2. Культура
| «Воспитание нашего поколения совершается в двояком смысле: генетическом и органическом — генетическом через сообщение, органическом через восприятие и применение сообщённого. Быть может, этот второй генезис человека можно назвать культурой, заимствуя это слово от обработки почвы, или просвещением, наподобие действия света». |
| Гердер. |
Относительно условий развития и наличности культуры можно сказать: всё, что подвижного человека прикрепляет к месту, способствует культуре. Далее, прикрепляющим образом действует плодородие почвы в сочетании с умеренным климатом. Человек в этом случае прилагает к природе совершенно иной масштаб, чем к своему временному месту обитания. Он спрашивает: где я найду ручательства прочности моего пребывания? Добрицгофер говорит о Чако: «Испанцы считают её за сборное место всевозможных бедствий, а дикари, напротив, — за обетованное место, за райскую землю». Европейцы, выселявшиеся в Америку, не ставили сперва на девственной почве палатки и шалаши, а строили каменные дома и города. В 1521 г. город Мексико был взят Кортесом, и в том же году заложен там каменный собор. Это говорит о намерении поселиться там. Человечество в это время давно уже знало, на какой почве культура могла быть насаждаема с успехом: только Мексика, которая на своём плоскогорья производит пшеницу, так же как Кастилия получила почётное наименование Новой Испании. В умеренно тёплом климате, на хорошей пахотной земле надеялись увидеть укоренившийся всего раньше отросток старой испанской культуры. Так, культура, в соответствии с благоприятной почвой, или, точнее, пахотной землей, всё глубже и глубже, почти инстинктивно разрасталась по новой земле.
Прежде умственной жизни народов материальная деятельность освободилась от того несвободного состояния, в котором её удерживали леность, необеспеченность, недостаток потребностей и сношений. Целый ряд изобретений образует основу того, что мы называем полукультурой. Оружие и орудия более сложного строения, каковы самострел, подвижный панцирь, гарпун, плуг, борона, повозка, бурав, гончарный круг, руль, лодка с парусом и аутригером, — проникают в более глубокие слои. Все они требуют больше работы, и работа придаёт им ценность. Жакмон предсказывал испано-индейской Америке тропического пояса упадок ниже уровня 1492 г.: «Это будет страна без населения, без всякого изобилия, потому что ей недостаёт труда». Каждая культура идёт назад, когда труд ослабевает. Выражение «работа облагораживает» имеет значение наиболее общеприменимой истины. Да, работа создала благородство человечества. Самый трудолюбивый из полукультурных народов, китайцы, в этом отношении стоит выше всех азиатов. После работы разделение труда само по себе есть, несомненно, важнейшее условие культурного прогресса. Но разделение труда прежде всего заключается в расчленении однообразной массы по социальным функциям.
На тесную связь культуры с земледелием было уже указано выше (см. т. I, стр. 26), и здесь остаётся сказать только о значении его [398] для культурных народов. От Японии до Египта оно доставляет основу народного продовольствия и ценится так высоко, что плуг считается даже достойным руки императора. Спасение пахотной земли от наплыва кочевников составляет цель бесконечной борьбы между земледельцами и пастухами. Стремления культурных государств направлены к тому, чтобы они могли сами доставлять пищу своему народу и, вследствие этого, могли сохранять свою независимость. В Китае высшая похвала императору заключается в том, что он свой народ кормил в мире. Для земледелия культурных народов повсюду прежде всего является характерной лучшая обработка почвы. Мы находим у них плодосмену, удобрение,
обработку террасами, искусственное орошение, плуг, борону. Эти орудия, очевидно, обозначают культурную границу. Плуг указывает вообще на иную хозяйственную систему, на крупное хозяйство с рабами и рабочим скотом. Он становится необходим в тот момент, когда в обработку поступают обширные участки. Ещё и теперь в Восточной Европе степь обладает лучшими и более тяжёлыми плугами и умеет лучше пользоваться ими, чем лесная страна. У всех народов, обладающих плугом, встречается и садовая обработка мотыгой или заступом. Но выбор полезных растений здесь уже другой. Перевес берут более прочные виды хлебов: в Восточной Азии — рис, в Индии — просо, в Западной Азии — пшеница и стручковые плоды проходят через все области. Банан, о котором, так же как о манне израильтян, можно сказать: ad quod quisque volebat, convertebatur, вообще всё семейство легко и обильно плодящихся, но малопитательных плодов и корней, заметно отступает назад. Эти хлебные злаки происходят из естественных травянистых стран Азии. Луга, на которых они [399] развились, служили пастбищем для предков рогатого скота и лошади. Самые важные домашние животные и полезные растения культуры заимствованы от степи. Вообще, в Старом Свете заключались самые благоприятные условия для выбора культурных растений и домашних животных, и в этом случае Азия опять могла доставить важнейших из этих растений и животных.
