5. Ислам
| «Ислам быстро захватывает почву, так как он практичен, прост и легко понятен и удовлетворяет склонности человека к формам». |
| Мунцингер |
Происхождение ислама относится к пустыне, южнее и восточнее места происхождения еврейства и христианства, выросших на самой плодородной почве древности, в Израиле, Египте, Греции и Риме. Первое было с самого начала проникнуто восточной культурой вследствие многостороннего общения с нею, а последнему эта культура была совершенно чужда. Ислам страдает от слишком узкой, местной основы. Он исполнен обычаев, указывающих на арабскую местную религию, и это влияние глубоко чувствуется в нём. Монотеизм Магомета исходит из жизни араба, исполненной фантазий, что определяется безграничным и величественным однообразием пустыни. Он был мощным шагом к религии духа взамен многобожия сил природы и поклонения звёздам, но для способности к развитию в нравственном и умственном направлении ему, несмотря на все преимущества, недоставало космополитической человечности.
Нельзя допустить, чтобы мусульманская культура была лишь агломератом образованности тех народов, которых арабы в столь изумительно короткое время покорили своей власти, ввиду столь необычайного распространения арабского языка. Блестящие и плодотворные для культуры стороны прежнего магометанского развития восходят, во всяком случае, к персидским влияниям. Эти следы выказываются в умственной подвижности абассидов: «В Мамуне билась, без сомнения, жила персидской свободы духа» (Ранке). Индия присоединяла сюда буддийские идеи. Подобно этому, ислам в Малой Азии имеет турецкую и греческую окраску, а в Египте заключает другие элементы, чем в Марокко. Мавры, обитавшие некогда в Испании и в Северной Африке до Египта, своим искусством, рыцарским духом и промышленностью существенно отличаются от умственного достояния и направления азиатов. Эта противоположность признавалась уже давно. Мусульманский мир в эпоху своего расцвета был свидетелем великого спора за умственное превосходство между двумя главными отделами — магребинов (обитателей запада) и машрикинов — (жителей востока). В результате этого спора за восточными странами признано было превосходство в риторике и поэзии, а за западными — в искусстве и науке. Первые всегда оставались, конечно, ограниченным в отношении пространства и отчасти времени, отпрыском на древнем великом дереве восточной веры и восточного характера.
Чистый монотеизм для человечества вообще слишком абстрактен, и восточные народы должны были охранять его от посторонних примесей. В исламе быстро и односторонне развились влияния существовавших уже монотеистических религий в сознательном противоположении тогдашнему политическому убежищу христианства — Восточной Римской империи. Магомет осудил святых христианского неба и ещё более Троицу, которая ему, не нуждавшемуся в резких контрастах и в каком-либо примирении, казалась чистым многобожием. Но его [442] ближайшие друзья и родственники образуют вместе с бесчисленными отдалёнными производителями чудес целый рай, полный святых, находящих более страстных поклонников, чем святые христиан. По всей области ислама рассеяны тысячами чудодейственные гробницы, и те часовни, где погребены арабские марабуты, под их ложами, закрытыми зелёным занавесом, в Куббахе. Такие святые считаются покровителями стран, городов и профессиональных классов, так же как у нас. Каждая корпорация в мусульманских странах имеет своего патрона, который мифически связан с её работами. В отдалённых странах, как, например, на дороге из Семипалатинска в Сергиополь, ничто так не радует взгляда, как благородные и художественные формы татарских гробниц. Холмы увенчаны часовнями, где покоятся тела святых людей, и для мечетей также выбираются возвышенные положения. Всем известны расколы, вызванные различными взглядами на роль преемников Магомета в исламе.
