Приложение XI. Происхождение семьи
(к стр. 97)
[318] В то время, когда я писал соответственную главу в тексте этой книги, среди антропологов, казалось, установилось известного рода согласие относительно сравнительно позднего появления в ряду институций человечества патриархальной семьи, какая была у евреев или в императорском Риме. Но с того времени появились работы, в которых воззрения, выдвинутые впервые Бахофеном и Мак-Леннаном, приведённые в систему в особенности Морганом, и развитые дальше и подтверждённые Постом, Максимом Ковалевским и Лёббоком, оспариваются, причём наиболее важными из работ этого направления являются: труд датского профессора С. N. Starcke («Primitive Family», 1889) и гельсингфорского профессора Edward Westermarck’a («The History of Human Marnage», 1891; 2-е изд. 1894). С вопросом об институциях первобытного брака случилось, таким образом, то же, что и с вопросом о первобытной форме землевладения. Когда идеи Маурера и Нассэ о деревенской общине, развитые после них целою школою талантливых исследователей, а также идеи всех современных антропологов о первобытной коммунистической конституции рода встретили почти общее признание, — они вызвали появление таких трудов, как [319] Фюстель-де-Куланжа во Франции, Фридерика Сибома (Seebohm) в Англии и нескольких других, в которых была сделана попытка, — отличавшаяся скорее блеском, чем действительною глубиною исследования, — опровергнуть эти идеи и набросить тень сомнения на выводы, к которым пришли современные исследователи (см. предисловие проф. Виноградова к его замечательному труду «Villainage in England»). Равным образом, когда идеи об отсутствии семьи в ранней родовой стадии развития человечества были приняты большинством антропологов и исследователей древнего права, они вызвали труды, подобные работам Штарке и Вестермарка, в которых человек изображался, согласно еврейской традиции как существо, выступившее сразу уже с семьёй, очевидно патриархальной, и никогда не проходившее через стадии развития (стадной семьи), описанные Мак-Леннаном, Бахофеном или Морганом. Эти работы, из которых блестяще написанная «История человеческого брака» нашла особенно широкий круг читателей, несомненно, произвели известного рода впечатление: люди, не имевшие возможности читать объёмистую литературу по предмету этого спора, начали колебаться; а в то же время некоторые антропологи, прекрасно ознакомленные с предметом, как, например, французский профессор Дюркгейм, заняли примирительное, но несколько неопределённое положение.
Прямого отношения к специальным задачам труда, посвящённого вопросу о взаимной помощи, этот спор не имеет. Тот факт, что люди жили родами с древнейших стадий развития человечества, не оспаривается даже теми, которые чувствуют себя шокированными идеей, что человек мог пережить такую стадию развития, когда семья — в общепринятом значении этого слова — не существовала. Но предмет спора имеет глубокий интерес и заслуживает упоминания, хотя для полного рассмотрения его понадобился бы целый том.
Когда мы стараемся приподнять завесу, скрывающую от нас древние институции, и в особенности институции, преобладавшие при первом появлении существ человеческого типа, нам приходится — за отсутствием прямых свидетельств — совершить громадную, кропотливую работу, чтобы проследить в восходящем порядке все признаки существования каждой институции, тщательно отмечая даже самые малейшие следы её в привычках, обычаях, [320] преданиях, песнях, фольклоре и т. д., а затем, комбинируя отдельные результаты каждого из этих отдельных изучений, мысленно восстановлять общество, которое отвечало бы одновременному существованию всех этих институций. Всякому понятно поэтому, какая масса фактов и какое огромное количество детальных изучений известных сторон вопроса требуется для того, чтобы прийти к какому-нибудь прочному заключению. Именно такого рода детальное изучение и можно найти в монументальных трудах Бахофена и его последователей, между тем как оно отсутствует в трудах противной школы. Масса фактов, собранных профессором Вестермарком, несомненно, отличаются изобилием, и его труд имеет большую ценность как критическая работа, но едва ли побудит тех, кто в оригиналах знаком с трудами Бахофена, Моргана, Мак-Леннана, Поста, Ковалевского и т. д. и кто ознакомлен с работами школы деревенской общины, изменить свои мнения и принять теорию патриархальной семьи.
