24. Семья, общество и государство, преимущественно у китайцев
| Форма правления Китая может быть названа патриархальным деспотизмом. Император — отец народа, которого даже жизнь находится в его руках. Но при этом всегда предполагается, что между властителем и народом существуют взаимные обязательства. |
| Р. К. Дуглас. |
Восточным азиатам в семье кажется наиболее ценным гарантия связи родов от одного поколения к другому. Вследствие этого высоко ценится и брак, но, в силу связанные с ним обязательств по [743] отношению к культу предков, многих заставляет бояться его. Мы не можем признать в обычае, заставляющем жениха приводить невесту не иначе, как в сумерки, в свой дом, где затем происходит свадебное торжество, — воспоминание похищения невест, но запрещение браков между однофамильцами напоминает некогда твёрдо державшуюся родовую систему. Юноши и девушки обыкновенно не видятся до свадьбы, а если они, благодаря какому-либо счастливому случаю, сблизятся между собой, то согласие на брак может быть получено только через посредство свата. Если юноша присылает невесте несколько подарков, то родители их сходятся вместе и на основании свидетельств о рождении заказывают составление гороскопов сочетающейся пары, чтобы при счастливом исходе приступить к соединению её, но и в настоящее время какие-либо зловещие явления (когда, например, разбивается фарфоровый сосуд или теряется какая-нибудь вещь) могут заставить отказаться от союза. Если же не оказывается никакого препятствия, отец жениха посылает отцу невесты подарки. При этом гусак и гусыня служат символом супружеской верности. Тогда обмениваются двумя картами, обмотанными красным шёлком, на одной из которых женихом обозначены все подробности союза. Он посылает последние подарки невесте и при помощи астрологии определяет день, когда невеста с музыкой приводится в дом будущего мужа, над порогом которого её поднимают над огнём. Она находит своего жениха внутри дома сидящим в кресле и садится у его ног. Он поднимает её, снимает с неё покрывало, сажает её рядом с собой, и затем оба приносят жертву перед домашним алтарём. За общей трапезой, при которой невеста ни до чего не дотрагивается, происходит обмен восхвалений. Во многих местностях гости вечернего пира не отпускают невесту до тех пор, пока она всем не разгадает загадку. Или она появляется в сенях дома в последний раз без своего мужа в знак того, что с этого времени внутренние покои дома будут почти исключительно её местопребыванием. В Японии и Корее, по-видимому, встречаются подобные же обычаи, хотя и в более простых формах. Вся эта церемония совершенно лишена религиозного характера. Общение между полами в Японии гораздо непринуждённее, чем в Китае. При общем купанье всех полов и возрастов господствует естественное приличие. Только европейцы внесли туда некоторый ложный стыд.
Лишь богатые и знатные позволяют себе многожёнство. В этой стране и без того отношение полов вследствие детоубийства таково, что большое число мужчин не имеет возможности вступить в брак. Можно сказать, впрочем, что китаец легче переносит всякое неравенство, чем то, которое, лишая его утешения иметь собственную семью, наполняет гарем богатого человека. Многожёнство принимает в Китае форму разрешаемого законом конкубината, причём женщины бывают обыкновенно рабами и их дети — собственностью законной жены. В Японии, где вообще брачные законы соблюдаются менее строго и усыновление доходит до излишества, этот институт угрожал разрушением семье. Но он, кроме того, был облечён святостью закона, который давал микадо право на двенадцать, даймиосу и гатамоту на восемь, самураю на двух побочных жён. Ввиду другого закона, воспрещавшего мужчине вступать в брак вне своего сословия, в этом санкционировании многожёнства заключалось разрушение крепких преград между гейминами, этами и самураями, но в мирном положении Японии численное отношение полов давно уже было столь нормально, что тем не менее характер отношений между полами сводился на моногамию. Даже в доевропейское время она соблюдалась, по крайней мере, почти у всех самураев. Только родители низшего сословия продают своих дочерей [744] в увеселительные дома, но вступление в эти последние не мешает ни в Китае, ни в Японии возвращению к более строгим нравам. В японской поэзии отводится высокое положение девушкам, которые продавали себя на несколько лет в подобный дом, чтобы полученной за это суммой поддержать своих родителей или возлюбленного; они выставляются только героическими жертвами.
Положение женщины твёрдо установлено преданием и священными книгами. Избавившиеся от смерти при своём рождении девушки занимают наряду с братьями лишь второстепенное положение. Иное положение дела в прежние времена доказывается существованием женщин-правительниц Японии и богатой женской литературой Китая, оказавшей своё влияние и на Японию. Но к учению Конфуция сводятся три главные обязанности: повиновение отцу, мужу и старшему сыну. У айнов женщина была свободнее и самостоятельнее и то же самое мы теперь ещё находим в Японии, где, правда, женщину можно видеть за плугом наряду с мужчиной. Наследство достаётся обыкновенно сыновьям в равных долях. О замужестве дочерей должны заботиться отцы по отношению к которым они часто играют роль неодушевлённого предмета, не имеющего воли. Моралисты пытались найти оправдание низкого положения женщины, о непокорности которой сам Конфуций высказывается с подозрительным пристрастием, и советовали ей слепо повиноваться мужу и даже в крайнем случае делать ему только лёгкие замечания и никогда не порицать его. Законодатели санкционировали этот порядок, разрешая мужчине конкубинат, а женщине, напротив, угрожая разводом за неповиновение родителям мужа, за бесплодие, непокорность, ревность, болтливость и воровство. Добровольное следование вдов за первым мужем в могилу случалось вовсе не редко: до сих пор ещё можно видеть памятники, поставленные таким мученицам их почитателями. Ещё до Конфуция в Китае пользовались высоким уважением вдовы, отказавшиеся от замужества. Не меньшее число девушек, уклоняющихся от брака, поступают в женские монастыри буддистов или таоистов. Дьякон Грей рассказывает, что в 1873 г. восемь молодых обручённых девушек из Кантона, связав себя друг с другом, бросились в реку, чтобы избегнуть замужества. В Японии уже давно признано было высшее положение женщины, какое создаётся только христианской культурой. Между тем как прежде даймиосам и кугам позволялось вступать в брак лишь с разрешения правительства, в 1870 г. были уничтожены сословные преграды для заключения браков, женщине было предоставлено право добиваться развода, и можно было видеть, как женщина, по примеру императрицы, появлялась в обществе вместе со своим мужем. Женщины всего более способствовали успехам христианства.