Преобразовательный дух первоначального ислама противился служению идолам и звёздам, торжественным зрелищам в храмах, напоминавшим служение Астарте, умерщвлению девочек и т. п. Но следы древнего служения звёздам никогда не исчезали. Почитание звёзд племенами Восточного Иордана представляет остатки его. Широко распространённое почитание гробниц, — причем племя не ограничивается памятниками своих предков, но и могильные камни других покрывает поцелуями и восклицает: «Простите, вы, благословенные!» — напоминает поклонение предкам и служение камням, которое могло удержаться в почитании чёрного камня Каабы даже в центре ислама. Когда Лепсиус поднялся на Сербаль в Каменистой Аравии, он нашел, что бедуины складывали небольшие полевые камни в виде кругообразного ограждения, к которому они приближались с религиозным благоговением, в котором произносили молитвы и в знак признательности приносили в жертву овец. Предполагаемые следы ног на камнях ведут к почитанию их. Магомет хотел остановиться в Дамаске и уже одной ногой ступил на землю, когда архангел Гавриил возвестил ему, что, если он вступит в земной рай, он вынужден будет отказаться от загробного. Быстро пророк сел опять на своего коня, но там, где он коснулся скалистой почвы, след его ноги виден и теперь вблизи ворот на дороге в Хауран. К выгодам, которые приобрёл Махди своей остановкой у подошвы Джебель Гедира, принадлежит влияние священного камня, которым там владели тагаллы. Арабы думают, что души умерших продолжают жить в зелёных птицах; в их сказаниях орёл достигает глубокой старости, и порталы их могильных камер увенчиваются птицей. Ни одна религия единобожия не противится столько, как ислам, вере в призраки низших религий; джины мусульман известны даже в отдалённых странах, где эта религия имеет немногих представителей, так же как сатана (шайтан) распространён исламом по всей земле.
У татар и киргизов муллы заимствовали от шаманов целый ряд суеверных обычаев, связанных с обоготворением огня, с клятвой над водою, которую пьют клянущиеся, и т. п. И поминальные пиршества, на сороковой день после смерти и в годовой день кончины, в сущности, языческие обычаи.
В исламе удержались и христианские следы, всего более в Нубии, где они выступают из более древнего христианского слоя. У нубийских беджасов суббота называется малым, а воскресенье — большим шабашем, и они знают Рождество и Пасху так же хорошо, как мы, хотя едва ли читают календарь. Когда татары Уфимской губернии были ещё христианами, они уже почитали магометанских святых; в настоящее время происходит обратное явление. Ислам рано испытал христианские влияния, но он в большей [443] степени развился из иудейства, наиболее семитической из двух тогдашних религий единобожия. Бог Магомета находится в ближайшем родстве с Иеговой. Ислам возрос в открытой борьбе с политеистическим идолослужением и в молчаливом противоположении с иудейством и христианством. Во времена его роста Мекка как большой торговый город имела самые разносторонние сношения и в особенности с восточно-римским христианским царством, которое охватывало тогда Сирию и Египет.
В успехах ислама в Африке нельзя не видеть глубоких отношений между доисламическими, древнеарабскими и африканскими религиозными идеями. Африка вовсе не чуждая почва для арабских идей даже и тогда, когда они выступают в одежде ислама. Обрезание, запрещение различных яств и полигамия были здесь давними местными обычаями. Вся народная и суеверная основа ислама известна или родственна каждому негру. Это преимущество обнаруживается повсюду, где ислам сталкивается с не совсем новым христианством, как, например, в Сенегамбии. Здесь магометане занимаются такими же работами, как и христиане, но арабская культура лучше приспособилась к потребностям и вкусам негра. Этот последний гораздо теснее сливается с арабской одеждой и арабскими нравами, чем с европейскими, и с большим внешним успехом.
Границу распространения ислама в Африке мы начертили в «Культурной карте Африки». В Азии можно от водораздела между Индом и Аму-Дарьёй проехать до Константинополя в области магометанства. К востоку оттуда можно уже найти ислам лишь в более или менее значительных группах. Здесь по большей части живут шииты, к которым принадлежат бадахшанцы, наибольшее число балтов, дарды в Асторе и Гильгите и кашмирцы. Здесь буддизм должен был уступить почву исламу. В Индии сорок миллионов магометан, которые некогда занимали господствующее положение над индусами, составляют небольшой отдельный мир — наиболее сильную в политическом отношении, одушевлённую единым духом, наиболее уважаемую составную часть индо-британского царства. Воспоминание о последнем блестящем периоде Индии под владычеством магометан не так легко вымирает в долине Инда и Ганга.