Земледелие, противоположно кочевому состоянию, уже само по себе наделено отчасти силой устойчивости, которая ещё в большей мере свойственна высшей оседлой культуре. Чем больший капитал труда скрывается в почве, на которой находятся хлебные поля или выстроенные с трудом хижины и дома, храмы и стены укреплений, тем крепче держится за неё человек, сперва телесно, а затем и духовно. В саге Флиотсглидинги отважный Гуннар отказывается покинуть свою страну, потому что «бледные поля» спелого хлеба приятны его сердцу. Кочевник, даже и тогда, когда он странствует в узких границах, по крайней мере, в каждое время года находится в новой родине; между тем, столетия сменяются, а земледелец всё держится своей. Тогда как номад от зимы до лета пройдёт 20 нем. миль, земледелец самое большее прибавит новое поле к старому. С твёрдым положением появляются и прочные границы. Насколько тесно разграничение участков связано с земледелием! Гораций, восхваляя жизнь в деревне, не забывает богов пограничных знаков.
Земледелие служит ближайшей потребности и предоставляет выработку ценностей обмена и предметов роскоши скотоводству, охоте и рыбной ловле. Скотоводство есть первый способ накопления капитала: стадо — вечно перемещающееся имущество. Земледелие доставляет важнейшие составные части продовольствия, но не для одного только ежедневного потребления. Принадлежностью земледелия культурных народов является, как плуг (см. рис., стр. 398), так и житница, — будет ли это поставленная на сваях кладовая, какую мы можем видеть от Нигера до айносов (см. рис., стр. 72 и т. I, стр. 19), глиняная урна кафров или выжженная земляная яма Аравии и Тибета. Полевые плоды не должны исчезать так быстро, как просо негров, из которого варят пиво, чтобы как-нибудь воспользоваться им. Особенность всех хлебных растений тропических стран состоит в том, что из их муки нельзя печь хлеба в нашем смысле. Только арабские «киссере», кожеобразные, крепкие лепёшки, которые, как наши блины, поджариваются на железной сковороде, можно печь из перебродившего теста. Хлеб в европейском смысле вообще неизвестен ни одному азиатскому народу. Место его как общей основы питания в Восточной и Южной Азии заступает рис в мокром и полусухом виде. Однако, несмотря на всё его преобладание, культурных народов, питающихся исключительно рисом или растительной пищей, не существует. Мясо и рыба, кроме других азотистых пищевых веществ, например бобов, занимают место наряду с рисом. Впрочем, у всех культурных народов разнообразие блюд весьма велико, хотя вкус их везде может опускаться и довольно низко. Употребление в пищу насекомых и червей вовсе не служит признаком низшей культуры. Не только у арабизированных племён негров саранча, водяные жуки и личинки составляют искомое лакомство: нечто подобное можно найти и в Индии, и в Китае. У арабов есть пословица — «одна саранча в руках лучше шести в воздухе». Прихоти древнеримского и новоевропейского вкуса отчасти заходят ещё далее.
Творящая в тишине культурная деятельность измеряется не увеличением числа миль, а возрастанием численности всего живого, живущего постоянно на узком пространстве. На жирной почве, при [400] усиленной работе, развиваются густые населения, а культуре нужны именно такие. Великие факты распространения людей по земле с большей или меньшей сплочённостью находятся, как причины и следствия, в тесной зависимости от культурного развития. Там, где на обширных пространствах население распределено редко, культура стоит невысоко. Степной пояс Старого Света повсюду редко населён, а страны вокруг Средиземного моря, Египет, Южная Аравия, Индия, Китай и Япония — очень плотно. Шесть седьмых населения земли принадлежат в настоящее время культурным странам. Китай и Индия насчитывают 700 миллионов человек, а соответственное пространство внутреннеазиатской области кочевников, Монголии, Тибета и восточных тюркских народов, — менее 1/60. Способ распространения соответствует уровню культуры. Европейцам не только их превосходство во всех культурных отношениях, но и численность, и быстрое размножение позволили быстро распространиться по целым частям света; желание обладать страною без всяких пробелов сделалось их политическим принципом. Мешавшие им туземцы были просто устраняемы. Даже самый грубый дикий народ не был в состоянии обезлюдить и снабдить новым населением в течение немногих поколений такую страну, как Куба; культура сделала это быстро.