Рождаемость в Китае должна быть велика, если в нём можно отметить такой значительный прирост населения, несмотря на смертность, детоубийство и эмиграцию. Точных цифр относительно этого прироста в Китае мы не знаем. В Японии можно, правда, слышать поговорку: «У добрых людей много детей», — и изгнание плода в хороших семьях считается крайне постыдным, но число детей не может быть велико вследствие обычая кормить детей до второго и даже до пятого года и вследствие недостатка разумного ухода за ними. Чадолюбивый китаец заботится до мельчайших подробностей о своём потомстве, когда он ещё только надеется на него или ожидает его. Исходя из воззрений, что каждой женщине соответствует дерево или цветок в загробном мире, усыновление, как прививку к плодовому дереву, считают средством для усиления плодородия. Той же цели служит освящённый башмак из храма богини детей. Беременные стараются определить заранее пол ребёнка, прибавляя к числу своих лет цифры часа, дня и месяца своего [745] рождения. Таким образом, они получают число, которое и находят среди 36 помощниц богини детей с мальчиком или девочкой на руках. Молодая женщина отправляется также в утренние сумерки в платье своего мужа к колодцу и переворачивает его там три раза слева направо. Если она вернётся никем не замеченная, то у неё родится мальчик. Следует с точностью заметить час рождения, так как он имеет различные значения от самых счастливых до самых безотрадных. Многие детоубийства совершаются потому, что дети родятся в такое время, когда им предстоит умереть на эшафоте, убить своих родителей, или совершить и испытать нечто столь же ужасное. Каждый крик, каждое движение новорождённого имеет своё значение. Только на третий день ребёнка подвергают омовению и потом завёртывают в пелёнки, которые делаются из одежды очень старых людей, чтобы обеспечить ребёнку долголетие. Это первое омовение — торжественное событие, на которое друзья и родственники приносят луковицы и деньги — символ проницательности и богатства. Особые хижины для родильниц, какие прежде были в Японии, можно и теперь ещё найти на Бонинских островах. Мальчика на первый день рождения обкладывают множеством символов профессий, которым он может со временем посвятить себя; родители бывают чрезвычайно довольны, когда он схватится за бумагу и кисть или за денежные весы, что предвещает из него будущего учёного или купца. Воспитание детей должно происходить кротко по старинным предписаниям. Европейцы называли Японию «раем детей». Это выказывается той любовью, с какою старые относятся к молодым, не говоря уже об отношениях родителей к детям, участием в детских играх и в снисхождении ко всем резким выходкам детей. Воспитание девочек в высших классах не ограничивается обучением приготовлению кушаний и женским работам (заключающим немалую долю художественных ремёсел, между прочим, и искусство, излагаемое в японских книгах, располагать со вкусом цветы в вазах), но их учат также чтению и письму и отчасти счислению; кроме того, по крайней мере в Японии, их обучают игре на самом простом музыкальном инструменте, на трёхструнной гитаре, а во многих случаях и на «кото» — тринадцатиструнной цитре. В каждой образованной семье в Японии можно слышать пение. Стремление подчинить всё известным правилам замечается не только в постройках, окнах и одежде. В школах учат и приличию, и приготовлению чая. Главная цель женского воспитания заключается в твёрдом знании обрядов, почитании предков и в покорном, всегда любезном обращении, которое должно обеспечить счастье в браке — главной цели жизни женщин, — одним словом, искусстве жить.
На шестом году жизни астролог определяет день, который не должен быть днём смерти Конфуция или изобретателя искусства письма Цан Цзе. После сжигания свеч и дорогой бумаги пред алтарем Конфуция, ученик начинает немедленно упражнение в чтении по элементарной книге, после которой должны быть изучены «Четыре Книги» (Конфуцианские аналекты, Великое Учение, Золотая Середина и изречения Менгтсе[1]) и пять классиков (И-Цзин, Шу Цзин, Чун-Цю, Ши Цзин и Ли-Цзи — книга изменений, книга истории, летописи весны и осени, книга песен и книга обычаев[2]). Последовательность и способ обучения одинаковы во всём Китае; из этих пределов оно не выходит при всей величине царства и при всём различии между учениками. И эта основа классического образования китайцев оставалась неизменной в продолжение целых веков. Китайцы смотрят на него с гордостью, как немцы смотрят на своё гимназическое образование; провинция считает для себя почётом, если в ней присуждено более учёных степеней, чем в другой. Области, не вполне окитаившиеся, как, например, китайскую часть [746] Формозы, старались быстрее ввести в круг китайского образования присуждением большего числа степеней. Если ученик, выучив наизусть сколько возможно из содержания этих сочинений, изложив и воспев их в прозе и стихах, желает вступить на поприще чиновничества, то он подвергает себя первому испытанию, которое ежегодно в определённое время производится в одном из главных городов округа и состоит в проверке литературного образования кандидатов (числом до двух тысяч) посредством статей и стихотворений на классические темы. Затем следует дальнейшее испытание, в котором, кроме классиков, требуется познание эдиктов Кангхи с комментариями Юнгчинга[3]. Оно доставляет учёное звание, равняющееся немецкому доктору философии. На третье испытание, на которое являются в главный город провинции высшие чиновники из Пекина, допускается 6—8 тысяч кандидатов, остающихся в заключении с собственной пищей, книгами и письменными материалами в течение двух дней. Исполнившие свою задачу на третий день уходят под гром пушек и музыки. Это испытание доставляет титул кю-йин вместе с новым костюмом и парой башмаков. Весной следующего года собираются в Пекин около 6 тысяч кю-йинов, из которых посредством четвёртого испытания под председательством министра избирается 350 тсинтсе, самым выдающимся из которых достаются особые титулы и милости. Япония держалась подобной же строго национальной системы воспитания, пока не приняла новой, по западноевропейскому образцу, которая стремится дать образование 3 миллионам учащихся, начиная от женских и мужских народных школ до университета в Токио.
Высокое уважение семейной связи повело к широкому распространению усыновления, в особенности в Японии, где организация самураев делала наследование по отцу предварительным условием пользования сословными правами. Сюда присоединилось широко распространённое во всей Восточной Азии почитание предков, вследствие которого стареющим людям неимение сыновей казалось несчастьем, так как без них нельзя было рассчитывать на жертвы, которыми умершие питаются в подземном мире. Если путём усыновлений можно было приостановить вымирание фамилий, так как именно в Японии старинные семьи встречаются особенно часто, то с течением времени этот крайне распространённый обычай стал действовать разлагающим образом на семью. Семья при обычном усыновлении понизилась до состояния корпорации и, с принятием новых посторонних лиц, выродилась вследствие противозаконного исключения законных членов её.
