10. Одежда и украшения
Говорят, будто есть народы, совершенно не знающие одежды, однако немногие достоверные случаи этого рода представляют исключения, которые уже сами по себе в известных условиях только подтверждают правило. Правда, известное соглашение относительно того, что мы обозначаем словом «одежда», прежде всего необходимо, когда мы хотим установить основы этого обычая. Мы уже не имеем права без дальнейших пояснений называть украшения одеждою; средства для защиты от холода совершенно устраняются у племён тропических областей, и от избытка наших северных прикрытий остаётся только скудный покров для половых органов. Мысль, будто прикрытие этих последних имеет целью их защиту, едва ли можно обсуждать серьёзно: стопы и голени скорее требовали бы прикрытия. Более решающее значение имеет наблюдение, что одежда находится в несомненном соответствии с полом и что прежде всего не мужчина, бродящий в лесу в качестве охотника, а именно замужняя женщина одета всего более. Здесь мы находим внутреннюю причину прикрытия. Оно должно было явиться, когда из беспорядочных общений орды развилась семья, когда мужчина стал обнаруживать притязания на известных, определённых женщин; он понудил женщину уклоняться от полового общения с другими мужчинами и даже внешним образом, с помощью прикрытия, избегать того, чтобы действовать на них возбуждающим образом. Как дальнейший шаг в этом направлении можно отметить прикрытие груди. Из этого корня, из обособления полов, возникло чувство стыда; вместе с энергичным развитием его, появилась и одежда. Это было большим шагом вперёд: чем у́же и беднее жизнь племени, тем менее оно находит поводов к резкому разъединению полов и к ревности, тем легче отказывается оно от обременительной оболочки и довольствуется самыми жалкими остатками её. Поэтому только у самых мелких, захудалых и отдалённых племён мы не находим вообще одежды, согласной с обычаем. Таковы некоторые народы Австралии, вымершие тасманийцы, некоторые лесные племена Бразилии или те или другие негрские группы. Но и у них замечаются «остатки» одежды. При более полной одежде женщина бесконечно выигрывает в привлекательности, в достоинстве и социальном положении и, следовательно, имеет все причины дорожить запасом своих костюмов. [93]
В ином свете являются составные части наряда, непосредственно покрывающие тело. Повсюду мы замечаем прикрытие плеч в виде небольшого плаща, который тропические племена употребляют для защиты от дождя, а обитатели более холодного климата — для согревания и в то же время для прикрытия себя ночью вместо наряда. Эти плащеобразные одежды распространены гораздо менее, чем описанные выше покровы для половых органов; это — лишнее доказательство того, что последние составляют самую первоначальную одежду человека.
Несомненно, развитию чувства стыда содействует другое обстоятельство, на которое указывает Карл фон ден Штейнен. Подобно тому, как хищное животное уносит свою добычу в кусты, чтобы его не потревожили, и у некоторых человеческих племён считается крайне неприличным смотреть на человека, когда он ест; то же самое могло быть и по отношению к половому общению. Однако это обстоятельство не объясняет ещё происхождения упомянутой одежды. При этом не следует забывать о суеверии, в силу которого тело должно быть прикрыто, чтобы избавиться от влияния дурного глаза, хотя его и нельзя считать основою чувства стыда. Замечательно, что обнажённость изображений предков так же мало вызывает это чувство у новогвинейцев и у других, как и у греков, хотя все тщательно прикрывают то, что там, в обнажённом и часто преувеличенном виде, часто бросается в глаза. В своём дальнейшем развитии всё это обуславливает и дополняет друг друга. Тем не менее полнота прикрытия не находится в каком-либо отношении к высоте культуры. Заботливо закутывающаяся в материю из коры женщина вагандов или ваньоров (см. рис. стр. 94), вообще стоит [94] не выше негритянки ниам-ниам, едва прикрывающей свою наготу листком растения (см. рис. стр. 93). Первая, в глазах которой насильственное обнажение её перед другими кажется преступлением, достойным смерти, вовсе не выше негритянки дуалла, которая, работая у моря, сбрасывает с себя все покровы. В этом отношении мы не находим нигде резких национальных различий. Ввиду всего этого мы можем считать стыдливость общею для современного человечества, а там, где её, по-видимому, не замечается, отсутствие её есть случайное или временное обстоятельство.
