Техника (продолжение)
После исследования употребляемых человеком орудий перейдём к рассмотрению технических приёмов, применяемых человеком для поддержания своего существования и для защиты. Первейшую необходимость составляет для него добывание ежедневной пищи. В тропических лесах дикари могут легко существовать, питаясь тем, что им доставляет сама природа, как это делают, например, андаманские островитяне, которые собирают плоды и мёд, охотятся за дикими кабанами в густых кустарниках и ловят черепах и рыбу на берегу. Многие лесные племена Бразилии, хотя и занимаются немного земледелием, живут, главным образом, той пищей, которую прямо доставляет природа. Примитивный человек не терпит недостатка в последней, ибо вокруг него водится много дичи, реки кишат рыбой, между тем как лес даёт ему запасы корней и луковиц, тыкв, пальмовых орехов, бобов и много других плодов. Он собирает дикий мёд, птичьи яйца, червей из сгнившего дерева, не брезгует также и насекомыми, ест даже муравьёв. Одним из главных орудий этих примитивных собирателей служит землекопалка.
В менее плодоносных странах жизнь дикаря идёт хорошо только до тех пор, пока имеются в изобилии дичь и рыба. Когда же в них оказывается недостаток, жизнь превращается в непрерывные поиски пищи. Так, австралийцы бродят целый день по своим пустыням, высматривая съедобный корень и насекомое, а низко стоящие племена в Скалистых горах собирают сосновые шишки и ягоды, ловят змей и вытаскивают ящериц из нор при помощи палки с крючком. Жители Огненной Земли бродят по своим негостеприимным унылым берегам, питаясь, главным образом, слизняками, так что в течение веков раковины вместе с рыбными костями и другим сором образовали здесь длинные береговые гряды, поднимающиеся выше любого уровня, достигаемого здесь водой.
Подобные кучи раковин, или «кухонные кучи», отмечающие старые убежища подобных племён, встречаются там и сям по берегам всего мира. Например, их находят на берегах Дании, где археологи роются в них, отыскивая там остатки первобытных европейцев, которые в каменном веке вели жизнь, несколько напоминающую жизнь обитателей Огненной Земли.
Охота и рыбная ловля встречаются на всех уровнях человеческой культуры, начиная с дикарей, у которых нет других средств к существованию, 108 и кончая цивилизованными народами, у которых дичь и рыба представляют только прибавку к регулярно доставляемым из деревни зерну и мясу. Присматриваясь к приёмам охотника и рыболова, мы увидим, что бо́льшая часть их целиком восходит к более примитивным стадиям культуры.
Туземные обитатели бразильских лесов, для которых выслеживание дичи составляет главнейшее занятие всей жизни, выполняют его с ловкостью, вызывающей удивление белых наблюдателей. Охотник-ботокуд, украдкой скользящий по кустарнику, знает все привычки и приметы каждой птицы и каждого зверя. Остатки ягод и шелуха показывают ему, что за животное кормилось в данном месте. Он знает, до какой высоты может сместить листья проходящий броненосец, и таким образом может отличить его след от следов змеи или сухопутной черепахи и проследить его до самой норы по царапинам, которые оставляет на грязи его чешуйчатая броня. Даже чувство обоняния настолько чутко у этого дикаря, что оно нередко помогает ему при выслеживании.
Спрятавшись за деревом, он умеет подражать крикам птиц и зверей для того, чтобы заманить их на расстояние полёта своей отравленной смертельным ядом стрелы. Он научился даже завлекать алигатора, шевеля шероховатые яйца, снесённые этим животным и лежащие под листьями на берегу реки, чтобы они тёрлись одно о другое. Если застреленная им обезьяна, сидевшая на ветвях какого-нибудь исполинского дерева, всё-таки остаётся висеть там на своём хвосте, он поднимается за нею по висячему 
Рис. 27. Землекопалка ведда ползучему растению, по которому не был бы в состоянии взобраться ни один белый человек. Наконец, нагруженный дичью и полезными лесными продуктами вроде пальмового лыка для выделывания гамаков или плодов для приготовления опьяняющих напитков, он находит обратную дорогу в свою хижину по солнцу и рельефу почвы и по ветвям, которые он отгибал, пробираясь через лесную чащу.
В Австралии туземный охотник подолгу лежит в засаде за живым прикрытием из кустов вблизи какого-нибудь источника, пока туда не придут пить кенгуру. Он способен преследовать кенгуру в течение целых дней, располагаясь на ночную стоянку у небольшого костра, чтобы на заре снова пуститься в погоню, всё время держась под ветром и стараясь остаться незамеченным в ожидании момента, когда, наконец, ему удастся подкрасться настолько близко, чтобы метнуть своё копьё, редко дающее промах. Когда туземцы охотятся вместе, они устанавливают плетни из хвороста, двумя длинными крыльями сходящиеся к какой-нибудь яме, и загоняют в неё кенгуру. Они устраивают также большие облавы, окружая поросшую кустарником территорию на пространстве в полмили и криками и бряцанием оружия загоняя всю дичь к середине круга, где они могут сомкнуться и пустить в ход копья и дубины. Подобную же ловкость обнаруживают австралийцы и в птицеловстве. Туземец проплывает под водой, дыша через тростник, или плывёт, прикрывая голову водяными растениями, чтобы забраться в самую середину стаи диких уток, которых он затем без всякого шума утаскивает под воду одну за другой и засовывает себе за пояс.
