3. Кафры, зулусы и бечуаны
| «Эти туземцы считают войну своей настоящей жизненной задачей; сообразно с тем, они располагают и свои ежедневные занятия». |
| Г. Фритч. |
Спускаясь с запада, с внутреннего плоскогорья, через краевые возвышенности Драконовых гор в низины восточного берега, путешественник вскоре чувствует, что его окружает сильная плодородная [109] природа и самостоятельное и деятельное туземное население. Всё в большем и в большем числе возвышаются группы ульеобразных, обнесённых четырёхугольными заборами кралей натальских кафров; их стада повсюду пасутся на лугах, и статные фигуры, появляющиеся для продажи топлива, которого путешественник так давно был лишён, или для какой-нибудь иной торговли, дополняют картину, составляющую резкую противоположность того, что позволяла видеть жизнь туземцев в настоящей Капской колонии. Тотчас же бросается в глаза, что здесь приходится иметь дело с расою, которую нельзя назвать бездеятельной. Опрятная постройка хижин, порядок, с каким частоколы окружают отдельные группы их, производят благоприятное впечатление. Хотя жители этой страны в тёплую погоду ходят почти обнажёнными, но приезжий чувствует, что он находится между людьми, жизнь которых стоит на твёрдой основе, среди пастухов, живущих обеспеченными имуществом и собственной работой, а не случайностями и неверными дарами природы. Такова страна наиболее значительной в историческом отношении, наиболее сильной и продолжительной власти, какой до сих пор удалось положить начало кафрам, — страна зулусов. Но эти зулусы представляют только наиболее выраженный, наиболее своеобразно развитой тип народной группы, деятельность которой, частью разрушительная, частью государствообразовательная, ощущается на востоке материка до области великих озёр; эта картина повторяется от Рыбной реки до экватора, когда мы поднимаемся с запада на восточное плоскогорье. Повсюду географический подъём связывается здесь с этнографическим.
В Южной Африке с севера на юг на восточной стороне, от Замбези до южной оконечности, живут свазии, зулусы, понды, пондомизии, тембусы и козы (см. рис., стр. 13 и т. I, стр. 12, 27 и 30). Уже двести лет их называют общим именем кафров. Они не отделяются резко от своих северных и западных соплеменников; племена на Замбези и Ньяссе в особенности составляют соединительное звено между теми и другими. Но пространственное обособление, воздействие естественных условий, соприкосновение со светлыми южноафриканцами и южноафриканскими поселенцами европейского происхождения отчасти повлияли на них в ином направлении, чем на племена, живущие ближе к экватору. В физическом отношении они принадлежат к самым сильным негрским племенам. Среди духовных способностей их выделяется энергия, которая ставит их наряду с наиболее выдающимися завоевателями и основателями государств Африки. Главный этнографический признак их заключается в том, что вся жизнь их наполнена интересами скотоводства. Не отказываясь от земледелия, они — по преимуществу пастухи с образом жизни и стремлениями пастушеских народов, передвигающихся от Голубого Нила до Рыбной реки по плоскогорьям Восточной Африки. Если в искусствах оседлой жизни они стоят ниже племён внутренней Африки, то жизнь в умеренном климате и по большей части возвышенные места обитания, охватывающие лучшие полосы Южной Африки, и соприкосновение в новейшее время с белыми поселенцами содействовали подъёму этих отпрысков негрских народов. Столкновение с белыми колонистами повело ко многим кровавым войнам, в которых кафры оказались опасными противниками, но оно же распространило идеи и обычаи христианства и высшей культуры и во многих отношениях увеличило благосостояние.
К группе кафрских народов в обширном смысле можно причислить бечуанов. Они занимают средину Южной Африки, где граничат на востоке с зулусами, а на западе — с намаками и овагереросами. Там Драконовы горы образуют резкую естественную границу, а здесь степь Калагари составляет нечто вроде нейтральной области, где [110] отбросы и бездомные из числа бечуанов, бродячие бакалагарии встречаются с бушменами и самыми восточными отраслями намаков. На юго-востоке вообще Оранжевая река, где встречаются названия местностей на бечуанском языке, а на юго-западе та же степь могут считаться границами, между тем как самую интересную и важную границу, на севере, нигде нельзя провести с точной определённостью. Уже теперь можно сказать, что из всех групп кафрских народов бечуаны наименее резко отличаются от обитателей экваториальных стран. Впрочем, ради проведения, по крайней мере, некоторой раздельной линии, Замбези можно вообще принять за северную границу, хотя уже от озера Игами за эту границу проникают части различных других племён. Поэтому в самом общем виде всю внутреннюю Южную Африку можно назвать областью обитания бечуанов. При этом, однако, следует отметить, что политико-географическое понятие Бечуаналанд, «страна бечуанов», употребительное в Южной Африке, определяет ограниченную область между Калагари, республиками буров и страною гриков (Грикаландом). Так как бечуаны нигде не доходят до моря, то они повсюду граничат с другими племенами, и этот факт следует указать как особенно важный в их истории. То обстоятельство, что места обитания бечуанов принадлежат к маловодным, степным, мало располагающим к земледелию внутренним областям Южной Африки, также оказывает известное влияние. Так как более значительные массы населения не могут здесь находить пропитания для себя, то здесь недостаёт условия для прочного культурного развития, а именно, густого народонаселения. Общее число бечуанов не должно превосходить 350 тыс. В области, по меньшей мере занимающей 5000 кв. миль, такое редкое население не только является элементом слабости в культурном отношении, но и в тех условиях, в которых живут бечуаны, большим политическим недостатком; только немногие из их племён способны сами по себе к энергичной, воинственной деятельности по отношению к могущественным соседям, которые в виде восточных кафров занимают их восточную границу. Остальная часть населения раздроблена и не объединена.
В подвижных, воинственных пастушеских кафрских народах заключается сила распространения, для которой нужна только заманчивая цель, чтобы выказывать мощную энергию и радикально преобразовывать этнологические отношения обширных областей. Такую цель представляла Восточная Африка, дававшая возможность развития многочисленным мирным земледельческим народам и в то же время не ограничивавшая по климатическим условиям скотоводства, как внутренние страны материка, и не ослаблявшая в самом начале импульсивную силу номадов. Подобно опустошительным потокам, подвижные кафрские племена разливались по плодородным странам Замбези до плоскогорий между Танганьикой и морским берегом, где они встретили ватузиев, — передовые посты идущей с севера хамитической волны народов. Прежние обитатели этих областей отчасти истреблены, отчасти обрабатывают для своих завоевателей некогда свободную почву своей родины, отчасти, наконец, они ещё не подчинились в этой борьбе или остаются незатронутыми в своих местах обитания, мимо которых прошёл стороною шумный поток завоеваний. Так натиск кафрских племён рассеивал и преобразовывал земледельческие народы, значительно превосходившие своих победителей культурою и образованностью, но эта культура, со своей стороны, в связи с неизбежным смешением народов начинает незаметно преобразовывать характер победоносных завоевателей. С течением времени вырабатываются новые народы, и происхождение прежних притеснителей можно узнать лишь по отдельным подробностям одежды, вооружения и обычаев точно так же, как на среднем и [111] верхнем течении Замбези в подобных же следах мы стараемся открыть остатки прежних народных переселений. Характер и стремления кафрских народов мы поймём лишь тогда, когда попытаемся проследить их историческое развитие, насколько оно известно европейцам. Но прежде того, описание их физических и духовных свойств их культурного достояния и нравов должно показать нам, что мы имеем здесь дело с жизнью близкородственных и своеобразных племён.
Наиболее красивых и сильных кафров мы должны искать среди юго-восточных племён, больше всего среди зулусов. Рослые, с хорошо развитыми мышцами и свежим, здоровым видом, зулусы, по крайней мере в своих молодых представителях, нередко заслуживали восторженные наименования «моделей для скульпторов» (см. рис. выше и т. I, стр. 115). С возрастом рыхлая полнота заставляет первоначально симпатичные черты лица у более пожилых людей казаться безобразными и грубыми. Вообще лицо кафра не представляет животного негрского типа, хотя ему не чужды ни вывороченные губы, ни широкий плоский нос. Подбородок у него острый, обросший редкой и лишь в немногих случаях густой чёрной бородой, лицо продолговатое, глаза большие, чёрные. Цвет кожи у большинства племён тёмно-бурый, а у басутов — скорее [112] тёмно-серый. Короткие чёрные волосы, закручивающиеся пучками, покрывают голову.
Зулуса можно назвать кафром, наделённым большею гордостью, более сильной волей и более быстрой решительностью, чем родственные ему племена, но он всё-таки остаётся кафром благодаря закаливанию, упражнению в искусстве владеть оружием, а также более обильному питанию, ввиду возрастания стад, вследствие грабежей; он выше ростом, сильнее, виднее и сообразительнее, чем средний бечуан. Скрещивание вследствие постоянного притока новой крови, крови военнопленных, участвовало также в образовании более благородных черт, нередко выступающих в физиономии зулусов. Своеобразность их характера находит достаточное объяснение в долговременной политической организации. В среде её он горделивее и властительнее бечуана, но не только склоняется в прах перед своим
властелином, но и унижается до выпрашивания табака у каждого белого. Он выказывает мужество в тёмных для него массовых движениях, предписываемых ему военной организацией, но предоставленный самому себе предпочитает нападение из засады и никогда не мог подняться в решительности и выдержке до более сильных в нравственном отношении европейцев: несмотря на превосходство численности и свою организацию, зулусы ни одной войны с европейцами не довели до счастливого конца. Выросши в среде более энергичных, хотя и более грубых, идей, чем родственные им племена, зулусы быстрее и мужественнее в своих действиях, но на словах они так же скрытны и изворотливы, как бечуаны или гереросы. С другой стороны, миссионеры находят, что гуманные идеи им доступнее, чем многим другим африканцам, и возлагают большие надежды на их обращение. Пока его страсти не возбуждены, южный кафр детски весел, безобиден, склонен к пению и пляскам и «общителен, как муравей». При этом он столько же негр, сколько и обитатель Нигера или Нила. Но его историческое положение часто требовало от него более серьёзных решений и налагало на него более тяжёлое бремя, чем это случалось с названными народами. Способность его выносить самые тягостные военные организации, какие только можно вообразить, показывает, что негру свойственны сила и выносливость. Ряд сильных зулусских завоевателей, от Чаки до Кечвейо (что не является случайностью, так как и другие кафры выставляли таких же людей, по поводу чего достаточно вспомнить Мпанде [113] и Макому), по-видимому, обеспечивает юго-восточным кафрам основное условие исторического будущего, доставляя им вождей, которые были бы заметны и среди европейцев.
Бечуан представляет во внешней форме более мягкое выражение кафрского типа. Различие заключается главным образом в выражении лица, выказывающего более кротости и услужливости, между тем как
козам или зулусам свойственно выражение упорства, дикости и непокорности. Формы и постановка тела у них менее массивны и резки, рост их в среднем меньше, положение тела несколько согнутое, развитие мускулатуры умеренное. Цвет кожи их вообще темнее, чем у зулусов. Бечуаны принадлежат к числу самых подвижных в деятельном и страдательном смысле племён, по сравнению с другими племенами кафрских народов. Наряду с неуклюжим, негрообразным складом лица, между ними встречается абиссинский или нубийский склад, в особенности в детских физиономиях. Образ жизни и окружающие условия и здесь, конечно, играют немалую роль: на нижнем конце этого ряда племён [114] вершину которого занимают живущие в горах сильные и предприимчивые баеуты (см. рис., стр. 6, 112 и 113 и т. I, стр. 97), стоят бакалагарии или балалы, слабые, малорослые, приземистые, несообразительные парии бечуанов. Способность к деятельности у бечуанов меньше, чем у восточных кафров, как в физическом, так и в волевом отношении. Их можно назвать одною из менее воинственных ветвей кафрских народов, хотя некоторые выдающиеся вожди и их заставляли совершать блестящие подвиги. Насильственно включённые матабелями в полки этих последних, бечуаны совершали воинственные дела, которыми гордятся и до сих пор. Но сила их заключается в мирных занятиях. Они доставляли самых прилежных учеников миссионерам, хотя позднейшая деятельность их часто не соответствовала ожиданиям, возбуждавшимся их усердием к учению. Они работают гораздо охотнее, чем зулусы, за плату у колонистов и имеют пристрастие к европейской одежде, достающейся им в виде лохмотьев. Они довольно коварны и стремятся к лёгкой, а при некоторых обстоятельствах даже нечестной наживе. Беспечная и общительная весёлость редко замечается у них.
Относительно одежды все зулусские племена стоят на весьма первобытной ступени, что не может быть объяснено ни климатом, ни другими местными условиями их нынешних мест обитания; быть может, впрочем, преобладающая обнажённость, главная основа их костюма (см. также рис., стр. 81), наряду с другими фактами указывает на происхождение из тропической страны. Во всяком случае, без всякой одежды ходят только дети до 5 или до 6 лет. У взрослых кожаный передник составляет главнейшую и нередко единственную одежду обоих полов. Взрослый мужчина носит, кроме непосредственного прикрытия спереди (см. рис., стр. 87 и 111), заменяющего в большую жару всякие другие одежды, кусок кожи, свешивающийся с поясницы на ремнях, или кусок меха шириною от 20 до 25 см и такой же, более широкий кусок сзади. Передний кусок, называемый «изинене», у воинов часто заменяется пучком мохнатых полосок шкуры и хвостами быков или диких кошек (см. рис., стр. 10 и т. I, стр. 129). Взрослые девушки и женщины также носят эти передники, часто с украшениями из стеклянных или металлических бус, а женщины, сверх того, обёртывают вокруг бёдер половину слегка выдубленной шкуры рогатого скота так, что она ниспадает до колен. Жёны начальников, кроме того, обёртывают себя до самых ног в тогообразную одежду из того же материала или из ткани европейского производства. Более одеты женщины у козов: они носят верхнюю одежду, скреплённую у шеи, похожую на испанскую мантилью; замужние женщины не должны выходить без особого нагрудника из кожи или обделанной древесной коры.