Но это чувство — не единственное, которому стремится удовлетворить простой человек, облекаясь в одежды. Рядом с ним стоит удовлетворение желания нравиться. Первое быстро устанавливается под давлением обычая, а для достижения второго требуются расходы; обо многих народах можно сказать без преувеличения, что бо́льшая часть их мысли и работы исходит из украшения своего тела. Эти народы — более рабы моды, чем стоящие выше их в культурном отношении. Купцы, ведущие торговлю с этими простыми людьми, знают, как быстро меняется у них мода, если только происходит обильный приток разнообразных материй и предметов украшения. Какие тягости возлагают на себя дикие люди, какие страдания претерпевают они, чтобы достигнуть высшего предела в украшениях!
Поэтому было бы очевидной несправедливостью, если бы мы недостаточность или отсутствие одежды захотели оценить независимо от прочих атрибутов, какие дикие народы применяют к своему телу. Если рассматривать всё это вместе, то и здесь получается впечатление господства прихоти. Необходимое отступает на второй план перед роскошью. Беднейший бушмен делает себе браслет из полоски шкуры, никогда не забывая надеть его, и в то же время носит свой кожаный передник в совершенно продырявленном виде, не соответствующем его назначению. В сравнении с тем немногим, что он имеет, человек бедный культурою допускает гораздо больше роскоши, чем человек культурный (см. рис. стр. 98). Украшение настолько выступает на первый план, что некоторые этнографы считали невозможным провести пограничную черту между одеждой и украшением. В их глазах всякого рода одежда кажется видоизменённым украшением, и они полагают, что стыдливость не играла никакой роли в первоначальном развитии одежды. Факты действительно заставляют отдать преимущество охоте к украшениям перед чувством стыда, но отсюда не следует, чтобы первая была древнее второго.
Стыдливость у женщины всегда имеет в себе нечто кокетливое; пример этого мы можем найти недалеко от нас в бальных платьях наших дам. Вследствие этого прикрытие половых органов, [95] проистекающее из чувства стыда, теряет характер необходимого и, вследствие обвешивания бахромою, блестящими и звенящими раковинами, цепочками и т. д., приближается к украшению. Сюда можно причислить отчасти и обычай прикрытия мужского органа, а также обычай женщин фанов и некоторых племён Конго носить раковины на половых частях. В некоторых обычаях этого рода можно видеть и религиозные мотивы.
Характер и полнота костюма зависят, естественно, в значительной мере от тех материй, какие доставляются природой или собственной работой. Не все страны земли так благодетельно наделены в этом отношении, как тропическая Бразилия, где растёт «рубашечное дерево» (вид Lecythis) с его гибкою и легко снимающеюся корою. Индейцы делят ствол на куски длиною от 4 до 5 футов, начисто снимают кору, размягчают её и выколачивают до совершенной мягкости, прорезают два отверстия для рук, и рубашка готова. В тех же лесах одна порода пальм доставляет удобную шапку, причём влагалище листа применяется к делу без всякого дальнейшего приготовления (см. рис. стр. 96). Райский фиговый лист встречается в тысячах изменений и может гордиться своим возрождением в многообразных видах, даже и в широко распространённом плаще из тростника. [96]
Употребление древесной коры в качестве материи для одежды распространяется или, по крайней мере, было распространено от Полинезии до западного берега Африки и попадается даже в Америке, следовательно, во всех странах тропического пояса; впрочем, липовая мочала как материал для одежды известна была в древние времена и германским племенам. Закон Ману предписывает браману, который желает провести конец жизни в религиозном созерцании среди первобытного леса, одежду из коры или шкур. По всей вероятности, здесь, как и в Африке, для одежды употреблялась кора одного из видов смоковницы (см. рис. стр. 94). В Полинезии приготовление материи из коры бумажно-шелковичного дерева было доведено до высшего совершенства. Народы, которые уже не пользуются этой материей, употребляют её в особых случаях. Так, каяны на Борнео снимают свои хлопчатобумажные саронги во время траура и облекаются в одежду из коры, а на западно-африканском берегу на празднествах, соединённых с поклонением фетишам, всякого рода платья заменяются одними шкурами. Мы видим здесь верное сознание того, что эти найденные собственными силами, заимствованные непосредственно от природы одежды обладают большею внутреннею ценностью, чем отбросы европейской промышленности, вместе с которыми явился произвол и принижение старинного костюма.