Ограничение детоубийства и оставления детей без помощи уже в прежние времена составляло заботу правительства, так же как и в настоящее время составляет главную задачу христианских миссионеров. Ещё в наши дни в Фукиане и Киангси детоубийство было настолько обычным, что на одном общественном канале, по словам Дугласа, можно было видеть камень с надписью: «Здесь нельзя топить девочек». Предписания и угрозы, по-видимому, мало приносили пользы. Дома для подкидышей в Китае, вероятно, существовали уже давно. В Кантоне один такой дом принимает ежегодно пять тысяч детей женского пола; сам он может воспитать только тысячу, и остальные, если их не разбирают богатые люди, чтобы сделать из них служанок, отдаются для воспитания на сторону.
Тесную связь китайской семьи китайские мудрецы прославляют как самое ценное благо отдельных лиц и государства. Эта похвала не является одним пустым звуком. Основание семьи нигде не является столь общим, столь понятным, как здесь. Правящие лица видят часто в раннем заключении браков средство к быстрому увеличению населения и думают тем уменьшить число недовольных. В числе [747] причин значительного увеличения численности китайцев знатоки этого народа указывают важность, какую китайцы придают вступлению в брак их детей, позор умереть без потомства, усыновление, невозможность неравных браков, наконец, распространение брака до последнего солдата и матроса. Как говорят, Хойейти обложил особой податью старых дев. И в 85 г. по Р. X. состоялся приказ, что каждая родильница получала три мешка проса, а её муж — освобождение на один год от податей. Уклонение от браков между однофамильцами, по-видимому, применялось для политической цели произведения многочисленного и крепкого потомства. Семейная связь оказывает могущественное влияние на экономическую жизнь народа. Везде, где это возможно, родители и дети составляют хозяйственный организм с общим имуществом (см. выше, стр. 722). Китайскую семью можно назвать домашней общиной с неотчуждаемой земельной собственностью. Стойкость, с какою выселившиеся сыновья поддерживают своих близких, оставшихся на родине, есть черта, которая даже в Америке трогает многих противников «жёлтой эмиграции» и почти примиряет с нею. Фортюн имел однажды разговор в южном чайном округе с одним довольным жизнью стариком, который следующим образом описал материальную основу своего существования: «Я обладаю клочком земли вроде огорода, который обрабатывает моя жена, два сына живут в работниках, и я стараюсь заработать денег, сколько могу, исполнением лёгких поручений. Все трое мы приносим заработок к матери и вместе живём на него».
Значение родительской любви есть любимая тема проповедников мудрости. Впрочем, благонамеренные предписания относительно нравственности часто доходят до мелочей и пошлостей. Дети должны подняться с петухами, тщательно умыться и одеться, затем войти к родителям и узнать об их желаниях на этот день. Сын не может войти в комнату без приглашения отца, уйти без его разрешения и что-либо сказать, пока его не спросят. Следствием таких предписаний и правил, глубоко вошедших в жизнь, является безусловное повиновение детей родителям. Закон настолько стоит на стороне отца, что двери тюрьмы даже на долгое время могут открываться для непокорных сыновей. Тот же закон, впрочем, отца, заколотившего кого-либо из детей насмерть, приговаривает к ста ударам бамбуком. Отец — полный распорядитель имущества своего сына. Этот последний даже в зрелом возрасте не может далеко отлучаться от него.
Только вступление на общественную службу нарушает неограниченную власть отца над сыном. Тогда, по китайскому воззрению, император заступает место отца. Но каждый чиновник, когда кто-либо из его родителей умрёт, должен на 27 месяцев оставить свою должность. Основная идея права собственности на землю у китайцев и у японцев основана на теократическом характере их государств: император, микадо, есть собственник всей страны, единственный крупный землевладелец, получивший землю от неба; в Японии его предки считаются даже творцами её. Поэтому всякая частная собственность есть только ссуда, и нередко бывали примеры, что император отбирал и распределял её иначе, если распределение её казалось ему неудовлетворительным. В древнее время государство не признавало собственности на землю и ежегодно вновь распределяло её участки. Каждые девять семейств получали участок с обязательством обработать девятую часть его для государства и, кроме того, отправлять барщинную и военную службу. Каждое вторжение и завоевание в Китае должно было нарушать эту систему, так как победители брали землю в свою собственность и обитателей её заставляли работать в свою пользу. Но ни один историк Китая не [748] сомневается в том, что распределение земли некогда было возможно равномерным. Политические условия должны были оказывать большое влияние на распределение собственности. У мятежников и преступников, а в беспокойные времена и у подозрительных лиц, земельная собственность отбиралась навсегда и отдавалась приверженцам временных властителей. В особенности в западных провинциях развилось целое сословие крупных землевладельцев. Многие мандарины, по-видимому, вышли из этого класса.
В Японии частная собственность развивалась более мирным путём ввиду подобных же целей. Феодальные владельцы сделались независимыми от императора, присвоив себе его права на лесную и пустопорожнюю землю и отчасти заняли положение землевладельцев по отношению к наследственным арендаторам-крестьянам. Если такой владелец желал свою землю улучшить, увеличить, отдать в аренду или продать, то его связывали с прежним крупным владельцем два обязательства — повинности, которые должны были уплачиваться под страхом утраты права на землю, и обязанность держать землю в хорошем культурном состоянии. К затруднениям новейшей Японии принадлежит уничтожение простой системы, в силу которой крестьянин должен был платить подать своему даймиосу, а этот последний — шогуну или микадо — дань, тогда как купцы и ремесленники были свободны от неё; половина государственных доходов в первые годы употреблялась на вознаграждение дворянства.
