосуды для куренья и очаги для угольев принадлежат к утвари арабского дома. Вещи из глины имеют часто весьма изящную форму.
В музыкальном искусстве (см. рис. сбоку) Восток идёт иными путями в сравнении с Европой. Гармонического сочетания нескольких мелодий здесь, по-видимому, не существует. «Музыка состоит из разнообразной, вычурной, беспрерывно повторяющейся мелодии» (Лепсиус). Араб богато одарён поэтическим талантом. Военные песни, любовные гимны и духовные песнопения ещё до Магомета были любимы арабами, литература которых обогатилась именно современниками пророка, как сторонниками, так и противниками его. Относительно Магомета даже приверженцы его находились в сомнении — должны ли они считать этого необыкновенного человека поэтом, волшебником или прорицателем.
Самое важное в образовании для каждого магометанина есть изучение Корана. Под изучением здесь надо подразумевать заучиванье наизусть, так как не следует думать о понимании Корана, прежде, чем[К таблице: Североафриканские художественные ремёсла.]
1. Щит из кожи с металлич. оправой (Абиссиния) 2. Вышитая женская рубашка (Абиссиния) 3. Сумка с перевязью (Марокко) 4. Сумка с амулетами, кожан. с обезьяньей шкурой (Гереца, Абиссиния) 5. Вышитые женские рейтузы (Абиссиния) 6. Кожаная сумка для копий из Гауссы 7. Костюм для маскирования и танцев (Ибо, Гвинея) 8. Соломенная шляпа (Марокко) |
9. Аба, шёлковый плащ 10. Домашние украшения, вывешиваем. после свадебн. процессии (Абиссиния) 11. Кинжал из долины Вади-Сус (Марокко) 12. Сапог из области Нигер-Бечуэ 13. Шаль с тунисским узором 14. Фляжка для воды из глины «Оркнадель-Ма» (Могадор, Марокко) 15. Светильник (лампа) из глазированной глины (Марокко) |
16. Кожаный мех для воды (Марокко) 17. Деревянн. обеденный столик (Марокко) 18. Крышка к нему соломенн. плет. (Марок.) 19. Конск. седло из Абисс., из крашен. кожи 20. Конская узда (Абиссиния) 21. Медная лампа (Марокко) 22. Глинян. двойной бубен (Фес, Марокко) 23. Корзина с крышкой из Абиссинии (суданской работы) 24. Карка́ба, железная погремушка секты Генауа (Марокко) |
[465]
он не будет выучен слово в слово. Дальнейшей целью элементарного образования является письмо. Для ислама оказались полезны простота и практичность этих требований. Вследствие этого даже у народов отдалённых гор и пустынь начатки чтения и письма широко распространены. Для понимания Корана нужно, по старому обычаю, усвоить грамматику. Она составляет венец мусульманского образования; изучение её разрешается только талебу, учёному, который может засвидетельствовать о своей учёности безошибочной передачей всего Корана. Поэтому в нашем смысле здесь не существует никакого образования. Правда, в наиболее благоприятных местностях Аравии путешественники хвалят более подвинувшееся образование юношества, в особенности в местности, обитаемой вагабитами, где учение и письмо известно и помимо вероучения, но зато в Африке арабы, несмотря на Коран и сношения с другими народами, почти столь же невежественны, как и негры. Барт во всём Судане едва ли встретил даже одного араба, который что-либо знал о господстве своих единоплеменников на восточном берегу материка. Лишь один учёный человек знал оттуда одно название — Софала. Образование отдельных лиц относилось ко всей массе, так же как пышные постройки султанов Испагани, Самарканда и Агры ко множеству жалких глиняных хижин.
Если можно подтвердить влияние, какое женщины оказывали на самого Магомета, то нельзя отрицать, что сфера женщины во всей области ислама лежит гораздо ниже сферы мужчины, и эта последняя нисколько её не поднимает, но скорее понижает. В гаремах и теперь ещё господствует жизненная философия старых суеверных матрон и ввезённых из Африки негритянок. Жёны знатного и богатого турка или перса, в какие бы роскошные материи европейской промышленности они ни одевались, хотя бы мужья их стояли во главе государства, по своему образованию мало отличаются от своих соплеменниц в степях отдалённой Азии. Гарем осмеивает, вышучивает и искажает каждый шаг, какой делают мужчины на поприще нововведений. Только там, куда глубоко проникло европейское образование, что бывает редко, женщины выказывают недовольство гаремом и покрывалами. В рабочих классах жизненная задача распределяется правильнее. Представление, будто жена у араба имеет значение только служанки, простого орудия, основывается на поверхностном воззрении. Делом женщины считаются работа в доме и лёгкие обязанности вне его, между тем как мужчины обрабатывают поле, охраняют стада, колют скот, словом, исполняют многие тяжёлые работы.