Насколько великая наставница нужда может налагать на дикие народы печать серьёзности, которая действует наиболее целесообразно даже при самых тяжёлых обстоятельствах, мы видим из сравнения жителей суровых климатов с обитателями более умеренных полос. Южные австралийцы (см. рис. стр. 98) и тасманийцы едва ли были одеты более папуасов. Скудость одежды при обилии животных в стране сводится исключительно к лени. Наилучше одетые с внешней стороны огнеземельцы, обитатели восточного берега, носили накидки из шкур гуанако, так же как и патагонцы, а жители западного берега имели, по крайней мере, плащи из тюленьей кожи. У племён в соседстве острова Уоллестона иногда шкура выдры, не более носового платка, составляет единственную защиту от сурового климата. Прикреплённая шнурами поперёк груди она, смотря по тому, откуда дует ветер, передвигается с одной стороны на другую. Но у некоторых нет и этого ничтожного прикрытия (Дарвин). Только гиперборейцы, как всегда находчивые и изобретательные, и в этом отношении сумели лучше удовлетворить потребностям окружающей среды и климата: их одежды, сделанные из меха и птичьих шкурок, принадлежат к самым остроумным и целесообразным изобретениям в этой области (см. рис. стр. 97, внизу). Они — вообще единственные дикие народы умеренного или холодного пояса, одежда [97] которых вполне удовлетворяет своему назначению. Переселенцев их в северной части Тихого океана, обитателей пролива короля Вильгельма и др.
можно тотчас же по их одежде отличить от соседних индейцев. Одежда эскимосов, вполне облегающая тело, естественно устраняет всякие украшения, и мы редко находим у них ручные или ножные браслеты, ожерелья из зубов или европейских бус, между тем как в их [98] ушах или губах часто можно видеть пуговицы из камня или кости, вроде запонок. Татуировка их тела указывает несомненно, что некогда они жили в более тёплом климате.
Обувь для дальних переходов распространена повсюду. Она делается по большей части из кожи, реже — из дерева и лыка. Замечательно, что существенно одинаковый способ крепления сандалий наблюдается во всём свете (см. рис. стр. 99 внизу).
У диких народов никто не остаётся без украшения. Сколько людей, наоборот, встречается у цивилизованных народов среди бедных и богатых, избегающих какого бы то ни было украшения на теле и в одежде! Общей распространённости украшений содействуют и побочные цели их. Прежде всего амулеты, встречающиеся почти повсюду, принимают характер украшений. Гильдебрандт в своём прекрасном описании вакамбов говорит: «На амулеты смотрят, как на предохранительное оружие, поэтому в этнографическом сочинении они должны быть поставлены между оружием и украшениями». Но они — более украшения, чем оружие. Опахало употребляется не только для освежения, но составляет необходимое орудие при раздувании и поддерживании огня в горящих угольях. Массивные железные браслеты, которыми покрывают себя негры, предназначены [99] для отражения и нанесения ударов. Иренги на верхнем Ниле носят ручные кольца, отточенные, как ножи, покрывая их в мирное время кожаными чехлами и пользуясь ими на войне в качестве режущего оружия (см. рис. стр. 101 вверху). С ними имеют сходство такие же кольца дьюров, снабжённые шипами, в той же области. Разукрашенный кинжал, который носят
на предплечье (см. рис. 2, стр. 101, внизу) или на шее, является наполовину оружием, наполовину украшением. К настоящему нарядному оружию мы причисляем красиво вырезанные палицы меланезийцев и негров, начальнические жезлы, разукрашенные вёсла и т. п.(см. рис. 1, стр. 101, внизу). Украшение составляет такое же отличие дикого воина, как и оружие. Это сочетание имеет такое глубокое психологическое основание в возбуждении чувства собственного достоинства и мужества посредством внешнего блеска, что оно захватывает и нашу военную цивилизацию.