У бечуанов никогда не приходится встречать отталкивающей наготы зулусов: они стыдливо прикрывают себя спереди кожаной повязкой, которая укреплена на широком поясе спереди и сзади. Женщины, кроме того, носят сзади и спереди передники, обыкновенно надевая их несколько, один на другой; из них внутренние, украшенные длинной кожаной бахромой, стеклянными бусами и пр., едва доходят до начала бёдер, а наружные ниспадают до колен (см. рис., стр. 88). Девушкам до известного возраста предоставляется носить только внутренние передники. Все другие части одежды служат лишь для согревания или украшения и снимаются в хижине или в жаркое время. Здесь опять главную роль играет меховой карос. Более бедные носят просто
[К таблице: Украшения и утварь Юго-Восточной Африки]
1. Шейная повязка из нанизанных бусы 2. Серьги из латуни 3. Серьги из меди 4. Серьги из бус и сушёных плодов 5, 6. Лобные повязки из бус 7. Шейная повязка из нанизанных бус и сухих плодов 8. Грудное украшение из бус 9. Шейное украшение из бус 10, 11. Передники девушек из кожи и бус 12. Передник бечуанов из шкуры антилопы 13. Кожаная одежда кораннов, прикрывающая шею, грудь и живот 14. Корзина, сплетённая из лыка 15. Прикрытие для головы, сделанное из кожи головы зебры |
16. Щит из бычьей кожи 17. Сумка из шкуры тигровой кошки 18. Сумка, сплетённая из травы, с крышкой 19. Кожаная сумка, вышитая бусами, для ношения детей 20. Головное украшение девушек бачуетлов 21. Калебасса 22. Разливальная ложка 23. Табакерка из животного пузыря и смолы 24. Пояс, вышитый бусами 25. Циновка, сплетённая из травы 26. Деревянная резная подставка для головы (подушка) |
[115] кусок кожи, а более состоятельные — тщательно подобранные меха шакалов, тушканчиков или диких кошек, богатые женщины — мех серебряного шакала, а начальники — леопарда. Только счастливые охотники одеваются в мех гну или антилопы, хвост которой распускается сзади в виде трофея. Но во время более обильное дичью, каким было время посещения Лихтенштейном бечуанов, плащи из шкур антилопы были распространены повсюду. Женский карос часто украшается кружками из меха, в виде глазков, которые, впрочем, встречаются иногда и у мужчин. На женских плащах украшения из кошачьих хвостов нашиваются не без вкуса в виде пучков на плечах.
В выборе предметов украшения у юго-восточных кафрских племён господствует весьма однообразный вкус. Они чрезмерно обвешивают себя бусами, которые доставляются им торговлей в возрастающем количестве и разнообразии; шнурки из нанизанных косточек плодов, пёстрых семян и раковин встречаются теперь лишь в отдельных случаях. Известный тяжёлый сорт железных браслет давался некоторыми зулусскими королями выдающимся воинам в виде знака отличия. Блестящие перстни и перья в волосах принадлежат к самым
обычным предметам украшения; наоборот, амулеты и предметы украшения по большей части соединённые вместе, составляют ожерелья. У колдунов эти подвески принимают фантастические размеры (см. рис., стр. 54 и т. I, стр. 53). К любимым предметам украшения принадлежит желчный пузырь или часть его, наполненная жиром и привязанная к руке; даже простая жировая ткань обёртывается около руки или шеи. Раскрашивание тела жиром и охрой употребляется на войне и в танцах. Цилиндрические куски дерева, пуговицы и табатерки (см. рис., стр. 80 и 123) носят в расширенных ушных мочках. В то же время бусы всё-таки считаются главным украшением (см. табл. «Южноафриканские украшения и утварь»). Для бечуанов характерна мазь с металлическим блеском, приготовляемая из жира и блестящего порошка (титано-железистой слюды) и иногда употребляемая в чрезмерном количестве; браслеты из слоновой кости, металла, кожи или волос у этого народа встречаются особенно часто. Обычай обезображивать грудь рубчатой татуировкой мы находим у женщин басутов. И кафры севера лишь немного изменили свою одежду, являющуюся в то же время отличием их страшного племени. У матабелей головной убор гораздо разнообразнее, чем у зулусов: у них можно видеть шапки из шкуры диких кошек и зебр, с длинными, висящими сзади пучками павлиньих или орлиных перьев. Другие носят шарообразные массы из перьев цесарок, с голову величиною, из которых торчит большое нарядное перо или хвост шакала. Головное украшение у южных кафров значительно отступает от этого. У них дают отрастать волосам до наступления возмужалости, затем зулусы так выбривают голову юноши, что остаётся только венчик около макушки, а у девушек — пучок наверху головы. Головы тех и других обильно смазываются жиром и охрой, а венчик у мужчины, кроме того, получает скрепление и твёрдость с помощью бычьих сухожилий и камеди, смешанной [116] с углём, вследствие чего он становится блестящим и крепким. Там охотно носят также перья и пучки перьев в волосах, спускающиеся на лоб в виде розеток (см. рис., стр. 145 и т. I, стр. 129).
В области оружия одинаковое достояние соединяет южных и северных кафров. Типичными в этом отношении мы можем считать воинственных зулусов. Оружием их служат копьё, щит и палица, причём двое первых представляют главное оружие, получившее бо́льшую выработанность и ценность, чем у какого бы то ни было другого кафрского племени. Копьё было раньше и теперь ещё у племён, не входящих в военную организацию южных зулусов, остаётся метательным копьём с древком до двух метров длиною, с насаженным на него узким железными клинком длиною около 10 см. Это копьё, лёгкость которого позволяет брать его в битву по несколько штук, захватывается
в кулак, приводится в колебательное движение и бросается по дугообразной линии. Лихтенштейн видел из тридцати брошенных копий на шестидесяти шагах только одно, попавшее в цель в виде доски, в 2,6 метра высотою. Чака заменил это недостаточно меткое оружие, неудобное для дальнего боя, настоящим ассагаем, на древке которого длиною в 1 метр насажен обоюдоострый стальной клинок длиною в 15 см и шириною в 2—3 см. Этим колющим копьём пользуются при наступлении, как штыком, и оно в истории Юго-Восточной Африки приобрело такое же значение, как в европейской истории железный шомпол или игла ружья центрального боя. Но это оружие не устраняло и пользования описанными выше метательными копьями для начала боя. Каким-то таинственным почитанием, наряду с ассагаем, пользуется военный щит (ишилунга), называемый так в отличие от более лёгкого щита, употребляемого в плясках и играх. Военные щиты вырезаются по два из одной бычачьей шкуры; они имеют овальную форму и достаточную высоту, чтобы прикрыть до самого рта человека среднего роста. Через ряд небольших нарезок по продольной линии пропускается палка, украшенная на верхнем конце бычьим или леопардовым хвостом или пучком перьев. Снаружи щиты, смотря по тому, к каким полкам принадлежат щитоносцы, окрашены чёрной, белой или красной краской, а также чёрными и белыми полосами или пятнами. Число упомянутых выше нарезок также обозначает известные отличия. Когда дождь размягчает кожу, такой щит, естественно, теряет всякое значение, и в действительности тогда его часто скатывают, чтобы легче было нести. В то же время и величина его служит препятствием при быстром беге. При бегстве или преследовании его бросают, но во втором случае следующий за войском обоз заботится о том, чтобы подобрать все щиты до последнего, так как особенная важность придаётся тому, чтобы все воины вернулись со щитами. Изготовление их считается особенно почётным занятием, которое принимают на себя начальники, и со шкурами рогатого скота обходятся бережно, так как по возможности все они должны служить для этой благородной, воинственной цели. Лишиться щита [117] считается бесчестием, а получить его — почётом. Третье место в числе оружия занимают палицы (кирри, или тьиндуго) из железного дерева или рога, с головкой толщиною в кулак на короткой рукоятке, нечто вроде колотушки, которая употребляется как метательное орудие против мелких зверей, змей и т. п. Эта палица не принадлежит собственно к военному оружию, но в схватке при Изондлане повела к решению боя.
Далеко к северу по Замбези мы видим в руках воинственных кафрских племён оружие, почти ничем не отличающееся от зулусского. Напротив, у туземцев на устье Замбези и у макуев ассагаи снабжены и на нижнем конце железным остриём (как копья сакалавов на Мадагаскаре); далее там употребительно обматывание оружия медной проволокой с целью украшения. Смягчение воинственного кафрского характера у племени бечуанов нигде, быть может, не проявляется так заметно.
как в той незначительной роли, какую оружие играет у них в качестве военных орудий. У них нет недостатка в оружии, но часто у них оно служит только напоказ и не предназначается для ежедневного употребления. И главное оружие у них составляет метательное копьё, реже употребляющееся в простой форме зулусского ассагая, чем в различных формах с широким и плоским клинком, переходящим в загнутый назад крючок, или с зазубренною частью, связывающею клинок с древком; в некоторых случаях переход между тем и другим состоит из части, образуемой четырьмя рядами длинных зубьев, загнутых вперёд и назад, придающих оружию страшный вид, хотя вовсе не увеличивающих его пригодность к делу. Зазубренные метательные копья бечуанов не внушают большого страха южноафриканским народам и не вызывают ужаса в их притеснителях, для чего военные доблести бечуанов оказываются недостаточными. То же самое можно сказать о боевых секирах, которые в качестве показного оружия едва ли имеют что-нибудь подобное себе. Основная идея их построения всегда одна и та же: в толстую часть лёгкой палицы вставлен тонкий клинок. Этот последний может иметь форму полумесяца, топора и даже долота и делается гладким или с простыми украшениями в виде колец или бороздок. Более практичен обоюдоострый кинжал (см. рис., стр. 118), обыкновенно в 15 см длины и 4 см ширины. Деревянная рукоятка имеет сверху и снизу выступы, чтобы ее можно было [118] крепче зажать в кулак; ножны состоят из двух кусков дерева, связанных между собою кожаным чехлом. Оружие это носится в битве на левом предплечье, на ремне, или оно привешивается к поясу с помощью ремешков, приделанных к концу ножен. Наступательное оружие бечуанов составляют также палицы, или кирри; и эти последние они умеют украсить изящной резьбой. Нарядным оружием является кирри, толстая часть которой вырезана из рога носорога. Одно время составляло вопрос — были ли лук и стрелы первоначальным оружием бечуанов, или они заимствовали их у бушменов. В новейшее время они, несомненно, пользовались ими, и это оружие составляло часть вооружения маквапов, бароков и батсоэтлов. Однако, в то время, когда Лихтенштейн посетил куруманских бечуанов, он видел у наследника престола этого племени бушменский лук с полным колчаном и принял его за победный трофей. Но ему сказали, что это оружие сохраняется для того, чтобы употребить его против тех, кто его сделал, так как только нужда может заставить бечуанов взяться за оружие, давно уже отвергнутое, ими. Их пастухи, вооружённые одними ассагаями, всегда отдавали предпочтение самым коротким, когда им приходилось бороться со стрелами бушменов. Зулусское вооружение оттеснило лук в страну ибосов, на Мозамбикском берегу. Щиты (см. табл. «Южноафриканские украшения и орудия») отличаются своей короткой вырезанной формой от более практичной и внушительной формы зулусских щитов, но изготовляются также из бычьих шкур, с продольной палкой, украшенной перьями или мехом.
Приятное изобилие форм, очевидно, происходящее от наклонности к тонкой работе, встречается на самых различных орудиях бечуанов. Ни у одного южноафриканского племени мы не находим эти предметы в таком множестве. Резные изделия из дерева по оригинальности, изяществу и тонкости работы у бечуанов превосходят всё, что дают в этом отношении другие кафрские народы. Ложки, ручки которых представляют самые различные формы животных, предпочтительно жирафов, а углубления часто украшены красивыми арабесками (см. рис., стр. 78 и 102), кубки с резными рельефами, ступки для толчения маиса из полувыдолбленного древесного ствола, самые разнообразные чашки и блюда и, наконец, пивная кружка на трёх ножках, к которой приделан в виде крышки сосуд для питья, представляют выбор изящных, практичных форм (см. рис., стр. 76). Замечательными являются и глиняные изделия их, в числе которых прежде всего следует назвать большой сосуд для запасов, вздутый посередине, стоящий на трёх низких ножках. Он достигает высоты человеческого роста и прикрывается глиняной чашкой. Следует заметить, что этот простой способ прикрытия одного сосуда другим особенно часто встречается у бечуанов. Над этими сосудами для запасов строятся настоящие хижины из ветвей, и весь сбор жатвы проса или маиса прячется в них. Но у многих племён они оставляются в поле открытыми (см. рис.; стр. 72). В плетении бечуаны также весьма опытны: они изготовляют красивые циновки и корзины. Широко распространённые трёхногие [119] скамейки с выдолбленным сиденьем и также всюду встречающиеся деревянные головные скамейки (см. рис. ниже) можно найти и у бечуанов.
В сравнении с промышленной деятельностью бечуанов, та же деятельность у зулусов и у юго-восточных кафров кажется гораздо более скудной. У них выдаются только металлические работы (быть может, благодаря прежнему арабскому или европейскому влиянию). Они такие искусные кузнецы, что натальское железо по качеству, по-видимому, превосходит английское; в особенности славятся копья северных зулусов, или амасвазиев. Интересно и разделение труда между обоими полами у амакозов, о чём подробно сообщает Кропф. Мужчины занимаются
ремёслами оружейников, медников, дубильщиков, башмачников и трубочных мастеров; делом женщин является портняжество, плетение корзин и гончарное искусство. Название «дубильщик» не вполне верно, так как изготовление кожи заключается только в обмазывании коровьим навозом и в выскабливании.
