14. Тибетцы[1]
| «Страна Будды. Царство снега». |
| Местные определения Тибета. |
Оба пола тибетцев носят, подпоясывая его на пояснице, длинный кафтан с рукавами, летом из шерстяной материи, а зимой из овчины, покрытой цветной тканью. Шуба свешивается над поясом в виде мешка. Правый рукав мужчины часто не надевают, и рука и часть груди остаются у них непокрытыми даже в сильный мороз (см. стр. 574). Вместо шаровар носят наколенники из овчины. Кочевые тибетцы не знают рубашки и спят в своих шатрах обнажёнными на войлочной подстилке, прикрываясь кафтаном с рукавами. Обувь составляют высокие сапоги из грубой шерстяной ткани, с кожаными подошвами, превосходно предохраняющие от холода. Оба пола носят шапки из бараньего или лисьего меха, а иногда и головные повязки из красной шерстяной материи. К поясу привешиваются различные мелкие орудия, и у мужчин сабля. Лоскут, украшенный кораллами или бирюзою, на правом плече представляет амулет, покупаемый тибетцами у лам. Жёлтое платье лам, вследствие трудности доставать жёлтые материи, всё более вытесняется красным. У более южных народов на теле носят одежду, вытканную из шерсти, тогда как шуба служит только накидкой. Так, в Ладаке мужчины носят запахиваемую спереди длинную шерстяную накидку с поясом, а женщины — подобную же одежду более светлого, голубого или красного цвета, и при этом шерстяные шаровары и тибетские шерстяные или войлочные сапоги. В Спити предпочитаются тёмные цвета. Так же одеваются и балты, но их шерстяные кафтаны короче. Подобную же одежду, всегда светло-серую, носят находящиеся под индийским влиянием пагарии, горцы Лаголя, принадлежащие к смешанной расе канетов; короткий тибетский шерстяной кафтан встречается и у таванских монов. В Бутане и Непале его можно найти только у кочевников высоких гор; в городах средней высоты куртка и шаровары делаются из хлопчатобумажной ткани, а у лепчасов даже из шёлковой, которую они прядут из коконов клещевинного шелковичного червя. Здесь уже замечается комическое различие между индусами, застёгивающими куртку на правою, и магометанами, застегивающими её на левую сторону. Сильный, дикий лоба-дафла опоясывается шерстяным одеялом, причём пояс служит ему колчаном. Повсюду, куда проникает индийское влияние, шерстяное платье считается одеждою массы, между тем как более богатые стараются выделиться хлопчатобумажными одеждами; в Дардистане, [600] где это социальное различие резко выражено, эти одежды добываются по высоким ценам из низменной части страны. Одежду далдских женщин — короткий кафтан с рукавами и сверх него другой без рукавов, всё это, сдерживаемое поясом, — так же как и головной убор, скорее можно назвать тибетскими, чем китайскими. По китайскому обычаю высшие сановники Тибета одеваются в богатые собольи шубы и любят оторочки из леопардовой шкуры. На китайской границе народ носит также китайские широкие голубые шаровары и загнутые кверху башмаки. Но, с другой стороны, тибетский костюм проник даже и к цайдамским монголам, которые носят его наподобие тангутов: они хотят, чтобы их принимали за этих разбойников.
