9. Земледелие и скотоводство
Среди всех стимулов природы на человека, при его глубокой зависимости от неё, раньше всего оказывают полезное действие те, которые ослабляют эту зависимость, давая ему в руки связь, соединяющую его с остальным живым миром. Путь к этому заключается в прочном приобретении полезных растений и животных посредством земледелия и скотоводства.
Правда, и ранее того человек, вынужденный жить дарами природы, не приобретал без труда своей пищи, жилища и других предметов, необходимых для жизни. Природа нигде не подносит ему пищу прямо к губам и не строит хижин у него над головою. Австралиец не много прибавляет к добыванию пищи, когда прибегает к острой или лопатообразной палке для выкапывания корней, или когда делает топором надрезы на дереве, служащие опорою для его ног при влезании, или, когда он ставит удочки, сети, силки для мелких животных и западни для крупных: ему всегда приходится прибавлять к этому нечто своё и притом не одно только физическое усилие. Многие его произведения позволяют заметить у него известное развитие способностей, которое содействует возможно лучшему пользованию добровольными дарами природы. И здесь это не совершается каким-либо бесправным или беззаконным образом. Австралийцы и все другие охотничьи народы, даже эскимосы, связаны с определённой областью. Только в пределах своей собственной охотничьей области они меняют жилище вместе с переменой времён года и увеличением количества дичи. [87]
Но капитал, вложенный в эти технические приёмы производства, малопроизводительный, предназначенный только служить известной минуте и не дающий начала никакому прочному культурному приобретению. Из этого зависимого, но именно потому и удобного положения, человек подымается на высшие ступени, когда он в известных направлениях заставляет природу оказывать ему более продолжительные услуги. В этом пробуждении нужда бывает полезнее избытка. Во многих отношениях природа является тогда на помощь, так как она весьма неодинаково наделила различные страны растениями, которые могут быть полезны для земледелия. Особенно благоприятными в этом отношении следует считать области с резко различающимися временами года, где в одном из них природа проявляет свою творческую силу в наибольшем изобилии, а в другом — всё в ней мертво и неподвижно. Мы говорим о степях. Некоторые степные страны заключают немалое число питательных растений, потому что природа, стремясь охранить пищевые вещества и влажность, необходимые для развития будущих зародышей, в сухое время накопила в зёрнах, клубнях, луковицах и тыквах именно то, что всего полезнее для человека. В таком случае страны эти дают ему толчок к собиранию и сбережению и в то же время предоставляют ему самые удобные для него растения. Виды наших хлебов должны были произойти по большей части из этих областей.
Когда человек хочет прибавить что-либо собственными силами к тому, что ему даёт природа, эта задача всего проще разрешается тем, что он стремится овладеть источниками своего пропитания. Уже многие народы Австралии, которые по общему мнению стоят на низшей ступени культуры, строго запрещают выдёргивать растения со съедобными плодами или разорять птичьи гнёзда. Всего проще заставить работать на себя природу, если заботиться лишь о том, чтобы не мешать ей. Дикие пчелиные улья часто опоражниваются с такой правильностью, что это даёт начало первобытному пчеловодству. Человек позволяет другим животным собирать запасы, чтобы потом отнять их у них. Это приводит его другой дорогой к началам земледелия. Дреге указывает Arthratherum brevifolium, траву в земле намаков, приносящую семена, плоды которой бушмены отнимают у некоторых муравьёв.
Здесь природа создаёт для человека известное сдерживающее начало и учит его быть бережливым. С другой стороны, к тому же приближает его склонность к оседлости. Там, где встречаются большие запасы плодов, во время созревания их появляются целые племена со всех сторон и живут около них до тех пор, пока вся эта пища не будет съедена. Так, ещё и теперь сандильеросы в Мексике во время созревания диких дынь отправляются в песчаные низменности Гоатцокоалько, а чиппевеи собираются вокруг болот, где [88] растёт водяной рис (Zizania), и австралийцы справляют нечто вроде празднества жатвы вокруг Marsiliaceae, дающих им свои семена. Таким образом, с двух сторон пробивается брешь в дикой природе. Сын пустыни становится запаслив и хочет быть оседлым. Отсюда до великого открытия, составляющего эпоху в жизни человечества, в силу которого он доверяет семена земле, чтобы заставить природу принести более обильные плоды, может пройти ещё много времени, но, как нам кажется теперь, шаг этот вовсе не так велик.