Украшения и отличия идут рука об руку. Для этого не всегда требуется внешний блеск или высокая ценность. В восточной и
внутренней Африке начальники племени носят ручные и ножные кольца из хвостовых волос жирафа, в Западной Африке — шапки из меха известной антилопы; на Тонге ожерелье из зубов кашалота служит одновременно украшением, отличием и деньгами, а, быть может, и амулетом. Легко понять, почему на низших ступенях цивилизации, где крупные капиталисты могут всё своё имущество носить на теле, значение украшения и денег совпадает. Не может быть места более верного и такого, где отличие собственности производит столь непосредственное действие, как собственное тело обладателя. Значение денег получает всё ценное, но не необходимое, а последнее и есть украшение. Отсюда исходит [100]
[101]
обширное распространение знаков ценности, служащих в то же время украшениями, каковы каури и др. раковины, зубы некоторых животных, железные и медные кольца, просверленные монеты. Оценка золота и серебра возникла на этой почве, но ценность золота ранее культурных народов Старого Cвета знали только древние мексиканцы. Золотые сокровищницы Австралии, Калифорнии и Африки были открыты лишь европейцами. Ещё и теперь в областях Фамаки и Фадази, хотя там золото есть почти в каждом ручье, жёлтый металл не играет никакой роли в местных украшениях и в торговле.
Примем также во внимание, как красноречив для дикого человека немой язык телесных искажений и уродований, о которых Т. Готье говорит: «Так как они не могут вышивать свои платья, они накалывают свою кожу». Татуировка служит племенными и семейными знаками, обозначением победоносных походов и выражением вступления в возраст возмужалости; такое же значение имеют различные искажения зубов и искусственные рубцы. Звездообразные или параллельные линии рубцов на лбу и на щеках, которые австралийцами делаются без всяких других видимых целей, кроме цели украшения, у шиллуков, тиббусов и других африканцев означают потерю близкого родственника. Если в отсечении сустава пальца, обрезании, извлечении яичка мы не можем видеть попытки к украшению тела, то в подобных вещах украшение, отличие и исполнение религиозных или общественных постановлений не могут быть строго разграничены одно от другого. Без [102] сомнения, многие украшения, производимые на теле, принадлежат к выражениям первичного художественного стремления, причём здесь прилагается особая тщательность выполнения. Поэтому татуировки новозеландцев, требующие работы в течение нескольких лет с большими усилиями и страданиями, могут быть причислены к самому выдающемуся проявлению художественного чувства и умения этого народа. Индейцы менее отличаются в этом отношении; среди негров лишь некоторые посвящают много внимания этой отрасли искусства в виде причёсок, которыми они превосходят все другие народы, потому что их жёсткие волосы облегчают возможность выполнения таких украшений из волос.
Как и во всякой первобытной промышленности, выступает и здесь в виде характерного явления бесконечная вариация ограниченного мотива.
Так, известные народы отдаются по преимуществу раскрашиванию тела, другие — татуировке, третьи — причёскам. Обычаи, касающиеся одной и той же области тела, часто находятся в родственном отношении между собой. Так, батоки выбивают верхние передние зубы, вследствие чего разрастаются нижние и выступают за нижнюю губу. Их восточные соседи, манганджи, носят коротенькую палочку в верхней, а иногда и в нижней губе, и производят этим одинаково уродливое впечатление. Эти крайние выражения охоты к украшениям часто обнаруживают врождённое художественное чувство народов в замечательном развитии, проследить которое от самых грубых начал бывает иногда весьма интересно. Предметы украшения большинства «дикарей» предназначены для того, чтобы выделяться на тёмной коже. Белые раковины, зубы и т. п. производят на таком фоне совершенно иной эффект, чем на наших бледных руках или в музейных витринах с мутными стёклами. Поэтому мы находим обширное распространение раскрашивания тела белой и красной краской (румяна принадлежали к вещам, которые клались в гроб древних египтян), обсыпание тёмных волос белой известью и т. п. Высшей степени искусства раскрашивания достигли мангбатты, которые в сложных узорах своих раскрашиваний тела избегают ярких красок и первобытных линий и кружков. Только старики перестают украшать себя, и в этом случае неизменность татуировки приобретает особую цену. [103]
У одного и того же народа обыкновенно определённые мотивы украшения поддерживаются с большим постоянством и видоизменяются лишь в узких пределах. Впрочем, надо остерегаться искушения видеть слишком много сознательного в этих разнообразных орнаментах. Противоположно склонности исследователей доисторического времени пользоваться определёнными мотивами для отличия соответственных народов, в этих предметах надо особенно отметить простор, открывающийся для произвола. Правда, тонганскую палицу всегда можно узнать по человеческим фигуркам, выступающим из резьбы, сделанной в виде мозаики, однако, дело касается здесь узко ограниченного культурного круга, где легче всего может преследоваться прочность предания. Но можно ли крестообразный узор, который так близко подходит к концам, остающимся при плетении, как, например, на изящно выплетенных щитах ньям-ньямов (см. рис. 2, стр. 104), считать за подражание христианскому символу, или полумесяц в полинезийской резьбе приписывать влиянию ислама?