Культура захватывает свои области иначе, чем военное завоевание. Она занимает медленно, но с прочным успехом участок за участком, а последнее быстро раздвигает границы. Первая идёт шаг за шагом, последнее быстро переносится через обширные пространства. Поэтому первая уверена в своих успехах, если только ей предоставляется время, а последнее непрочно или, по крайней мере, нерасчётливо. Средняя скорость, с какою белые подвигались в Северной Америке к западу, прежде чем они сделали громадный прыжок от Миссури к Тихому океану, равнялась 4 нем. геогр. милям в год. Китай в три столетия приобрёл для культуры страну вне Великой стены, бывшей некогда оградой от опасных полчищ кочевников; Россия в то же время протянула культурный пояс через Северную Азию до Тихого океана. Перед таким медленным, но верным движением вперёд отступают не только дикие народы, но под конец и кочевники. Лучшая почва отнимается у них колониями земледельцев; вода, без которой они не могут обойтись, попадает в руки оседлых, которые ею оплодотворяют и сдерживают песок; кочевник вытесняется из травянистой страны в кустарную степь, а из неё — в пустыню. Там он беднеет и гибнет. Как и где он приспособился к оседлости, мы скажем ниже.
По закону культурного развития, начала его тем темнее, чем выше оно поднялось само. Оно постоянно перекапывает свою собственную почву, и новая жизнь разрушает остатки старой, из которых она произошла. В почве Старого Света только каменные орудия свидетельствуют о прежних культурных состояниях. Но мы не знаем возраста находимых в земле орудий и оружия из камня и состояний тех, кто пользовался ими. Они не дают ясного ответа на вопрос о древности культуры. Живые следы каменного века позволяют, по крайней мере, видеть, что не следует предполагать слишком большим промежуток и ступень, отделяющие обладание железом от пользования камнем. И в настоящее время у нубийских арабов каменный нож не только считается особенно удобным для обрезания, но и для бритья головы. Плиний говорит, что бальзам добывается из бальзамного дерева в Сирии каменными, костяными или стеклянными ножами, так как ствол от употребления железных орудий засыхает. Мнение Швейнфурта, будто небольшое, мало употреблявшееся каменное оружие, какое Ленц и [401] др. находили в Сахаре, изготовлялось лишь позднее для обрядовых или суеверных целей, отчасти разъясняет этот вопрос. Находки камней в Индии и Японии указывают, что там употребление каменного оружия и железной утвари угасло ещё весьма недавно. И в почве Египта в большом числе заключены превосходные каменные орудия, поэтому там с уверенностью можно допустить существование «каменного века». Переход от него к культурной эпохе ведёт чрез скудость железа в Древнем Египте.
Мы склонны ставить слишком высоко культурные стимулы металлов или их культурную ценность. Перу и Мексика показывают, чего можно было достигнуть при незначительном пользовании бронзой и медью, при полном незнании железа. Мы ценим слишком низко дометаллические каменные, костяные и деревянные орудия, потому что видим их только в руках обедневших и опустившихся диких народов. Высокая ступень социального и религиозного развития океанийцев достигнута при полном отсутствии металлов, а в ещё высших культурах Древней Мексики и Древнего Перу металлы были только украшениями, а не пружинами прогресса. Мы не должны поэтому подчиняться представлению, будто изобретение плавления и ковки железа составляет эпоху. Без сомнения, век стали служит показателем многих великих вещей, которые не были бы возможны без железа, но умственные основы нашей культуры не нуждаются в стальных подпорках. «Илиада» есть произведение времени бедного железом и великие вавилонские цари писали свои клинообразные письмена деревянным остриём в мягкой глине.
Культура отодвигается дальше, гораздо дальше этих и других изобретений. Лишь вполне ложная перспектива может показывать нам Вавилон за 6000 лет «на пороге истории». Было бы банальным и поверхностным в том древнейшем времени, о котором нам дают понятие памятники Египта, видеть непременно «зарю истории человечества». По какому праву? Разве в древнейшую историческую эпоху Египта перед нами выступают начальные стадии с их естественными несовершенствами? То обстоятельство, что египтяне приписывали сами происхождение их культуры баснословным слугам Горуса, нисколько не более доказательно, чем сказания об Геракле и Тезее у греков. Редко встречаются определённые данные, похожие на воспоминания о фактах. К ним принадлежит, быть может, сообщение в надписях Дендераха, что первый план храма был начертан на коже газели, которую нашли через много столетий после того; исторические египтяне писали на папирусе. Храм без надписей вблизи великого сфинкса, из мощных сиенских гранитных глыб и восточного алебастра, на столбах из квадратных монолитов, без украшений и без иероглифов, кажется переходом от мегалитических памятников к египетской архитектуре. Царь Хеопс говорит в своей надписи на нём, что происхождение этого храма теряется во мраке времён. Он был погребён в песках пустыни и в его царствование найден лишь случайно. О само́м великом сфинксе мы должны предположить, что он старше великих пирамид, стражем которых он был; мы знаем, что этот мощный монолит нуждался в исправлениях уже во времена Хеопса. Из второй династии до нас дошла пирамида в виде лестницы в Саккарахе и статуи, в которых археолога поражает «неуклюжий и нерешительный» стиль. После 455-летнего царствования первой и второй династий в могильных камерах третьей династии мы видим вполне развитую египетскую жизнь со всеми признаками долговременного существования. Даже «иероглифические письмена в памятниках первой династии выступают перед нами с той же сложностью, как и в свои последние дни» (Ленорман). Если мы примем во внимание, что им [402] предшествовало, во первых, чисто образное письмо и затем продолжительная выработка, когда символическое обозначение распространило и установило то, что́ это письмо могло выразить, мы видим деятельность многих поколений и столетий раньше времени этих памятников.