К самым фанатическим мусульманам принадлежат более цивилизованные обитатели Западной и Внутренней Азии. Несмотря на свою приветливость, персияне часто оказываются более замкнутыми по отношению к христианам, чем арабы, и ещё более это можно сказать про афганцев. Персидских торговцев можно видеть на рубках каспийских и волжских пароходов, воссылающих молитвы к Мекке, и там для них существуют особые кухни, избавляющие их от необходимости разделять пищу христиан. В этом им подражают татары, как будто близость христианства действует укрепляющим образом на ислам, который в последние годы приобрёл сотни последователей среди татар и чувашей, принявших уже христианство. Через весь Туркестан и всю пограничную область между Европой и Азией, на Волге магометанский культ находит сильное внешнее представительство. Почти в каждой башкирской деревне есть маленькая мечеть и лежащее у самой дороги кладбище, окружённое изгородью или деревьями и содержащее могилы самого простого вида — иногда лишь правильно сложенные кучи камней вышиною в метр, но всего чаще земляные холмы, на которых стоят небольшие деревянные сваи. Многие мечети, нередко увенчанные китайскими острыми кровлями, принадлежат, наряду с греческой церковью, к монументальным постройкам туркестанских городов и естественно превосходят все другие великолепием, величиною и древностью. Религиозный фанатизм по временам принимает политические формы, а затем возвращается назад к своему мистическому равновесию. Дух [444] Али, просветителя среднеазиатов, кровавого проповедника новой веры, могила которого в местечке Мазара-Шериф (священная могила), близ Балха, составляет пункт для богомолья всех мусульман Средней Азии, до сих пор влияет на все эти области. Здесь и далее, до границ Китая, у джунгаров, дунган, таранчей, пантаев и других магометанских групп отдалённой внутренней Азии противоположность буддизму, а быть может, и национальный контраст между тюрками и монголами, должны действовать на веру укрепляющим образом.
У ислама есть духовные лица высшего и низшего порядка. У некоторых народов они имеют менее значительное влияние, как, например, у персиян и туркмен, а у других — гораздо большее, как у египтян и магребинцев. Великолепие храмов в более видных местах, молитвы, омовения, поклоны, проповедь и призывы муэззинов образуют привлекательные формы богослужения. Молитвы Махди, причём тысячи его приверженцев стояли рядами и молились вместе с ним, оказывали одушевляющее действие. Но в мусульманских духовных лиц перешло многое из шаманства, и они служат суеверию не меньше, чем знахари негров (см. рис., стр. 53 и 55 и т. I, стр. 53). Сумасшедшие, тупоумные и вообще психически больные мужчины и женщины пользуются у магометан благоговейным уважением: сам Магомет подвергался экстатическим припадкам, в которых он получал внушения, казавшиеся ему откровением свыше. Это отношение глубоко залегает в религиях природы. На женщин во время родов вешают зашитые в кожаном мешке волосы какого-либо святого, или им дают пить воду из колодца Земзем, или же посыпают им голову пылью из храма в Мекке. У магометанских дьолоффов кожаные сумочки с изречениями Корана, которые они вешают на шею вместе с волшебными рогами, так же распространены, как у крещёных — фетиши, гри-гри, которые они носят в виде ожерелий, браслетов или ножных колец, стихи из Корана, зубы акул или шакалов, кости или дерево в металлической коробочке, которую они носят на груди. Не только дервиши и каландары, вроде тех, которые в среднеазиатских городах живут на кладбищах, среди фруктовых садов, пристраивая к гробницам свои простые глиняные хижины, причисляются к духовному классу, но в круг религиозных действий входят и фокусы со змеями. Последние доходят до того, что фокусники съедают змей, лишённых ядовитых железок, начиная с хвоста, причём змея покрывает их тело ранами, пока они не съедят и голову. Если это даже вырождение широко распространённого представления (и у ислама есть свой эскулап, в лице шейха Шериди, который совершает чудеса с помощью змеи, излечивающей все болезни), то здесь всё-таки выказывается ясно выраженная склонность к самому материальному извращению идеи.