Здесь перед нами в простой форме известный способ охоты за утками, который встречается в столь отдалённых друг от друга частях света, что путешественники затрудняются отгадать, распространилась ли идея этого приёма от одного племени к другому или он много раз совершенно самостоятельно изобретался разными племенами и народами. Его можно наблюдать 109 и на Ниле, где невинно выглядывающая тыква плавает среди водяной дичи, скрывая в себе голову плывущего египтянина. А вот как австралийский охотник ловит валлаби (небольшой кенгуру). Он прикрепляет к длинной, вроде рыболовной удочки, палке ястребиную шкуру с перьями и, издавая соответствующий крик, заставляет это чучело порхать до тех пор, пока животное не будет завлечено в кусты, где охотник закалывает его копьём.
К числу самых совершенных способов ловли зверя при помощи маскировки относится охота за северным оленем, практикуемая среди индейского племени «собачьи рёбра». Передний из двух охотников держит в одной руке голову оленя, имея в другой связку ветвей. Движением руки он заставляет рога тереться о ветки на манер того, как это делает живой олень. Оба охотника вместе движением ног подражают передним и задним ногам оленя. Таким путём они входят в середину стада и убивают 
Рис. 28. Индейцы, замаскированные волками, охотятся на бизонов самые отборные экземпляры. Птицеловы в Англии до недавнего времени имели обыкновение прятаться за деревянную лошадь, передвигавшуюся на колёсах. Память об этом сохранилась в известной английской поговорке — «делать из кого-нибудь заслонную лошадь» (т. е. прятаться за чьей-нибудь спиной), — которая теперь часто употребляется людьми, не имеющими понятия, что собственно означают эти слова.
Охота с собаками имеет весьма древнее происхождение и встречается среди нецивилизованных племён. Так, австралийцы приручили, по-видимому, для охоты свою туземную собаку динго. У большинства североамериканских индейцев тоже имеются свои туземные охотничьи собаки. Всё-таки собаки не были так повсеместно известны среди примитивных племён до того времени, как по всему миру были развезены европейские породы. Например, туземцы на Ньюфаундленде прежде, по-видимому, не имели собак.
Самым большим и самым свирепым животным, хищными инстинктами которого воспользовался для своих целей человек, является охотничий леопард, или чита. В Индии и Персии его вывозят в железной клетке в поле и затем спускают на красного зверя. Когда он набрасывается на добычу, охотник отманивает его куском кровавого мяса и даёт ему ногу животного как его долю за участие в травле.
Уже в классические времена встречаются упоминания о хищных птицах, которых приучали убивать дичь на лету или загонять её в сети, 110 а также ловить когтями зайцев. Соколиная охота достигла своего высшего развития как царская забава в средневековой Монголии, где, по описанию Марко Поло, великий хан, сидя в носилках, помещённых между двумя слонами, обвешанных золотой парчой и покрытых львиными шкурами, выезжал в поле забавляться зрелищем своих десяти тысяч сокольничих, натравливающих соколов на фазанов и журавлей.
С Востока соколиная охота распространилась и по Европе. Она была хорошо известна в старину и англичанам. Если бы пришлось изобразить символически средние века, то вряд ли можно было бы выбрать что-нибудь более характерное, чем фигуры рыцаря и дамы, выезжающих на конях 
Рис. 29. Соколиная охота с загоном у индейцев-ирокезов и держащих на руке своих соколов в клобучках. Ныне соколиная охота в Европе почти вымерла, и в наши дни путешественник может лучше всего наблюдать её в той области Азии, где она появилась впервые, — в Персии или в соседних с нею странах. Здесь, однако, добывание пищи играет совсем второстепенную роль по сравнению с приятным возбуждением, доставляемым охотой. Особенно это относится к тем случаям, где за быстроногими животными вроде оленя стали охотиться верхом на лошади. Королевская охота за оленем превратилась в простую придворную церемонию с её кавалькадами и высшими государственными сановниками в их великолепных мундирах. Правда, подобные потехи в современной Европе теперь клонятся к упадку, но о роли, которую они некогда играли в английской придворной жизни, свидетельствуют аристократы, до сих пор ещё занимающие при королевском дворе должности надсмотрщика за собаками для охоты на оленя и наследственного главного сокольничего.
111Вследствие употребления огнестрельного оружия вместо лука и копья современный охотник обладает колоссально возросшей способностью истреблять дичь. Влияние введения ружей можно хорошо наблюдать у туземных американских охотников за буйволами. Они и прежде производили безрассудное истребление этих животных, когда им удавалось напасть на их стада, но в настоящее время при содействии белого человека и его нарезных ружей совершается такое неистовое избиение животных, что путешественники часто находят почву и воздух на целые мили заражёнными от разлагающихся трупов буйволов, убитых только ради шкуры и языка.