Так, аргументация, основываемая Вестермарком на семейных обычаях приматов (высших обезьян), не имеет, смею сказать, той цены, которую он ей приписывает. Наше знакомство с семейными отношениями общительных видов обезьян нашего времени отличается чрезвычайною недостаточностью, причём два необщительных вида — орангутан и горилла — не могут быть принимаемы в расчёт, так как оба вида, как я уже указал в тексте, очевидно принадлежат к вымирающим видам. Ещё менее нам известно об отношениях, существовавших между самцами и самками приматов к концу третичного периода. Жившие в то время виды весьма вероятно все вымерли, и мы не имеем ни малейшего представления о том, который из них был прародительскою формою, из которой выработался человек. Всё, что мы можем сказать с некоторым вероятием, это то, что у различных видов обезьян должны были существовать различные семейные и родовые отношения, что виды эти в то время были чрезвычайно многочисленны, и что с того времени в обычаях приматов должны были произойти крупные изменения, подобные тем изменениям, которые имели место даже в течение двух последних столетий в обычаях многих других млекопитающих.
[321] Вследствие этого спор должен быть сведён исключительно к человеческим институциям; и в детальном обсуждении каждого отдельного следа каждой древней институции, в связи со всем тем, что нам известно о каждой другой институции того же самого народа или того же самого рода, лежит главная сила аргументации школы, которая утверждает, что патриархальная семья явилась институцией сравнительно позднего происхождения.
Действительно, у первобытных племён имеется целый круг институций, которые становятся вполне понятными, если мы примем идеи Бахофена и Моргана, и которые без них совершенно необъяснимы. Таковы: коммунистическая жизнь рода, пока он не распался на отдельные отеческие семьи; жизнь в длинных домах и жизнь классами, занимающими отдельные «длинные дома», соответственно возрасту и степени принятия (инициации) юношей в состав рода (Миклухо-Маклай, H. Schurz); ограничения личного накопления имущества, несколько образчиков которых было дано выше, в тексте и в одном из Приложений; тот факт, что женщины, взятые из другого рода, прежде чем перейти в частную собственность, являются собственностью всего рода: и многие подобные институции разобранные Лёббоком. Этот обширный круг учреждений и обычаев, постепенно приходивших в упадок и окончательно исчезнувших в той фазе человеческого развития, которая характеризуется деревенскою общиною, находится в полном согласии с теорией «родового, стадного брака», но школа патриархальной семьи проходит мимо них, почти не обращая на них никакого внимания. Такой путь обсуждения известного вопроса, конечно, неправилен. У первобытных людей не было такого наслоения или существования разновременных институций, какое существует у нас. У них была лишь одна институция — род, который включал все взаимные отношения членов рода. Брачные отношения и отношения, связанные с владением, являются родовыми отношениями. А потому, мы могли бы, по крайней мере, ожидать от защитников теории патриархальной семьи, что они укажут нам, каким образом вышеупомянутый круг институций (позднее исчезнувший) мог существовать в обществах людей, которые жили бы под системою, противоречащею подобным институциям, то есть под системою отдельных семей, управляемых каждая своим главою семьи.
[322] Далее, нельзя признать научной ценности за теми объяснениями, при помощи которых защитники патриархальной теории стараются устранить некоторые серьёзные затруднения для их теории. Так, например, Морган доказал значительным количеством фактов, что у многих первобытных племён существует строго соблюдаемая «система классификации групп», и что все индивидуумы одной и той же категории называют друг друга, как если бы они были братьями и сёстрами, между тем как юные индивидуумы называют сестёр своих матерей матерями; и т. д. Сказать, что это просто façon de parler, то есть способ выражения своего уважения к старшим — значит лёгким манером избавиться от необходимости объяснить, почему именно этот способ выражения своего уважения, а не какой-нибудь другой настолько преобладал среди многих племён различного происхождения, что у многих из них он уцелел вплоть до настоящего времени? Конечно, вполне возможно, что «ма» и «па» — такие слоги, которые всего легче произнести ребёнку, но вопрос в том, — почему этот «ребячий язык» употребляется взрослыми людьми и прилагается к известной, строго определённой категории лиц? Почему у столь многих племён, у которых и мать и её сёстры называются «ма», отец именуется «тятя» (что сходно с «дядя»), «дад», «да» или «па»? Почему наименование «матери», которое сперва давалось тёткам с материнской стороны, было позднее заменено отдельным наименованием? и так далее. Но когда мы знакомимся с тем фактом, что у многих дикарей сестра матери принимает такое же участие в воспитании ребёнка, как и сама мать, и что, если смерть уносит любимого ребёнка, другая «мать» (сестра матери) готова пожертвовать собой, чтобы сопровождать ребёнка в его путешествии в иной мир, — мы, несомненно, склонны будем видеть в этих наименованиях нечто более глубокое, чем простая façon de parler, или способ выражения почтения. Мы ещё более утвердимся в этом убеждении, узнав о существовании целого цикла переживаний (подробно рассмотренных Леббоком, Ковалевским и Постом), которые все сходятся в том же направлении. Конечно, можно, пожалуй, сказать, что родство считается с материнской стороны, «потому что ребёнок больше остаётся с матерью»; или же тот факт, что дети одного отца от разных жён, принадлежащих [323] к различным родам, считаются принадлежащими к родам их матерей, можно, пожалуй, объяснить тем обстоятельством, что дикари «невежды в области физиологии», но подобные ответы даже приблизительно не будут соответствовать серьёзности затронутых вопросов — в особенности, если принять во внимание известный факт, что обязанность сына носить имя матери влечёт за собою принадлежность к роду матери во всех отношениях, то есть включает право на всё принадлежащее материнскому роду, а равным образом право на защиту с его стороны, право не быть утесняемым никем, принадлежащим к материнскому роду и обязанность отомщать родовые обиды этого рода.