И в исламе есть свои представители форм и хранители существующего порядка, относящиеся враждебно ко всем нововводителям и преобразователям. Прелаты и сановники церкви считают там всякого человека, одушевлённого идеями реформ, неудобным, как и повсюду. Противоположно им, этому делу служат по своему убеждению вдохновенные аскеты, которым нередко удавалось в исторические моменты поднимать народ, предававшийся одним наслаждениям. В Северной Африке несколько десятилетий тому назад орден братьев Сенусси приступил к религиозной реформации, имевшей политические последствия. Он обложил пожертвованиями население, но оно всё-таки оказалось на его стороне настолько, что производило для него всевозможные работы, и за него оказывалась судебная власть, когда нужно было понуждать к подобным же случаям. Подобно ордену иезуитов, сенусси овладели школами. Они вступили в борьбу с любимыми удовольствиями народа: так, они смотрели [445] неблагоприятно на употребление кофе, между тем как уроженцы Марокко считали чай совершенно безвредным. Они не хотели допустить и курение табака. Они отказывают женщинам в доступе в места их богослужения и хотели бы их исключить из годовых праздников святых, что не может быть приятно мужчинам, забота об угощении которых в религиозных народных празднествах лежит на женщинах. Когда основатель Сенуссии захотел проповедовать в Каире, шейх Ханик наложил на него анафему и заключил его в тюрьму. В стране пустынников, в Египте и Нубии, всегда существовали целые деревни факиров. Там живут только факиры, люди, которых народ считает святыми, духовные лица, на которых не возлагается никаких обязанностей. Они могут читать и писать, не допускают ни музыки, ни плясок, ни празднеств в своей среде и за это пользуются славой большой праведности. Шейх в такой деревне считается главнейшим факиром всего округа. Все верят в него, как в пророка. Кроме того, репутация святости присваивается и многочисленным частным лицам. В столетия упадка магометанской власти это глубокое проникновение религии в недра народа выразилось в сочетании исходивших от него политических и религиозных мотивов, и в их тесном взаимодействии политические мотивы часто выступали наружу. Махдизм вырос на этой почве. Первым махди был бедный дервиш из небольшой деревни Аба, на Белом Ниле; его последователями были факиры и горожане, имевшие значение и влияние благочестивых людей. Французы утверждают, что в каждом восстании алжирских арабов с 1830 года они чувствовали под религиозной оболочкой руку тайных обществ этих политических заговорщиков.
Политические движения восточных народов проявляются наподобие эпидемий; они имеют характер какой-то положительности. В своих политических надеждах и попытках в особенности арабы отличаются общностью возвышенных идеалов, заменяющею недостаток практического единства. Большое значение имеют при этом общие места паломничества, преимущественно Мекка, являющаяся центром религиозного сознания, каким в такой мере никогда не были ни Иерусалим, ни Рим. Мекка ежегодно посещается тысячами паломников, в числе которых прибывающие из весьма далёких краев могут вернуться на свою родину лишь через несколько лет. Множество «хаджей», [446] видевших величие ислама в его священных местах, тысячами расходятся по свету как провозвестники его. Они испытывают практически влияние веры, собирающей в одно место людей с Нигера и Целебеса, из Фракии и Индии, и дающей им нечто общее; испытать это имеет большее значение, чем те пять вещей (благочестивое намерение, пребывание на горе Арафе, одежда паломника, семь обходов кругом Бит Аллаха (дома божьего), проход между холмами Стаффа и Маруа), благодаря которым мусульманин становится хаджой. Паломничество в Медину есть благочестивое дело, но блаженство может быть достигнуто и без него. Ислам — практическая религия. По происхождению и развитию он основан на пропаганде и потому всегда сопровождался успехом.
Оживлённая деятельность миссии и агитации всё далее и далее разносит ислам в Африке и Азии. Ливингстон мог ещё высказать в своём последнем дневнике: магометане Центральной Африки учат, правда, своих детей читать Коран, но они только это и делают, и Коран никогда не был переведён. Многие слуги принимают мусульманские обычаи относительно еды, но не читают никаких молитв, хотя и подвергаются обрезанию, чтобы иметь право убивать скот для своих господ. Теперь всё это существенно изменилось. Странствующие духовные лица, нищенствующие монахи и дервиши составляют старинные учреждения ислама. В виде образованного пролетариата, имеющего нечто общее с бродягами, они проходят по всему магометанскому миру, далеко разнося идеи, вынесенные ими из высших школ. Из средоточия Мекки муллы отправляются в Индию и Африку для сбора подаяний на священные места, для торговли амулетами, для приобретения последователей, для собирания сведений и для соглядатайства. Они хорошо знакомы с техникой заклинаний, и своими тайными союзами подрывали целые царства. Положение этих божьих людей в мусульманском обществе колеблется между добровольно переносимым презрением и вынужденным религиозным уважением. По-видимому, чаще всего они считаются излишними и тягостными, но никто не решается совершенно устранить их. У народов, пропитанных фанатизмом, каковы арабы пустыни, эти странные праведники считаются неизбежными, хотя их учение грубее и теологические познания ниже, чем у шейхов, обитающих в шатрах.