В постройке домов замечаются значительные различия. Так как по закону вся земля принадлежит начальнику, то кафр должен получить его разрешение на постройку. Как настоящий номад, он строит прежде всего хлев для скота (изибайя), обнося круглое место изгородью или частоколом, а в странах, бедных деревом, — каменным или дерновым валом. Хижины — одна для мужчины и по одной для каждой из его жён и других взрослых домочадцев — ставятся полукругом плотно около хлева. Мужчина изготовляет около 200 заострённых брусьев длиною около 12 футов и втыкает их по кругу в землю; женщина связывает эти жерди вверху разделёнными на волокна лианами, а другие жерди привязывает к ним с боков, укрепляет [120] сверху траву или тростник и законопачивает внутри промежутки между жердями смесью земли и коровьего навоза. Вновь построенные хижины походят на сенные стога. Деревня (умузи) есть кольцо хижин, окружающее общие хлевы для скота. Всё вместе окружено ещё колючей изгородью, которая в военное время настолько укрепляется, что взять её
с помощью зулусского оружия является невозможным. В этой ограде, так же как и в ограде хлевов, делаются только одни ворота. С правой стороны, ближе ко входу, живёт местная аристократия (высшие индуны в эканде, старшина в других деревнях), и здесь же принимаются гости. Отдельные хижины достаточно высоки, чтобы мужчина мог встать в середине их; поперечник их равняется 4—5 метрам. Хижина начальника имеет более крупные размеры, чем другие, но построена по тому же основному плану. Хижины бечуанов имеют круглую форму и коническую крышу, так же как у юго-восточных кафров, но отличаются от хижин этих последних тем, что на цилиндрическую стену небольшого диаметра насажена коническая крыша, тщательно сплетённая из тростника и так прикреплённая к средним подпоркам хижины, что остриё её имеет эксцентрическое положение. Крыша опускается почти до земли, где она поддерживается подпорками; между ними и стеною остаётся крытый ход. Так как эти подпорки связаны между собою низкой стеною из терновника, облепленною глиной, то являются концентрические двойные стены. У северных кафров круглая, ульеобразная хижина (вероятно, под влиянием арабов или покорённых племён) уступает место четырёхугольной. Южную границу этого нового архитектурного стиля можно указать в Ингамбане на морском берегу; внутри страны круглая постройка заходит гораздо дальше к северу.
Величина деревень весьма различна. Обыкновенные эканды заключают от 500 до 1000 человек; Ункунгинглове, столица Дингана, вероятно, заключала их около 5500, но другие деревни обыкновенно невелики. По большей части группы хижин, соответствующие величине семьи, стоят вместе в общей ограде. Эта система сообщает деревням своеобразный характер, служащий ясным выражением патриархальности. Так как отец — глава своих детей, то отцовская хижина находится в центре; число хижин, группирующихся около неё, определяет значение отца.
Стеснённое положение многих бечуанских племён заставило их перенести свои деревни в пункты, наиболее защищённые. Арбуссе во время своего путешествия в Голубые горы заметил склонность переносить жилища на высокие места, хотя последние гораздо менее [121] плодородны и привлекательны, чем равнины. Мы слышим об этом отступлении в горы у всех племён, угнетаемых и раздробляемых соседями их матабелями. Прежде, напротив, они основывали свои жилища в лучших, богатых источниками местностях; бечуанский «город» Куруман, впервые посещённый европейцами и впоследствии часто посещавшийся ими, имел очаровательное положение. Многие места довольно людны (см. выше, стр. 90) и кажутся вдвое более населёнными благодаря способу и порядку их построек, требующему большого распространения. Зная это, легко понять сообщения прежних путешественников или миссионеров, которые говорят о «почти необозримых» городах. Везде,
где это возможно, целое племя теснится на одном месте, и, таким образом, возникают большие местечки, размер которых не имеет прямого отношения к культурной ступени бечуанов, и всего менее — к их пастушеской жизни.
Хотя скотоводство и составляет главное занятие юго-восточных кафров, но они вовсе не пренебрегают земледелием, которое они могут вести в больших размерах благодаря климату и почве. Всего первобытнее земледелие бечуанов, между тем как к северу оно приобретает всё большее значение, хотя по преимуществу им занимаются покорённые народы для своих воинственных завоевателей. Вблизи хижины или несколько далее от неё лежит огород или полевой участок (инзиму), который обыкновенно также обносится изгородью. Очистка и правильное выжигание пустующих пространств (что у мозамбикских португальцев прошлого столетия, на берегу Наталя, носило название fumo [дым]) есть дело мужских членов хозяйства, а обработка поля в собственном смысле — женщин и девушек. Более важные полевые работы производятся общими силами. Во время посадки, которое ежегодно устанавливается начальником, всё поле перекапывают мотыгой, затем [122] после первого дождя, с радостными восклицаниями и песнями, приступают к посадке кафрского проса или маиса. Кроме того, в невероятных количествах возделываются табак и конопля, употребляемые зулусами для курения. Конопля широко распространилась ещё в диком состоянии; даже и табак уже много лет тому назад находили на местах, где некогда стояли деревни. Сторожевые вышки, сделанные из дерева или сплетённые из сучьев, ставятся в полях, и в нижнем помещении их во время жатвы живёт вся семья, а в остальное время — сторож, разгоняющий зерноядных птиц. В январе происходит жатва, самое весёлое время года и единственное, когда мужчины, женщины и дети прилагают руки к одной и той же работе, и притом одинаково охотно. До этого времени запрещается пользоваться зерном, и прежде за это полагалась даже смертная казнь. Затем происходит праздник жатвы, в крале начальника или короля, обыкновенно во время полнолуния. При этом колют быков, поджаривают мясо на огне и поедают его массами, пьют учаллу и курят. Лишь после этого все начинают
есть сбор новой жатвы. Это же время предназначается для исправления хижин и изгородей; тогда же предпочтительно воины выступают в свои хищнические экспедиции. Кафрскому просу достаётся бо́льшая часть труда, и оно служит основой питания семьи. Его хранят в ямах для запасов, которые выкапываются в хлеве в виде просторных углублений с узким входом; в них могут вмещаться большие количества хлеба. Помимо этого, небольшая часть запаса хранится в яйцеобразном, большом, плотно оплетённом травою сосуде, поставленном на обрубке дерева на земле, но ещё чаще в особой хижине высотою в человеческий рост. Пучки колосьев нередко подвешиваются также к крыше жилой хижины.
Таким образом, пища кафра заимствуется им довольно равномерно от его полей и стад. Основою её является молоко в кислом виде (амази) и раздробленный маис (амабеле) или просо (умбила). Для еды этого национального кушанья, которое служит также обычным угощением гостей, употребляются несколько странные на вид, упомянутые выше деревянные ложки (см. стр. 107). Мясо едят также в варёном или жареном виде, и едят его очень много: по расчёту Гардинера, 4—5 человек могут съесть быка с внутренностями и жилами в полтора дня. Солидный кафр для двух своих ежедневных трапез, утренней и вечерней, пользуется, кроме каши с амази, овощами, пивом, а часто и мясом, и в промежутках потребляет много нюхательного и курительного табака, а иногда и дахи. Зулус, нюхая больше всех других из южноафриканцев (см. рис., стр. 80, 123 и 125), курит немного менее своих соседей на юге и западе; водяная трубка (см. рис., стр. 77 и 126), [123] сделанная из рога антилопы, всего чаще куду, и для него составляет главный источник нервовозбудительных наслаждений. К одуряющей конопле (изангу) не всегда примешивается табак, и часто одной трубки достаточно для одурения целого общества курильщиков.
Влияние воинственных стремлений на отношения внутри племени, и в особенности на семейную жизнь, можно видеть у зулусов в его крайнем проявлении. Между тем как у козов, несмотря на полигамию, в настоящее время является правилом относительно счастливая, мало нарушаемая внешними событиями семейная жизнь, в прежние воинственные времена семья была жертвой государственной организации. Она соответствовала воинственной политике зулусских королей со времён Чаки, который ради удержания мужчин под своею властью и развития в них военного духа позволял им вступать в брак насколько возможно позже; этот король сам воздерживался от брака и ни одного из детей не признавал своим. Позднее основание семьи обуславливало скопление женщин около меньшинства мужчин, уже не пригодных для военной службы, и таким образом придавало многожёнству вредное направление, превращало детоубийство в необходимость и национальное установление и отнимало молодых людей от их семейств, как только юноши оказывались в состоянии быть полезными своим родным. Но патриархальная основная черта, которую мы находим в таком резком выражении у большинства пастушеских народов, обнаруживается и здесь. Отец является господином и по отношению к женской части семьи, собственником её. Точно также и король — отец народа, который ожидает от него не только управления, но и участия и помощи во всех своих бедствиях. Женщина занимает невысокое положение. Жёны короля должны были двигаться в доме своего супруга не иначе, как на коленях.
Приобретение жён покупкою ни у одного кафрского племени не проводилось так последовательно, как у зулусов, и ни у кого оно не пустило таких глубоких корней. Когда английское правительство несколько лет тому назад намеревалось в Натале воспротивиться этому обычаю (укулобола) законодательным порядком, то оно встретило более упорное сопротивление, чем для всякой другой реформы. Самые глубокие корни этот обычай пустил в сердце женщин, в глазах которых ценность их становится тем выше, чем больше число штук рогатого скота, которое выплачивается за них. С другой стороны, и мужчина по большей части едва ли был бы склонен получить жену даром: это унизило бы его в собственных глазах. Силу обоюдного признания брачный союз получает только путём покупки. Все южные кафры допускают, что близкое родство служит препятствием к браку: [124] соответственно этому, они запрещают брак между братьями и сёстрами, дядями и племянницами, тётками и племянниками. У некоторых бечуанских племён (по Казалису) даже брак между двоюродными братьями и сёстрами считается кровосмешением. Но у большинства племён весьма развит разврат вне брака. После общественных работ двух деревень, после праздников, при посвящении девушек происходит половое смешение, являющееся насмешкой над браком. Похищение девушек в пользу начальника (что считается почётным для похищенной) случается нередко. Тем не менее, рядом с тем измена супружеской верности и изнасилование строго наказываются как нарушение собственности.
Свадебные празднества, которые проходят одинаково у всех южных кафров, у зулусов состоят в торжественном препровождении невесты в хижину жениха, причём родственники и друзья составляют многочисленную свиту. Они приводят с собою две штуки рогатого скота, из которых одна убивается, чтобы склонить высшие силы послать счастье новому домохозяйству, а другая должна положить начало новому стаду в хлеве жениха, опустевшем вследствие покупки невесты. В прежнее время невесте вручались жернов, метла и миска, а жениху — пучок ассагаев и топор, что должно было служить символами их будущего назначения. У козов невеста выдёргивает перо из головного украшения жениха и втыкает его в свои волосы. Затем она берёт копьё, торжественно идёт в краль для скота и бросает копьё за изгородь, так, чтобы оно воткнулось в землю. Свадебный пир приготовляется из мяса быка жениха, причём этого быка убивает старшина деревни, и из мяса другого, которого жених дарит своей тёще. Затем [125] у некоторых племён следует «омовение с бусами»: из тыквенного сосуда с водою и бусами невеста опрыскивает сперва руки жениха и его друзей, а затем этот последний делает то же самое невесте и её друзьям, после чего бусы вытряхиваются, и все разбирают их. В заключение, старшины деревни внушают молодой паре правила прилежания и доброго поведения, не стесняясь при этом в выражениях.
Уродливые и болезненные дети не оставляются в живых. Более взрослые дети живут в строгом патриархальном повиновении, и тесная связь с родителями составляет светлую точку в жизни зулусов, даже в тёмной истории зулусской династии. Чака, не относившийся доброжелательно ни к одному человеку, был так предан своей матери, что её влияние на него получило политическое значение; смерть её была одним из немногих событий, когда он выказал человеческие чувства. Трогателен пример одного мелкого начальника, который с земными поклонами просил, чтобы его наказали вместо некоторых родственных ему детей, которым угрожала смерть за бегство. Обычай обрезания, совершаемый в юношеском возрасте, у зулусов, так же как и у бечуанов, связан с переменой имени, раскрашиванием тела белой краской, погружением в реку и пр.; точно также девушек наставляют в их будущих обязанностях пожилые женщины. Впрочем, обрезание у зулусов в последние годы всё более и более исчезает.
Королевская власть у зулусов представляет собою ограниченный деспотизм. В системе управления ограничение заключается во влиятельном положении обоих главных индун, соединяющих в одном лице министра и главнокомандующего. Предполагается, что ни одна важная мера не может быть принята без их вмешательства. Гардинер находил в первые годы правления Дингана их влияние столь значительным, что он называл тогда правление зулусов триумвиратом; не напрасно они хвалились ему, что представляют собою очи и уши короля. Делами, в которых даже более крутые властители, чем тогдашний Динган, ничего не предпринимают, бывают объявление войны, смертные приговоры и переделы земли. Из военной добычи королю также достается только часть. Совместно с индунами, он назначает индун низжих степеней. Высшее отправление правосудия также связано с ними. У других кафрских племён выступает совет умапакатов, посредников между правителем и народом, и нередко стоит выше того и другого. «Тирания нейтрализуется столкновениями интересов тиранов» (Наугаус). По отношению к молодому властителю они иногда осмеливаются даже делать постановления о его низложении, и возводят на престол кого-либо из своей среды. Тем не менее королю принадлежат обширные права, которые создаёт для него положение патриархального начальника племени перед всем народом. Ему принадлежит право собственности на всю землю и на все имущество народа; там не существует личной земельной собственности, а лишь известные права относительно расположения [126] деревень и пастбищ, но король владеет для собственного пользования известным числом деревень, так же как и высшие индуны. Такие же права, хотя и ограниченные, король имеет над жизнью и временем своего народа. Конфискованные имущества составляют главный доход кафрского начальника, и, кроме того, более или менее добровольные подарки, особенно богатые при объявлении возмужалости. Ни один из подданных не может принять подарок без разрешения короля. Правда, этот последний — не ленивый восточный деспот, а несёт на себе немалое число довольно трудных обязанностей. Как высший военачальник он должен кормить солдат, вооружать их, награждать, когда это нужно, подбадривать или наказывать. Он присматривает за своими стадами, которые настолько считаются государственной собственностью, что их мясом кормят армию, а из их кож вырезают щиты. Он устанавливает начало жатвы и пользование каждым родом плодов. Всякий, кто приезжает ко двору, ожидает от него щедрых подарков:
без щедрости влияние его было бы незначительным. Наконец, он считается главным врачом своего народа.