У мужчин китайская коса доходит до самой Индии. Племена Северного Тибета носят несколько косичек на затылке, связывая их в одну. Магометане коротко стригут себе волосы и прикрывают голову тюрбаном. Вследствие этого коса считается там признаком последователей буддизма. В Кансу, упоминая о жителях Ярканда, всегда отмечают, что они носят тюрбан. Мы находим косу при коротко остриженных спереди волосах в виде кошелька у ладаков, между тем как балты, перешедшие в ислам и уже подвергшиеся влиянию запада, гладко выстригают голову, оставляя лишь две длинные пряди по бокам. Так же носят волосы лагольские канеты, живущие с мусульманами, но выставляют прядь на лбу из-под небольшого тюрбана. Горки коротко выстригают волосы на затылке и спереди выбривают четырёхугольник. Женщины в Тибете заплетают волосы то на две косы, то на бесчисленное число мелких косичек, которые они сзади соединяют в одну, удлиняя их лентами, причём заплетённые таким образом волосы свешиваются у них на спине, наподобие небольшого плаща, или они нацепляют на них множество колец. У далдов женщина прибавляет к этому платок, прикреплённый к рогообразному головному украшению, широко ниспадающий на спине и вместе с тяжёлым головным убором, делающий фигуру приземистой. Некоторые женщины там надевают на голову [601] колоссальное плетение из волос яка, чтобы волосы их казались более обильными, а другие прикрепляют к волосам в виде украшения маленькие серебряные чашки, которые в Лаголе осыпаются драгоценными камнями. В редких случаях в волосах или на груди не бывает цепочек из серебряных монет, по большей части рупий. Излишек украшений на голове можно найти и в Кулу, и в Спити. Женщины ладаков носят просто боковые косички; головное украшение их состоит из широкой повязки, накладываемой от лба до затылка, украшенной раковинами, необделанной бирюзой или бусами. Часто там можно видеть круглую шапочку, надеваемую на темя, которая распространилась как головное украшение китайцев и монголов. Для холодного времени она снабжается наушниками, которые летом поднимаются вверх. Деревенские старшины балтов уже сверху их надевают тюрбаны. Цилиндрические соломенные шапки без полей, как, например, у лобадафлов, говорят о заимствовании из Бирмы и Шана. В широких шерстяных шапках ладаков предчувствуется уже своеобразная шляпа дардов: кусок ткани, приблизительно в пол-локтя, свёртывается таким образом, что в середине образуется углубление, а кругом широкий край. Там, где живут дарды, если они не буддисты, они носят этот характерный головной убор. В Спити преобладает мешкообразная шапка. Замечательно выжженное место величиною в пятидесятипфенниговую монету, которую у большинства балтов можно видеть на темени. Индийское раскрашивание лица употребительно у ладакских женщин.
На груди каждый тибетец носит коробочку из золота, серебра или меди в виде амулета от злых демонов, с различными формулами заклинаний; часто она обильно усажена бирюзой, обычным там камнем, служащим для украшений. На восточной границе Тибета тибетки своими предметами украшения из золота, серебра, кораллов и бирюзы в виде серёг, ожерелий и браслетов берут верх над китаянками. И в производстве этих предметов в Тибете сталкиваются индийский и китайский вкус; в новейшее время последний получает преобладание, но в прежние века дело было иначе, когда, очевидно, богатство было более распространено. Малый Тибет некогда, по-видимому, блистал художественными металлическими работами не менее прославленного Кашмира. В настоящее время вместе с благосостоянием исчезла и бо́льшая часть их искусств: посетителям Ладака и Балтистана попадается всего более лишь необделанная бирюза, встречающаяся в украшениях в значительных количествах и величинах. В Балтистан проникла индийская любовь к роскоши. Здесь чаще, чем в других местах, встречаются золотые и серебряные изделия Индии и Персии.
Мужчины кочевых племен всегда вооружены. Каждый носит по меньшей мере меч за поясом и копьё, а где возможно, и ружьё: китайские фитильные ружья (см. рис., стр. 576) распространены до границы Индии. По китайскому образцу к ружью прикладывается в виде шомпола распорка, на которую оно кладётся во время стрельбы. Мечи часто бывают прекрасной китайской работы; рукоятка их заканчивается красным кораллом или бирюзой. Между тем как прежние наблюдатели, и в особенности миссионеры, описывали тибетцев значительно превосходящими китайцев силою, выносливостью и воинственностью, русские путешественники нашли их такими же трусами, как и других азиатов: они небрежно обращаются с оружием и, за неимением свинца, стреляют кремнями. Это напоминает привычку тибетских пастухов подгонять скот, бросая в него камнями: они действуют пращами там, где у них нет ружей. Без сомнения, они кажутся страшными дурно вооружённым и робким вожакам монгольских караванов, которые при всяком переходе через тибетскую границу подвергаются ограблению или [602] вымогательствам со стороны тангутов и, вследствие этого, всего более содействовали распространению воинственной славы тибетцев.
Во всей области распространения яка в качестве домашнего и вьючного животного распространены и народы с приёмами работы, нравами и одеждою тибетцев. Стихией яка должен быть признан редкий и чистый воздух высоких долин; пища его произрастает на пастбищах Гималаев и Куэнлуня с коротким дёрном. Вместе с ним пастушеские народы тибетского плоскогорья спустились в горы к югу и перешли через хребет, на котором они оказались невдалеке от пришедших с юга, привычных к субтропическому теплу жителей Индии. Обладатели стад яков бывают обыкновенно только пастухами, но в Ладаке як тянет и плуг, даже вместе с коровами, и живущие отчасти извозом ладаки запрягают его в свои грузовые повозки. Мясо яка и барана составляет главную пищу, часто в сыром виде. Следующее место занимает истолчённый в каменной ступке и сваренный в медном котле чай с прибавкою молока и большого количества коровьего масла. Кроме того, любимую еду составляют выщелушенный ячмень и тарык — кипячёное закисшее молоко. Пандит Наин Синг видел в Хорсане (на 4400 м) большие каменные блюда, в которых чампы приготовляют мучной суп, составляющий вместе с молоком, сыром и коровьим маслом их главную пищу. Спиртные напитки приготовляются из перебродившего молока и ячменного отвара. На пастбищах невдалеке от Лхассы держат 300 заводских кобылиц, из молока которых приготовляется спиртной напиток, предназначаемый для Далай Ламы. Для ладаков понадобился особый закон против употребления водки. Их кисловатое пиво без хмеля носит название «чанг».