Нищие там не только многочисленны, но существование их вполне допускается законом. Хотя милостыня обыкновенно бывает шестою и даже десятою частью пфенига, но собирание её считается законным, наследственным промыслом, на который не каждый имеет право. Нищих часто можно узнать по различным признакам их костюма, вовсе не имеющего вида лохмотьев. К ним принадлежат не только неимущие, но и бедные в духовном отношении, сумасшедшие и идиоты, прокажённые, калеки и больные всякого рода. В Японии можно видеть стыдящихся своего положения нищих с плетёными масками на лице. Сообщения о том, что нищие составляют сообщества со своими законами и начальством, не заключают в себе ничего преувеличенного: подобные учреждения известны, по крайней мере, на севере, и повсюду они не обходятся без известной хозяйственной организации. Так в Пекине они имеют право переноски трупов, для чего получают платье, которое надевают поверх своей одежды. Правительство не считает себя вправе противиться нищенству, так как пауперизм вызывается не только игрой и расточительностью, но и беспечностью правящих лиц. Не имеющие работы часто заставляют давать себе её с помощью насилия и мятежа. Путешествующих по внутреннему Китаю весьма обременяет множество бедных кули, предлагающих в местах остановок свои услуги в качестве носильщиков за ничтожную плату. Тем не менее, их труд оплачивается так плохо, что они едва в состоянии, после удовлетворения собственных потребностей, доставить что-либо семье. Социальные революции и в Китае с древних времён лежат в основе политических движений. Временное занятие промышленных областей гарнизонами, которые должны сдерживать беспокойные элементы рабочего населения, встречается до дальнего запада Сечуана. Изменение в заработке вызывает всегда изменение жизненных условий и действует непосредственно на положение государства. Громадный ввоз из Европы и Америки и одновременное задерживание естественной реакции против него, более сильного развития собственного умственного развития и рабочей силы, с течением времени может оказаться для Китая более сильным несчастьем, чем какой бы то ни было ввоз опиума. [749]
Всевозможным рабочим силам там предпочитают рабов, в особенности для домашних работ. За пределами дома они не считаются рабами, и дети их могут достигать всех степеней государственной службы. Они находятся под покровительством закона уже настолько, насколько родителям запрещается продавать своих детей против их желания. Они могут жениться, и домашние рабыни считаются несвободными только до замужества. Кроме домашних рабов, в Китае есть рабы общественного характера, если можно так сказать, общественного происхождения. Несчастные, которые не могут сами содержать себя, продают свою свободу, или свободу детей своих за хлеб и помощь. В особенности после внутренних войн назначаются наказания за бродяжничество и за продажу самого себя, и за это взимаются денежные штрафы. Но до настоящего времени история торговли кули ясно выказывает подобные случаи. Бывали и такие времена, когда многие семьи попадали в крепостную зависимость, когда победоносные партии или чужеземцы лишали их свободы. После смены правления, возведшей на трон маньчжуров, были обращены в рабство многие обитатели страны, пытавшиеся путём восстаний возвратить власть настоящему китайскому элементу. Одновременно с тем производились официально и систематически похищения людей с целью заселения опустелых пространств. Ещё в 60-х годах транспорты кули, которые должны были отправиться с южного берега за границу, были насильственно водворены мандаринами на Формозе. За китайцами в Японии давно уже признаётся репутация насильственного захвата людей. В 1879 г. главный судья Гонконга высказал: «Мы стоим здесь на приливе похищения женщин и детей. Около пятнадцатой части китайского населения Гонконга находятся в тех или иных условиях рабства».
Вывоз кули в Америку, Южную Азию и Австралию был вначале совершенно обычной торговлей. Знающие дело разделяют кули на три отдела — пленных, взятых в Куантунге во время частых столкновений кланов, береговых обитателей, уведённых силою, и проигравших свою свободу в азартной игре. Лорд Эльджин писал о Сватау в 1860 г., прежде, чем этот город открылся для европейцев: «Поселение европейцев здесь противно трактатам; торговля опиумом и торговля кули, захватывающая бедняков, перетаскивающая их на суда, где оживают все ужасы торговли невольниками, и отправляющая их с самыми блестящими обещаниями на Кубу, составляет главное занятие «чужеземных» купцов». Частые восстания на кораблях кули, причём умерщвлялись капитаны и экипажи, достаточно освещают обращение с заключёнными на этих судах. В 1871 г. кули сожгли перуанский корабль «Дон-Жуан» в открытом море, причём 600 из них погибли. Через год перуанский корабль с кули был вынужден высадить их в Йокагаме. Зажиточный человек редко покидает Китай. Это случается только среди купцов, которые вообще образуют во всём Китае полукочевой класс. Обыкновенные рабочие, желающие выселиться, должны все, почти без исключения, для этой цели занять капитал у общества, занимающегося присмотром за эмигрантами и снабжением их всем необходимым. Общество сажает их на корабль, указывает им место назначения, где они принимаются филиальным отделением этого общества и предоставляются какому-либо работодателю. Эти общества заботятся, наконец, об отправке на родину умерших, так как китайская вера требует погребения в родной земле. Все китайцы, вывезенные одним и тем же обществом, образуют союз для взаимной помощи и поддержки и содействуют его целям денежными взносами, а часто и насильственными действиями против непокорных членов или конкурентов. Общество при взаимной связи своих членов [750] выхлопатывает принадлежащим к ним права гражданства. Достойно упоминания, что это последнее не лишено реального значения и что китайцы за границей редко становятся в тягость кому-либо другому за исключением своих обществ.
Желание когда-либо вернуться на родину свойственно всем выселившимся китайцам. Большинство из них не выселялось бы вовсе, если бы общество не принимало на себя обязанности привезти их живыми или мёртвыми. Но смертность на транспортных судах и в нездоровых местностях, куда направляется выселение, довольно значительна; тем не менее, благосостояние, какое часто ожидает китайца в чужой стране, и исключительная способность, какою он обладает, — устраиваться повсюду с китайским комфортом — не остаются без влияния. Бауринг полагает, что едва ли одному из десяти удаётся вернуться на родину. Там, где китайцы не терпят притеснения, они поселяются прочно, как, например, во всех частях Индокитая и Индийского архипелага. Почтительность к родителям и забота о могилах предков, заставляющие их стремиться на родину, исчезают во втором поколении, которое связывается теми же чувствами с новой родиной. Китайцы вовсе не так упорно консервативны и не так неподатливы влияниям чуждой цивилизации, как их часто представляют. Как легко они, в особенности при выгодных деловых перспективах, подчиняются власти окружающих условий, лучше всего видно из увеличения числа их на Филиппинах, где они, однако, в высшей степени несправедливо облагаются податями и где они не могут основывать семьи, не будучи вынуждены принять христианство. Забота китайских властей об их выселившихся подданных выразилась в самом отрадном виде официальными сообщениями о положении кули во многих частях Азии и Америки. Она повела к ограничению торговли кули и улучшению в положении эмигрантов, которое, например, на Кубе, с большой энергией выяснялось ккиайскими чиновниками.