В цивилизованном мире как запас дичи, так и надобность в ней для поддержания существования человека значительно уменьшились как вследствие истребления дичи, так и вследствие расцвета земледелия. Но жизнь охотника с самых ранних времён была для человека школой выносливости и мужества, где успех и даже самый процесс доставляют одно из самых интенсивных удовольствий. Вследствие этого охоту стали поддерживать искусственно и после того, как практическая полезность её сократилась. В цивилизованных странах наиболее высокую форму её можно наблюдать там, где она по трудности и опасности подходит ближе всего к условиям жизни варваров, какова охота на тетеревов в Шотландии или на кабана в Австрии. В самой же жалкой форме она фигурирует там, где дело дошло, например, до стрельбы в откормленных хлебным зерном фазанов, сделавшихся столь же ручными, как любая курица на заднем дворе.
Перейдём теперь к ловле дичи западнёй. В весьма любопытной наипростейшей форме её можно наблюдать в Австралии, где туземец ложится на спину где-нибудь на скале с куском рыбы в руках и притворяется крепко спящим, пока какой-нибудь ястреб или ворона не бросится на приманку. Они, разумеется, попадают в руки голодного человека, который их схватывает и съедает. Примитивным охотникам легче всего должна была прийти в голову мысль о ловле дичи при помощи волчьей ямы. Самой простой её формой является обыкновенная яма, слишком глубокая для того, чтобы из неё могло обратно выбраться раз попавшее сюда грузное животное. Дикий зверолов роет подобную яму и прикрывает её хворостом или дёрном, как это делают африканские бушмены для ловли огромных бегемотов или слонов. В странах, где водится пушной зверь, охотники устраивают свои волчьи ямы самыми разнообразными способами. Наиболее остроумный заключается в покрытии ямы деревянным настилом, который опрокидывается, едва на него ступит животное. На этом принципе основана не только волчья яма, но и другие обычные формы ловушек, которые, едва животное наступило на спуск, прихлопывают его, затягивают вокруг него петлю или бросают в него дротик. Все эти способы хорошо известны в нецивилизованном мире.
Искусство ловить птиц и зверей при помощи затяжной петли, которую держат в руках или прикрепляют к концу палки, распространено повсюду. По всей вероятности, пример самой искусной ловли петлёй представляют мексиканские ковбои, закидывающие своё лассо, сидя верхом на лошади. Следует, впрочем, заметить, что оно не представляет туземного американского изобретения. Оно было принесено испанцами вместе с самым именем, которое есть не что иное, как переделанное латинское слово, обозначающее верёвку. Для применения петли к звероловству необходимо так поместить её на тропинке, по которой проходит зверь, чтобы он мог попадать в неё головой. Так делают, например, североамериканские индейцы. Но можно также прикреплять петлю на какой-нибудь ветви дерева, отогнутой назад таким образом, что она разгибается при прикосновении к ней животного и ловит его. Или можно, как это делают дикари Малайского полуострова, помещать на тропе копьё с упругим 112 бамбуком, изогнутым так, чтобы копьё пронзило животное, когда последнее высвободит бамбук. Мы уже упомянули о предположении, что подобная ловушка впервые повела к изобретению лука со стрелами. В странах, подобных Сибири, в виде западни расставляются настоящие луки со стрелами. Пружинное ружьё изображает собой современное усовершенствование этого метода. -
Сеть — это орудие, которое, поскольку может сказать история, было известно почти всем обществам на земле. Австралийские туземцы ловят дичь сетью, подобно древним ассирийцам или английским браконьерам, и не менее, чем они, искусны в ловле сетями диких птиц. Чтобы познакомиться с этим искусством на вершине его развития, следует обратиться к изображению охотничьих сцен на древних египетских памятниках, где можно видеть захлопывающиеся силки, захватывающие гусей целыми дюжинами. Даже души умерших изображены предающимися этой любимой забаве в загробном мире.
Из разнообразных приёмов рыбной ловли легче всего было натолкнуться человеку на один, весьма обычный у примитивных племён. Ежедневно при отливе у устьев рек и на низменных берегах, а внутри страны близ ручьёв после наводнения, в мелких лужах, остаётся большое количество рыбы. Наталкиваясь на подобный факт, дикарь имел достаточно сообразительности, чтобы помочь природе. И вот огнеземельцы устанавливают частокол на берегу на уровне низкой воды, между тем как в Южной Африке большие пространства плоских берегов рек на случай наводнения отгораживаются стенами из наваленных камней. Отсюда видно, что наши запруды и плотины для рыболовных целей не являются новинкой. Равным образом, не является изобретением цивилизованных людей метод отравления и усыпления рыбы, ибо его во всём блеске можно наблюдать среди тропических лесных племён Южной Америки, которые пользуются с этой целью примерно двадцатью различными растениями. Нет ничего удивительного, впрочем, в том, что этот способ известен столь примитивным племенам. Ведь нередко бывают случаи, что здесь в какой-нибудь лесной пруд попадают ветви или плоды с подходящего сорта молочая или паулинии (которыми отравляют там воду). Подобный случай очень легко научает любого наблюдательного дикаря.
