Я был тогда санитаром в Н-ском госпитале. Однажды утром генерал С. — попечитель госпиталя — привёл с собой молодую девушку и порекомендовал её в качестве сестры милосердия. Конечно, приняли.
Звалась новая сестра la petite Doudou[1], была содержанкой генерала и по вечерам танцевала в кафешантане.
У неё была гибкая, вязкая гармоничная походка, прелестная, но чуть угловатая походка танцовщицы. Для того чтобы увидеть её, я пошёл потом в шантан. Она удивительно танцевала tango acrobatique[2], с неясной нежной страстностью и целомудренно, сказал бы я.
В госпитале она благоговела перед всеми солдатами и ухаживала за ними, как прислуга. Однажды, когда старший врач, проходя по палате, увидел, как Doudou, стоя на коленях, тужится застегнуть кальсоны у корявого, апатичного мужичонки Дыбы, он сказал:
«Ты бы, брат Дыба, постыдился. Мужику поручил бы». Doudou подняла тогда ласковое, тихое лицо и промолвила: «Oh mon docteur[3], разве я не видела мужчин в кальсонах?»
Помню, на третий день Пасхи привезли к нам разбившегося лётчика-француза — m-r Drouot. У него были раздроблены обе ноги. Он был бретонец, сильный, чёрный и молчаливый. Твёрдые щёки чуть отливали синевой. Так странно было видеть — мощное туловище, точёная крутая шея и разбитые, беспомощные ноги.
Положили его в отдельной комнатке. Doudou часами просиживала у него. Они тихо и душевно разговаривали. Drouot рассказывал о полётах, о том, что он одинок: никого из близких, и всё так грустно. Он влюбился в неё (это чувствовалось ясно), но смотрел на неё так, как нужно: нежно, страстно и задумчиво. A Doudou, прижимая руки к груди, с тихим удивлением говорила в коридоре сестре Кирдецовой:
«Il m’aime, ma soeur, il m’aime»[4].
В ночь на субботу она была дежурной и сидела у Drouot. Я находился в соседней комнате и видел их. Когда Doudou пришла, он сказал:
«Doudou, ma bien aimée»[5], — склонил голову ей на грудь и медленно стал целовать тёмно-синюю шёлковую её кофточку. Doudou стояла недвижимо. Пальцы её вздрагивали и теребили пуговицы кофточки.
«Чего Вы хотите?» — спросила Doudou.
Он ответил что-то.
Doudou задумчиво, внимательно оглядела его и медлительно отвернула кружево воротника. Показалась мягкая белая грудь. Drouot вздохнул, вздрогнул и припал к ней. У Doudou от боли призакрылись глаза. Всё же она заметила, что ему неудобно, и расстегнула ещё и лиф. Он притянул Doudou к себе, но сделал резкое движение и застонал.
«Вам больно! — сказала Doudou, — не надо больше, Вам нельзя…»
«Doudou, — ответил он, — я умру, если вы уйдёте».
Я отошёл от окна. Всё же я видел ещё жалкое и бледное лицо Doudou, видел, как растерянно старалась она не сделать ему больно, слышал стон страсти и боли.
История получила огласку. Doudou уволили, проще — выгнали. В последнюю минуту она стояла в вестибюле и прощалась со мной. Из глаз её выкатывались тяжёлые и светлые слёзы, но она улыбалась, чтобы не огорчить меня.
«Прощайте, — сказала Doudou и протянула мне тонкую руку в светлой перчатке, — adieu, mon ami…[6]». Потом помолчала и добавила, глядя мне прямо в глаза: «Il géle, il meurt, il est seul, il me prie, dirai-je non?»[7]
В это время в глубине вестибюля проковылял Дыба — грязнейший мужичонка. «Клянусь вам, — промолвила тогда Doudou тихим и вздрагивающим голосом, — клянусь вам, попроси меня Дыба, я сделала бы то же».
Примечания
Впервые под шапкой «Мои листки» в еженедельнике «Свободные мысли» (издание редакции «Журнала журналов»), 1917, 13 марта. Печатается по: Наш современник, 1965, № 10, октябрь.