Начало скотоводства показывает далее, как человек пришёл к тому, чтобы значительную долю природы связать со своей собственной судьбой. Бродячий дикарь, временно вполне оторванный от всего человеческого, ищет в природе того, что всего более сходно с ним самим, или, по крайней мере, всего яснее заставляет его чувствовать собственную слабость и ничтожность. Мир животных, хотя и отделённый глубокой пропастью от нынешнего человека, заключает в своих более кротких и податливых членах произведения природы, с которыми человек сближается всего охотнее. Известно, с какою любовью индейцы, даяки и нильские негры приручают всевозможных животных. Хижины их наполнены обезьянами, попугаями и другими товарищами игр. Могучее стремление человека к общественности могло сильнее содействовать на первых богатых последствиями шагах к приобретению домашних животных, чем соображение о дальнейшей пользе их. Как у наиболее низко стоящих народов нынешнего человечества, так и в культурных остатках периода, предшествовавшего разведению домашних животных и культурных растений, мы видим собаку как единственного постоянного спутника, польза которого, однако, весьма невелика. Вообще трудно из той цели, какой животное служит в нашей культуре, вывести точное заключение о цели, ради которой человек привязал его к себе. В Африке и Океании собака содержится для убоя. Возможно предположить, что лошадь и верблюд были приручены сперва не ради их быстроты, а ради молока их самок. Известная дружба с [89] животными на высших ступенях культуры даже в настоящее время связывает пастуха с его стадом. Поэтому скотоводство вызывает более страстное отношение к себе, чем земледелие, чаще бывает делом мужчин и гораздо глубже захватывает все частные и общественные отношения. В Африке никогда полевые продукты не бывают в такой мере, как рогатый скот, основою жизни, источником радостей, мерою собственности, средством к приобретению всех других желательных предметов, в особенности жён, и в конце всего денег (pecunia). Многие народы связывали своё существование с существованием любимого домашнего животного в такой степени, какая становилась опасною для них. Даже при продвинувшейся культуре эти народы, живущие скотоводством, страдают от этой недостаточно прочной основы их жизни. Басуты во всех отношениях могут быть названы лучшею отраслью великого племени бечуанов, но достаточно было отнять у них скот, чтобы они стали совершенно бессильными; чума рогатого скота в последние годы почти погубила масаев и вагогов.
Скотоводство, впрочем, производит наиболее глубокое влияние на народы тем, что заставляет их постоянно переходить с места на место. Пастушеская и кочевая жизнь почти синонимы. Даже и в Европе альпийское хозяйство с переменами долинных и горных пастбищ есть отчасти кочевое состояние. Пастушеская жизнь, требующая широких пространств, соответствует беспокойным склонностям более энергичных народов. Пустыне отдаётся предпочтение перед плодородною землёю, потому что первая представляет более простора. Рейнские миссионеры должны были поставить себе главной задачею — приучить некоторые племена намаков к оседлости в плодородных, орошённых оазисах. Как мало занимает номадов более обширное пользование дарами природы, мы видим из факта, что они обыкновенно не собирают зимних запасов. В окрестностях Гобабиса, на реке Нузоп, Чапмэн нашёл густую траву высотою в метр, которая легко и с выгодою могла бы быть превращена в сено: намаки сжигали её, не пользуясь ею. Вследствие такого равнодушного отношения к ценностям противоположность между скотоводством и земледелием становится ещё более и принимает характер важного культурного контраста. Пржевальский в описании своего первого путешествия с чрезвычайной рельефностью изобразил резкую границу между природою и культурою степи и возделанной земли, «холодного пустынного плоскогорья и тёплой, плодородной, обильно орошённой и перерезанной горами китайской равнины». Он сходится с Риттером в том, что это положение было решающим в исторической судьбе народов, обитающих в обеих смежных между собою областях. При своём вступлении в Ордос, эту столь важную историческую степную область в верхнем изгибе Хуанхэ, он говорит о народах этих местностей, что они, будучи не сходны друг с другом как по образу жизни, так и по характеру, были предопределены природой к взаимному отчуждению и ненависти. Подобно тому, как для китайцев беспокойная жизнь, полная лишений, жизнь кочевника кажется непонятной и достойной презрения, и кочевник, в свою очередь, смотрел презрительно на исполненную забот и трудов жизнь соседнего земледельца и ценил свою дикую свободу за высшее счастье на земле. В этом и заключается настоящий источник противоположности характеров обоих народов: трудолюбивый китаец, достигший с незапамятных времён сравнительно высокой и своеобразной цивилизации, всегда избегал войны и считал её за величайшее зло, тогда как, наоборот, подвижный, дикий и нечувствительный ко всем физическим влияниям обитатель холодных степей Монголии всегда был готов к нападению и грабежу. При неудаче он терял не много, а [90] в случае успеха приобретал богатства, накоплявшиеся трудом многих поколений.
