Негрские народы
А. Народы Южной и Восточной Африки
I. Общие понятия о неграх
| Отношения между народами в Африке составляют самую интересную сторону её. Всё, что касается нравов и обычаев, нравственного и религиозного, общественного и экономического состояния этих рас, достойно прилежного наблюдения, тщательного описания и подробного разъяснения. |
| Р. Ф. Бёртон. |
Название негр заключает первоначально одно из наименее спорных понятий народоведения — африканца с тёмной кожей, с так называемыми шерстистыми волосами, толстыми губами и носом, поэтому нельзя не удивляться при виде стараний учёной критики ограничить это понятие в Африке, настоящей, древней стране негров, весьма небольшим пространством. Если мы допустим вместе с Вайтцем, что галласы, нубийцы, готтентоты, кафры, народы Конго и мадагассы — не настоящие негры, если мы также вместе с Швейнфуртом исключим из числа их шиллуков и бонгов, то мы должны будем признать, что часть света, о которой мы говорим, почти на всей своей периферии обитаема иными народами, а не настоящими неграми; точно также внутри материка, от южной оконечности его и далеко заходя за экватор, мы находим будто бы только светлокожих южноафриканцев и так называемых народов банту («кафры» Вайтца). Для негров при таком критическом отношении к ним остаётся лишь «полоса земли не более 10—12 градусов широты к югу от линии, которую можно провести от устья Сенегала к Тимбукту и оттуда до страны Сеннаар» (Вайтц), причём эта значительно урезанная раса перемешана ещё со множеством представителей других рас. По Латаму, настоящая страна негров простирается лишь от Сенегала до Нигера. Если мы спросим, чем оправдывается такое узкое ограничение, то увидим, что безобразный тип негра, который некогда фантазия наблюдателей видела во всей Африке, но который в действительности можно видеть только на вывесках табачных лавок (Ливингстон), при ближайшем исследовании ускользает от нас почти во всех частях Африки, вместо того чтобы появляться повсюду в ней. Если мы увидим, что крайняя форма принимается за истинную и чистую, то мы всё-таки не поймём причины её географического ограничения и прикрепления, так как везде, где живут эти тёмные шерстистоволосые [4] люди, является и этот безобразный тип. Мы видим здесь одно из искусственных построений науки, которое перед беспристрастным взглядом устоять не может.
Что касается этого спутанного для многих понятия, то мы раз навсегда скажем благосклонному читателю, что по отношению к именам мы имеем основательное предубеждение против всех бесполезных нововведений. Вследствие этого мы и здесь удерживаем старинное название «негров» в его общераспространённом понимании, охватывающем тёмных шерстистоволосых африканцев и исключающем светлых южноафриканцев, так же как и более светлых курчавоволосых или
прямоволосых северных и восточных африканцев, даже ещё решительнее, чем первых. На самом деле, более или менее негрообразные народы здесь настолько перемешаны между собою, что о подборе «настоящих» негров не может быть и речи. Это было бы напрасным трудом. «В беспримерном смешении народов» внутренней Африки, по выражению Швейнфурта, мы можем прийти к этнической картине, близкой к природе, основываясь не столько на проведении границ, сколько на анализе, который всегда приводит к невозможности найти элементы тела, составные части которого обладают чрезвычайной подвижностью.