Высшего пункта архитектонического искусства Египет достиг ещё при четвёртой династии, когда Хеопс своей пирамидой воздвиг самое массивное произведение, которое когда-либо создавали люди. Она оставила исполинские произведения такой тонкости и законченности, какие и теперь ещё вызывают удивление. Одновременно с этим пластическое искусство достигает высшего совершенства. Не будет большой смелостью, если мы скажем, что в искусстве вершина развития лежит ближе к древнему времени царства, чем к новому (см. рис., стр. 405 и 407 и табл. «Древнеегипетская стенная живопись в одной из фивских гробниц» ниже).
В ежедневной работе земледельца, ремесленника, чиновника и воина, в познаниях жрецов и в поступках царей древнейший Египет вовсе не стоял настолько позади позднейшего, как этого можно было бы ожидать, судя по числу протекших тысячелетий. Из гробниц древнейшего времени пирамид восстают картины культуры, которые во многих отношениях превосходят позднейшие тысячелетия до самого соприкосновения с Грецией и Римом. Религия вместе с её наукой находилась тогда на высшей точке. Жречество включало в себе чиновничество, и вся жизнь была проникнута религией. Учение о богах было крайне богатым; на звёздном небе читали разделение времени, и каждая сторона пирамид расположена с такою точностью по отношению стран света, что можно видеть, как архитектор и астроном работали рука об руку. Вся страна была измерена и разделена на определённые округи. Царь («высокие ворота»: перау, фараон) был сыном и очеловечением солнечного бога. В его придворном штате находились тайные советники, камергеры, казначеи, начальники войска, женского дома, работников, житниц, хора певцов, гардероба и купален. Даровитые мальчики из знатных домов воспитывались вместе с царскими сыновьями и доходили до высших положений. Основою семьи был моногамический брак:
[403]
даже престол и гробницу короля разделяла только одна царица. Женщина называлась «госпожой дома»; изображения показывают тесную семейную жизнь, и надписи содержат многие ласкательные имена, восхваляющие привлекательность супруги. Дети прежде всего называют себя по имени матери и уже затем по имени отца; женщина наследует мужчине при отсутствии сыновей, и даже корона может перейти к дочери. Египтяне строили для живых только непрочные дома. В домах зажиточных лиц, бывших, противоположно тяжёлым храмам, лёгкими и изящными, было по несколько этажей и употребительные до настоящего времени галереи и террасы. Простой народ жил в глиняных хижинах, как и теперь (см. табл. «Деревня феллахов близ Гизы» выше), а пастухи — под временной кровлей из ветвей и хвороста. К нашему удивлению, кожаная палатка с золотым тиснением принадлежит к самым драгоценным остаткам древнеегипетской промышленности. Денег тогда не знали вовсе. Знатные люди были землевладельцами; богатство состояло в полях, лугах, зарослях папируса, стадах, плодовых деревьях и подчинённых людях. Поля разрыхлялись плугом в виде мотыги и затем засевались. Молотьба производилась с помощью скота, который топтал колосья. Виноделие составляло главную часть земледелия. Ремёсла были в руках профессиональных лиц — столяров, горшечников, выдувальщиков стекла, ткачей, мастеров по выделке папируса, промывания золота, обработке металлов и пр. У каждой группы рабочих был старшина с длинной палкой, который в то же время занимался счетоводством; в помещениях для письма находились целые толпы писцов. Эта жизнь была настолько сильна в политическом и экономическом отношении, что переходила за пределы государства. Считается установленным, что разработка Синайских медных рудников началась уже во времена Снефру и Хуфу, и от времен Аменемхи (24-е столетие до Р. X.) уцелел столб, на котором говорится о золотых рудниках в Нубии.
Высокая древность литературы доказывается фактом, что уже в одной из гробниц шестой династии встречается «заведующий книжным домом». Хронология предполагает наблюдения звёзд, в особенности видимых звёзд (преимущественно Сириуса), и отметки этих наблюдений. До нас дошли геометрические, медицинские и философские трактаты. Поэтическая литература была по преимуществу религиозною и возвышенною. То же можно сказать и об исторических повествованиях. Сказание о Рамзесе II (Сезострисе), которому больше 3200 лет, древнейшее из цельных произведений эпического творчества, напоминает Библию по величественности выражения и по религиозному духу. И разделение на параллельно расчленённые стихи напоминает эпос древних евреев.