Ещё один способ, употребительный у дикарей, заключается в багрении рыбы, или прокалывании её копьём. Такое копьё снабжено зубцами или бородкой, и часто для усиления действия его конец разделяется на несколько зазубренных рожков. Австралийца, занятого рыбной ловлей, описывают так: он лежит поперёк своего челнока из коры, с концом копья, опущенным в воду и готовым проникнуть в неё без плеска. Он, что ещё более замечательно, держит свои глаза открытыми под водой, так что не только зыбь на поверхности не мешает ему видеть, но ему не препятствует целиться преломление света, вследствие которого так трудно человеку, находящемуся над водой, попасть в какой-нибудь предмет, остающийся под её поверхностью. Дикари знают также, что после наступления темноты рыба приходит на свет, так что багрение сёмги при свете факелов, сделавшееся более редким в Шотландии или Норвегии, можно наблюдать во всей его живописности у индейцев Ванкуверова острова. Бой рыбы из лука, производимый многими примитивными племенами с удивительной ловкостью, можно считать разновидностью багрения рыбы.
Удильный крючок представляет снаряд, известный не всем диким племенам; некоторые, однако, знают его. Австралийцы выделывают свои крючки из раковин и ловят рыбу даже при помощи ястребиного когтя, привязанного к лесе. Подобно современному европейскому удильщику древний египтянин садился около канала или пруда и ловил с помощью лесы и удилища крючком, сделанным из бронзы. Греки употребляли искусственных 113 мух для ужения если не удочкой, то во всяком случае лесой. Вообще говоря, замечательно, как недалеко ушли по своим приёмам современные рыболовы от способов самых примитивных и древних людей: рыболовное копьё дикаря с его тремя или четырьмя зазубренными рожками замечательно похоже на употребляемое ещё нашими моряками и называемое рыбным багром. Мы только делаем наконечник из железа, а не из дерева или рыбьих зубов. То же самое можно сказать и по отношению к гарпуну, употребляемому американскими китоловами, с его неплотно насаженным наконечником, который отделяется, когда воткнётся 
Рис. 30. Откидной гарпун эскимосов в кита, оставаясь прикреплённым к плавающему древку только посредством длинной верёвки. Этот инструмент скопирован с гарпуна алеутских островитян, отличаясь только тем, что его наконечник сделан из стали, а не из кости. Наши рыболовы ведут дело в больших размерах со своими паровыми судами для закидывания неводов, охватывающих целую бухту, однако их ловля рыбы сетью очень похожа на способы, какие мы встречаем у народов, о которых мы говорили выше, приводя простейшие приёмы багрения и ужения.
Таким образом, человек даже тогда, когда он питается наподобие низших животных, собирая дикие плоды и ловя дичь и рыбу, приходит, руководимый своим более развитым умом, к более сложным приёмам добывания этой пищи. Переходя на следующую, высшую ступень, он начинает создавать для себя запасы пищи.
Не следует считать земледелие каким-нибудь очень уж трудным или необычайным изобретением. Ведь даже самый грубый дикарь, при его знакомстве со свойствами собираемых им съедобных растений, должен отлично знать, что семена или корни, будучи посажены в почву в надлежащем месте, начнут непременно расти. Таким образом, если столь многие племена ограничиваются собиранием того, что даёт природа, и сами не разводит ничего, то это объясняется скорее не их невежеством, а бродячим образом жизни, дурным климатом или просто леностью. Даже люди очень низкой культуры, когда они живут на одном месте круглый год и когда почва и климат благоприятны, большею частью начинают разводить кое-что, как это, например, делают бразильские индейцы, которые расчищают небольшие клочки леса вокруг своих хижин, чтобы засевать маис, маниоку, бананы и хлопчатник.
Рассматривая употребляемые в пищу растения мира, мы находим, что лишь немногие из них, подобно кокосовым орехам или хлебному дереву, разводятся в том виде, в каком они растут в диком состоянии. Большинство же их видоизменяется под влиянием возделывания. В иных случаях бывает возможно отыскать растение в диком состоянии и показать, насколько оно улучшено человеком, как это можно сделать относительно картофеля, найденного растущим в диком состоянии на утёсах Чили. Однако происхождение многих возделываемых растений забыто и сделалось предметом разных сказок. Это относится к тем съедобным злакам, которые путём возделывания превратились в зерновые хлеба, как пшеница, ячмень, рожь, и которые теперь играют столь большую роль в хозяйственной жизни людей. Дикие предки этих злаков, очевидно, превратились в культурные растения ещё до наступления самых ранних периодов истории, что отодвигает начало земледелия к временам ещё более древним.
Насколько древними должны быть первые начатки земледелия, показывают Египет и Вавилония с их правительствами и войсками, храмами и дворцами. Ведь только на базе многовекового земледелия могли сложиться эти многолюдные государства древности. Растения, раз только 114 они где-нибудь поддались культивированию, прокладывают себе путь от народа к народу по всему земному шару. Так, например, европейские завоеватели Америки увезли с собой в Европу маис или кукурузу, которая с незапамятных времён возделывалась по всему Новому Свету и в настоящее время снабжает итальянского крестьянина его ежедневным обедом из поленты или каши. Кукурузу разводят теперь даже в Японии и вплоть до юга Африки, где она составляет повседневное питание колониста.