Так как зулусскому королю, наравне с большинством других негрских правителей, принадлежала монополия торговли, он один только мог снабжать всех бусами и оружием, каких они могли желать, и требования на них были действительно велики. Впрочем, эти правители стояли всегда далеко от восточной пышности. Скорее можно было бы говорить о военной простоте, если бы толпы женщин и беспредельный произвол прихотей не вмешивались в дело. Миссионер, прибывший в 1835 г. в краль Дингана, рассказывает, как он был подведён младшим начальником к изгороди, окружавшей дворец, и здесь ждал, пока над изгородью не появились голова и грудь сильного обнаженного человека, который долгое время глядел на него, не говоря ни слова. Только когда был пригнан бык, он сказал: «Это животное я вам даю на убой». Через некоторое время он вышел из ворот, медленно подошёл к миссионеру и стоял перед ним, как изваяние, пока ему не был подан стул. Это был Динган. Первый вопрос его был о поведении проводников, второй — о цели прибытия путешественника, а третий — о привезённых подарках.
Государственная жизнь бечуанов имеет менее воинственный характер, хотя и из их среды выходили великие завоеватели. Власть их начальника также деспотическая, ограниченная советом старшин (по большей части двух монемотце, то есть бургомистров) и сильным общественным мнением. В том, что и у них есть идеал благородного правителя, нас убеждает сказание о Мотлуме, правнуке Монагина, родоначальника басутов, который в устах всех племён этого народа [127] продолжает ещё жить как образец правителя. Он господствовал над всеми племенами, был справедлив, кроток и доступен; вдов и сирот он брал под свою особую защиту. Но всего более содействовала усилению его славы и его власти впервые введённая им система давать жён молодым людям, которые не в силах были купить их, причём эти люди со всеми своими семьями, под названием батлауков (полурабов), посвящали себя службе королю и составляли свиту самых
верных и преданных вассалов, каких только может желать правитель. Мотлуме был умерен в еде и пил только воду и молоко. Он предпочитал общество детей обществу взрослых, объясняя, что «маленькие лучше больших». Ни один мосуто не посетил столько земель и народов, как Мотлуме. Он был даже у северных людоедов. В одном из своих путешествий он встретился с начальником бутабетов, Мошешем, и дал ему совет узнать людей, которыми он со временем будет управлять. По возвращении домой он занимался размышлениями и разговорами о сущности мира и людей. Он оставил несколько изречений, которые ещё долго после него жили в устах народа. На смертном одре в 1819 г. он жаловался, что ему не суждено отвести свой народ в такое место, где бы он мог жить в мире. «После [128] моей смерти, — возвестил он, умирая, — на востоке поднимется красное облако и истребит наши племена; отцы будут есть своих детей. Кланяюсь вам и ухожу к своим предкам».
Основою государства зулусов является управление войском. Армия зулусов есть одна из самых совершенных, деятельных и прочных организаций негров. Мужское население с ранней юности воспитывается прежде всего для военной службы. Зулусские крали в действительности лишь большие лагеря, где все мужчины, молодые и старые, распределены по трём военным категориям — ветеранов (умпагати), молодых солдат (изимпортло, изинзисва) и мальчиков, ещё не служивших (амабуту). Отличительным знаком двух первых категорий служит головное кольцо. Даже и в мирное время около половины жизни мужчин проходит в военных упражнениях и подготовке всякого рода. При Дингане по всей стране зулусов было рассеяно 14—16 больших и малых эканд, которые можно назвать городами бараков; в больших стоял гарнизоном полк, от 600 до 1000 человек. В то время военную силу, какую зулусы могли выставить в поле, высчитывали в 50 тыс. человек (некоторые даже в 100 тыс.), и половина её всегда была готова к бою. Известное число офицеров (индун) и унтер-офицеров командовали полком, а главный индуна считался главнокомандующим. Главный город страны был, в сущности, не что иное как самая большая из этих эканд, и состоял под начальством двадцати индун, из которых двое высших были в то же время первыми советниками короля и маршалами армии. Полк, в котором здесь было около 900 человек, представлял собою нечто вроде гвардии; в нём начальники [129] более мелких городов должны были поочерёдно служить по году — превосходное средство, чтобы население страны проникалось духом, исходящим из столицы, чтобы иметь в руках заложников, в случае неповиновения, и самых влиятельных лиц страны держать в безопасной близости. Для поддержания связи этих гарнизонов с головою и сердцем страны пользовались и другими средствами. После своих эволюций и танцев, причём телесным упражнениям придавалось большое
значение, войска шли в столицу, где они должны были быть «представлены». Они были обязаны приобретать там новые щиты, так как лишь в столице убивалось достаточное количество скота. Вручение щитов в столице Дингана описывается следующим образом: когда королю было возвещено о прибытии воинов к главным воротам, Динган приказал впустить их, и они тотчас же, с криком и дикими размахиваниями своих палок, бросились в город, но остановились в почтительном отдалении от иссигордло и построились в одну линию. Динган между тем показался на своём подножии, и при виде его общее восклицание «байятэ» пробежало по рядам. Вскоре после того он выступил перед линией, где занял место в полукружии своих генералов. Тогда поднялся один из обоих главных индун и обратился к отряду, который недавно совершил безуспешный поход в страну матабелей, с речью, [130] уснащённой многими ироническими выходками, на которую предводитель этих воинов, лишённых щита, отвечал не менее сильным оправданием самого себя и своих людей. Последовал горячий диалог с самыми дикими прыжками и жестами, в котором принимали участие и некоторые унтер-офицеры этого отряда. Когда взаимные упрёки дошли до наивысшей силы, выступил Динган с соломоновым решением, громко объявив им, что они не прежде получат щиты, как приведут к нему скот Мосиликатце. При выражениях одобрения, вызванных этим неожиданным требованием, он удалился обратно, и вскоре было принесено пиво для солдат, которые затем ушли, чтобы собрать остаток своего полка для порученной им хищнической экспедиции. Между тем желание или приказание Дингана было вскоре после того взято назад, и дней через 10 или 12 возвратился отряд, видимо, посланный только для испытания, и получил назад свои щиты.
В битвах зулусов, о которых так много может рассказать история Южной Африки, дело шло не о шуточном фехтовании, которое делает смешными «войны» многих западных африканцев, но всегда велось серьёзно и не только против белых. Очевидец описывает битву, которая в 1856 г. произошла на берегах Тугелы, между Умбелази и Кечвейо и решила вопрос о господстве в стране зулусов. Полк ветеранов с силой оттеснил 2—3 тысячи человек, бросился на один из молодых полков Кечвейо, уничтожил его после схватки, покрывшей поле трупами, и с поредевшими рядами двинулся дальше; другой полк Кечвейо двинулся на место разбитого, и завязалась долгая и жестокая битва, пока победа не склонилась опять на сторону ветеранов. Но они дорого заплатили за неё и не были уже в состоянии продолжать наступление; тогда вожди этих храбрых отрядов собрали остатки их в одно ядро и сражались, пока ни одного не осталось в живых. Земля кругом покрылась трупами. Этот храбрый натиск мало, однако, принёс пользы Умбелази, так как полки Кечвейо всё более и более оттесняли его воинов до берегов Тугелы и даже в самую реку. Тысячи пали на поле битвы и тысячи погибли в волнах. В войне с дисциплинированными и хорошо вооружёнными европейскими войсками зулусы оказывались сильными только в нападении, поэтому худшим врагом англичан во всех войнах с зулусами являлась их собственная беспечность. В открытом поле зулусы недолго могли выдерживать ружейный огонь. О них можно сказать, что у них достаточно мужества, но нет стойкости. Даже ветераны Дингана отрядом буров числом около 200, под начальством Преториуса, в 1837 г. были разбиты наголову, между тем как со стороны последних не было потерь, достойных внимания. Только под управлением Кечвейо зулусы получили на руки большее число ружей.
В безбрачии зулусские властители стояли впереди своих солдат, подавая им пример: ни Чака, ни Динган никогда не были женаты, согласно обычаю страны. Тем не менее это не устранило ряда насильственных переворотов, которые составляют печальное отличие истории зулусов. Обыкновенно король давал разрешение на вступление в брак только старейшим солдатам, которые чаще отличались на войне, иногда случалось, что он давал его разом особенно заслуженному или счастливому полку. Напротив, число наложниц в эканде было неограниченным. Из всех эканд, где не позволялось вступление в брак, во времена Чаки только одна эканда могла иметь детей. Легко понять, насколько постоянные хищнические походы требовали пополнения редевшего благодаря им населения. И действительно, потребность в женщинах представляла такую же могущественную пружину в беспрерывных войнах зулусов, как и стремление иметь рогатый скот. [131]
Воины питаются мясом и пивом на королевский счёт. К самым характерным сценам зулусской жизни принадлежит картина, как женщины длинными рядами и с однообразным пением каждое утро и вечер отправляются к огороженной площади, месту обеда воинов, держа каждая большой горшок пива на голове. В военное время обоз (эзибуто), состоящий из женщин, мальчиков и прежних военнопленных, гонит скот, нужный для прокормления армии; брать для них полевые плоды является тогда правом короля. Этот обоз варит и жарит пищу для воинов, доставляет им воду и несёт циновки и одеяла, так что солдатам в походе приходится только нести своё оружие. То, что́ при военном снаряжении у них должно быть, так же как и у нас, а именно — врачи и фельдшеры, заменяется знахарями и колдунами, которые при выступлении в поход заставляют армию совершать «очищение», причём она ставится в виде круга, а перед битвой они «призывают победу». Перед тем каждый воин должен совершить продолжительное лечение с рвотными и слабительными средствами, затем следует укрепление тела, очищенного от всего дурного обильным потреблением мяса и пива, и затем большое очищение и посвящение перед королём и всеми военачальниками. Тогда у живого быка вырезается кусок мяса из плеча, поджаривается с горькими травами на угольях и раздаётся войскам по кусочку. Тот, кто выплюнет горький кусок, наказывается смертью. Затем колдуну приносят ещё какое-то лекарство, которым он опрыскивает воинов, с помощью бычьего хвоста. То и другое совершается с таинственными знаками и бормотанием каких-то слов.
В меньшем развитии, но сходную в основных чертах, находим мы эту военную организацию у прочих кафрских племён востока. Войско козов разделяется на два большие отделения, в одно из которых входят ветераны или герои, а в другое — молодые воины или круглые головы; головное украшение и знак отличия первых составляют журавлиные крылья. Мы слышим также и о телохранителях начальников. Главным оружием и здесь является метательное копьё, вследствие чего битва бывает менее правильной, чем у зулусов, нечто вроде перестрелки врассыпную, имеющей, тем не менее, во многих случаях довольно кровопролитный конец.
Из всех учреждений зулусов особенно развита и типична для обычаев прочих кафров правовая жизнь, которую можно поставить вслед за военной. Она не лишена грубых черт, проходящих по всей жизни этого народа, но нигде нельзя найти более многочисленных отголосков цивилизованных воззрений и, по-видимому, нигде нельзя встретить более связующих точек для культурных влияний. Их правовые понятия, по нашим воззрениям, часто представляются запутанными, но в них замечается сильная потребность найти правду в [132] спорных случаях, и на это тратится много времени и труда. Судьями у них являются начальники и король, которому предоставляется последнее и высшее решение. При Чаке каждое воровство наказывалось смертью, но то же бывало за каждое чиханье и отплёвывание в присутствии тирана и за незаплаканные глаза после смерти родственника короля. Кечвейо, напротив, оставил смертную казнь только для дезертиров, колдунов и
отравителей. Когда он в 1872 году наследовал своему отцу Мпанде, английский резидент Шепстон убедил его ввести среди других реформ также закон, что никто не может быть умерщвлён без процесса. Формально это было сделано, но именно это наиболее человечное и естественное нововведение никогда не осуществлялось на деле, так как оно затронуло бы один из самых крепких корней королевской власти. Наказания за более лёгкие проступки состоят в пени, взимаемой скотом. Похититель скота вынуждается к уплате двойного, даже десятерного количества его. Даже оскорбления искупаются скотом, а если родственники этого требуют, то и смертной казнью, которая в мирные времена должна быть редким явлением. Наугаус приводит для юго-восточных кафров 5 или 6 голов рогатого скота, как денежную пеню за [133] убийство. Убийство человека, который, по общему мнению, околдовывал других, не подлежит наказанию. Смертная казнь представляет поразительное разнообразие. Свёртывание шеи, повешение, задушение, раздробление затылка, побивание палицами, сажание на кол, свержение со скалы — принадлежат к самым употребительным формам. Трупы казнённых предоставляются на съедение хищным животным.