Частого повторения больших государственных переворотов, вроде перемен династий и междуцарствий, от этого народа, славящегося своей неподвижностью и консервативностью, можно было бы, по-видимому, ожидать тем менее, что восточноазиатские государства вообще управляются гораздо тщательнее и в настоящем смысле просвещённее, чем все другие государства этой части света. Тем не менее, факты говорят другое, хотя многие династии выдвигали не только одного, но и целые ряды способных правителей: достаточно вспомнить Хана, Тана, Минга и царствующую в настоящее время маньчжурскую династию, которая более двухсот лет поддерживала государство в сильном и мирном состоянии. Чем же объясняются эти частые перемены? Государство и его население уже своими размерами ставят для правителя тяжёлые задачи. Первое даже несколько больше Европейской России, но последняя, при всех своих недочётах, легко поддаётся управлению, благодаря своей покорности и терпеливости. Правительственная система, однако, страдает тем же основным недостатком, который проникает всю китайскую культуру. Так же, как всем умственным продуктам китайцев недостаёт глубины, исчерпывающей вопросы до конца, так же как их логика не достигает до окончательного заключения, а их знания — до науки, и их способ управления, в частностях задуманный недурно, в общем оказывается совершенно неудовлетворительным и нецелесообразным. Уже их материальные средства недостаточны для полного достижения целей государства. Финансы, армия и пути сообщения находятся в плохом состоянии. В течение целых тысячелетий положение страны доставляло китайцам такую широкую возможность самостоятельного замкнутого развития, что уже в раннюю эпоху не [751] поднималось вопроса о состязании умов в собственной стране и о конкуренции с другими народами. Отеческое управление сверху и исполнение известных предписанных задач, как показывает прежде всего замечательно тонко выработанная система государственных экзаменов, которую знатоки считают главнейшим орудием для поддержания умственного однообразия и равенства китайцев, заменяют здесь место тех испытаний огнём, через которые у нас борьба за существование заставляет проходить и народы, и отдельные лица. Это положение, благоприятствующее замкнутости, только в экономической области нисколько не препятствовало китайцам отовсюду присваивать полезное без всякого колебания, но в политическом отношении оно во внутренних и внешних отношениях заставляло страну оставаться на одной и той же ступени. В этом случае неподвижность народа поддерживала самодовольствие системы.
Население Китая представляет большую, но трудно поддающуюся определению силу. Исчисление его сотнями миллионов давно уже считалось маловероятным, но критика не должна заходить здесь слишком далеко. Перепись 1842 г. дала цифру населения в 415 миллионов. Вследствие громадных опустошений, вызванных в населении восстаниями тайпингов и нинфеев и позднейшими голодовками, эта цифра, вероятно, теперь уменьшилась и доходит лишь до 350 или 380 миллионов. Следует принять во внимание и пробелы, оставляемые в населении всё более и более увеличивающимся потреблением опиума. Население Китая давно уже сделалось бы слишком большим даже для этой обширной страны, если бы не наступали сильные и продолжительные перерывы его роста. Лучшие специалисты оценивают убыль людей вследствие названных выше восстаний не менее, чем в 13 миллионов. Вторжения маньчжуров до 1644 г. уменьшили число жителей на 37 миллионов, но в продолжительную мирную эпоху и при замечательных правителях оно возрастало с почти невероятной быстротой.
Усиление прочной власти китайского правительства в нынешних пределах страны совершалось путём культуры и поэтому медленно и постепенно. Когда покоряли какую-нибудь область, её охраняли с помощью военных колоний, которые в то же время переходили к земледелию. С течением времени эти колонии превратились в чисто земледельческие, и правительство нередко содействовало присоединению области полным обменом населения. Китайцы — такие деятельные колонизаторы, что вместе с передвижением политических границ в ту или другую сторону их культура постоянно по всем направлениям переступала через них и распространялась по всей периферии государства. Вследствие этого оно долгое время находилось в неопределённых отношениях к соседним народам и царствам. Корея и острова Лиукиу[4] платили одновременно дань Китаю и Японии. И в настоящее время мы ещё находимся в сомнении, насколько можно считать китайским население Маньчжурии, Монголии и Тибета, государств, более или менее зависящих от Китая. Большие участки по ту сторону Шикианга, Шенси и Шанси уже достаточно плотно населены, чтобы их можно было считать «настоящим Китаем».
Между тем как китайцы по временам распространяли своё господство до стран на Или и Тариме, до Иравадди и гималайских долин Непала, они пытались захватить «всё», до чего могли достигнуть из средоточия своей власти, но, конечно, не могли удержать этого «всего». Часть захваченного отпадала то здесь, то там, хотя в то же время завоёвывалась новая область или прежняя занималась вновь. Впрочем, при всех этих изменениях происходил беспрерывно другой вид завоевания, в котором участвовали не полководцы и войска, а трудолюбие, [752] благоразумие и превосходство образования народа. Области, какие доставались Китаю благодаря этим силам, не утрачивались. Тот же вид завоевания путём колонизации, который создал Китай присоединением к нему различных народов, ещё в исторические времена владевших большею частью нынешнего Китая, а в настоящее время сохраняющихся лишь в раздробленных остатках в горах крайнего юга и запада, тот же вид медленного завоевания приобщил к Китаю в два последние столетия Южную и Среднюю Манджурию, все удобные для земледелия части Монголии, а также Формозу и другие мелкие острова Китайского моря. Далее он наполнил китайским населением Тонкин и Сиам, и без вмешательства европейцев окитаение этих больших и богатых стран явилось бы только вопросом времени. В Восточном Туркестане, хотя он и далеко лежит от настоящего Китая, новый властитель Якуб Бек не мог уничтожить следов китайской культуры, хотя по его приказанию и было умерщвлено 50 тысяч китайцев; остаток их продолжает размножаться и производить торговлю. Напротив, политическая власть Китая там была утрачена с первого дня восстания.
Размеры царства противоречат воззрению, будто китайское правление есть патриархальный деспотизм. Позади фикции патриархального правления стоит действительность довольно свободной олигархии ученых бюрократов, под властью влиятельных наместников и вице-королей. Сосновский говорит в одном месте, что Китай кажется ему воплощённой идеей централизации, но прибавляет тотчас же, противореча самому себе, что здесь всё зависит от личных отношений и связей, и отсутствие форм весьма напоминает азиатские ханства. Таким образом, централизация, которая в императоре, как единственно стоящем во главе народа, видит средоточие всех народных интересов, его желаний, целей и идеалов, эта централизация осуществляется только тогда, когда во главе государства стоит человек высокого ума, твёрдой воли и неустанной деятельности, одним словом, образец самодержца. Поддержание старинных нравов, в которых видят также символ поддержания государства, принадлежит к его главным задачам. Большие заслуги Ву, одного из благороднейших монархов древней истории, состояли в восстановлении ослабевшей семейной связи, в заботах о лучшем пропитании народа и о точном соблюдении погребальных обрядов и жертвенных обычаев. В какой степени император при благоприятных условиях, умеет провести сознание своей руководящей роли даже в мелкие подробности своей обязанности, доказывается историей маньчжурского царства, составленной самим Канги. Канги рассказывает в своих записках, что он однажды проходил в шестом месяце мимо рисового поля, которое должно было дать жатву только в девятом месяце. Он увидал растение, более высокое, чем другие, велел его принести себе и произвёл опыты с его семенами. Он нашёл, что они всегда созревали раньше, и таким образом явился рис, который в настоящее время возделывается повсюду к северу от Великой стены. Улучшения в земледелии и шелководстве приписываются другим императорам. Без сомнения, многие императоры ясно сознавали обязанности, какие налагало на них положение во главе культурной державы, если мы припомним наставление Йю в Тайюмо: «О, подумайте о том, что добродетель состоит в хорошем управлении, а оно выказывается в прокормлении народа». Китайский император вполне сознавал также значение теократического элемента в своём сане. Когда Киенлунг[5] воспретил в своём государстве проповедь христианства, иезуиты при пекинском дворе просили его отменить это запрещение. Его ответ показывает, что он опасался христианства только потому, что оно могло подорвать его авторитет. Он дал понять, что, хотя в настоящее время он не предвидит ничего [753] дурного от его влияния, но «те, которых вы обратите в христианство, будут смотреть только на вас и в беспокойные времена будут слушать только вашего совета». Преследования христиан в Аннаме главным образом вызывались Китаем.