Если обратить внимание на то, каким образом обрабатывают почву примитивные племена, то можно узнать весьма многое относительно изобретения земледельческих орудий. Кочующие дикари вроде австралийцев носят с собой остроконечную палку для вырывания съедобных корней, изображённую на рис. 31. Если принять во внимание близкое сходство 
Рис. 31. Примитивные орудия: a — австралийская землекопалка; b — старинная деревянная мотыга в Швеции между процессами сажания корня и вырывания его, то можно с большой вероятностью предположить, что племя, начинавшее обрабатывать почву, могло употребить для этой цели те же самые палки, которые прежде служили только для вырывания корней. И действительно, заострённые колья как грубое земледельческое орудие были найдены как в Старом, так и в Новом Свете. Улучшением явилось копание при помощи орудия с плоским лезвием, похожего на копьё с широким наконечником, меч или весло. Этим путём получился современный заступ.
Более важное орудие, мотыга, произошло от кирки или топора. Деревянная кирка новокаледонцев служит и оружием и орудием для сажания ямса, а африканский топор, представляющий железное лезвие, воткнутое в палицу, для превращения в мотыгу нуждается только в придании лезвию поперечного положения. Любопытно, что самая грубая, какую только можно представить, мотыга принадлежит Европе, она даже менее сложна, чем мотыга, которой рыли землю под засев маиса женщины североамериканских индейцев и которая состояла из лопатки лося, прикреплённой к палке, — это шведская мотыга, изображённая на рис. 31; она представляет собой простой толстый еловый кол с подрезанным сучком, торчащим на нижнем конце. С помощью этого любопытного орудия в Швеции в древние времена обрабатывали поля; его можно было ещё видеть в лесных хуторах одно или два поколения тому назад.
Шведские предания знакомят нас с тем, как развивалось и совершенствовалось земледелие. Деревянную мотыгу начали делать тяжелее, и люди стали волочить её по земле, пропахивая таким образом борозду. Затем орудие стали составлять из двух кусков, с рукояткой для пахаря и шестом, или дышлом, для людей, тащивших этот первобытный плуг. Потом сошник стали оковывать железным наконечником, и, наконец, в плуг вместо людей стали запрягать пару волов или лошадей.
Подобным образом, по-видимому, мотыга перешла в плуг и за тысячи лет до этого. Рис. 32 изображает земледелие в древнем Египте. Позади плуга идёт работник для разбивания комьев земли при помощи странной мотыги с длинным искривлённым деревянным лезвием, перевязанным в рукоятке верёвкой. Если мы посмотрим на самый плуг, то окажется, что он состоит из подобной же мотыги, включая и верёвку. Только здесь она тяжелее и снабжена парой рукояток для пахаря, чтобы он мог направлять её и придавливать к земле, в то время как пара волов волочит её вперёд. Долина Нила была одной из областей, где всего ранее возникло 115 высокоразвитое земледелие, и, глядя на рисунок, здесь приведённый, мы почти вправе вообразить, что присутствуем при самом зарождении такого великого изобретения, каким является плуг. Снабжение его тяжёлым металлическим сошником, сообщение ему такой формы, чтобы он переворачивал дёрн в виде одного непрерывного гребня, утверждение резака спереди для проведения первого разреза и установка всего орудия на колёса, — все эти улучшения были уже известны в Риме в классический период. В новейшие времена пахарь избавлен от необходимости идти за рукояткой, а паровой плуг обладает более могущественной тягой, нежели волы или лошади. Тем не менее всякий, кто только взглянет на более ранние ступени развития этого орудия, будет в состоянии различить 
Рис. 32. Земледелие в древнем Египте в самом усовершенствованном современном плуге первоначальную мотыгу, влекомую по земле.
Даже в настоящее время существует ещё в качестве пережитка один варварский способ обработки нови, который, по-видимому, указывает нам, каков был человек, когда он начал утверждать господство в первобытном лесу, где до того времени он только бродил для собирания диких корней, орехов и ягод. Этот первобытный способ был замечен ещё Колумбом, когда он, высадившись в Вест-Индии, обнаружил, что туземцы расчищают некоторые участки, срезая кустарник и сжигая его на месте. Подобный простой приём, при котором не только уничтожается лес, но и зола от сожжения его служит для удобрения почвы, можно и до сих пор ещё наблюдать среди горных племён Индии, которые возделывают подобные куски земли в течение нескольких лет и затем переходят на новое место. В Швеции обработка земли путём выжигания не только фигурировала в преданиях в качестве очень древнего местного способа, но и продолжала существовать в глухих местностях до новейшего времени, показывая нам, на что могло походить грубое земледелие ранних племён, когда они переселялись в Европу.
Глядя на современную английскую ферму, мы не должны думать, что все усовершенствования её были произведены сразу. Современное фермерское земледелие имеет позади себя долгую и полную перемен историю. Один из интереснейших этапов её развития состоит в том, что в давно минувшие времена бо́льшая часть Европы была впервые обработана сельскими общинами. Клан поселенцев занимал обширный участок земли, и около его хижин располагались пространные поля, которые он сначала возделывал и убирал сообща, как одна большая семья. Затем сложился обычай переделять эту пахотную землю на семейные участки через каждые несколько лет, но всё деревенское поле продолжало ещё возделываться целой общиной, работавшей в такое время и таким образом, как это устанавливалось деревенскими старейшинами. Даже в Англии следы этой системы пережили феодализм и сохраняются ещё и теперь, в эпоху землевладельцев и арендаторов. Во многих английских графствах можно и до сих пор заметить границы больших общинных полей, разделённых в длину на три полосы, которые в свою очередь делились в поперечном направлении на участки, находившиеся в пользовании отдельных семейств. Три полосы обрабатывались по старой трёхпольной системе: одна ходила под паром, в то время как другие две были заняты посевом двух родов.