Вместе с идеей вечности, глубоко внедрившейся в существо египтян, соединялось чувство понимания установленного предания. И они как нельзя лучше достигли своей цели: их города мёртвых сохранились, а города живых превратились в прах. В округе древнего Мемфиса 80 пирамид смотрят на развалины города мёртвых, покрывающего полосу земли протяжением в 75 км. Но самый город разрушен так, что от него остались лишь жалкие развалины, и мы ничего не знаем о том, как и когда он разрушился. Какою неподвижною должна была быть эта тысячелетняя резиденция фараонов, любивших памятники! И однако, что́ в Мемфисе живых могло производить такое глубокое впечатление на все поколения, как гигантские пирамиды? Гёте сказал, когда он в 1787 г. увидал в Риме первый набросок реставрированной пирамиды: «Этот рисунок — громаднейшая архитектурная идея, какую я видел в своей жизни, и я не думаю, чтобы можно было идти дальше». Трудно выразить теоретически значение этих единственных в своём роде построек. Это — убедительнейшие символы прочности [404] преходящего; они одиноки во времени, как и в пространстве. Тысячелетия, лежащие между ими и нами, незначительны в сравнении с тысячелетиями, лежащими позади них. Не только несколько поддающихся счислению тысячелетий со времени их построения, но и не исчисленные прежние, какие были нужны, чтобы дойти до этого величия понимания и исполнения, смотрят на нас с их вершин (см. назв. табл. и рис. ниже). Они выказывают в более величественном виде, чем какой-либо другой памятник, заботу о памяти умерших, веру в будущую жизнь и, вообще, уважение к прочности вещей и вместе с тем к прошлому. Они не были единичными. К большим пирамидам не только примыкают многочисленные малые, содержащие остатки царских сыновей и дочерей, но к востоку от каждых наиболее величественных развалин мы видим развалины храмов Изиды, где приносились жертвы душе усопшего царя.
Живая передача мыслей от одного поколения к другому есть самый естественный путь к распространению идей. Но что могло более упрочить такие не утрачивающиеся основные мысли, чем эти могучие, возбуждающие благоговение, прочные памятники? Впрочем, в них заключалось нечто ещё большее. В и прочное ориентирование по странам света, в их определённые относительные числа жрецы вкладывали значительную часть своих знаний. Если справедливо высказывалось, что календарь может считаться знаменитейшим остатком древнейших времён, то мы имеем перед собою некоторые из основных чисел вавилонско-египетского летосчисления в этих памятниках, столь простых в геометрическом отношении и столь красивых по плану.
Но в чём же заключалась мораль такой искренней веры и её могучего выражения за 3000 лет до Р. X.? Награда и наказание вечного судьи представляют великие нравственные силы, которые приводятся в движение святостью жертвы и выполнением предписаний. Книга, относящаяся к пятой династии — Библия кажется очень молодой в сравнении с нею — проповедует мораль [405] древнего народа. Выше всего она ставит повиновение правительству, которое наделяет отеческим авторитетом. «Послушный сын будет счастлив от своего послушания; он достигнет преклонного возраста; он приобретёт расположение всех». Можно ли предполагать, что общество, которое смотрит на себя так спокойно и ясно, возникло только при Менесе? Можно ли считать случайностью, что такое же нравственное учение повторяется и у Конфуция? Позади этого «порога» культуры лежат юный и зрелый возрасты.
Могла ли эта культура произойти в другом месте? Вникая в сущность египетской культуры, мы видим ясно, что на неё нельзя смотреть как на изолированное явление. Как бы ни были своеобразны
выражения её, основные идеи сходны с тем, что мы видим далее к востоку — в передней и Южной Азии. Письменность, религиозные представления, астрономические и математические знания и технические приёмы, теократическое правление, разделение на касты, основные формы архитектуры и скульптуры — всё это лежит также и в основе месопотамских, восточно- и южноазиатских культур.