Императору в делах правления помогает государственный совет, пять членов которого ежедневно рано утром в присутствии императора занимаются государственными делами. Одной из самых важных обязанностей является решение относительно жизни и смерти преступников, сидящих в тюрьмах, имена которых от времени до времени присылаются изо всех частей царства и в знак смертного приговора подчёркиваются императором красным карандашом, Император редко показывается публично, но делает это, между прочим, ежегодно на приёме кандидатов в мандарины. Центральные управления составляют ведомство иностранных дел (Цзунли ямэнь), министерство внутренних дел (Липу), финансов (Хупу), военное (Пингпу), юстиции (Хингпу), общественных работ (Кунгпу)[6] и церемоний; к ним присоединяются особые центральные ведомства для известных стран, платящих дань, каковы Монголия и Восточный Туркестан, и некоторые более мелкие государственные должности.
Выдающееся положение занимают вице-короли. Пятнадцать провинций соединены в восемь вице-королевств, а остальные три управляются наместниками. Шэньси, Кансу[7] и Куку-хото, вместе с лежащими далее к западу, платящими дань монгольскими странами, составляют вице-королевство, занимающее пространство великой державы и имеющее первоклассное значение для Китая. Вице-король такой области практически независим, пока не подвергнется подозрению в противодействии пекинскому правительству; в этом положении его поддерживает давняя самостоятельность провинций, которые отчасти сохранили особые законы. Он собирает подати, оплачивает ими армию (и флот) и, за исключением немногих случаев, является последней инстанцией в тяжбах. За это на нём лежит вся ответственность его положения. Пекинское правительство не даёт ему никаких помощников и видит свою задачу в сущности в том, чтобы наблюдать за исполнением общих предписаний, направляющих действия этих высших чиновников. О подчинённых ему чиновниках он должен посылать сообщения в Пекин, и эти сообщения с решениями, часто ведущими к удалению этих последних от должности, печатаются в правительственной газете. Полновластие вице-короля, которое, несмотря на свои ограничения, представляется гораздо более реальным, чем власть отдалённого императора, чувствуется на всех ступенях. Не только наместник, но и каждый «сян» (начальник округа) сознаёт себя известной величиной, как это часто испытывали европейские путешественники, на которых подозрительно смотрели все мандарины. Главная забота правительства состоит в том, чтобы держать в разъединении отдельных высших чиновников провинций и вице-королевств, не давая им возможности совместного действия против пекинского правительства. Китайская башня всегда несколько колеблется. В крайнем случае такому человеку, как Тсо Чунгтанг, отдавалась во власть половина империи, но это, конечно, не может входить в систему центрального управления, которое скорее стремится к тому, чтобы оставлять за императором средства вмешиваться в дела независимо от высших чиновников. В важной провинции Сычуане Хенту составляет, правда, резиденцию вице-короля и местопребывание провинциального управления, но Чунцин в политическом отношении имеет большее значение, так как в нём находится императорское казначейство и живёт чиновник, выплачивающий жалованье западной пограничной армии, которая во времена восстаний и отпадений в западных областях получает [754] приказания непосредственно из Пекина. Новейшая китайская история учить, что предоставленные самим себе вице-короли часто усиливали свою самостоятельность ко вреду государства. Известно, что, когда Амурский округ был уступлен тамошним наместником, Цзунли ямэнь лишь позднее, против своей воли, утвердил совершившийся невыгодный факт.
Преобладание литературного образования и профессии тяготеет над китайскими чиновниками, которые видят признак полезной деятельности в обмене возможно большего числа бумаг. Характер, противоположный этому литературному и малоподвижному характеру китайского чиновника, выказывают цензоры или ревизоры, необходимые уже вследствие протяжения государства. Они представляют собою непосредственный надзор центрального правительства над провинциями. Оставляя без внимания мелкие погрешности, они до немилосердия строги к большим проступкам. Их отчёты в правительственной газете беспощадно срывают покров с глубоких язв государственного тела. Не только леность, ограниченность или невежество и курение опиума, но и самые тяжкие преступления против обязанностей службы раскрываются здесь с полной откровенностью перед всем народом. Реалистическая основа китайского характера проявляется и в характере чиновничества: ради пользы возвышаются элементы, являющиеся насмешкой над правильным очистительным процессом государственных испытаний и одобрений цензоров. Даже новейшая история Китая отмечает назначение прославленного морского разбойника генерал-адмиралом китайского флота. Так как закон повелевает только, чтобы на службу не назначались сыновья продажных женщин, актёров, палачей, служителей правосудия и тюремных смотрителей, первые — вследствие низменного положения, а последние — вследствие прирождённой жестокости, — то ничто не мешает назначать преступников более или менее высокого происхождения начальственными лицами и т. п.
В Китае никогда не было недостатка в способных дипломатах. Государственные люди, в высшем смысле слова, естественно, встречаются не так часто, но в тяжёлые времена в Китае всегда выдвигались люди, оказывавшие полезное влияние на своих соотечественников. О вице-короле западных провинций Сосновский говорил, что он мало встречал таких просвещённых китайцев, как Тсо-Чунгтанг. Он удивлял его своими разумными идеями и правильными и точными понятиями о России... Он — в высшей степени способный правитель и организатор и по природе человек прямой, откровенный и честный. Он назначал хороших чиновников, произвёл очистку в корпусе офицеров, основал оружейные фабрики, провиантские магазины и арсеналы, был деятелен, являлся повсюду сам, обуздывал этим способом мятежи и вносил новую жизнь в доверенные ему кучи развалин. Вскоре после этого описания Тсо-Чунгтанг разрешил задачу подавления восстания в Южной Монголии и возвращения Восточного Туркестана блестящим, хотя и несколько суровым образом.