Мужчины видят своё преимущество в том, что более разрабатывают все роды украшений, более отдают им времени. А у низко стоящих групп дикарей украшение следует закону, общему почти для всех высших животных. Самое богатое украшение является достоянием мужчины. Как мы знаем, цивилизация совершенно изменила это отношение, и степень прогрессивности народа отчасти измеряется высотою жертв, которые мужчины готовы приносить для украшения своих жён. Мужчины возвращаются, впрочем, к обычаю украшения самих себя в высоко цивилизованных обществах в качестве военных или придворных.
Практическим последствием склонности к роскоши среди бедности является ограничение торговли с дикими народами небольшим инвентарём предметов, разнообразие которых почти вполне лежит в пределах цели украшения и игры, и чувственного удовольствия. Торговли, соответствующей более важным потребностям питания и одежды, с ними почти не существует. Торговля выменивает только ценные или изящные вещи, по преимуществу предметы роскоши. Оставляя в стороне несколько цивилизованных обитателей морских берегов и европейских колоний в Африке, важнейшими предметами торговли здесь являются бусы, медная проволока, медные и железные кольца, водка и табак. Только два предмета, не принадлежащие к этой категории, приобрели известное значение: это — хлопчатобумажные ткани и огнестрельное оружие.
Наконец, к этому отделу могут быть причислены орудия туалета, служащие для произведения всех приёмов, на которых первобытный человек, не уступая в этом отношении цивилизованному, основывает свои надежды на победу над другим полом. Послушаем, как [104] описывает Швейнфурт принадлежности туалета женщины бонгов: «Для выдёргивания ресниц и бровей служат маленькие щипчики. Исключительно у этих женщин можно встретить особенные эллиптические ножички, называемые «тиба», которые и сверху, и снизу заканчиваются остриём, на обоих краях имеют заострённые лезвия и покрыты очень сложным узором. Такими ножами женщины бонгов пользуются при всех хозяйственных работах, в особенности для чистки клубней, для разрезания тыкв и т. п. Кольца, колокольчики, бубенчики и пуговицы, которые они вставляют в просверленные губы и уши, а также ланцетообразные головные шпильки, служащие для закалывания и разделения косичек, дополняют туалетные принадлежности этих женщин». Щипчики для колючек терновника в особом футляре в ножнах кинжала почти во всей Африке считаются необходимым предметом. Щётка из игл дикобраза или шпильки из слоновой кости многие там вставляют себе в волосы. Гребни хорошо известны полинезийцам, гиперборейцам и неграм.
Между тем как европейский культурный человек считает опрятность лучшим украшением, уже на Востоке люди далеки от того, чтобы
[105]
придавать ей видное значение. Они поддерживают её настолько, насколько она не требует от них больших усилий. Но в известных направлениях она может сделаться обычаем: так, например, по опрятному содержанию зубов негры вообще стоят выше европейцев. Отвращение к экскрементам может получать суеверный характер и содействует опрятному содержанию наружной стороны хижин. Фюрно говорит с удивлением об отхожих местах у маори. Но чистоплотность всего более поддерживается отсутствием или незначительностью одежды. Вообще грязь встречается по преимуществу у тех народов, для которых изменчивый климат или обычай делает необходимым постоянное прикрытие тела. Ежедневная смена вела бы к быстрому изнашиванию одежды, и поэтому, согласно предписаниям Чингисхана, платье носят там до тех пор, пока оно не превратится в лохмотья. С трудом железный закон принуждает мужчину к воздержанию в период менструации женщины. Полигамия должна была облегчать последование этому закону. Но и в других отношениях в интимной семейной жизни диких народов воздержание их может пристыдить народы цивилизованные. У негров, малайцев и индейцев распространён обычай, в силу которого родители не спят в одной комнате с детьми.