Цвет кожи, самое резкое из физических свойств негра, — по преимуществу тёмно-бурый, который только при поверхностном наблюдении можно принять за чёрный. Вполне чёрных народов вообще не существует. «Голубоватый отблеск», о котором говорят так часто, мы можем заметить на местах, где просвечивает венозная кровь, даже и на нашей собственной коже. Просвечивающий красный цвет ясно замечается главным образом у лиц, имеющих смешанную кровь или индивидуально более светлую окраску. У одних народов преобладают тёмные, а у других светлые оттенки цвета кожи. О [5] распределении различных оттенков среди юго-восточных кафров Г. Фритч говорит: «Вполне тёмные разновидности цвета кожи не так часты, как более светлые, в особенности в высших степенях. Почти чёрные индивидуумы оказываются в изменчивом количестве среди всех племён, причём в южной Африке появление их нельзя свести к определённым особенностям мест обитания». Негритянки часто бывают светлее, чем их мужья. Это находится в связи с тем, что и негрская кожа на солнце и на открытом воздухе заметно темнеет. У них, как и у всех темнокожих людей, ладонь и подошва имеют более светлый пигмент; и на остальном теле окрашивание не вполне равномерно, а скорее распределено большими пятнами, отличающимися по своим оттенкам друг от друга. После смерти цвет становится пепельно-серым. После еды, в большую жару, во время движения и при психических аффектах повсюду, куда кровь проникает в поверхностную сеть волосных сосудов, цвет кожи становится темнее. В болезненном состоянии, когда кожа теряет свой гладкий и блестящий вид и делается съёженной и вялой, окраска её бывает более тёмною и грязною. Слизистая оболочка глаз (conjunctiva) выказывает буроватое окрашивание: здесь цвет пигмента не претерпевает изменения, как на губах вследствие просвечивания крови, становясь красновато-серым, что замечается и на ногтях. Цвет кожи новорождённых почти так же светел, как у европейцев, вследствие чего Фалькенштейн первых негрских детей, каких он видел, принимал за мулатов, пока они через некоторое время не потемнели заметно, а через шесть недель не стали «совершенными» неграми. Кроме цвета, и более грубое строение кожи отличает эти народы от светлокожих. Гардинеру его зулусы казались саламандрами, когда они, по-видимому, поджаривали своё тело на лагерном огне или сгребали босыми ногами горящие головни, или же пальцами клали себе в рот кипящую маисовую кашу. Вследствие сильного выделения пота кожа кажется прохладной на ощупь. Трудно поддающийся определению специфический «запах негров» в различных степенях свойствен всем. По мнению Фалькенштейна, он сводится к маслянистой консистенции пота, в котором при неопрятности легко развиваются пахучие кислоты и которым обуславливаются и сильные отражения света на коже негра.
Волосистость тела вообще незначительна. Даже под мышками она выражена лишь небольшим пучком волос. Повсюду, где она развита сильнее, в особенности на лобке, на лице и на голове, волосы растут в виде шерсти или, лучше сказать, войлока. Это свойство волос — более постоянный признак негров, чем цвет кожи или строение скелета. Понятие «шерстистый», в применении к волосам этих [6] настоящих шерстистоволосых, мы старались поставить в более тесные границы, когда говорили выше о бушменах и готтентотах (см. т. I, бушмены). Волосы покрывают череп в виде плотной подушки, которая у многих, например у южных кафров, становится ещё плотнее вследствие частой и равномерной стрижки всех головных волос. Волосы, рассеянные в виде островков или групп (см. рис. ниже), встречаются у всевозможных негров, даже у нубийцев. Разрастание волос в виде гривы при таком свойстве их невозможно, но и подобие их короткой шерсти также нельзя назвать естественным состоянием. И во внутренней Африке можно встретить достаточно «кудрявых» людей, и пышность их руна располагает к самым разнообразным причёскам. Рост бороды скорее можно назвать слабым, чем сильным; бакенбарды выражены лишь отдельными пучками, а усы замечаются обыкновенно только на углах рта. Из обитателей Лоанго, по словам Фалькенштейна, не более одной трети имеют бороду. Волосы на голове и борода в пожилом возрасте седеют, но седина никогда не бывает такою полною, как у европейцев. Негров с белыми головами можно видеть не часто. Лысины попадаются редко, но волосы иногда гладко сбриваются как средство от насекомых.