Доказательства происхождения египтян вне Африки доставляются тремя группами фактов. Прежде всего, физические признаки указывают на связь с народами Западной Азии и Южной Европы; египтяне выделялись своими постройками из всех прочих африканцев — раскрашивали ли они их в чёрный цвет (обитатели юга), в серый (более древние) или в белый и красноватый (новейшие ливийцы). Во вторых, египетский язык ни на памятниках древнейшей эпохи, ни в позднейших христианских рукописях коптов не выказывает следов родства с африканскими языками. Напротив, «почти невозможно не признать тесных отношений, какие некогда существовали между египтянами и так называемыми индо-германскими и семитическими народами» (Бругш). Наконец, их древнейшие культурные местности лежат в дельте [406] Нила, в расположенном периферически, в сторону Аравии, Финикии и Палестины, короче, в выдвигающемся к Западной Азии и Средиземному морю, Нижнем Египте, переходной стране между Азией и Африкой. Чем более мы подвигаемся к югу и вверх по Нилу, тем более на памятниках исчезает отпечаток древности, тем более обозначается упадок стиля, красоты, технического искусства. Когда мы проникаем, наконец, в Эфиопию, где, по мнению древних, надо искать колыбель египетского народа, мы видим «самое беспомощное подражание египетским знаниям во всём, что касается науки и искусства, и такова высшая точка умственных способностей и художественного развития эфиопов» (Бругш). Только Азия указывает в различных благоприятных местах ранние культурные формы, между тем как Африка при самом усердном изучении выказывает лишь дополнения, первичность которых остаётся сомнительной.
Трудность этого вопроса о происхождении заключается в том, что египтяне в тот момент, когда они появляются в истории, уже так решительно связаны со своей почвой, что их собственные предания, будто они коренные жители своей страны, находят практическое подтверждение. От подвижности переселенцев не осталось уже никакого следа. Но эмиграции и иммиграции должны, конечно, касаться не целых народов, а лишь отдельных частей его, сохраняющих старинный местный характер, на которых они налагают свой отпечаток, смотря по своей численности и силе. Это — то, что можно назвать колонизацией. И здесь напрашивается вывод, что народу уже оседлому, распространившемуся по значительной части Северной и Восточной Африки, семена или ростки его культуры были занесены извне, путём переселения. Вопрос о происхождении, следовательно, должен был бы разрешиться таким образом: для большей части египетского народа чуждое происхождение доказано быть не может. Но связь с другими культурами предполагает частные переселения из Азии и продолжительные сношения с нею. Так как в древние времена богатые культурные элементы перемещались только вместе с людьми, то и для этого народа можно считать несомненной примесь азиатской крови.
Поездки египтян в бальзамическую страну Пунт, откуда они сами выводили своё происхождение, на целые столетия предшествовали экспедициям Соломона в Офир. Египет не всегда был замкнут в культурном отношении. К северо-востоку от него находился наиболее легко распространявшийся народ того времени — финикияне, а к северу и западу — финикийские колонии. Относительно Южной Аравии не может быть сомнения, что не всегда пастухи степной части этого полуострова оказывали влияние, придававшее этой стране пассивный характер. Некогда здесь могли свободнее заявлять себя плодородие почвы, благоприятное положение для торговли и судоходства и более густое население. Кахтаниты Южной Аравии, быть может, имели некогда наибольшее сходство с жителями географически лежавшей к ним всего ближе Месопотамии. Они обладали сложным культом, религиозными памятниками в изображениях и письменах, государственными учреждениями, цветущими городами. Надписи показывают нам немало высших титулов правителей и более мелких начальников, и кастообразное, исключительное положение отдельных частей народа в Южной Аравии было весьма древним. На берегу Южной Аравии некогда находились склады индийских и восточно-африканских товаров.
Но история взаимодействий Египта и соседних народов темна именно в тех отделах, которые особенно важны для нашего понимания хода всемирной истории. Египет сталкивался с государствами Месопотамии, которые мы должны представлять себе в давней связи получения и [407] возвращения из общей культурной сокровищницы, исторически лишь в сравнительно недавнее время. Но происхождение его культуры и его народа указывают на Азию. Внешнее звено в цепи культур Старого Света не может просто примыкать к остальным; объяснение его сущности всего скорее возможно лишь при таком предположении. На другом конце мы находим такую же замкнутую область столь же древней и, быть может, ещё древнейшей культуры в Китае и порождённых им государствах — Японии и Корее. Энгельберт Кемпфер, который в Будде видел беглого жреца Изиды, по своей наивности не сомневался, что Египет и Китай были связаны тесными узами. Другие видели в Китае совершенно самостоятельную форму развития. Первое мнение баснословно по внешнему выражению, но справедливо по сущности; последнее, выразившееся в оценке Пешеля, который считал китайцев автодидактами, противоположно европейцам, «воспитанникам исторически похороненных наций», является не только не историческим, но и, что особенно важно, не географическим.