В новой религии между Восточным Римом и Персией быстро развились политические тенденции, и, когда Аравия посылала в мир одних людей за другими, умевших побеждать под знаменем полумесяца, это учение выдвинуло арабскую культуру далеко за пределы полуострова, и, пользуясь словами А. фон Кремера, «возникла цивилизация, в которой религиозное чувство преобладает над всем». Последователи ислама чувствовали превосходство этой культуры, хотя она материально стояла ниже многих, над которыми она поднималась победоносными силами веры и меча. В течение столетий Африка и большая часть Азии не знали более сильной власти, чем власть мусульманских государств. Первые не довольствовались обращением в ислам, а хотели быть настоящими арабами. Они держали себя так же, как они, и носили их оружие. До настоящего времени даже господствующие племена африканской пустыни и Судана, не исключая далёкого Багирми, желали вывести своё происхождение от обитателей Мекки или Йемена. Даже кабардинцы считали себя потомками арабов. В Африке это не всегда бывает делом воображения. Ибн Батута утверждает, что некоторые арабские племена Мавритании, между прочим санхадьяды, происходят из Южной Аравии и принадлежат к группе гимиаритов, и он даже сравнивает их по одежде и постройке хижин с обитателями Магреба. Чисто внешние признаки превращают последователей ислама в великое братство, члены которого повсюду узнают друг друга. Чётки из сандалового дерева [447] меккских пилигримов, все мелкие обряды молитв и жертвоприношений, паломничеств и церковных праздников, тюрбаны различных цветов, широкие и складчатые одежды, мелкие приметы в более тесных областях, каковы магребинский бурнус или даже голубая полоса покрывала мусульманских абиссинцев, на высшей ступени общность языка, по крайней мере, в известных формулах действующие как отличительные знаки, содействуют чувству солидарности, в которой политически раздробленный Восток так же нуждается, как нуждалась средневековая Европа в римском объединении. «Гордость, свойственная каждому мусульманскому народу, порождается единством, чувством взаимной связи. У магометан есть религиозный патриотизм, идущий дальше дружбы и семьи» (Мунцингер). Бесчисленные мелкие обычаи и различия окружающей жизни составляют разнообразие в жизни мусульманина. Именно в них они находит всего легче отличия от неверных.
Единственный раз, когда Вамбери подвергался опасности быть узнанным под своей одеждой нищенского дервиша, случился, когда один из молившихся вместе с ним с удивлением заметил, что волосы на его руках не располагались ни назад, ни наперёд, как у суннитов и шиитов, которые при омовении моют руки или от локтя к запястью, или от запястья к локтю. Буркхардт подвергался такой же опасности, когда, находясь среди бедуинов, взял глоток воды, чтобы ополоснуть рот, после, а не прежде кофе.
Арабы как народ никогда не приходили в состояние покоя, нужного для самостоятельной переработки всего, что приходило к ним извне. Деятельность их воплощалась в завоевании и распространении. Даже и тогда, когда сила распространения народа в [448] первое столетие после Магомета энергично проявлялась во всех направлениях, приходя в соприкосновение как с восточной, так и с западной цивилизацией, при незначительной продолжительности этого трения почти ничего не приносилось домой. Жизни племён в течение известного времени было придано новое содержание, силы их, благодаря единению, возросли до громадных масс, известные отрасли литературы дошли до цветущего состояния, таланты самого различного рода оживились и стали проявлять себя. Но задача вскоре оказалась непосильной для искренних, истинных приверженцев Магомета, для храбрых измаилитов, не привыкших к оседлой культуре, детей пустыни. Они придали величие исламу, но они же содействовали его регрессу. Там, где они становились оседлыми, они вскоре впадали в леность или подчинялись культуре, которую победили силою оружия а не духа. Лучшие цветы ислама развернулись в неарабских странах. Арабов необходимо отделять от нубийцев, египтян и мавров, облечённых в одежду арабской культуры. Но это разделение нельзя провести повсюду. В Египте, история которого известна несколько лучше, чем других частей Северной Африки, арабами называют жителей, которые, как можно предположить, лишь позднее поселились в Нильской долине и с известными лицами, имевшими право на то, основывали деревни. Они, благодаря своему свободному происхождению и мужественному характеру, довольно определённо отличаются от феллахов, исконных землепашцев, приниженных тысячелетним рабством. Бедуином называют только всегда свободного сына пустыни, который, впрочем, бродит и в прибрежной области.