Только в Южном Тибете, несмотря на возвышенное положение, можно ещё найти земледелие. По словам Наин Синга, возделывание ячменя в Тибете восходит до 4560 м. Вступая в Чангтанг («северная равнина»), мы видим себя окружёнными номадами; далее к северу большая часть страны остаётся необитаемой. Лишь в области Куку-Нора вновь появляется земледелие. Пандит, проехавший из Лхассы к хребту Танлы, в первой половине пути проехал мимо приблизительно 7000 шатров, а во второй, в Чангтанге, страна была совершенно безлюдна: пять всадников, вероятно, разбойников, и караван из Монголии в Лхассу были единственными людьми, которых он встретил. И Пржевальский отмечает полное безлюдье полосы шириною в 800 километров на высоте 4200—5000 метров. Общее население страны во всяком случае очень редкое и едва достигает двух миллионов.
Тибетцы превосходно умеют дубить кожи, которые они выскребают камнями. Из привозной меди они делали в большом количестве чайные котлы и чайные чашки. К металлическим частям ружей, доставляемым китайцами, они приделывают ложа. Залежи ценных камней, составляющие вместе со стадами богатство Тибета, даже на крайнем юго-западе, на границе Восточного Туркестана, разрабатываются китайцами, так же как и залежи жадеита в долине Каракаша. При замкнутости страны торговля почти вся находится в руках китайцев, которые прежде всего удовлетворяют значительному спросу на чай и японские безделушки, привозя товары даже на монастырские рынки внутреннего Тибета. Твёрдому положению китайцев в Тибете существенно содействует потребность тибетцев в кирпичном чае. Кроме того, они везде являются необходимыми в качестве банкиров и ростовщиков. Джиль называет китайцев «единственными людьми в стране, имеющими деньги». Это преувеличено: и ламы в Северном Тибете ссужают деньгами за два процента в месяц. Вывоз из Тибета в новейшее время отчасти направляется через Западную Монголию в [603] русский Туркестан, в торговле на китайско-тибетской границе замечается уже упадок. Несмотря на старания англичан, торговля Тибета с Индией мало подвигается вперёд, и даже индийского чая лишь весьма немного идёт в Тибет. Непальские купцы, напротив, ведут торговлю тканями и металлическими товарами с Лхассой, откуда они прежде возили кирпичный чай до Кашмира. Караваны даже в соседстве Лхассы идут под прикрытием: на северной границе разбои тангутов и ёграев по целым годам мешают сообщениям. Тибет пользуется китайской разменной монетой, получая оттуда серебряные пезосы, так же как и рупии от Непала до Батанга, и переплавляет их с прибавкою третьей части меди в тибетские рупии; с конца семидесятых годов по всей стране ходят и русские рубли. На базарах Ладака и Балтистана можно найти старинную ладакскую серебряную монету, джад, или джао, наряду с рупиями и китайскими медными деньгами. От главного города Тибета ведёт в Пекин более лёгкий путь, который должен быть доступен во все времена года, чрез Тсиамдо и Батанг в Сечуан, и другой, более трудный, доступный только летом, через Цайдам и Куку-Нор. Там ездят на яках, которые в качестве верховых животных проходят 30 километров в день, а с грузом только половину этого протяжения. В Непал ведут дороги, перекрещивающиеся в базарном местечке Шигатце близ Тешилумбо; Сангпо переходят по узкому мосту на железных цепях.
