IV. Показанія декабристовъ о Пестелѣ.
1. Показанія Ив. Григ. Бурцова[1].
Союзъ Благоденствія учрежденъ былъ въ Москвѣ во время пребыванія тамъ гвардіи въ 1818 году. Мнѣ предложено было въ оный вступить по возвращеніи гвардіи въ концѣ того же года кн. Сергѣемъ Трубецкимъ, Никитою Муравьевымъ и, сколько припомню, уговаривалъ къ тому и Пестель.
Обыкновенная цѣль союза была распространеніе просвѣщенія, благотворительности и нравственности, дабы собственнымъ примѣромъ и внушеніями искоренять пороки, невѣжество и злоупотребленія. Сокровенная цѣль понимаема была не совершенно одинаково, ибо оная нигдѣ положительно не была выражена; я и большая часть моихъ пріятелей видѣли цѣль въ слѣдующемъ: приготовлять общественное мнѣніе къ новому устройству въ государствѣ, коего ожидали отъ Государя Императора, и къ освобожденію крѣпостныхъ людей, каковыя перемѣны могли не нравиться дворянству, почему для отвращенія неудобствъ я и не считалъ законопротивнымъ служить правительству въ достиженіи таковой цѣли. Въ истинѣ сего ссылаюсь на генерала Шипова, коего 7 лѣтъ не видалъ, но съ коимъ въ то время раздѣлялъ искренно мой образъ мнѣнія. Занятія членовъ состояли единственно въ умноженіи числа и въ пріобрѣтеніи полезныхъ знаній для пріуготовленія себя на государственной службѣ. Уставь общества именовался Зеленою Книгою и былъ рукописный, въ числѣ 30 или болѣе экземпляровъ.
Въ маѣ мѣсяцѣ 1810 года пріѣхавъ въ Тульчинъ, я нашелъ тамъ Пестеля, который прибывъ за полгода прежде, принялъ въ общество Комарова, и мы всѣ вмѣстѣ стали распространять число членовъ. Я дѣйствовалъ въ томъ же духѣ, какъ и прежде, а Пестель сначала поддѣлывался къ моему мнѣнію, но впослѣдствіи началъ понемногу возставать противъ онаго, къ чему склонялъ и своихъ пріятелей, какъ насмѣшками, такъ и убѣжденіемъ. Онъ утверждалъ, что для образованія нравовъ нужны вѣка, но надлежало исправить правленіе, отъ коего уже и нравы исправятся. Я уже непоколебимо оставался въ прежнихъ правилахъ и почиталъ за великое счастье, если бы въ теченіе своей жизни, хотя на одну [141] каплю успѣлъ улучшить нравственность въ своемъ маломъ кругу дѣйствія. Таковое несогласіе въ коренномъ мнѣніи убѣдило меня, что обществу съ разнородными частями существовать нельзя, почему и принялъ я твердую рѣшимость устремить всѣ силы къ разрушенію обществъ.
По возвращеніи изъ Москвы въ мартѣ 1821 г., гдѣ на общемъ съѣздѣ нѣсколькихъ членовъ Союзъ Благоденствія по представленію моему уничтоженъ, я собралъ всѣхъ наличныхъ тульчинскихъ членовъ и объявилъ имъ о семъ дѣйствіи. На таковое объявленіе Пестель возразилъ, что московское собраніе не въ правѣ было уничтожать союза, но также измѣнять учрежденія онаго и что онъ намѣренъ завести новое общество. Нѣкоторые изъ прочихъ членовъ изъявили мнѣ токмо свое негодованіе. Аврамовъ, кажется, сказалъ, что не онъ общества, но оно его искало и потому удивляется, что оно же его и оставляетъ. Словъ Юшневскаго вовсе не помню, ибо, произнеся уничтоженіе союза, я удалился. Всѣ сіи фразы я принялъ дѣйствіемъ оскорбленнаго самолюбія и зналъ, что внутренно мнѣ многіе были обязаны. Со мною вышелъ Вольфъ и тотчасъ поблагодарилъ меня за сію рѣшимость. Что же прочіе послѣ меня учинили, мнѣ нисколько не извѣстно. Вражда Пестеля содѣлалась ко мнѣ неукротимою, и онъ началъ обвѣщать меня агентомъ тайной полиціи.
Въ продолженіи того же года выѣхалъ онъ изъ Тульчина и всѣ наши столкновенія совершенно пресѣклись, не менѣе я долгомъ считалъ наблюдать за послѣдствіями и вскорѣ услышалъ, что Аврамовъ, Ивашевъ, Комаровъ, старшій Крюковъ рѣшительно отдалились отъ Пестеля, и каждый объявлялъ удовольствіе въ разрушеніи прежнихъ связей. Юшневскаго я полагалъ въ такомъ же мнѣніи, ибо неоднократно слышалъ его невыгодные отзывы о характерѣ Пестеля. Отсутствующіе же члены какъ прежде, такъ и послѣ никакого дѣйствія не оказывали.