В судебном процессе их играет роль клятва умершими родителями или начальниками, и принимаются во внимание сходные предшествующие случаи. Судоговорение ведётся с ораторскими распространениями. Человек, задумавший принести жалобу против другого, собирает своих друзей или соседей, которые с оружием в руках отправляются вместе с ним к хижине или деревне обвиняемого, садятся там на видном месте и спокойно ждут действия своего прибытия. Вскоре собираются в таком же молчаливом ожидании против них взрослые мужчины, живущие по соседству или в самой этой деревне. Из их среды раздаётся возглас, обращённый к непрошенным пришельцам: «Скажите нам вашу новость». Оратор произносит точное изложение жалобы; его спутники прерывают эту речь множеством дополнений и исправлений, а противная партия — бесконечными перекрёстными вопросами. Но этим судебное состязание ещё не кончается. На другой день обвиняемые выставляют людей, пользующихся славой искусных диалектиков. Они начинают излагать своё воззрение, партия обвинителя вновь приводит свои, и противники её, в свою очередь, стараются её опровергнуть придирчивыми и хитрыми приёмами в каждом отдельном пункте. Если оратор утомлён, то выступает другой и проходит опять тот же путь, прибавляя к сказанному новые аргументы. Когда уже исчерпаны все доводы за и против с обеих сторон, жалобщики удаляются; обе партии взвешивают выгоды и невыгоды своего положения. Если одна из них чувствует, что не может держаться, то она начинает с предложения возможно меньших уступок. Если не получается никакого решения, жалобщики обращаются к умпакати соседнего округа. В его присутствии весь спор подробно обсуждается вновь. Интимные отношения и в особенности семейные несогласия обсуждаются с особенной охотой. Проходит около недели прежде, чем последует решение умнакати. Если он не в силах постановить решение, или какая-либо из партий недовольна этим последним, то жалоба может быть передана начальнику и собранию совета. Когда истец приближается к нему, он уже издали кричит: «Я приношу жалобу». На что следует ответ: «Против кого твоя жалоба?» При таком обмене фразами на расстоянии истец приближается вместе со своим обществом, пока не достигнет определённого места, шагах в 50 от хижины совета; там он останавливается и спокойно усаживается. Когда кто-либо выходит из хижины совета и проходит мимо общества жалобщиков, он спрашивает: «На кого вы жалуетесь?» И прибывшие излагают ему дело, что может повторяться несколько раз. И начальник проходит мимо, не останавливаясь, а спрашивает и отвечает на известном расстоянии. От доброй воли совета зависит продолжать этот допрос более или менее долго. Затем дело должно быть принято им к рассмотрению; тогда призывается противная партия. Начальник сидит или лежит, по-видимому, совершенно равнодушно на своей циновке среди совета. Наконец, дело подготовлено настолько, что он может изречь свой приговор. Когда это совершится, партия, в пользу которой состоялся приговор, бросается к его ногам, покрывает их поцелуями и восхваляет в преувеличенных выражениях его мудрость и справедливость. Но с «большой площади» небольшая вооружённая сила приходит на помощь победителям в судебном споре, чтобы добиться повиновения решению начальника и, [134] главным образом, для того, чтобы потребовать участия его во взимании наложенного штрафа. Этим и оканчивается спор. При отсутствии средств у обвиняемого вся семья вступается за него. Долговые процессы возбуждаются иногда по прошествии десятилетий.
С грубой суровостью наказываются проступки против короля; здесь приговор направлен не только против преступника, но и против всего его имущества; всё оно «съедается». Нигде произвол обвинения и осуждения не достигает такой степени, как здесь. Суеверие, естественно, играет при этом главную роль. В основание ложного обвинения Питера Ретифа и шестидесят шести его товарищей в убийстве Динган выставил, что все они колдуны. И даже перед их трупами страх народа был так велик, что буры, через десять месяцев после покорения краля Дингана, нашли трупы в том же виде, в каком они были выброшены на съедение коршунам. Наугаус называет обвинения в колдовстве «кафрской государственной машиной для удаления неприятных субъектов и для конфискации их имущества».
Сказанного достаточно, чтобы судить о характере и действиях, нравах и обычаях кафрских народов. Противоположно общей для всех черте, свойственной всем племенам кафров, уклонения в отдельных подробностях несущественны и незначительны. Эти народы в действительности разделяются между собою положением своего места обитания и своей историей. Как ни мал промежуток, который мы можем окинуть взглядом назад, но он содержит многое, что может углубить наше понимание. Португальцы и голландцы встречали тёмные племена на восточном и юго-восточном берегу Африки и назвали их «кафрами», то есть неверными, именем, каким называли их арабы. Они распространялись к западу, за Большую Рыбную реку, но недалеко, так что она им уже в 1780 г. была поставлена границей. Она обозначает также и южную границу их распространения. Связь южных кафров, вступавших в бесконечные споры о границах с голландцами, а позднее — с англичанами, с кафрами, наблюдавшимися португальцами далее к северу, вскоре была установлена. Тогда с радостью замечали, что во многих столкновениях между собою отдельные племена вытесняли или поглощали других.
В этой путанице остаётся незыблемым, что козы (амакоза или амаксоза[1]) всегда были самыми южными. Имя их встречается уже в 1687 г. в форме «магозе» на юго-восточном берегу, и именно с ними европейцы впервые столкнулись в Южной Африке. От Большой Рыбной реки и от подножья Снеговых гор они во время борьбы с европейцами всё более и более были оттесняемы к северу и востоку, и область их в настоящее время имеет границами — на юге реку Кеи, вместе с её притоком Индве, на севере — реку Умтанфуну, на востоке — море, а на западе — Драконовы горы. Здесь жили некогда две большие ветви этого племени — галеки и гахабы, но из них только первые существуют в качестве самостоятельного племени, а последние утратили общее название и распались на множество мелких племён. К ним принадлежат племена Ндламбе, Мбалу, Рвали, Душане, Гайка и др. Число галеков в 1856 г. доходило до 70 тысяч, а общая численность всех мелких племён Коза — до 140 тысяч.
Когда голландские колонисты проникли до Воскресной реки, они пришли в соприкосновение с племенем Коза. Немного нужно было времени [135] для убеждения их на опыте, что это был совершенно другой народ, чем племена готтентотов, с которыми они до тех пор исключительно имели сношения. Кафры уже с давнего времени подвигались к югу и к западу; и так как численность их самих и их стад увеличивалась, то они вынуждались к расширению своих пдстбищ такой же необходимостью, как и буры. Между теми и другими должно было произойти столкновение. Оба эти потока странствующих народов пришли в соприкосновение, угрожавшее опасными последствиями, когда козы в середине прошлого столетия перешли Большую Рыбную реку и распространились в травянистых областях, которые тогда были оставлены готтентотами племени Гонака, то есть в нынешнем округе Альбани. Некоторое время они жили и пасли свои стада в пёстром смешении в этой полосе земли. Но с той минуты, как правительство колонии присоединило к своим владениям этот округ, оно сочло себя законным собственником страны и старалось отделаться от своих чёрных соседей. Когда в 1778 г. фон Плеттенберг объезжал эту область, случилось в первый раз, что губернатор Капской колонии вступил в официальные сношения с начальниками кафров; здесь впервые была установлена граница, которая оставалась после того в течение десятилетий, «не потому, что её установил фон Плеттенберг, а потому, что на другой стороне её стояла раса, которая была способна оказать сопротивление пришельцам».
В это знаменательное время козами предводительствовал престарелый начальник Пало. Сыновья его, Галека и Гахабе, впали в раздор между собою; хотя первый был сыном главной жены, но он был менее способным. На счастье колонистов, народ Коза разделился на две половины и после ожесточенной борьбы часть, находившаяся под начальством Гахабе, перешла за Кеи, где жили тогда готтентоты и отдельные мелкие кафрские племена в пёстром смешении. Гахабе мудро управлял своим народом и умел удачно избегать больших битв с белыми. В конце прошлого столетия он был втянут, однако, в войну с тембусами, один из начальников которых получил в жёны дочь Гахабе, но коварным образом ответил на это лишь подарком ста штук рогатого скота. Гахабе пал на войне; ему наследовали его сын Ндламбе и его внук Гаика. При них решилась участь козов в войне с белыми. «Великий сын» Гахабе Молан умер раньше его и оставил десятилетнего сына властителем всех козов, называвшихся теперь амагахабэ, к западу от Кеи. За него управлял младший сын Гахабе Ндламбе, но часть народа его не признала; чтобы избавиться от его власти, она направилась к западу и встретилась там, по ту сторону Большой Рыбной реки, с народами, смешанными из кафров и готтентотов, которых колонисты называли Гонака (см. т. I, готтентоты). Козы соединились с ними и организовали систематическое похищение скота, что сделало их бичом колонистов. Тем временем Гаика вырос, и, так как Ндламбе не хотел вполне отказаться от власти, то завязалась новая междоусобная война. Ндламбе в 1796 г. бежал со своими приверженцами на запад и захватил всю область от Рыбной реки до Моссельбая, которую уступили ему колонисты, поражённые паническим страхом, а также жившие там смешанные племена кафров и готтентотов.
Когда в 1797 г. Маккартни послал своего частного секретаря Барроу на восточную границу для заключения мира, этот последний, введённый в заблуждение незнанием обычаев кафров, признал Гаику «королём» всех племён к западу от Кеи и, сообразно этому, Ндламбе и его сообщников — возмутителями, которых, однако, напрасно старались «привести к повиновению», то есть под власть Гаики. Во время этих переговоров власть Ндламбе возросла ещё больше, так как Гаика своим [136] сближением с главной женой Ндламбе, своего дяди, совершил в глазах кафров тяжкий проступок. В 1799 г. стычка у бухты Альгоа окончилась неблагоприятно для англичан, и кафры остались владетелями самых восточных округов колонии. Лишь в 1811 г. начались энергичные наступления Капштадтского правительства против пришельцев. Договоры с Гаикой, который всё более и более терял значение и в 1817 г. был совершенно разбит Ндламбе, не привели ни к какой цели; хотя яростное нападение Ндламбе на английское пограничное укрепление Грегемстаун окончилось поражением кафров, но мирные сношения установились только тогда, когда были завязаны переговоры с Ндламбе, вследствие которых границами установлены были ненаселённые полосы на Большой Рыбной реке. Наступило одно из самых благоприятных времён, пережитых кафрами в этих областях Южной Африки; их благосостояние росло, и деятельность миссионеров заметно распространялась среди них. Но уже в конце 20-х годов начало обнаруживаться влияние незаметно выросшей военной силы зулусов. Народ по имени Нгвана, вытесненный зулусами из их мест обитания на Нижней Тугеле, бросился под предводительством Мативаны на тембусов и угрожал даже галекам, когда колониальные войска выступили против «фекани» (разбойников), как они называли эти бездомные орды, и оттеснили их назад (в 1828 г.). Галеки и тембусы напали со всех сторон на бегущих и почти совершенно уничтожили их. Только немногие спаслись в стране басутов, но Мативана был ослеплён Динганом и умерщвлён вместе со своими сообщниками. В 1829 г. умер Ндламбе; ему наследовал Гаика, а этому последнему — его сын Макома; Сандили, главный наследник Гаики, был тогда ещё ребенком. Новое слияние заставило забыть прошлые неудачи, и кафры из года в год становились смелее. Когда в одной хищнической экспедиции брат Макомы был легко ранен, это сочтено было кафрами за повод к войне, и Макома прошёл через пограничную область с военными силами. Только через несколько месяцев войска колонии могли проникнуть вперёд к галекам. Их начальник Гинтеа был застрелен, и с его сыном заключён был мир, который у кафров отнимал всю землю до реки Кеи. В 1846 г. вспыхнула новая война, в стороне от которой осталась лишь небольшая часть прежнего народа Коза. У англичан явились неожиданные союзники в лице народа Пондо (см. рис., стр. 131), которые, живя к востоку от галеков, хотели воспользоваться удобным случаем обогатиться за счёт их стад. Но самую существенную пользу принёс англичанам, так сказать, вновь образовавшийся народ Фингу, который составился из прежних невольников народа Коза и других беглецов и поселился на кафрской границе. После больших усилий удалось взять в плен вождей Сандили и Пато. Колониальная граница выдвинулась до Кейскамы, и из страны между рекою Кеи и Кейскамой была образована колония Британская Кафрария, которой должны были управлять Сандили и другие вожди его народа в качестве правительственных уполномоченных. Уже через два года после заключения мира колдун-фанатик прошёл через всю страну кафров, проповедуя войну против белых и обещая своим соотечественникам сверхъестественную помощь. Так в 1850 г. вспыхнула новая война, руководимая Сандили (который, впрочем, никогда не предводительствовал лично, так как был хром на одну ногу (см. рис. т. I, стр. 13, вверху) и его братом Антой. И на этот раз война началась небольшими поражениями англичан; конная кафрская полиция, которую не догадались обезоружить, перешла на сторону своих соотечественников. Одновременно с тем произошло и восстание готтентотов. Часть тембусов также присоединилась к Сандили, который утвердился в старинном естественном укреплении кафров, в горах Аматола; старый Макома в течение 21 месяца [137] отражал все нападения в горах Крооме. Лишь в 1853 г. начальники Сандили, Макома и Анта изъявили покорность и получили землю по ту сторону реки Кеи. Сила козов, казалось, была сломлена. На той почве, где они некогда процветали, распространился новый, смешанный народ фингусы; немногие кафрские племена, оставшиеся верными англичанам; тембусы, как народ, были почти уничтожены, и бо́льшая часть их страны была предоставлена белым поселенцам. В Британской Кафрарии была, наконец, ограничена власть мелких начальников, и миссионерам оказывалась всевозможная поддержка. Но в 1856—57 гг. кафрская девушка получила извещение от духов, что кафры должны выгнать белых из своей страны; за них вступятся целые полчища духов, если кафры принесут новые, небывалые жертвы. Прежде всего должны были быть убиты и съедены лучшие животные из их стад. И действительно, это требование, противоречащее обычаям кафров, выполнялось на пространстве всё более и более обширном. Тёмные слухи о предстоящих битвах, о днях сражений, когда будут светить два красных солнца и т. п., разносились повсюду и возбуждали всё население. Сандили, Макома, Сарили и другие начальники приняли участие в движении. Тайною пружиною его служило намерение, известное лишь наиболее близким, посвящённым лицам, довести народ до отчаяния голодом и затем поднять его против белых. Однако, этот план совершенно не удался. Кафры убили 200 тыс. голов рогатого скота, почти всё, что имели, и съели свои запасы. Напрасно строили они громадные крали для помещения стад белых, которые должны были явиться к ним в бесчисленном множестве, как звёзды на небе. Вместо обещанного золотого века наступил год неслыханной нужды. Из 105 000 человек, живших в Кафрарии в 1857 г., в конце года оставалось только 38 000. Благодаря смертности и бегству племя Сандили уменьшилось с 31 000 до 3700, а у Макомы осталось только 1000 человек. Старые, прославленные вожди умерли в изгнании, как, например, Макома на Тюленьем острове, или вели приятную, беззаботную жизнь в своих обеспеченных резервациях, как это было с Сандили (его наследник Гонга, под именем Эдмунда Сандили, сделался христианином и колониальным чиновником), или жили разбоями, как, например, Мгала, младший сын Ндламбе. Все более крупные и бо́льшая часть мелких начальников получают теперь жалованье от колониального правительства, христианство медленно подвигается вперёд, старые кафрские законы постепенно уступают место законам белых, и, независимо от миссий, возникает множество школ, где обучаются сотни молодых кафров на иждивении правительства. К сожалению, вредные влияния водки перевешивают все эти цивилизующие стремления. Галеки, продолжавшие занимать угрожающее положение, были оттеснены к морскому берегу, где остаток этого народа занимает лишь небольшую полосу некогда принадлежавшей им страны. Кровавая война с тембусами, которым была предоставлена часть земель галеков, настолько отодвинула их назад, что в 1874 г. они ходатайствовали о принятии их в число подданных колонии. В других частях страны галеков поселились фингусы, и обезлюденье этой области было так велико, что поступили прошения об открытии ещё 1500 ферм для европейских поселенцев. Вследствие этого подняться вновь для народа Коза стало уже невозможно. Теснимые всё более и более, они должны были вступить на путь фингусов, из которых выработались земледельцы во вкусе белых и которые последовательно, придерживаясь мирной и дружественной европейцам политики, значительно увеличились в числе, между тем как все другие кафры уменьшились в численности, за исключением басутов, причисляемых к бечуанам.