Даже если бы мы допустили на мгновение удовлетворительность подобных объяснений, мы вскоре убедились бы, что в таком случае придётся подыскивать отдельное объяснение для каждой категории подобных фактов, а эти факты очень многочисленны. Упоминая лишь немногие из них, требуется объяснить: деление родов на классы, в то время когда не имеется никакого деления соответственно имущественным условиям или общественному положению; экзогамию в особенности и все последующие обычаи, перечисленные Лёббоком; завет крови, или обряды побратимства, и ряд подобных же обычаев, имеющих целью засвидетельствовать единство происхождения; существование родовых богов, предшествующее появлению богов семейных; обмен жёнами, существующий не только среди эскимосов во времена бедствий (см. текст), но также широко распространённый среди многих других племён совершенно различного происхождения; тем большую слабость брачных уз, чем ниже ступень цивилизации; сложные браки, — когда несколько мужчин женятся на одной жене, принадлежащей каждому из них по очереди; уничтожение брачных ограничений в период празднеств или на каждый пятый, шестой и т. д. день; сожительство семей в «длинных домах»; обязательство воспитывать сирот, падающее даже в более поздний период на дядю с материнской стороны; значительное количество переходных форм, указывающих на постепенный переход от родословия по материнской линии к родословию по отцовской; ограничение числа детей родом, а не семьёй, и снятие этого сурового ограничения во времена изобилия; то обстоятельство, что ограничения в семье [324] являются позднее, чем ограничения в роде; принесение себя в жертву престарелыми родственниками, в интересах рода; родовая кровавая месть и многие другие привычки и обычаи, которые приняли характер «семейных дел» лишь тогда, когда установилась семья в современном значении этого слова; многие брачные и предбрачные церемонии, поразительные примеры которых можно найти в труде Леббока и в работах некоторых современных русских исследователей; отсутствие брачного церемониала там, где родословие ведётся по матриархальной линии, и появление такого церемониала у племён, следующих отцовской линии происхождения, причём все эти факты и многие другие[1] указывают, что, по замечанию Дюркгейма, брак, в современном смысле слова, «был только терпим и встречал препятствия со стороны враждебных сил»; уничтожение после смерти человека всего его личного имущества; и наконец громадную массу переживаний,[2] мифов (указанных Бахофеном и многими его последователями), фольклор и т. д., — причём все они сходятся в своих свидетельствах в одном и том же направлении.
Конечно, всё это нисколько не доказывает, чтобы когда-либо был такой период, когда женщина была поставлена выше мужчины или считалась бы главою рода; это — вопрос совершенно иной категории, и, по моему личному мнению, такого периода никогда не существовало; равным образом факты эти не доказывают, чтобы было такое время, когда бы не существовало никаких родовых ограничений полового союза — такое предположение абсолютно противоречило бы всем известным фактам. Но если принять в соображение все факты, обнаруженные новейшими изысканиями, и притом рассматривать их во взаимной их зависимости, нельзя не прийти к заключению, что если даже и возможно было существование в первобытном роде изолированных пар с их детьми, то подобные зарождающиеся семьи были лишь терпимыми исключениями, а не институциями того времени.