Поразительно сходной с Египтом оказывается страна между двумя реками, Евфратом и Тигром, большой оазис, окружённый пустынями, но ограниченный с севера и востока возвышенностями, со сходным климатом, такой же «дар реки», в [408] двояком смысле, как наносная земля и как земля, плодородие которой должно быть возбуждаемо наводнениями и искусственным орошением, также с помощью водочерпательных колёс. Сходство между обеими странами так велико, что невольно напрашивается мысль о родстве. И здесь культура поднималась вверх по реке, после того, как она в действительности и в мифе возникла из воды. В древнейшее время, лежащее даже позади древнейшего Египта, местопребыванием её была Вавилония и лишь позднее Ассирия, которая относится к первой, как Верхний Египет к Нижнему. Уже в древнейших следах выступает перед нами высокоразвитая, односторонне развившаяся клинообразная письменность, похожая на египетские иероглифы, происшедшие из символических изображений. Вместе с ней мы видим такую же охоту к рисунку, такую же заботу о предании, также и монументальному, строящую пирамиды, чтобы сверху их помещать храмы, но не столь прочные, как египетские, так как культура Месопотамии работает из глины, а египетская из камня. Вникая в содержание этой культуры, мы встречаем такую же власть многочисленного жреческого сословия, к которому в известном смысле принадлежит и царь, словообильные известия которого о победах и триумфальных избиениях даже своим стилем напоминают исторические таблицы фараонов. Не только религия, распространяющаяся на многие силы и явления природы, среди которых выше всего стояло солнце, но и высокоразвитая астрономия, числительное и измерительное искусство были делом жрецов, от астрологии и магии которых наука так же не могла освободиться, как и в Египте, хотя она и двинулась дальше в области наблюдения.
Относительно древневавилонского искусства мы не имеем таких точных сведений, как о древнеегипетском, но мы знаем, что и здесь самые совершенные произведения не были самыми поздними. В умственной даровитости вавилоняне и ассирияне значительно уступали египтянам; их необычайная роскошь более благоприятствовала мелкому искусству. Специалистам историкам должно быть предоставлено решение вопроса об аккадийцах и сумерийцах, которые, вероятно, были туранскими предшественниками и творцами вавилонско-ассирийской культуры. И для гиксов (см. ниже) среднеазиатское происхождение считается вероятным. Вполне ясны для нас только семиты, как оседлые вавилоняне и ассирияне и как халдеи, которые в виде номадов вторгаются, покоряют и развивают дальше богатые сокровища творческих предшественников.
Азия на юге и востоке взрастила и другие культуры — индийскую и китайскую; представителями первой были арийцы, а последней — народы монгольской расы. Те и другие не вымерли. Китайская культура по своей древности подходит всего ближе к культурам хамитов и семитов, и многое в её глубоких слоях, в следах, носящих видимость известной оригинальности, напоминает Вавилон и Мемфис. Мы пришли бы к ложному заключению, если бы главный признак политической и культурной истории китайцев, так же как и египтян, видели в их замкнутости. Не следует обозначать слишком резко контраст между китайцами и обитателями периферических стран на западе и юге материка. Говорят обыкновенно: по ту сторону Белуртага всё, сношения и завоевания, стремится к западу, как мы это видим в истории финикиян, Навуходоносора и Кира; по эту сторону довольствуются собою, и поэтому культура, благоприятствуемая природой, развивается здесь несравненно раньше, богаче и законченнее, но без соперничества и опасностей остаётся неподвижной. По поводу разделения и воссоединения арийской, халдейской и египетской культур, плодотворного обмена, которым вплетены были самые богатые нити в ткань наших культур, не может [409] быть речи о восточной стороне Азии. Китайцы не видели рядом с собою ни одного народа, который могли бы считать равным себе и над которым не чувствовали бы своего превосходства благодаря тому, что было приобретено ими. Япония и Корея были только отростками китайской культуры. И на западе, а именно в Египте, по временам происходило нечто подобное, но здесь замкнутость не могла продолжаться так долго. Китайцы, японцы и корейцы — единственные народы, у которых замкнутость длилась почти до настоящего времени. Бесспорно, она имела глубокое влияние на то, что сделали китайцы, и отчасти на то, что они представляют собою.
Но они замкнулись не с самого начала и не с сознательным намерением. Было время оживлённого сношения их с западом и с востоком, которое принадлежит не только доисторической эпохе. Великие силы вступали извне в китайскую жизнь, хотя без блеска и шума. Но тем не менее они вмешивались в неё. В замкнутой стране мы видим усиливающиеся буддизм и ислам; ещё могущественнее проявляло себя христианство в несторианские времена и затем опять в начале Маньчжурской династии, благодаря торжествующим миссионерам-иезуитам. Проникая в сущность дела, самое важное в культуре китайцев мы видим не обособление, а связь с другими культурами. Впечатление, какое она оставляет сохранением унаследованных от давнего времени культурных приобретений или сообщением своих результатов другим народам, кажется нам более важным, чем разъяснение действий изолирующих влияний, какие представляют нам исторические тысячелетия Китая. Китай последних тысячелетий живёт в молчаливой замкнутости, но общие основные идеи древних культур в своём сочетании приобрели известное величие. Они принадлежат времени, которое столь отдалено от нас, что история культурных народов не достигает до него, но повторение их в скудных искажённых достояниях диких народов показывает на древние связи их (см. т. I, стр. 18 и след.). Не только в этом случае, но и в изучении каждого культурного круга, даже и египетского, среди великих проблем высшее место всегда занимает вопрос о его связях и отношениях, о том, что он получал и отдавал в приливах и отливах культурных и умственных течений. Здесь специально-исторический интерес становится человечно-историческим. Все другие вопросы имеют для нас только подготовительное значение.