Здесь уместно будет сказать несколько слов о фингусах. В [138] двадцатых годах благодаря завоевательным походам Чаки остатки некогда могущественных кафрских племён, осевших под названием Амангване и Цици на Тугеле, были оттеснены в большом числе к югу и жили в качестве невольников среди козов. Между ними находились и рассеянные «фекани». Они пасли скот и обработывали поля своих властителей; новое название фингу имело одинаковое значение с собакой. В войне 1835 г. 16 тыс. из числа этих людей оставили страну Коза и были поселены англичанами к востоку от Большой Рыбной реки, где они, пользуясь спокойствием и миром, сделали заметные успехи. В 1875 г. в колонии насчитывалось 73 500 фингусов. Тогда Тиль набросал следующее описание их: «В 1874 г. число народных школ в территории равнялось 46, число торговых станций — 45, и ценность ежегодного ввоза и вывоза при самом низком исчислении доходила до 150 000 ф. стерлингов. Народ по большей части живёт и одевается по-европейски. Он пользуется плугом и изготовляет большие количества хлеба для продажи. Красивые стада, шкуры которых в лавках обмениваются на полезные мануфактурные изделия, пасутся на их лугах. Почти у каждого есть лошадь с хорошим седлом, и многие имеют удобные перевозочные повозки с запряжкой из быков. Они провели улицы и построили церкви и школы, хотя не все приняли христианство. В последние три года они собрали добровольными взносами около 3000 фунтов стерлингов для постройки промышленной школы. Некоторые из их юношей, которые провели учебное время в какой-либо мастерской в колонии, в настоящее время занимаются ремёслами, и число их постоянно увеличивается. Подать в размере 10 шиллингов на каждую хижину, собираемая без всякого принуждения, покрывает издержки их управления, механизм которого, конечно, весьма прост, но в то же время действителен». Замечание Г. Фритча отмечает поразительное приближение этих цивилизованных кафров к белым и в физическом отношении: форма лица фингусов производит впечатление «сильного смешения своим приближением к европейскому типу». В особенности от кафров восточной части колонии и Британской Кафрарии они отличаются более широким носом и сильно развитым лбом.
К южным кафрским племенам, некогда рассеянным Чакой, принадлежат также понды (Пондо) (см. рис., стр. 131); им удалось больше, чем фингусам, удержать, по крайней мере отчасти, прежние места обитания своего племени. В прежнее время они были разделены, и одна половина, под властью воинственного и жестокого вождя Факу, составляла предмет ужаса другой, соседней половины племени пондомизиев; в настоящее время они вынуждены жить между страною кафров и Наталем и с 1894 г. вошли в состав Капской колонии. Число пондов можно считать теперь приблизительно в 150 000 человек, поэтому они расселены плотнее, чем зулусы в Натале.
Более жестокую борьбу, чем с южными кафрами, колонисты и управление Капской колонии должны были выдержать с кафрским племенем, которое лишь позднее появилось на их горизонте, — с зулусами. Воспоминания зулусов о прежнем времени восходят к тому периоду, когда их народ жил в виде маленького племени на Умволози под начальством Упунги. Ещё раньше упоминается мифический начальник Зулу, именем которого называется это племя. Правда, у них существуют предания о переселении из областей, лежащих на западе или на северо-западе внутри страны, так же как и у других восточных кафрских племён, но это лежит за пределами их определённых воспоминаний. Исторически выдающемуся положению зулусов положил начало Чака, сын Сенцангаконы, правителя, известного своим богатством, имевшего 25 жён; до него предание называет только трёх начальников. Мать [139] Чаки поссорилась со своим супругом, который по преданию ревниво относился к своему сыну, и убежала к Дингисвейо, начальнику соседнего племени Тетва. Этот последний поручил Чаку одному из своих индун и отпустил его, когда его отец умер, в возрасте около 30 лет на его родину. Там он победил одного из своих братьев, занявшего престол, после короткой борьбы. Чака покорил одно соседнее племя за другим, распределил мужчин, способных носить оружие, в своём войске, а их семьи — по всей стране, и сумел так умно организовать и поддержать свою возрастающую власть, что в начале двадцатых годов он считался властителем всей страны между рекою Умцимвубу, нынешней южной границей Наталя, и Ингамбане и от морского берега до центра Южной Африки. На вершине своего могущества он пал в 1828 г. под ударами заговорщиков, во главе которых стоял его брат Динган, который и наследовал его власть. При Чаке началось впервые в большом масштабе при нынешнем Порт-Дурбане основание европейских факторий, имевшее большое значение; некоторые европейцы и мулаты окружили себя большой свитой из кафров и даже сами, по крайней мере внешним образом, стали походить на кафров. Они приобрели большое влияние и при Чаке, и многие из его военных и других реформ исходили из европейских стимулов. Динган также не устранялся от европейских влияний, с привлекательною стороною которых познакомили его купцы Наталя, жившие под его покровительством, но по возможности далеко от его резиденции. Разбойнические экспедиции его воинов доставляли богатую добычу в его краль; особые отряды охотников добывали ему слоновую кость, и вся страна, от бухты Делагоа до Умцимвубу, повиновалась его приказаниям. Это положение дел испытало неожиданное потрясение, которое должно было решить вопрос об участи всей власти зулусов: буры спустились под предводительством Ретифа в 1837 г. через Драконовы горы в Наталь и пожелали путём мирных переговоров приобрести от Дингана участок земли. Они получили его и со своей стороны исполнили то, что ему обещали, но Динган 5 февраля 1838 г. предводителя буров с 66-ю лучшими из его сотоварищей велел умертвить изменническим образом, и через несколько дней после того на их главную стоянку в Натале напало большое войско зулусов; однако, ему не удалось взять штурмом лагерь, состоявший из повозок храбрых пришельцев. Ещё в декабре того же года буры под начальством Преториуса настолько сокрушили силы Дингана, что он предоставил свой главный краль на жертву пламени и искал спасения в лесах на Умволози, а в самом конце этого года англичане завладели Наталем. В 1840 г. брат Дингана Мпанде убежал к бурам и с их помощью окончательно разбил своего брата; с того времени сила зулусов никогда уже не оправлялась.
Когда Мпанде умер в 1872 г., Кечвейо сделался его преемником, после того, как он уже целые годы правил неограниченно при жизни своего отца. Законы колонии, влияние которых было всё-таки достаточно ощутительно и которые противоречили духу зулусов, по мнению Кечвейо, стесняли его самостоятельность, и он выразил своё неудовольствие насильственными действиями против тех кафров, которые отдались под покровительство европейцев. Кечвейо ещё в 1873 г., при своём вступлении во власть, торжественно признанный Англией, открыто приготовлялся к войне, доведя свою армию до 40 000 человек и превосходно обучив её по зулусскому способу. В 1878 г. Англия обратилась к зулусскому правителю с требованиями о распущении этого войска и о выдаче некоторых нарушителей спокойствия; когда эти требования не были исполнены, в 1879 г. английские войска передвинулись за Тугелу. Несмотря на несчастную битву при Изандлане и все последующие поражения, англичане [140] пробились вперёд и взяли в плен Кечвейо в лесу Нгоме, на Чёрном Умволози. Он был привезён в Капштадт, и его страна разделена была на тринадцать округов, под верховным управлением английского резидента. Но это установление не упрочилось; начальники, не привыкшие к самостоятельным действиям, воевали друг с другом и ослабляли нацию. Таким образом, англичане уже в 1882 г. пришли к убеждению, что будет лучше вновь отдать страну под власть сильного правителя, который один только в состоянии умиротворить кафров, исполненных в душе склонности к монархии (ср. Sievers, «Africa», S. 287). Наряду с фактом, что под защитой цивилизованного правительства в Натале развился новый центр зулусского населения, это обстоятельство не лишено значения. Уже в настоящее время население Наталя на 48 тыс. кв. км равняется 540 тыс. душ, и поэтому оно в шесть раз плотнее населения Капской колонии и в семь раз плотнее населения Оранжевой республики. В нём замечается лишь небольшая примесь белой крови: число настоящих кафров равняется 500 тыс. и занимают обособленное положение наряду с белыми.
Бечуаны распадаются на большое число племён, которые по географическому положению и племенному родству можно соединить в естественные группы. Обыкновенно их всех разделяют на два большие географические отдела: на западных и восточных бечуанов. Впрочем, между ними живет ещё средняя и связывающая их группа по обоим берегам Лимпопо до его истоков.
История бечуанов, соответственно расселению среди воинственных племён внутри страны, довольно запутана. Она никогда не доходила до прочной кристаллизации вокруг какой-нибудь династии или властвующего племени. Уже обширность области их обитания вызывала большое раздробление. Племенные предания и сказания о странствованиях указывают на переселение с севера. Новейшая история говорит о переселениях с той же стороны. На самом деле, несмотря на свою сравнительно высокую материальную культуру, народ бечуанов ясно выказывает кочевой характер. Дорога к северу была одна открыта ему в последние сто лет, и если не его происхождение, то исторические передвижения его говорят об этом направлении. Весьма наглядны интересные как сами по себе, так и по тому свету, какой они бросают на передвижения народов внутренней Африки, наиболее привлекательные эпизоды истории бечуанов: развитие басутов, самого богатого, сильного и наилучше вооружённого племени этого народа, и подъём, а затем трагическая гибель в течение менее двух поколений, макололов, проникших в качестве завоевателей за Замбези. Часть баквенов (людей крокодила) в двадцатых годах была оттеснена зулусским начальником Мосиликатце с реки Вааля в Драконовы горы. При единстве и решимости превосходному числу бечуанов легко было противостоять нападающим. Но противоположно усилиям одного лишь начальника Мошеша, который старался поддержать согласие в своём народе, оправдалась поговорка бечуанов: мелкие начальники — дурные подданные. Мосиликатце встретил в народе отсутствие единства и власти начальников, убивал и грабил, и оставшиеся в живых выселились под названием басутов, то есть нищих, в горы. Здесь Мошеш в 1831 г. соединил этих распавшихся людей в один народ, который от присоединения беглых береговых кафров стал несколько сильнее. Они сумели ещё более увеличить выгоды своей страны с прекрасными пастбищами посредством обширного похищения рогатого скота и лошадей из стад оранжевых буров. Но они не отставали и в других отношениях (см. стр. 12); у них было до 18 тыс. всадников и в 1879 г. они обладали приблизительно [141] 15—20 тыс. ружей. Сознавая свою силу, они отказали в 1879 г. капскому правительству в уплате подати; война закончилась потом, в сущности, торжеством басутов. Возможно, что им предназначено основать впервые в центре Африки сильное бечуанское государство.