Покупка невест распространена повсюду и, вследствие обмена девушек, является меновой торговлей. Для свадеб все дни, кроме среды и воскресенья, считаются несчастными. У бедуинов свадьбе в течение целой недели предшествуют ежедневные вечерние танцы сверстников брачующихся, причём мужчина, находящийся внутри круга пляшущих, старается прорвать его. Отъезд невесты и жениха сопровождается пантомимами, напоминающими похищение невесты. Три дня проходят в забавах гостей и играх прежде, чем новобрачные могут принадлежать друг другу. Полигамия имеет древнесемитическое происхождение; в более давних, простых условиях она ограничивалась обстоятельствами; при благосостоянии обогатившихся завоевателей она сделалась червем в зерне народов Магомета. Многие просвещённые турки или египтяне в настоящее время перед вступлением в брак дают своей жене обещание — не брать, кроме неё, других жён. Замкнутости женщин содействует то обстоятельство, что ей поручается дом, между тем как на всём Востоке занятия мужчин происходят на глазах у всех. Перед более зажиточными домами можно найти длинные скамьи из камня или глины; друзья [466] приходят, произносят короткие приветствия, усаживаются почти незамеченными, и занятия идут своим чередом. Более почётным гостям приносят кофе или глиняную трубку; рабы стоят вокруг, подстерегая малейший знак. На улицах совершается значительная часть жизни Востока.
К семье причисляются рабы. Магомет лично был противником рабства. Он дал свободу рабу Саиду, который подарил ему Хадиджу, и Саид сделался одним из самых твёрдых и убеждённых последователей его. И позднее Магомет невольников, достававшихся ему, отпускал на свободу. Рабы часто одеваются так же, как и их господа, имеют собственность, скапливают себе состояние и могут выкупиться на свои сбережения. Многие из них достигают высоких положений в государстве. При таком обращении, мягкость которого доходит иногда до слабости, они вовсе не так принижены, как некогда рабы, принадлежавшие европейским плантаторам. Когда в Алжире было уничтожено рабство, многие предпочитали оставаться рабами.
В Южной Аравии образовалось разделение на касты, с резкостью вполне своеобразной, в основе которого лежат столько же этнографические и религиозные, сколько политические и экономические мотивы. Так же, как в других областях ислама, здесь отличают шерифов как предполагаемых потомков пророка, затем господствующие семьи, а за ними бедуинов, которые как воины всегда ставились выше оседлого населения, крестьян. Сюда надо ещё присоединить ахдамов, понятие, которое всего точнее можно перевести «подозрительными классами». Множество ремёсел презираются гордыми бедуинами, и ими занимаются только ахдамы. Они занимаются дублением кож, стиркой белья, изготовлением горшков, убоем скота, что должно осквернять их, хотя они и не считаются настолько нечистыми, чтобы предметы, выходящие из их рук, не могли быть в употреблении у других. Ахдамы могут входить в мечети, но не в дома арабов. Они живут всегда в стороне, обыкновенно за чертой городов и местечек, не платят никаких податей, а для их правителя считается позорным привлекать их к каким бы то ни было общественным обязанностям. Даже в Адене, где кастовые понятия не признавались официально, ахдамы живут в особом квартале, но в большинстве случаев ведут менее оседлую жизнь, чем другие части населения, вследствие чего Нибур сравнил их с цыганами. В некоторых местностях из ахдамов выделяются цирюльники как особая каста с таким же общественным положением. В Йемене, однако, ещё ниже стоят две касты настоящих париев (шумр и шафеди), исполняющих все наиболее отталкивающие работы. К этим кастам, так же как в Индии, причисляются музыканты, певцы и фокусники, и им воспрещается посещение мечетей. В странах аулагов и вагидов их называют ткачами, потому что они занимаются ткацким ремеслом. В Гадрамауте, напротив, они — мясники, и от этого ремесла парии заимствовали своё имя. (Ср. сказанное выше о касте париев у сомалиев.)