Итакъ, къ концу 1821 года изъ всѣхъ преданныхъ ему оставался одинъ только Барятинскій, но и тотъ, не имѣя никакого значенія, въ Тульчинѣ казался ни мало неопаснымъ, поэтому я утвердился во мнѣніи, что Пестелевы намѣренія никакого успѣха не возымѣли; но въ 1824 году въ январѣ мѣсяцѣ, проѣзжая чрезъ Кіевъ въ Рязанскую губернію, я увидѣлся съ Комаровымъ, который бываетъ часто въ домѣ генерала Раевскаго и въ другихъ, замѣтилъ, что будто Пестель въ связи съ молодыми Раевскими, Давыдовыми, Бестужевымъ и пр., и что Юшневскій также съ ними сближается. Это меня сильно поразило и я отвѣчалъ, что, кромѣ Юшневскаго, я всѣхъ ихъ мало знаю, да и примѣчать связи ихъ не буду имѣть возможности, ибо чрезъ два дня ѣду къ роднымъ, а потомъ надѣюсь получить въ командованіе полкъ, къ коему былъ уже представленъ; но если онъ, оставаясь въ Кіевѣ, откроетъ что-либо значительное, то должно донести начальству....
Возвратившись въ маѣ 1824 г. изъ внутреннихъ губерній во 2-ю армію, я оставилъ Тульчинъ и жилъ до сего времени уединенно въ м. Громовѣ, занимаясь исключительно службою, не поддерживая ни съ кѣмъ никакихъ связей и не имѣя средствъ наблюдать за [142] другими. Все что я могъ замѣтить касательно поведенія Пестеля и его единомышленниковъ состояло въ слѣдующемъ: по возвращеніи его изъ Петербурга въ концѣ 1824 г., онъ изъявилъ желаніе прекратить его многолѣтнее ко мнѣ негодованіе и, живя въ 35-ти верстахъ отъ меня, соблюдать нѣкоторую пріязнь. Я отъ этого не отказался и видѣлъ его раза три, но по наклонности моей ко всѣмъ предметамъ службы, онъ, не находя удобности предлагать мнѣ что-либо объ обществѣ, вскорѣ отсталъ и началъ всѣми скрытными мѣрами злословить мое не только наружное, но даже домашнее поведеніе; на что есть много достовѣрныхъ въ Тульчинѣ свидѣтелей.
Потомъ, въ теченіе 1825 г. находясь съ полкомъ въ дивизіонномъ лагерѣ, я встрѣтился съ командиромъ 1-й бриг. 19-й дивизіи кн. Волконскимъ, который сначала, увидѣвъ ввѣренный мнѣ полкъ, превозносилъ его устройство, но вдругъ однажды вошелъ со мною въ неожиданный разговоръ слѣдующаго содержанія: «Поведеніе твое въ полку вовсе не соотвѣтствуетъ ожиданію каждаго, ты съ офицерами обращаешься слишкомъ строго и грубо, а съ солдатами употребляешь тѣлесныя наказанія; отъ этого хотя полкъ не выученъ, но въ немъ всѣ тебя не любятъ. Ты опять вводишь въ 19 дивизію палки, которыя я отчасти успѣлъ изгнать. По прежней нашей связи я ожидалъ, что ты будешь стараться привлекать къ себѣ подчиненныхъ, дабы имѣть ихъ во всегдашней своей власти». На все это я ему отвѣчалъ: «Князь, прежняя наша связь 5 лѣтъ уже какъ разрушена, и я служу съ единою цѣлью довести полкъ до наилучшаго фронтового и внутренняго устройства, дабы тѣмъ оправдать лестное довѣріе Государя и ходатайство генерала Киселева». Онъ замолчалъ, сказавъ, что если такъ, то онъ никогда болѣе со мною объ этомъ говорить не будетъ. Съ сего времени недоброжелательство его сдѣлалось ко мнѣ очевиднымъ, и онъ даже довелъ до свѣдѣнія вышняго начальства мое, будто бы, жестокое въ полку обращеніе.
Обязанъ еще присовокупить, что всѣ сношенія и свиданія его съ Пестелемъ дѣлались не по прямому пути чрезъ мою квартиру, но посторонними дорогами для сокрытія отъ меня ихъ связи.
Во время существованія Союза Благоденствія въ Тульчинѣ наиболѣе имѣли вліяніе на прочихъ, кромѣ Пестеля, Юшневскій и Комаровъ. Касательно сочиненій, то таковыхъ никѣмъ въ духѣ общества не было писано, да и время было не продолжительно. Мною самимъ въ цѣлые 7 лѣтъ написана одна только статья: «Бой полковника Тиховскаго съ закубанскими черкесами» и напечатана въ «Отечественныхъ Запискахъ» 1820 года. Матеріалами для оной послужили бумаги, собранныя генераломъ Киселевымъ въ Екатеринодарѣ. Прочіе члены, сколько мнѣ извѣстно, ничего замѣчательнаго не писали и не печатали.
По объявленной мною выше цѣли, къ которой стремились мои дѣйствія, мнѣ никогда не представлялось нужнымъ употребленіе войска, напротивъ того, я видѣлъ большую возможность успѣть въ жизни гражданской и потому иногда желалъ, чтобы какой-либо государственный человѣкъ, подобно Мордвинову, [] Сперанскому или приближенная особа къ Государю, приняли первоначальное общество подъ свое покровительство и направили согласно волѣ правительства. Пестель же, сколько замѣтно было, все вниманіе устремлялъ на войска и домогался мѣста въ военныхъ поселеніяхъ дежурнаго штабъ-офицера.
Всѣхъ тайныхъ сочиненій Пестеля я не видалъ и не читалъ, кромѣ разномыслія нашего о цѣли общества, препятствовало и самолюбіе его, чтобы отдать какое-либо твореніе на мой разборъ. Онъ всякій разъ выходилъ изъ себя, когда маловажная дѣловая бумага, имъ написанная, попадалась въ мои руки (Дѣло 95).
Примѣчанія
- ↑ О немъ см. введеніе.