Это — противоположность самого типичного кочевого народа самому оседлому земледельцу, противоположность, исторические последствия которой мы будем встречать в различных степенях в описательных главах этого сочинения. Но мы не должны забывать, что подобная степень оседлой жизни оказывается у весьма древнего культурного народа. Другое мы видим у диких народов. При рассмотрении состояний земледельческих диких народов, нам придётся придавать менее значения столь важному в этнографическом отношении различию между кочевыми и оседлыми народами. Действительно, какое значение может иметь оседлый образ жизни, если ей недостаёт главного культурного преимущества, устойчивости, безопасности и, насколько это возможно, прогресса. Фактически даже наилучшие земледельцы из числа африканских народов отличаются поразительной подвижностью, и большая часть деревень, так же, как и более мелкие народы, редко остаются в течение нескольких поколений на одном и том же месте. Этим значительно уменьшается различие между кочевым и земледельческим образом жизни. Африканский негр — лучший земледелец из всех диких народов, за исключением, быть может, малайских племён, в особенности батаков. Он борется с одолевающей его природой, рубит деревья и расчищает огнём чащу, чтобы приобрести место для своих полей. Около хижины какого-нибудь бонга или музгуса мы находим более различных культурных растений, чем в полях и огородах немецкой деревни. Он возделывает бо́льшие пространства, чем это нужно для его употребления, и хранит остатки в житницах над или под землёю. Но при этом сила почвы и человека никогда не бывает вполне использована. В таком земледелии всегда есть нечто мелкое, огородное. Название «садоводов», какое Кодрингтон применял к меланезийцам, может быть применено и ко многим другим диким народам. Не говоря уже о том, что во многих случаях мужчины вообще не занимаются земледелием, и несовершенные орудия удерживают его на низкой ступени. Женщины и дети своими непрактичными мотыгами (см. рис. стр. 88, 90 и 91) только поверхностно вскапывают почву. Плуг нигде не был в употреблении у настоящих диких народов, так же, как и борона, удобрение, за исключением пепла сожжённых сорных растений. Гораздо чаще встречаем мы обработку террасами и искусственное орошение.
Под тропиками земледелие ограничивается враждебными силами природы, а в умеренном климате оно сдерживается менее плодородной почвой и менее благоприятным климатом. Первоначально земледелие никогда не достигало здесь такого распространения, как над тропиками, составляло лишь побочную ветвь хозяйства, по большей части почти вполне предоставлялось женщинам и служило обыкновенно для удовлетворения самой крайней нужды. Противоположно быстрому распространению, какое находили у африканцев вновь ввезённые культурные растения, замечательно, что новозеландцы, бывшие вначале большими [91] охотниками до картофеля, добровольно не посадили ни одной штуки, а, напротив, перекопали почти всё поле, обработанное для их употребления капитаном Фюрно. Однако при большей продолжительности земледелие даёт высшие результаты сравнительно со скотоводством. Оно устойчивее и развивает у человека полезную привычку к работе. Накопление капитала и развитие промышленности и торговли следуют за ним в Мексике и Перу и ведут к большему расчленению сословий. В европейском земледелии мы видим нечто совершенно новое: независимо от лучше действующих орудий и методов, оно приобрело значительное распространение. Оно уже перестало быть огородничеством, как земледелие негра или океанийца и даже прилежного южного и восточного азиата.
Дневное пропитание ещё не обеспечивается таким земледелием. Даже самые деятельные земледельцы Африки нуждаются в поддержке в случае неожиданных перемен. Непредвиденные стихийные события, в особенности засухи, не щадят и райских тропических стран; голодовки составляют бич населения даже и в самых плодородных странах. Их одних достаточно, чтобы не дать этим народам перешагнуть за известную черту, за которою только и возможно развитие высшей культуры. Всё добро, собранное в плодородный год, уничтожается голодным годом со всеми его последствиями, доходящими до людоедства и продажи детей. Сырость затрудняет под тропиками собирание запасов. Опустошения, производимые муравьями и хлебным червём, почти не позволяют в Африке сохранять главный хлеб её, просо, до следующего года. Сколько бы земли они ни возделали, и сколько бы ни принесла им жатва, они всё должны потребить в течение одного года. Это — одна из причин, почему негры варят так много пива. Без сомнения, здесь, как ни велика была бы вина климата, заключается причина несовершенства, на каком по необходимости останавливается земледелие у народа, в нравах которого малое развитие предусмотрительности и выдержки не связывает крепкой нитью отдельных отраслей деятельности с деятельностью каждого дня.
Притом и неприятели, эти «естественные коммунисты», уравнивающие всякую собственность, содействуют тому, чтобы развитие земледелия не являлось здесь пропастью между ним и кочевым образом жизни.
Питание, даже и у диких народов, занимающихся земледелием, жадно стремится к пополнению животной пищей. Противоположно нашим физиологическим предположениям, жир и кровь потребляются в большом количестве даже чисто тропическими народами, каковы полинезийцы, и именно относительно таких веществ подмечается наибольшее излишество. Всего ближе к вегетарианству стоят восточные азиаты, лесные негры, возделывающие бананы, и некогда стояли американские культурные народы. Народы Крайнего Севера, правда, едят дикорастущих растений больше, чем мы думаем, но вынуждены питаться главным образом жиром и мясом морских млекопитающих. Некоторые группы номадов питаются с суеверной исключительностью только молоком и мясом. Коренья с жадностью разыскиваются ими. Солью охотно пользуются во всех странах земли, и предпочтение к мясу и крови отчасти основывается на [92] потребности в соли. От быстрого, сильного поджаривания соли мясного сока приобретают наибольшее полезное значение. Все народы земли привержены к вкусовым веществам, содержащим кофеин и алкоголь. Табак не является единственной наркотической травой, употребляемой для курения: жевание бетеля и коки оказывает поразительно сходное действие. Знакомство со многими ядами досталось культурным народам от диких.