Переходим теперь к истории приручения животных. Приручение общительных животных, вроде попугаев и обезьян, производится и современными 116 примитивными лесными племенами, когорте находят особое удовольствие в подобных ручных любимцах. Даже самые малокультурные племена держат собак для охраны и охоты. Но до содержания и разведения животных с целью употребления их в пищу люди доходят только на более высоком уровне культуры. Переход от жизни охотника к жизни пастуха можно хорошо проследить на далёком севере, на родине северного оленя. У эскимосов за северным оленем только охотятся. Но сибирские племена уже не только охотятся на оленя, но и приручают его. Так, тунгусы живут возле своих стад, которые доставляют им не только молоко и мясо, но также шкуры для одежды и палаток, жилы для верёвок, кости и рог для орудий, а при передвижении с места на место олень служит даже как упряжное и вьючное животное. Здесь перед нами образец самой простой пастушеской жизни, и нам нет надобности входить в подробное описание хорошо всем известной жизни более развитых кочующих племён, которые переносят свои палатки с места на место по степям Центральной Азии или по пустыням Аравии, отыскивая пастбища для своих быков и овец, верблюдов и лошадей.
Существует большое различие между жизнью бродячего охотника и кочующего пастуха. Оба переходят с места на место, но их положения крайне несходны. Охотник ведёт жизнь, обставленную весьма малочисленными приспособлениями и удобствами, и по временам подвергается всем тяготам голодного существования. Для кочующего же пастуха охота является только дополнительным средством жизни. Его стада и табуны обеспечивают ему существование на завтра. У него есть ценный скот, который может быть обменен у городских жителей на оружие и ткани. В его караване есть своя кузница и его женщины прядут и ткут шерсть. Ещё более высокая ступень благосостояния и комфорта достигается в том случае, когда сочетается земледелие с пастушеством, как это происходило у наших предков в только что упомянутых сельских общинах древней Европы. Здесь рядом с полями, возделывавшимися близ деревни, летом пасся скот на холмах и в принадлежащих общине лесах, куда также шёл за дичью охотник, между тем как ближе к дому находились общие луга для пастбища и обеспечения сеном на зимнее время, когда скот загоняли в стойла под навес. В столь густо населённых странах, какова теперь Англия, последние следы древней кочевой жизни исчезают с той поры, когда перестают отгонять стада в горы на летнее время.
После заботы о пище самой важной потребностью человека является ограждение себя от опасностей. Дикарю приходится отражать диких зверей, на него нападающих, и в свою очередь он травит и уничтожает их. Но самыми опасными врагами его являются существа, принадлежащие к одному с ним зоологическому виду. Война начинается уже на самом низком уровне культуры и ведётся человеком против человека при помощи тех же палиц, копий, луков, которые он употребляет против диких зверей. Генерал Питт-Риверс показал, с какой регулярностью человек применяет во время войны приёмы, которым он научился у низших животных, как его оружие подражает их рогам, когтям, зубам и жалу, до ядовитости последнего включительно. Человек защищает себя бронёй, представляющей подражание шкуре и чешуе животных, а его военные приёмы, вроде устройства засад и установки стражи, нападения отрядами с предводителем во главе и хождения в бой с воинственными криками, — все перенимаются у птиц и зверей.
Выше мы уже рассмотрели главнейшие роды оружия для нападения. Смазывание стрел ядом для усиления их смертоносного действия встречается у примитивных племён по всему свету. Так, бушмен смешивает змеиный яд с молочайным соком, а южноамериканский дикарь, подготовляющий себя к этому мистическому акту продолжительным постом, варит парализующее урари или кураре в тайных глубинах леса, где 117 на страшный процесс не может упасть ни один взор женщины. Отравленные стрелы были известны и древнему миру, как свидетельствуют строки, говорящие об Одиссее, который отправляется в Эпир за человекоубийственным снадобьем для смазывания своих стрел с бронзовым наконечником.
Каким образом броня воина происходит от естественной брони животного, ясно само собой. Самая шкура животного могла употребляться в качестве брони. Так, в музеях можно видеть броню из медвежьих шкур с Борнео или нагрудники из крокодиловой кожи из Египта. Самое название кирасы и лат показывает, что они сначала делались из кожи. Бугии с Суматры делают нагрудник, нашивая на древесную кору сбрасываемые во время линяния чешуйки муравьеда и располагая их одну над другой черепицеобразно, как это имеет место у самого животного. Таким же образом подражали естественному вооружению животных и сарматы, 
Рис. 33. Верёвочная кираса у туземцев Филиппинских островов которые сшивали вместе пластинки, нарезанные из лошадиных копыт, располагая их наподобие чешуек сосновой шишки. По введении в употребление металла подобные ухищрения повели к чешуйчатой броне греков, подражавших рыбьей и змеиной чешуе, между тем как их кольчуга представляла род сетчатой одежды, сделанной из металла.