Роды во времена Магомета были единственными политическими единицами, с которыми ему приходилось считаться. Чувство родства слишком интенсивно, чтобы оно не отразилось в политике, обнаруживаясь тем, что патриархальная связь практически признаётся даже с самыми отдалёнными членами рода. Магомет пользовался недовольными элементами, переходившими на его сторону, для ослабления враждебных племён, но уничтожение их организации казалось ему делом недостойным. Первым ядром новой мировой державы явился союз племён. Первичная история ислама показывает, каким образом религиозная идея заняла место исключительно господствовавшей прежде племенной идеи, [467] восполнив тем недостаток национального чувства у арабов. Ислам своим демократическим настроением, какое он обнаружил при самом возникновении, столь же мало мог оттеснить аристократию в этих племенных разделениях, как республика не могла одолеть начальников племён Мекки. Оба столпа власти древних родов, почитание патриархальных и аристократических основ, стоят так же твёрдо, как и тогда. Сыновья бедуинов Янбо, гордых лимбаувов, для поддержания своего высокого происхождения женятся почти всегда в среде собственного племени. Если кто-нибудь из них возьмёт в виде исключения обитательницу Мекки, то дети его не считаются равными с ним по рождению. Поддерживаемое аристократической гордостью и кастовым обособлением племенное самосознание достигает неразумной остроты. Кабилы считают равными себе только кабилов: все некровные арабы кажутся им собаками, нечистыми, подлежащими искоренению. Кровавая месть углубляет эти разделения, и в Южной Аравии усилению турецкого господства существенно содействовало то, что каждый, стремившийся избавиться от кровавой мести, искал защиты у ближайшего турецкого поста. Вследствие этого у выдвинутых постов турок образовались целые новые деревни. Таким образом, между племенами проникают враждебные им элементы. И у кочевых племён резко определены границы, а также права собственности, загадочные знаки которой, похожие на буквы (весм), часто находят глубоко врезанными в камень на воротах и стенах древних покинутых городов, на столбах, на гладких стенах скал, у колодцев и цистерн.
Хотя достоинство шейха также наследственно, но ему повинуются только по мере его умственных качеств, характера и богатства. Преемник Магомета, Омар, первый «правитель правоверных», простой, справедливый, строгий и преданный своим обязанностям, является образцом настоящего арабского правителя, развившегося в школе управления племенем и на почве аристократических преданий. В его руках заключается жизнь и смерть, война и мир. В договорах с другими племенами, улаживании несогласий и посредничестве в заключении браков ему помогают старшины. Хорошее управление облегчается врождённым тактом для господства и посредничества, каким эти правители бывают иногда наделены в изумительной степени. Примером могут служить эмиры шаммарские, об области которых Блёнт высказался весьма веско: «Эмир живёт в мире с соседями, за исключением племён Руалла и Себаа. Подати в Шаммаре невелики, военная служба добровольна, и управление популярно. Нигде в Азии нет более счастливой общины, чем Джебель Шаммар». Но о более глубоких корнях величия наций, проникающих в подпочву социальных условий, искусство правления на Востоке не имеет никакого понятия. Каким образом у какого-либо народа могла бы явиться культура, достойная подражания, если этот народ не следует Корану, образцу всякой мудрости? Повсюду, где в магометанской Азии слышно было о величии Европы, держались воззрения, что перевес могущества Запада заключается только в регулярном войске. Поэтому восточные державы тратили огромные суммы на обучение войск по европейскому образцу, истощая в то же время источники народного благосостояния. О вялости восточных правительств, в особенности в хозяйственной области, лучше всего позволяет судить нужда в деньгах, удручающая их всех.
Ничто не выясняет в такой степени недостаток энергии восточных народов, как лёгкость, с какой они выпускают из рук нить своего экономического развития. Высыхание источника, обвал ирригационной канавы или прихоть правителя нередко переносят культуру из одной страны в другую. Перестраивать что-либо, пришедшее в [468] упадок, по-видимому, труднее, чем строить вновь. Сюда же должно быть причислено произвольное перенесение правительственных резиденций и вместе с тем путей сообщения и центров населения. В Испагани целые предместья лежат заброшенными, и целые ряды базаров находятся в развалинах, а с другой стороны, из деревеньки Рей разрослась каджарская резиденция Тегеран, насчитывающая в настоящее время более 200 тыс. жителей.
Пользование даже наиболее легко эксплуатируемыми естественными богатствами там весьма недостаточно. Восток заключает несколько областей некогда сказочного богатства, и, кроме дельты Египта, все они далеки от того, чем могли бы быть. Цепь полей, лугов и садов, тянущаяся без перерыва во многих странах Европы, почти совершенно неизвестна мусульманской Азии. Блидахская равнина, которая в средних веках называлась «лучшей из всех равнин» и ещё в начале нашего столетия заключала до 150 тыс. земледельцев, в 50-х годах принадлежала к правительственным землям Туниса с самым редким населением. Насколько культура регрессирует благодаря человеку, а не почве, утомлённой долгой эксплуатацией, мы видим из прогресса древнейшей и наиболее эксплуатировавшейся культурной стране Востока — Египта.