К племени басутов принадлежал первоначально совершенно другой, отдалённый народ, в истории которого мы встречаем противоположный процесс: это — макололы, народный агрегат, ядро которого составилось из некоторого числа басутов. Когда они под предводительством смелого вождя Себитуане направились к северу, они захватили с собою молодёжь побеждённых ими бечуанских племён. То же самое случилось с покорёнными позднее макалаками, место обитания которых макололы заняли в начале 50-х годов, вынужденные к тому большой смертностью, испытанной ими в болотистых странах Замбези и Чобэ. Наконец, в состав племени была принята и известная часть народа баротсе. С реки Дилы, или Моцумы, они были оттеснены матабелями на запад к Чобэ. Здесь, между Замбези и Чобэ, макололы жили, как на естественном острове, окружённые болотистыми, низменными берегами этих глубоких рек, в защите от своих врагов, но тем более подверженные смертельным болотным лихорадкам. Настоящих басутов всегда можно было узнать по их трудолюбию. Их видали идущими с мотыгой в руке, рядом с жёнами, в поле. «Этого зрелища, — говорит Ливингстон, — не могут доставить мужчины ни в каком другом кафрском или бечуанском племени». Но их потомки, которые рано почувствовали себя властителями, держали себя, как аристократы, среди покорённых макалаков, и умный Себитуане нашёл себя вынужденным отнять у них некоторые преимущества. Основную причину установленного им равенства он выразил в следующих словах: «Все — дети начальника». Себитуане, правитель макололов, человек весьма даровитый, умер в 1851 г. «Никогда до этого времени смерть цветного человека так не огорчала меня», — говорит Ливингстон. Его преемник Секелету не был равен своему отцу ни наружными, ни умственными качествами. Борьба за престол разоряла народ и страну; малярия также ослабляла силы этого завоевательного народа, и баротсы в кровавом восстании свергли власть своих покорителей: от ядра макололов между Чобэ и Замбези, как говорят, остались только двое мужчин, и один мальчик. Ещё худший жребий выпал на долю двух тысяч мужчин макололов, живших к югу от Чобэ, искавших защиты в качестве соплеменников у западных бамангватов. Король этих последних, Летчулатебе, сделал вид, что он очень рад их прибытию, и велел пригласить их безоружных в своё местопребывание Котлу. Но когда они вступили туда в полном составе, все выходы были заграждены, и ни один маколол не избег смерти. Затем «победители» взяли жён и детей убитых. Вместо дома Себитуане господствовал правитель баротсов Сепопо, которому путём наследства досталась позднее лежащая оттуда к северу страна Мабунда. Таким образом, к северу от Замбези возникло царство Баротсе-Мабунда.
И бамангваты (бамангвато) лишь в 80-х или 40-х годах переселились в область озера Нгами. Первоначально они жили гораздо далее к юго-востоку. Под властью могущественного начальника Матебе господство их распространялось, быть может, до самого озера, но вследствие раздоров между обоими сыновьями его одна половина племени под именем батоанов (батовано) переселилась к восточному концу Нгами, где они основали своё средоточие при истоке Ботлетле. Это место наносилось на карты под именем города батоанов, а позднее города Лечулатебе. Сын их начальника, Лечулатебе, попал в [142] плен к макололам. Оттуда его вывел дядя его, Магалокое, который, переодетый, проник к макололам, воспитал его и возвратил его народу. Он царствовал и над покорёнными баейями (баейе) и бушменами в то время, когда первые европейцы прибыли к Нгами под названием «Властителя озера». Сперва молодой начальник почитал и уважал своего дядю, но впоследствии стал подозрительно относиться к нему и пожелал от него отделаться. Через посредство своей любимой жены, дочери Сечели, Лечулатебе поддерживал связь с южными бечуанами, между тем как отношения его к северным соплеменникам, макололам, были натянутыми. Другая ветвь бамангватов, оставшаяся на старом месте, под властью младшего брата, Камы, восточные бамангваты, группировалась около главного города, представлявшего под названием города Секоми у подножия Бамангватских гор самое большое скопление людей в этой стране. Правитель их, Секоми считался в 50-х годах высшим начальником племени, но влияние его не простиралось на батоанов Нгами. Ему снискала большой почёт победа над макололами и над отрядом матабелей, высланным Мосиликатсе. Он наслаждался вместе со своим народом целым рядом мирных лет, и в это время его новая столица Шошонг (см. рис., стр. 22) стала самым многолюдным и торговым туземным городом к югу от Замбези. Уважение, которым пользовался он сам и его народ, было так велико, что народы, покорённые матабелями — макалаки, багурутсы, мапаленги и др. — приходили и селились под защитой бамангватов. Но в лице его сыновей, принявших христианство, Кхама и Кхамане, появился новый враг, и возраставшему влиянию их в народе Секоми старался противодействовать покушениями на жизнь этих принцев и их сторонников, но был изгнан, и Кхама занял его место. Так как этот последний был настолько добросердечен, что призвал обратно своего отца Секоми, то спокойствие ещё не скоро наступило в стране бамангватов. Под конец Кхама с большею частью населения переселился из Шошонга к северу, в страну западных бамангватов, на реку Цугу. Но здесь ему было не лучше, чем макололам на Замбези: лихорадка истребляла его народ. Тогда он вернулся с остатком его в Шошонг и завоевал его; Секоми бежал к Сечели. Когда Голуб находился здесь в 1875—76 гг., бо́льшая часть населения примкнула к христианину Кхаме, который настолько водворил здесь порядок и безопасность, что население Шошонга утроилось. Всего лучше подействовало запрещение Кхамы продавать водку.
Племя бечуанов, подвинувшееся далее к северу, жило под именем баквенов к югу от бамангватов. Их правитель Сечели, который играл такую видную роль в предприятиях Ливингстона, жил в 40-х годах в Колобенге. Изгнанный бурами он переселился в Литейянэ и затем в Молополе, где и в настоящее время находится столица племени. И это племя уменьшилось от междоусобных войн и внешних столкновений: в середине 70-х годов в нём было, собственно, только 82—85 тыс. человек, наряду с 18—20 тыс. живущих в стране в качестве чуждых пришельцев батлоков, бакатлов и макозиев. Сечели, правда, бывал в церкви и крестил своих детей, но он оставался тогда, как и прежде, прирождённым верховным жрецом своих баквенов, бывших в большинстве язычниками. Тем временем встречи с миссионерами и торговцами ознакомили Сечели, по крайней мере, с материальными выгодами культуры, которые, видимо, более удовлетворяли его, чем христианская религия. К югу к баквенам примыкает родственное племя бангвакетсе.
Гибкая, приспособляющаяся природа бечуанов легче может пользоваться хозяйственными выгодами культуры, чем восточные кафры, которые зато успешнее умели сохранить для себя свою страну. И другие племена, [143] кроме басутов и бамангватов, сумели извлечь пользу от соприкосновения с белыми, от которого не могли уклониться. Батлапины, когда их открыли, были незначительным, грязным народом. Но так как они жили близко от европейской колонии, они получили возможность вступать в торговые сношения с нею, и, так как в то же время влияние миссионеров удерживало их от войн, они скоро оказались в состоянии развести большое количество скота. К сожалению, вместе с тем росло и их высокомерие. С того времени они опять ослабели от столкновений с бурами.
К этой картине истории бечуанов, наряду с процветающими и погибающими племенами, надо отнести и рассеянные племена, которые или блуждали, не зная родины, или нашли себе приют на вершинах гор и в болотах. Бакалагариями называют рассеянные в степи части баквенов и других бечуанских племён, которые часто смешивались с бушменами. «Живя в одних степях с бушменами, подвергаясь одинаковым климатическим условиям, терпя ту же жажду, питаясь в течение столетий одной и той же пищей, бакалагарии представляют лучшее доказательство того, что местность не всегда может объяснить расовые различия. Бакалагарии с неистощимой силой держатся за земледелие и за разведение домашних животных, пристрастие к которым свойственно всем бечуанам. Они ежегодно вскапывают свои огороды, хотя часто всю прибыль их составляют несколько тыкв или дынь. Они тщательно берегут и пасут маленькие стада коз, хотя доставать для них воду приходится из маленьких колодцев обломками страусовых яиц» (Ливингстон). Впрочем, во всяком случае бакалагарии остались ещё связанными с живущими к ним всего ближе племенами бечуанов и тщательно поддерживают вассальные отношения, в каких они стоят к их начальникам.
Несколько более благоприятный пример представляет племя багурутсов, живущее теперь на Ботлетле и на озере Кумадау, несколько к юго-востоку от Нгами. Прежде это было одно из сильнейших племён, но вследствие внутренних несогласий оно разделилось на несколько ветвей, которые постоянно враждовали между собою, пока Мосиликатце не рассеял их. Тогда одно из племён ушло на реку Шашу, где оно разделилось вновь и выделило ветвь к реке Ботлетле. Эта последняя ветвь, под верховной властью бамангватов и под защитою болот и озёр, вскоре опять усилилась. Она уже почти слилась с ботлетле, и здесь основались целые деревни беглых макалаков, бакалагариев и бушменов. Довольные своей плодородной страной, своими большими стадами овец и коз, они почти не покидают своих болот, трудно проходимых для чужеземцев.
Для большей части северных кафров достаточно будет кратких замечаний: завоевательные и истребительные войны племён, бедных культурою, слишком сходны между собой. Кроме того, принадлежность к племени кафров не может быть доказана с точностью для всех восточных завоевательных народов до Уньямвези, не говоря уже о глубоких народных смешениях, которые происходили там повсеместно. [144]
Наименьшее сомнение из этих народов возбуждают матабели (в новейших договорах, например, в покровительственном договоре Лобенгулы 1888 г., они называются амандабеле), характерный военный и разбойничий народ южного происхождения. К северо-востоку от зулусов они образуют лишь более крупное и более близкое к главному племени звено в цепи зулусообразных народов от Наталя до экватора. Предания и легенды, так же как и сходство обычаев, свидетельствуют, что отделение их от зулусов произошло в недавнее время. Мосиликатсе — настоящий творец этого нового народа. О нём единогласно рассказывают, что он при короле Чаке был послан с небольшим отрядом зулусов в хищническую экспедицию на север и собственной
властью остался в этой стране, принадлежащей к самым красивым и плодородным странам Южной Африки. Он подражал своему властителю в склонности к грабежу и войне настолько же, насколько сами матабели походили на зулусов в отношении воинственности и жестокости. Военная организация зулусов была ими сохранена. Вследствие этого до нынешнего дня матабели представляют верное отражение зулусов (см. рис., стр. 132).
Мосиликатсе давно уже умер. У его сына Лобенгулы была своя резиденция Губулевайо, посещавшаяся многочисленными белыми торговцами, близ того места, которое называлось некогда городом Мосиликатсе. Когда вместе с властью зулусов в 1879 г. пали его крепкие стены, он увидел себя вынужденным заключить с англичанами в 1888 г. договор о покровительстве, который, однако, не защитил его при нападении из Капской колонии любителей чужого золота и чужой земли. В 1893 г. он пал вместе с его некогда страшною властью в войне, в которой было сделано многое против совести, даже против столь уважаемой кафрами неприкосновенности послов. Матабели тем не менее остались тем, чем были их отцы, хотя пространственное разделение [145] вызвало в них некоторые изменения с внешней стороны. Не стесняемые естественными границами и давлением белых соседей, воинственные, дикие инстинкты матабелей чрезвычайно развились насчёт живших поблизости их трусливых земледельческих народов. Их неистовства по отношению к машонам, батокам и макалакам, их северным соседям, трудолюбивым, зажиточным, но, к сожалению, менее воинственным племенам, составляют одну из тёмных страниц африканской истории. «Когда они в своих почти ежегодно повторяющихся хищнических набегах посещают деревни к югу от Замбези, они убивают старых мужчин и женщин, а всех более молодых уводят в неволю. Нельзя себе представить ничего более жестокого, как их чисто животное отношение к человеческой жизни. Всё стремление и честолюбие матабеля состоит в том, чтобы убить свою первую жертву; этим измеряются его честь и слава» (Чапмен). Едва ли может быть сомнение, что подобное презрение к человеческой жизни могло сопровождаться и людоедством. Именно, в областях обитания и грабежей матабелей были находимы пещеры с остатками трапезы людоедов. Скалистые стены самых больших из них ещё в 1869 г. были закопчены дымом, и земля в них была покрыта человеческими костями, частью сложенными в груды, частью разбросанными. Черепа были особенно многочисленны, принадлежали по большей части детям или молодым особям и были, по-видимому, разбиты тупыми топорами или острыми камнями. Мозговые кости разделены были на маленькие кусочки, и даже круглые суставные части были раздроблены.
Многие более мелкие части народа матабелей создали себе вдали от главной части их особое существование в замкнутых горных местах обитания. Одна часть их бежала, чтобы избавиться от тирании Чаки, в возвышенные долины гор Малути, где они назвались матлапатлапами (матлапатлапа), по имени своего предводителя. Преемник его был вынужден матабелями в 1837 г. искать защиты у басутов, но когда их начальник Секоньела пал в военной экспедиции против Дингана, этот последний уничтожил бо́льшую часть матлапатлапов. Остаток их, численностью от 7 до 8 тыс. человек, вёл бедственную, бродячую, [146] разбойничью жизнь в своих прежних областях. В тех же горах жили бамаваканы (бамавакана), союзники матлапатлапов; они заняли лет пятнадцать тому назад эти, по-видимому, безопасные места обитания и завели большие стада. Но однажды ночью на них совершенно неожиданно напал отряд матабелей, умертвил начальника и часть его народа, сжёг хижины и угнал стада. Остальные десять деревень жили по большей части разбоем, и их обитатели во времена Арбуссе считались людоедами. Одни добывали железо и ковали мотыги, другие разводили овец и коз, а третьи возделывали табак на склонах гор Малути.