Кочующие тибетцы распадаются на большое число племён. Северо-восточная группа носит местное название «Сокпа», северо-западная — «Дрокпа». К ней принадлежат обитатели цепи Танлы, полунезависимые от Лхассы ёграи и голыки. Слово тангут (см. изображение тангутки, выше), введённое Пржевальским, — монгольского происхождения и в устах западных китайцев служит для обозначения всех тибетцев. Тибетцы на Куку-Норе китайцами называются фантца; они подчинены китайскому наместнику провинции Кансу и, подобно монголам, с которыми они смешались, управляются туземными начальниками. Далай-Ламу они [604] называют своим прирождённым властелином. Тибетцы живут и в провинции Цайдам. Вблизи ламаитского монастыря в Шейбсене китайцы, смешанные с тангутами, занимаются земледелием, а к западу оттуда лежат настоящие китайские деревни на южном краю пустыни Гоби. В провинции Кансу мы находим окитаившийся, подобно дунганам, народ далды, смесь тибетцев, монголов и тюрков. Они занимаются земледелием и по большей части усвоили китайский костюм и китайский язык. Противоположно им, настоящие тибетцы Западного Китая, хотя они и живут в тесном соприкосновении с китайцами и под их властью, мало восприняли китайских обычаев. В экономическом отношении они, правда, зависят от китайцев: последние эксплуатируют их каменноугольные залежи и соляные озёра и перерабатывают в сукна пряжу, какую прядут из шерсти яка кочевые тибетцы, изготовляющие своё платье из этого сукна. Кроме того, китайцы ведут прибыльную торговлю ревенём.
Правление Тибета формально находится в руках двух высших лам — Далай-Ламы и Паншен-Ламы, которым помогают четыре министра. Но верховное руководство делами принадлежит двум китайским резидентам в Лхассе, высшим военным чинам маньчжурских знамён. Администрация Тибета тесно связана с управлением Сечуана, доставляющего солдат и деньги для китайского правительства в Тибете. Какие мелкие, полунезависимые управления встречаются ещё в этой обширной стране — трудно сказать с точностью. Для нас не ясно, какое значение следует придавать заметкам, вроде следующей: «Монастырь в Таване независим от Лхассы; его 600 лам (см. рис., стр. 600) хорошо вооружены ружьями и луками», — и другим подобным указаниям пандитов. Большое пространство, редкое население и политическая слабость этого буддийского духовного государства позволяют предположить весьма некрепкую связь между более мелкими политическими единицами. По-видимому, исчезли уже все следы царства женщин (Ну-Куо), которое, согласно китайским летописям, обнимало Северный Тибет и управлялось большой и малой королевами, но в котором воины, впрочем, были мужчинами, хотя сыновья носили имя матери.
Таким образом, Тибет в политическом смысле должен считаться частью Китайской империи. Далай-Лама назначается лишь с согласия китайского императора, и каждые два года в виде лёгкой дани посылаются дары из Лхассы в Пекин. Ещё в прошлом веке китайские солдаты стояли на границах бенгальских владений Ост-Индской компании для охранения Тибета от вторжения непальцев. Китаю, наряду с политическим господством, принадлежит и экономическое преобладание. Несмотря на трудности сообщения (на переезд из Сининга в Лхассу требуется три месяца), он сумел вытеснить все другие державы с тибетского рынка. В пограничной полосе Сечуана встречается многочисленное смешанное китайско-тибетское население, относящееся презрительно к чистым тибетцам. Тибетские женщины охотно вступают в брак с китайскими торговцами и солдатами. Тибетские мандарины в Батанге одеваются и бегло говорят по-китайски; китайский язык как культурный и торговый господствует во всей пограничной области, несмотря на численное превосходство тибетцев в более крупных пограничных городах, вроде Татсианлу. Напротив, настоящее переселение китайцев в Тибет не было до сих пор столь же свободным, как в Монголию, и, по-видимому, китайские власти ставят затруднения для перемещения больших масс. У самих тибетцев нет недостатка в чувстве собственного достоинства, которое поддерживается обладанием священного города буддизма. Поэтому, хотя они и представляют собою скорее подданных, чем союзников Китая, ревниво следят за влиянием этой державы и даже [605] смотрят на китайцев, как на нечистых, или, скорее, как на пришельцев с Востока, которые только теперь пытаются открыть дороги в Тибет для своей торговли и для его изучения. Исследование этнических отношений внутренней Азии, Индии, и Индокитая не может считаться законченным до тех пор, пока обширные области, в которых перекрещивается столько нитей происхождения азиатских народов и столько путей их передвижения остаются во мраке неизвестности.
Примечания
- ↑ Наименование Тибет для страны между Гималаями, Куень-Лунем и Куку-Нором, мы употребляем со времён Марко Поло. Местные жители называют ее Бод-юль, китайцы, причисляющие её к своему царству, — Тсанг.