Язык способствует этим отличиям. Магребинский диалект Северо-Западной Африки выказывает отступления от чисто арабского преимущественно в том, что мароккские арабы усвоили многочисленные берберские и романские выражения, заимствуя даже целые конструкции из этих языков. Между тем, это — только остаток чуждых примесей, которые этот язык заключал на испанской почве, где с настоящими арабами испанские «мавры» едва ли имели что-либо общее, кроме языка, и даже этот язык в устах андалузцев выродился в вульгарное наречие. Настоящий араб подразумевает теперь под магребинцами марокканцев, алжирцев и тунисцев. Среди остальных арабов их распознают уже по бурнусу. В виде живого остатка ислама в большой части бассейна Средиземного моря можно признать только мальтийский язык, искажение арабского, утвердившееся на острове во времена господства сарацин. В настоящее время на этом арабском языке с примесью итальянских, немецких и провансальских элементов преимущественно говорят на внутренней равнине, тогда как в мальтийских городах безусловно господствует итальянский язык. Своим множеством чуждых элементов мальтийский язык сходен с языками Абиссинии и с вымершим языком «мозараб» Южной Испании.
Ислам не знает никакого светского права. Мулла — в сущности,и судья (см. рис. стр. 447), и мечеть есть место убежища. С давнего времени в Аравии существуют старинные правовые обычаи — испытание огнём и т. п. Многие из этих жестоких установлений перешли в Коран. Но Коран не хочет быть на стороне каких-либо государственных соображений, а хочет стоять выше их. Каждое мусульманское государство, в сущности, теократично. Кроме того, в нём заметно, что судьбы его в первом столетии находились в руках военной касты, которая не знала частной собственности, но распределяла приобретённое войною между всеми участниками её и правоверными. Социалистическая черта, воспрещавшая взимание всяких процентов со ссуды, без сомнения, не могла проникнуть глубоко, по крайней мере, у таких торговых народов, как мавры и [449] персы (персидская поговорка гласит: «Без торговли нет имущества»), но живёт в отдельных лицах.
Аллах — грозный бог. С тех пор, как Магомет получил внушение, что и война может служить для распространения правой веры, он позволял своим избранным служить ему также путём гнева, ярости и жестокости. Этим была установлена основная черта своеобразного нравственного учения. Только отдельные дурные побуждения должен был подавлять человек; другим он мог предоставить развиваться свободно. Фатализм мог заставить думать, что истолкование звёзд и символов перешло в арабское суеверие их халдейской эпохи. Трудно и представить себе, каким образом благодаря ему отягчались ослабляющими узами, по-видимому, наиболее свободные проявления воли и умерщвлялись прекраснейшие цветы духа. Как религия борьбы и насильственных обращений ислам не сохранил высших идеалов, предоставив нации наследие грубой силы, сделавшейся важным элементом в распространении, а отчасти и внутреннем укреплении этой религии. Все мировые религии прошли чрез кровавое крещение, но лишь эта последняя вышла из него. В походах фанатизированных масс отражались кочевые наклонности, непрочность всех жизненных условий, и эти походы постоянно повторялись. Восстание Махди против египтян и европейцев в Нубии не так необычно, как многие думали. В конце 1856 г. Фула Ибрагим Шериф-эд-Дин прибыл, на пути из стран Нигера в Мекку, в область Борну, с репутацией праведного человека и со множеством последователей, которые верили, что он обладает сверхъестественными силами. Он никогда не садился верхом, носил только сандалии и одевался в самую бедную одежду. Между тем как он медленно подвигался вперёд, чтобы дать время семьям освободиться от племенных уз и примкнуть к нему, число его спутников непрерывно и сильно возрастало. Факир незаметно превратился в политическую силу, столь же опасную своим фанатизмом, как и подвижным характером полчища, которое было и армией, и партией паломников. Ядро этой религиозной армии составляли фулахи с запада, вооружённые луками и стрелами, окружавшие факира наподобие телохранителей.