Когда эти народцы выбрасываются, как черепки, за пределы обитания главного племени, то это — черепки от ударов молота, падающего с силой на наковальню невоинственных племён, по произволу разбивая их или соединяя более мелкие из них. Беспокойные бродячие народы
составляют естественные последствия этих ударов молота, создающих такое состояние, когда рука каждого поднимается против другого. В области между Нижним Замбези и Лимпопо, с некоторого времени почти периодически подвергающейся набегам матабелей с запада и зулусов Софалы с востока, мы встречаем ещё большее число подобных племён, которых можно назвать цыганами или париями тамошнего населения. Там живут бароэквы (бароэква), выродившаяся ветвь батонгов (батонга), поддерживающие своё существование на северных притоках Лимпопо грабежом и воровством и охотящиеся с отравленными стрелами, — настоящий придорожный народ. В соседстве с ними живут бароки (барока), состоящие из людей различных племён, которым по какой-либо причине удалось ускользнуть из пределов власти их начальника. Они живут в рассеянном виде в отдельных хижинах, скудно питаются рыбою, черепахами, дичью, отбитой у хищных животных, дикими ягодами, плодами, кореньями и тыквами. Быть может, ещё презреннее балемпы (балемпа), живущие в более обширных деревнях, мало соприкасающиеся с прочим населением, придерживающиеся обычая обрезания, питающиеся только мясом животных, убитых по их способу, отказывающиеся есть из одного горшка с другими и занимающиеся главным образом торговлей. Они одни умеют тянуть проволоку, которою они, наподобие филиграни, обматывают палки или древки копий. В их [147] воспоминаниях о развалинах Зимбабийе, нечто вроде их Офира, Карл Маух, так же как и в их чертах лица, видел «поразительное сходство с еврейским типом», сходство, в котором даже не было недостатка в «золотушно-воспалённых глазах». Но всего более заслуживает сожаления угнетённое и раздробленное состояние племени машонов (машона), которое вынуждено было матабелями поселиться к западу между ними и бамангватами. Восточные крали этого народа в течение десятилетий служили любимой целью разбойничьих набегов, в особенности западных матабелей, вследствие чего некогда зажиточные машоны почти совершенно лишились своих стад, почти совсем были вытеснены из своих плодородных долин на возвышенности, и там строили себе укреплённые деревни между скалами или просто искали убежища в скалистых пещерах. Тем не менее они до сих пор ещё сохраняют славу туземцев, наиболее искусных во всякой работе, к югу от Замбези. Так как они состоят из весьма небольших общин, никогда не соединяющихся против общего врага, то разорение страны и народа,
вследствие постоянных набегов, идёт всё далее и далее, причём мужчин убивают, как «горных козлов», а более молодых женщин и детей обращают в рабство. При Лобенгуле матабели были признаны европейцами «покровителями машонов и макалаков».
Если мы направимся к Замбези, мы встретим ландинов (ландин), также ветвь зулусов, некогда господствовавшую на правом берегу. Господствующее положение этого задорного племени создано было португальцами, которые платили ему ежегодную дань. Чтобы, в случае нужды, вытребовать эту дань силою, ландины приходили каждый год в Сенну и Шупангу. Богатые португальские торговцы, кроме определённой подати бусами и медной проволокой, выдавали им ежегодно 200 кусков ситца по 16 локтей.
Одинаковое происхождение с матабелями легенда приписывает другому племени, ведущему борьбу в ещё более обширном округе и господствующему путём насилия. Это племя, называющее себя мавити, или мазиту, некогда держало в подчинении живущий на плоскогорье к западу от Ньяссы земледельческий народ манганджа, или марави. Мазиты — не что иное как зулусское племя и лишь незначительными частностями отличается от племени Яо (Вайяо), живущего восточнее, в сторону морского берега и Ровумы. Оба названные племени осели к северу от весьма сходного с ними народа ватутов (ватута), играющих видную роль в современной истории экваториальной Восточной Африки. Под этими наименованиями не следует подразумевать замкнутых племён. Они имеют отчасти лишь генерическое значение, обозначая в общем народов непостоянного, воинственного и хищнического характера и с определёнными наружными чертами, в особенности в вооружении и военных обычаях. В образе жизни этих народов всё указывает [148] на высшую степень внутренней изменчивости. С быстрым подъёмом и упадком их истории поднимаются и падают численность, благосостояние и возможность политического самостоятельного существования. История африканских народов рассказывает о таких народах, которые были совершенно истреблены, и о других, которые в течение жизни одного поколения из неизвестности поднимались до большого могущества. Мирные народы иногда неожиданно выступают на военный путь под видом ватутов или мазитов сперва в смешном подражании, вроде овец в волчьей шкуре, а затем с полной кровавой серьёзностью. Немалое число таких «мнимых зулусов» известно между Нилом и Замбези. Благодаря этим толчкам обширная область экваториального востока походит на постоянно волнующееся море. Одна волна подгоняет другую, и многие племена уже в течение десятилетий переходят с места на место, гонимые более сильным племенем. В настоящее время там происходит «период переселения народов». Смелый завоеватель, как, например, Мирамбо, по происхождению ваньямвези, со своими ватутами действовал в этой народной массе как сильный фермент: он беспокоил всех, заставлял многих менять свои места обитания и не давал им успокоиться до самой своей смерти. Многочисленные, некогда жившие в благосостоянии туземцы плоскогорья между морским берегом и Танганьикой, были настолько теснимы нападениями вагегов с севера и вавумбов с юга, что они покинули плодородную страну и искали защиты на горных вершинах. И страна Кабого, на Танганьики, некогда была, плотно населена, но разбойническое население Ндезеха вызвало здесь почти общее выселение. Таким же образом вавумбы своими хищническими набегами вынудили к переселению и другие народы к востоку от области озёр. Это положение вещей встречается далеко на запад.
Ватуты (ватута), или вангонии, известны более всех этих воинственных народов. Влияние их всего значительнее именно в этой области, между Индийским океаном и большими озёрами, которая своими торговыми путями в Европу и Индию приобрела большую важность в качестве политического владения Германии. Ватуты, обособившееся племя мазитов, отделились от них лет около пятидесяти тому назад во время одной хищнической экспедиции, направленной далеко на север. Двигаясь от северо-западного конца Ньяссы, они натолкнулись на варориев, обладавших, большими стадами рогатого скота. Но с ними они не могли справиться, обошли краем области Урори и проникли на северо-запад до Уджиджи. Старейшие арабские обитатели Уджиджи ещё и теперь помнят, как внезапно появились ватуты и принудили их искать спасения на острове Бангве. Они напали также на Угу и Урунди, но здесь усомнились в успехе своего предприятия, прошли через Увинзу, всё опустошая на своём пути, свернули в Уньямвези и через Узинджу достигли Укереве. Там после своих смелых походов они оставались в течение нескольких лет. Затем они вернулись в Узамбару. Начальник их просил из политических видов руки дочери начальника ватутов и получил свою страну обратно в виде приданого, между тем как ватуты, передвинувшиеся далее к югу, были задержаны в хорошо орошённых и богатых лугами Угомбе и Угалле правителем ваньямвезиев Мирамбо, устроившим своё войско по зулусскому образцу. Таким образом, ватуты из бродячего народа сделались народом государствобразовательным, опровергая предсказания тех, которые возвещали скорое наступление времени, когда эти насильственно связанные разбойничьи орды опят должны будут разбежаться. Правда, ватуты не совсем ещё отказались от своих воинственных привычек и иногда грабят за свой собственный страх. В их правителе Мирамбо немецкие исследователи Кайзер и Бём нашли настоящего властителя, более чем в [149] целой дюжине обыкновенных негрских правителей. Висман называл его «самым значительным негром, какого он встречал в Африке», и было время, когда миссионеры искали опоры у некогда презираемого предводителя разбойничьих шаек.
Если ватуты, а также и вагеги, показывают исторический путь, каким возникают «настоящие» воинственные, разбойничьи народы, то два следующие примера могут разъяснить вкратце, каким образом другие своеобразным, забавным путём подражания в качестве «мнимых зулусов» могут увеличивать собою число врагов всякого спокойного развития, всякого ненарушенного мира. В долине Ровумы племя по имени магинджи (магиндже), называется также мавити. Эти ровумские мавитии — в действительности беглецы племени Гиндо, сходство которых с мавитиями озёрной области является лишь внутренним и заключается в разбойничьих привычках, но они тем не менее приводят в беспредельный ужас все мирные племена. По выражению Томсона, «у них с зулусами не более родства, чем у осла в львиной шкуре со львом; это — шайка жалких трусов». Их замечательная подражательность, касающаяся не только одежды и оружия, но и песен, плясок и всех военных приёмов, приписывается тому обстоятельству, что они долгое время жили на берегах Ньяссы вместе с зулусами. Согласно предположению миссионера Мэпля, они для этой «новой жизни» отказались даже от земледелия, от всех своих мирных занятий. Достоп. У. П. Джонсон писал ещё в 1884 г., что многие из обитателей гор к юго-востоку от Ньяссы приняли «щит Ангони». В конце 70-х годов шакунды (шакунда), состоявшие главным образом из беглых невольников португальцев, опустошили земли батонгов на Среднем Замбези совершенно так, как это делают зулусы.
Напротив, валунги (валунгу) со своего, впрочем, не слишком высокого положения в качестве воинственного народа уже значительно опустились. Около двадцати лет тому назад их беспокоили нападения мазитов, или мавитиев; старший сын начальника их был взят в плен и уведён в качестве военнопленного. Через долгое время он вернулся в свою страну. Там он начал обучать валунгов военному делу по способу ватутов и заставил их принять ту же одежду, то же оружие, те же военные клики и те же движенья, и вскоре они появились в виде настоящих ватутов. Для трусливых земледельческих народов на Танганьике и Руфиджи достаточно было одного вида этого вооружения и этих военных кликов, чтобы отказаться от всякого сопротивления, и эти «поддельные» ватуты опустошили всю страну. Но когда виновник их превращения умер, вся его военная система распалась: народ вернулся к своим прежним привычкам, оружию и одежде, перестал называться ватутами и является теперь совершенно безвредным. [150] Впрочем, Томсон находил ещё в каждой хижине щит из бычьей кожи, остаток прежних, воинственных времен. Однако, преобразования и новообразования воинственных племён в этой области ещё не закончились: от времени до времени появляются новые имена. В качестве опустошителей береговой страны к югу от германской Восточной Африки, наряду с магинджами или вацвангарами, выступают вамачонды и амазоты. «Мавити» служит теперь собирательным именем для всех этих кафрских народов и смешанных племён, так же как далее на юге — «ангони» или аангони.
Вполне понятен страх, какой имена этих народов внушают мирным земледельцам. Ливингстон рассказывает, что в племени Макуа детей пугают именем мазитов. Уже одна боязнь их заставляет целые племена менять свои места обитания. Деревни строятся в лесной чаще и охраняются скрытыми тропинками и даже западнями. Европейские путешественники не раз вызывали к себе неприязненные действия только благодаря тому, что их принимали за предводителей шаек ватутов. Беглые общины, отыскивая по возможности отдалённые места жительства, населяли такие области, которые иначе навсегда остались бы пустынными. Когда населённые страны пустели, в то же время другие (например, плодородные низины на Шире) наполнялись беглецами, создававшими из безлюдных мест цветущие земледельческие страны. Среди этой прекрасно расположенной, плодородной, хорошо орошённой береговой страны можно вдруг попасть на широкую полосу, совершенно лишённую жителей, но где места очагов, места расположения деревень и пахотные поля указывают на прежнее существование здесь густого населения.
Мы не упомянули ещё о важной стороне опустошительного действия этих воинов-разбойников, об их участии в торговле невольниками. Само собою разумеется, что повсюду, где такая шайка нападает на мирных обитателей, является множество «товара» для работорговли. Процветание этой последней в местах экваториального восточного берега от Софалы до Занзибара сводится в значительной степени к тому, что военные экспедиции этих разбойничьих шаек доставляют торговцам материал во всякое время в желательном обилии для формирования их невольничьих караванов. Так, народ Яо был «самым деятельным агентом работорговцев». Сношения с этими последними также немало содействовали превосходству вооружения этого воинственного народа. Ливингстон следующим образом описывает эту торговлю: «Вожди караванов из Кильвы приходят в какую-нибудь деревню вайяев, показывают товары, получают щедрые угощения от старшин деревни, которые их просят подождать некоторое время и расположиться как можно удобнее; им доставят достаточно невольников, чтобы купить у них эти товары. Затем организуется военная экспедиция против манганджей, не имеющих огнестрельного оружия. Некоторые из низших береговых арабов, ничем не отличающиеся от вайяев, обыкновенно сопровождают эту хищническую экспедицию и делают там дела за собственный счёт». Впрочем, эти хищнические походы не ограничиваются такими нападениями: вайяи часто нападают и друг на друга. Некоторым проницательным начальникам пагубность такого положения вещей вполне ясна. Но, быть может, пробуждающийся в этом постоянном военном положении дух мужества и выносливости именно среди этих вайяев подготовит лучшую почву для культуры, чем у подавленных, запуганных манганджей. Наблюдения миссионеров в области Ровумы нельзя назвать неблагоприятными. Одним из немногих светлых явлений в мрачной галерее выдающихся африканцев может быть назван начальник Матола из Невалы, служивший важной опорой деятельности английской [151] миссии. Некоторые племена научились от искусных в технике народов, покорённых ими, изготовлению орудий (см. рис., стр. 146 и 149), откуда видно, какие глубокие корни пустили уже и мирные искусства. Так называемые ангонии в стране Ньяссы перешли уже от изготовления оружия к земледелию; быстрота этого перехода весьма знаменательна. Для оценки вайяев, о которых говорилось так много дурного, нельзя упускать из виду, что их страсть к путешествиям и выказываемая при этом ловкость не раз уже могла быть обращена на пользу европейских исследователей. Бомбей, который был вождём всех экспедиций, исходивших из Занзибара, от Бёртона и Спика до Стэнли, так же как Чума и Уэнрайт (см. рис., стр. 144), которые в 1874 г. доставили тело Ливингстона на берег моря, принадлежали к племени Яо и по справедливости заслужили большие похвалы. В караванах, идущих из Багамойо, встречается большое число носильщиков, принадлежащих к этому племени.
Примечания
- ↑ Ама есть префикс, означающий — люди, коза (ксоза, куза) относится к имени начальника: всё это вместе значит «люди Козы». Наименование племени по имени начальника повторяется у большинства негров, соответственно патриархальной системе.