Испорченность коренится в характере китайцев и их государства. Подкуп и хищение разрушали, к сожалению, многие прекрасные намерения прежних законодателей и новых властителей. При этом страдают в особенности хлебные магазины в каждой провинции, в которой складывается часть поземельной подати, взимаемая рисом, которая раздаётся бедным или выдаётся ввиде жалованья. Остатки её дёшево продаются перед жатвой и ежегодно возобновляются. Так оплачиваются десятки тысяч иррегулярной премии. Скудное жалованье тем более ведёт к несправедливости, что гражданские чиновники должны оспаривать жалованье своих подчинённых. Правило, по которому ни один чиновник не должен давать места в своём ведомстве родственникам, проводится так строго, что в пекинской правительственной газете постоянно [755] сообщаются случаи отставки чиновников по этой причине, но всё-таки это не может обуздать молчаливых соглашений алчных чиновников. То же можно сказать и о правиле, по которому чиновник не может назначаться в свою родную провинцию, и о суровых взысканиях, доходящих до смертной казни. Всегда были такие провинции и вице-королевства, во главе которых стояли люди, работавшие сами нечистыми руками и обогащавшиеся противозаконными стяжаниями своих подчинённых. Народ содействует этим несправедливостям тем, что допускает эти вымогательства без ропота. Тем больше бывает его радость, когда он управляется справедливыми чиновниками. Это выказывается почестями, какие достаются на долю честных, заслуженных чиновников, покидающих свой пост. Но Грей говорит, что в течение 25 лет в Кантоне он видел только одного мандарина, оставлявшего свою должность при сердечных сожалениях народа и искренних выражениях признательности. Это прощанье имело чисто китайский характер. В длинной процессии несли шёлковые почётные зонтики, посвящённые предмету шествования, и триста красных досок, на которых яркими золотыми буквами были написаны почётные титулы («Друг народа», «Отец народа», «Благодетель старости», «Звезда провинции» и пр.). В различных местах близ храмов выставлены были депутации, произносившие речи и предлагавшие различные угощения и прохладительные напитки. Когда в 1861 г. префект Тьянтсина оставлял свою должность, народ, провожавший его толпою, выпросил у него башмаки, которые отнёс с триумфом и повесил в храме божества города. В подобных редких случаях исчезает робкое или недовольное молчание, сопровождающее повсюду появление мандарина в публике.
Конфуций и Менций[8] учили оба, что повиновению подданных должна соответствовать преданность своим обязанностям правителя и его органов. Эти мудрецы, считавшиеся авторитетами в вопросах государственной жизни, учат, что народ не только имеет право, но и обязанность противиться императору, когда он уклоняется с пути справедливости и добродетели. Как ни послушен и терпелив китайский народ, но он во многих случаях осуществлял это основное положение. Каждое десятилетие в той или другой провинции вспыхивало восстание. Упорное пренебрежение своими обязанностями со стороны правящих лиц вызывало крупные перевороты. Китайцы не отличаются страстностью ни в политических, ни в религиозных делах, и только тогда, когда политические неурядицы приводят к материальному гнёту, когда они сопровождаются несправедливостью, бессовестностью чиновников и отсутствием заботы о населении, тогда поднимаются жалобы и угрозы. Между тем как внутри страны недовольство выражается восстаниями, в пограничных областях народ спасается от гнёта посредством выселений. Наиболее беспокойными в политическом отношении являются не самые населённые области, где каждый должен работать усиленно для поддержания жизни, — в чём можно видеть признак того, что этот народ умеет довольствоваться своей судьбой. Упорство, свойственное китайцу, позволяет, однако, предвидеть, что зачатки противоречия и противодействия господствующей системе нелегко устраняются в нём. Менее 25 лет тому назад появилась первая китайская газета «Шэньбао» в Шанхае; в настоящее время существует уже множество газет на китайском языке. Наряду с неверностями и преувеличениями, они содержат много справедливого и начинают оказывать своё влияние на письменный язык.
Правосудие, вследствие присущей ему бесчеловечности, представляет одну из самых тёмных сторон Китая. Искусство причинения боли там необычайно выработано. Удары бамбуковыми палками по пяткам, [756] лодыжкам и между плечами и толстыми кожаными ремнями по челюстям, достаются не только преступникам, но и свидетелям. К этому присоединяется пытка утончённо придуманными орудиями устрашения и мучения. При этом, однако, следует иметь в виду показания европейских хирургов, будто китайцы и их монгольские соплеменники далеко не так чувствительны к применению ножей и щипцов, как европейцы. Бесконечные изображения пытки, составляющие любимые темы китайских живописцев, в которых великие императоры, как Цяньлун, присутствуют в качестве зрителей при пытках и казнях, освещают черту жестокости в китайском характере и факт, весьма важный для понимания истории Китая, более низкой оценки чужой и собственной жизни в сравнении с нами. Там существуют также самые разнообразные виды смертных казней. Убийца отца или матери присуждается к медленной смерти: его прибивают к кресту, тело его разрезается в 8—120 местах, затем пронзается сердце, и, наконец, члены отделяются от тела. В 1877 г. пекинская государственная газета сообщила об исполнении десяти казней этого рода, причём один из казнённых был умалишённый. Самая обычная казнь есть обезглавление мечом. Частым упражнением палач приобретает большое искусство, позволяющее ему казнить несколько десятков преступников в несколько минут. При суеверной боязни увечий, задушение считается менее тяжёлой казнью; самую лёгкую форму её представляет присылка шёлкового шнурка, означающая, что получивший должен сам исполнить над собой казнь. Несчастным позволяется пообедать, по возможности, с одуряющими средствами, прежде, чем их понесут на место казни двое в корзине на бамбуковой жерди. Положение китайских тюрем, вследствие темноты камер, сырости, чрезмерного наполнения и различных насекомых, крайне печально. Когда после взятия Кантона в 1859 г. открылся доступ в тамошнюю главную тюрьму, даже английские солдаты не могли выносить заражённой атмосферы, в которой рядом с живыми, избитыми до крови, отягчёнными цепями и железными кольцами лежали закованные трупы. В пекинской газете часто оповещаются наказания, налагаемые на чрезмерно жестоких или небрежных тюремных смотрителей. Китайские законы резко различают преступления, сопровождавшиеся и не сопровождавшиеся насильственными действиями. Последние наказываются несравненно легче, и чаще всего ударами и публичным выставлением преступника к позорному столбу с объяснительной надписью. Обычное видоизменение этого наказания заключается в пронзении ушей стрелами, к которым привешены бумажные билетики с указанием преступления.