Броня средневекового воина продолжала походить на древние её формы, покрывая теперь всё тело с ног до головы одеждой из железных чешуй, кольчугой (т. е. кольчатой сетью) или скреплёнными между собой железными пластинками, скопированными с краба и омара. Такова именно позднейшая броня, украшающая залы наших замков. После введения пороха броня начала выходить из употребления: за исключением шлема, всё остальное, оставшееся от неё в военном вооружении, существует более для показа, нежели ради действительного употребления в дело.
Равным образом и щит, представлявший некогда столь важную часть воинских доспехов, с наступлением эпохи ружей был совершенно отброшен в сторону. Согласно нашему современному представлению о щите, это что-то вроде большой ширмы, за которой мог укрываться воин, но, по-видимому, первоначальная цель была не такова. Первобытный щит, вероятно, служил только для отражения удара и употреблялся на манер австралийской узкой отбойной палки, которая имеет только четыре дюйма в ширину в середине, в месте захватывания её рукой, но которой туземцы отбивают копья с изумительной ловкостью. Небольшой круглый кожаный щит шотландских горцев — вид щита, дольше других сохранившийся в употреблении в цивилизованной Европе, — назначался также для искусного применения в качестве оборонительного оружия, которым можно было отбивать дротики или удары копья или меча. Нетрудно видеть, что подобные отбойные щиты связаны с тем ранним способом ведения войны, когда битва была только рукопашной схваткой и каждый воин должен был заботиться сам о себе. Но когда сражения стали вестись сомкнутыми рядами, в употребление вошли большие щиты для прикрытия. Ими, как стеной, могли прикрываться древние египетские воины; под защитою их греческие или римские штурмовые колонны могли подползать к самому подножию крепостной стены, несмотря на камни и копья, сыпавшиеся на них градом.
118Дикарь или варвар имеют обыкновение нападать на врага врасплох, стараясь убить его, как дикого зверя, особенно в тех случаях, когда ими 
Рис. 34. Деревянные щиты австралийцев (спереди и сбоку) руководит ожесточённая личная ненависть или кровная месть. Но даже примитивные племена очень хорошо различают подобное убийство от правильной войны, которая предпринимается не столько ради взаимного истребления, сколько ради победы, могущей покончить ссору между двумя сторонами. Например, австралийские туземцы пошли уже гораздо далее простого убийства, когда у них одно племя посылает другому пучок перьев эму (род страуса), привязанный к концу копья, как вызов сражаться на следующий день. В назначенный срок обе стороны встречаются в боевом порядке, тела воюющих для придания им страшного вида покрыты раскрашенными узорами, они потрясают в воздухе своими копьями и палицами 
Рис. 35. Щиты туземцев Индонезии (островов Ниас, Целебес и Ява) и бряцают оружием, осыпая врагов оскорблениями и издавая громкие крики. Каждый воин имеет своего особого противника, так что бой в действительности представляет ряд поединков. Бой заключается в том, что с двух сторон сыплются удары копьями, которых избегают и которые отбивают с удивительной ловкостью, пока, наконец, может быть, будет убит один человек, на чём, обыкновенно, битва и заканчивается.
У бразильских ботокудов ссора, возникшая из-за того, что одно племя охотилось за свиньями на земле другого, могла быть порешена торжественным поединком на дубинах, где воины попарно отделывали друг друга тяжёлыми кольями, в то время как женщины дрались, царапая друг другу лица и таская одна другую за волосы, пока не уступала та или другая сторона. Но если во время такой стычки побитая сторона 119 берётся за свои луки и стрелы, то сцена может превратиться в настоящую битву. Когда дело доходит до правильной войны, ботокуды выстраивают своих воинов против неприятеля, пускают стрелы, затем бросаются друг на друга с боевыми криками, сражаясь с крайним ожесточением, избивая мужчин, женщин и детей. Они предпринимают походы для разграбления деревень своих оседлых соседей. Когда враги находятся где-нибудь неподалёку в лесу, ботокуды стараются натыкать вокруг побольше острых осколков в землю, устраивая нечто вроде военных подмётных каракулей[1], чтобы увечить ноги неприятелям, а затем стреляют по ним из засады, устроенной позади свалившихся деревьев или под прикрытием ветвей. Убитых в битве они уносят с собой, чтобы сварить их и пожрать на 
Рис. 36. Даякский воин со щитом, украшенным человеческими волосами празднестве победы, где во время дикой пьяной пляски их воинственный пыл разгорается до безумного бешенства.
Цель подобных бешеных плясок и воинственных песен, свойственных всем дикарям и даже более культурным народам, состоит в возбуждении и поддержании боевого мужества. Примитивные племена поддерживают лютую ненависть к врагу и воинственную гордость также при помощи трофеев, например, высушивая голову врага и вывешивая её в виде украшения на своей хижине или превращая его череп в кубок. Североамериканские войны богаты живописными эпизодами, часто описываемыми в наших книгах. Всем знакомы эти храбрецы, заседающие с трубками во время торжественного военного совета, объявляющие войну путём посылки пучка стрел, завёрнутых в кожу гремучей змеи, или путём втыкания кроваво-красного топора войны в столб войны. Мы все читали рассказы о пиршествах индейских воинов, во время которых съедается собака как эмблема верности, о военном отряде, пробирающемся через леса, вытянувшись в одну линию (отсюда наше выражение «индейский ряд»), о нападении врасплох на неприятельский лагерь или деревню, о дикой пляске возвращающихся победителей, увешанных скальпами с черепов побеждённых, об истязании пленных, привязанных к столбу, когда даже детей заставляют пускать стрелы в беспомощного врага, переносящего свои страдания без одного стона, похваляющегося своими собственными свирепыми подвигами и осыпающего своих врагов оскорбительными насмешками во время предсмертной агонии. Индейская война состояла 120 в том, чтобы «подкрадываться, как лисица, нападать, как пантера, и ускользать, как птица». Тем не менее по временам воины двух племён встречаются и в открытой битве, стоя и наблюдая поединки между отдельными парами бойцов или смешиваясь в общей схватке.