Из тех культурных средств, приобретение которых китайское предание приписывает императору Хванг Ти, многие указывают на Западную Азию. Этот мифический властитель, подобно сузианскому божеству Накхунте, установил двенадцатилетний цикл и разделил год на 360 дней и 12 месяцев, прибавив к ним ещё дополнительный месяц. Названия месяцев имеют такое же значение, как и в Древней Вавилонии. Построенная им обсерватория напоминает подобные же постройки вавилонян. С этими сведущими в астрономии западными азиатами Древний Китай разделяет не только предпочтение астроскопии[1] всем другим наукам, но и вплетение её в виде астрологии во все обстоятельства жизни. Из всех народов настоящего времени один китайский поддерживает то тягостное преобладание, какое принадлежало в древности этой суеверной науке в Месопотамии. И китайцы знают пять планет, из которых четыре носят имена, какие им с таким же значением придавались в Вавилоне, и отсюда образовалась ткань примет и предсказаний, в свою очередь, напоминающая Западную Азию. При рассмотрении общего культурного достояния справедливо придавали важное значение замечательному сходству астрономических представлений, связывающему Восточную, Южную и Западную Азию. В общем разделении зоны планетных путей на 27 или 28 частей, которые, по отношению к [410] запутанным путям луны, называются лунными остановками или стоянками, заключается ясное доказательство прежнего обмена идей. Звёздный мир этого пояса, правда, оставляет полный простор произволу в выборе созвездий. Тем не менее разделение его у трёх народов так сходно, что невозможно допустить первоначального различия. Арабский лунный круг, который в немногих случаях отступает от других, упоминается в Коране как общеизвестный. У индусов, лунный круг которых выказывает наибольшие особенности, он восходит не далее 1150 лет до Р. X. У китайцев он во всей древнейшей литературе предполагается общеизвестным. По всей вероятности, он существовал там уже за 2300 лет до Р. X. Должны ли мы вместе с Рихтгофеном допустить общее происхождение этих фактов во внутреннеазиатских первобытных мест обитания? В настоящую минуту мы можем только отметить, что названный учёный, хорошо изучивший этот вопрос, ищет первые начала китайской культуры, за исключением несовершенной обработки земли и шелководства, не на китайской почве. Вопрос — откуда? — находит ответ только на западе, и, таким образом, происхождение этой, по-видимому, вполне своеобразной культуры сближается с корнями культуры западноазиатской. Мы имеем не много сведений о религии, но выступление Шангти в виде высшего существа, наряду с которым жертвы приносятся «шести почитаемым, горам и рекам, и целому полчищу духов», напоминает нам, что в сузианских текстах ниже высшего божества стояли шесть меньших божеств. Если рассказ о великом потопе может быть сведён к разливу Хуанхэ, то во многих воспоминаниях нельзя не признать месопотамско-библейское сказание о потопе. Но великий Ю, который вводит воды в их русла, причём он, без отдыха проходя по стране, три раза минует свою дверь, не входя в неё, соответствует основному представлению о божестве второй степени, которое заканчивает творение и вновь приводит в порядок вещи, уклонившиеся со своего пути.
Китайцы как земледельческий народ по исключительности и усердию, с каким они предаются этому занятию, не имеют соперников. Их древние хроники часто упоминают о «шести полевых плодах», основе земледелия. Под ними подразумеваются три вида проса, рис, ячмень и бобы. Родину большей части из них ботаники видят в западных или Южных странах Азии. Другие виды хлебных растений, возделываемые в настоящее время в Китае, или введены были позднее, как, например, маис и гречиха, или встречаются лишь в ограниченном распространении благодаря позднейшему переселению, что можно сказать об овсе в Северном Китае. Китайцы, по-видимому, вообще согласны в том, что в упомянутых «шести полевых плодах» следует видеть первоначальное достояние их предков по отношению к видам хлебных растений. Некоторые элементы китайской письменности указывают и на другой вид земледелия, какой оно имело в лёсовых местностях Cеверного Китая и в низине Янцзы, орошаемой тропическими летними дождями. В древнейших идеографических письменных знаках, выражающих обыкновенные предметы, мы видим отношение к воде, к канавам, к орошению. Отсюда выводились заключения, что вода в прежних степных местах обитания, которые должны были находиться к западу от Восточной Азии, имела важное значение.
Примечания
- ↑ Вероятно, имеется в виду астрономия? — Примечание редактора enlitera.ru