Род, или клан, служит таким же связующим началом нации, как он служил всегда определённой единицей в недостаточно связанном монгольском или татарском народе. Китайские книги говорят о ста первоначальных семьях, которые не погибли в бурях позднейшей истории, а сохранились в виде ядра нации. Всего менее могло сохраниться строго равномерное распределение земли, лежавшее в основе этой организации. В XIII столетии возмущения бедняков, лишённых земли, всего более содействовали опустошению страны. Законодатели только в формальном смысле стремились поддержать древнее племенное деление, по крайней мере тем, что они сохранили племена, запретив им в то же время браки в собственной среде, чтобы доставить приток свежей крови и воспрепятствовать вырождению. И в настоящее время сохраняют крепкую связь многие деревенские общины, носящие одно и то же имя, происходящие от одного и того же племени и образующие один клан. Это учреждение усиливает привязанность к родине и охраняло народ во многих тяжёлых положениях. Философы-историки, говорившие о стадной жизни и характере этого народа, упускали из виду широкую [757] основу самоуправления и самопомощи, на которую опирается центральное правительство. Без такой основы, при неудовлетворительности административной машины, правительство, а вместе с тем величие и долговечность государства были бы вообще немыслимы. Деревенские общины пользуются недорого стоящим патриархальным управлением старшин, которые одинаково уважаются подчинёнными и властями и по большей части избираются по жребию из самых уважаемых лиц. Этих старшин можно назвать настоящими патриархами. При этом надо ещё принять во внимание связь между деревнями, представляющую обязательство взаимной защиты, подобно союзу германских городов, часто направляющуюся против других союзов подобного же рода. Тайные общества, связывающие выселившихся китайцев с непонятною для нас прочностью, чаще всего исходят от древних племенных связей. Подобно этим последним, они признают границы правительственной власти, но пополняют их пробелы своей собственной деятельностью. Гюцлаф писал о тайных обществах в Кантоне и его окрестностях: «За исключением вуг-вугов, или тройственного общества, которое несколько лет тому назад возбудило неудавшееся восстание, они безусловно послушны правительству. Органы этого последнего даже пользуются ими для розыска преступлений и т. п. Но нередко общества берут эту задачу в свои руки». Тайное судилище для воров и разбойников, каким было, например, в смутное время 50-х годов общество «Старого Быка», по-видимому, в Китае не было редкостью. Привычка жить в свободных союзах позволяла выселявшимся китайцам быстро ориентироваться в чуждых для них условиях, поэтому они работают лучше под руководством избранных ими самими старшин, чем чужеземных. Стремление к общественности порождает совершенно своеобразные союзы. Многие сходятся вместе, каждый платит в начале месяца определённую сумму, затем общая сумма платежей ежемесячно разыгрывается в лотерее. Общества игроков «Для мирной наживы», «Счастливый случай» и т. п. встречаются часто. Обе сферы, автономная и бюрократическая, так строго разделяются между собою, что здесь немыслимо самоуправление, основывающееся на самостоятельности суждения и воли. Такую систему можно назвать системой двойного управления: чиновники самовластно управляют массой народа, и та долго переносит даже дурное управление, пока не поднимется разом и не устранит его силою, которую народ черпает из своих древних союзов.
Главным недостатком Китая (в европейском смысле) является незначительность его военной силы. Вследствие того, что китайцы «перед нашими нападениями были так же беспомощны, как австралийцы», в воинственном XIX веке вся китайская культура казалась мало значащей. Лорд Эльджин был совершенно прав, когда говорил: «Если бы китайцы победили войска Англии и Франции в открытом бою, пустая болтовня о недостаточной культуре Китая немедленно бы умолкла». Китаец не уступает другим азиатам в мужестве и даже настолько его ценит, что до известной степени остаётся людоедом: предполагая седалище его в желчи, он съедает желчь казнённых преступников, чтобы воспринять в себя их мужество. По той же причине мясо тигра считается лакомым куском. Отчаянная смелость китайских пиратов, жестокость, способность переносить страдания и невысокая ценность человеческой жизни — всё это представляет свойства, которыми можно было бы воспользоваться для военных целей. Гордон, который умел доставить победу деморализованным китайцам в восстании тайпингов в 1880 г., написал в памятной записке, как высшее основное положение: «Китай обладает давно установленной военной организацией, которую следует оставить неприкосновенной, так как она соответствует [758] особенностям народа. Власть Китая состоит в сообразной его численности военной силе, в лёгкой подвижности отрядов, в лёгком багаже и в умеренных потребностях солдат. Известно, что отряд, вооружённый копьями и мечами, может взять верх над лучшими войсками, вооружёнными ружьями, заряжающимися с казённой части, если местность трудно проходима и первый своей численностью в двенадцать раз превышает последний. А во сколько раз это превосходство усилилось бы, если бы и первый отряд был вооружён такими же ружьями! Китай никогда не должен вступать в правильные сражения — сила его заключается в быстрых передвижениях, отбивании обозов, ночных нападениях, не доводя их до крайностей, и в постоянном доставлении беспокойства неприятелю. Китайцы никогда не должны наступать на укреплённые места, а изводить врага голодом и тревожить его днём и ночью. Китай не может иметь армии, пока генералы его будут выставлять 2000 человек, а получать жалованье на 5000. Такие генералы должны быть обезглавлены». Здесь ясно указываются преимущества и недостатки китайского войска. И Гордон не считает китайцев в среднем за хороших солдат в европейском смысле, но указывает источники военной силы их в численности, способности к обучению и воздержанности. Эти качества Европа не должна ценить слишком низко.
Примечания
- ↑ Вероятно, имеется в виду Мэн-Цзы. — Примечание редактора enlitera.ru
- ↑ Современные названия: «Книга Перемен», «Книга преданий», летописи «Вёсны и осени», «Книга песен», «Книга церемоний». — Примечание редактора enlitera.ru
- ↑ Современное написание имён Кангхи и Юнгчинг, возможно, другое. — Примечание редактора enlitera.ru
- ↑ Лиукиу — или Ликейские острова — современное название Рюкю. — Примечание редактора enlitera.ru
- ↑ Айсиньгьоро Хунли, — шестой маньчжурский правитель империи Цин. В течение 59 лет (1736—1795) правил под девизом «Цяньлун», буквально: «непоколебимое и славное». — Примечание редактора enlitera.ru)
- ↑ Lìbù, Hùbù, Bīngbù, Xíngbù, Gōngbù, соответственно. — Примечание редактора enlitera.ru)
- ↑ Возможно, имеется в виду либо провинция Ганьсу, либо Цзяньсу. Примечание редактора enlitera.ru
- ↑ Мэн-цзы (372 до н. э.—289 до н. э.) — в Европе известный как Менций — китайский философ, представитель конфуцианской традиции. — Примечание редактора enlitera.ru