Война у цивилизованных народов отличается от войны у диких племён тем, что она ведётся с лучшим оружием и приспособлениями и что воины обучаются драться в правильном порядке. Можно хорошо заметить превосходство правильного войска перед беспорядочным военным отрядом дикарей, если присмотреться к изображениям хотя бы египетских войск, выступающих рядами, нога в ногу, под звуки труб, и особенно если обратить внимание на плотную фалангу тяжёлой пехоты с копьями и щитами. Стойкость подобных египетских сплочённых квадратных масс из 10 тысяч 
Рис. 37. Укреплённое селение индейцев помейок в Виргинии (на заднем плане, за тыном, маисовое поле) человек была очень велика. Их не могли сломить даже победоносные персы, и в борьбе с армией Кира они продолжали ещё выдерживать вражеский натиск среди разбитого наголову войска, сидя под своими щитами, пока Кир не даровал им почётной капитуляции.
Египетское войско состояло из различных корпусов, делившихся на более мелкие отделы под предводительством офицеров. Во время битвы тяжёлая неподвижная фаланга занимала центр боевого построения. Стрелки из лука и лёгкая пехота располагались на флангах и действовали в цепи или развёрнутым строем. Были также отряды пращников, а знатные воины врезывались на своих колесницах в самую середину вражеской 121 силы. Ассирийские батальные изображения свидетельствуют, что их военное искусство стояло на одном уровне с египетским.
Поднятие военного искусства на высшую ступень принадлежит Греции, и греческая литература рассказывает нам всю историю его развития. Начиная с «Илиады», описания показывают, что война и войско сначала находились там в более варварском состоянии, нежели в Египте. Дисциплина была плоха, командование ещё хуже, поединки между греческими и троянскими бойцами в присутствии наблюдающих армий происходили совершенно так же, как и среди дикарей. Но, переходя к позднейшим периодам греческой истории, мы видим, что греки уже не только научились тому, чему их могла научить более древняя цивилизация, но ещё и повлияли своим гением на дальнейшее развитие дела. Их войсковые соединения всех родов оружия — стрелки из лука, воины на колесницах, кавалерия и фаланги копьеносцев — подчинялись дисциплине и строились в боевой порядок по древнему египетскому и ассирийскому приёму. Но между тем как в древние времена битва представляла собой только испытание силы между двумя выстроенными друг против друга армиями, военный историк Ксенофонт описывает изменение в военном искусстве, произведённое фиванским вождём Эпаминондом. Под Левктрами, имея силы слабее, нежели у спартанцев, он со своими солдатами, построенными в колонну из пятидесяти рядов, атаковал неприятельское правое крыло из двенадцати рядов, сломил его, привёл этим всю линию в беспорядок и выиграл битву. Под Мантинеей, применяя этот план ещё более искусно, он построил своё войско в виде клина, расположив более слабые отряды по косвенным линиям, расходящимся назад так, чтобы эти части вступили в битву только после того, как фронт неприятеля был уже прорван. Таким путём стала развиваться военная тактика, сделавшая искусное маневрирование столь же важным, как и самый бой.
Мы уже обращали внимание читателя на египетские и ассирийские военные сцены. Если он, посмотрев на манёвры какой-нибудь современной армии во время учебного боя, обратится к этим изображениям, представляющим войну, как она велась три или четыре тысячи лет тому назад, то он заметит, что новая система по своему существу основывается на древней.
Приблизительно тот же вывод придётся сделать, если сравнить древние и более грубые приёмы укрепления и осады с таковыми же новых времён. Племена, стоящие на уровне камчадалов и североамериканских индейцев, умеют укреплять свои деревни при помощи насыпей и частоколов. В древнем Египте и Ассирии и прилегавших к ним странах крепкие и высокие стены крепостей защищались стрелками из луков и пращниками и атаковывались штурмовыми колоннами со штурмовыми лестницами. Что касается древней осады, то любопытный образец её можно видеть из гомеровских поэм, где греки располагаются станом под Троей, но, по-видимому, не имеют никакого понятия о правильном обложении её и ещё менее об употреблении подкопов и траншей для приступа. Позднее греки и римляне дошли до применения более высокого искусства в осаде, и у них появляются уже военные машины вроде древнего тарана, тяжёлого и искусно устроенного, тогда как машины, сходные по своему характеру с громадными луками, каковы были катапульты, повели к вытеснившим их из употребления пушкам позднейших периодов.
Примечания
- ↑ Каракули — деревянные шарики или просто шишки с расходящимися во все стороны острыми шипами, которые у древних славян разбрасывались для задержания конницы кочевников. Впоследствии слово это сделалось названием неправильного разбегающегося почерка.