Средний рост негров в особенности преувеличивался у южных кафров, так как у них он часто превосходит среднюю высоту. Первые значительные ряды научных измерений, произведённые Г. Фритчем, дали среднюю цифру 172 см. По измерениям Фалькенштейна, средняя цифра для негров Лоанго оказалась 165—168, а у негритянок Лоанго — 150—160 см. Американская санитарная комиссия, измерившая 2020 нормальных, чистых негров, также получила 168 см как среднюю величину их роста. Таким образом, негр принадлежит к числу самых рослых людей, уступая в Африке в этом отношении только кабилам. Отдельные роды, а, быть может, и отдельные племена, находящиеся в благоприятных условиях, значительно превосходят указанную величину. Так, шесть взрослых мужчин из семьи начальника гаиков, по Г. Фритчу, имели среднюю величину роста в 183 см. Негры кажутся выше благодаря также крутому падению стенок грудной клетки и умеренному выступанию бёдер, что придаёт им замечательную стройность. Голова их вообще выше, шея толще, ширина груди и таза меньше, чем у европейцев, и это одинаково касается обоих полов, вследствие чего сзади иногда трудно бывает отличить мужчину от женщины. Мускулатура слабее, чем у нормально развитых европейцев, что в особенности относится к голеням; средний вес негров также значительно меньше. Сильное выступание живота является не только следствием часто случающегося переполнения, но зависит и от наклонения таза вперёд и от связанного с этим положением выгиба поясничной части позвоночного столба. Беранже-Феро отмечает у дьолофов Сенегамбии замечательную лёгкость, с какой они работают в согнутом положении, поднимают вещи с земли и пр., и находит, что косое положение таза, в особенности у женщин, благоприятствует этому свойству. Часто упоминаемые уродливые скопления жира, являющиеся в виде ожирения [7] седалищной части, отличительным признаком готтентотов, отчасти встречаются и у негров. Припомним здесь пластическое описание Швейнфурта: «Внушительная часть тела, для гипертрофического развития которой придумано было техническое выражение «стеатопигия», выделяется у женщин в бонго из всей их фигуры с такою силою, что в сочетании с длинным хвостом из лыка силуэт важно выступающей толстой женщины бонго в высшей степени напоминает фигуру пляшущего павиана». Кисти рук у негров стройны, пальцы суживаются к концам, ногти узки, и вся форма кисти часто заслуживает названия благородной. Ступни также узки, но несколько обезображены выдающейся пяткой. Плоская нога едва ли встречается чаще, чем у нас.
Череп, естественно выказывающий и здесь самые характерные особенности, всего более бросающиеся в глаза и наиболее важные ввиду значения его как вместилища мозга, противоположно другим костям, имеет массивное строение и отличается поразительной длиной при замечательной высоте. Наибольшая ширина приходится сзади, вследствие чего при взгляде сверху череп имеет форму, заостряющуюся спереди в виде яйца. Лоб нередко обладает должною выпуклостью, но чаще западает назад, причём, без сомнения, не может быть речи о широком, красивом лбе, свойственном мыслителям. Напротив, лицевые кости сильно выступают вперёд, в особенности зубной отросток челюсти, поэтому лицевой угол имеет в среднем только три четверти прямого угла, а в женских черепах ещё меньше. Сильное развитие жевательных частей дополняется крепкими, плотными, как слоновая кость, зубами. Для лицевой части характерны ещё ширина носового отверстия, плоская форма носовых костей и носа и сильное развитие губ и ушей. Важная роль, какую играют губы и уши в украшении негров, имеет поэтому анатомическую основу. Точно также можно сказать, что необыкновенно разнообразные причёски исходят лишь из роскошного материала рунообразных, шерстистых волос, и что свойственный всем неграм обычай — смазывать и раскрашивать тело — мог приобрести такое распространение только благодаря удобной для него тёмной коже.
Общее впечатление, какое производят негры-мужчины, в своём целом не может быть названо впечатлением силы, превосходящей силу [8] цивилизованных людей, или полной равномерности, не тронутой искусством и выучкой (см. рис., стр. 10). Общее эстетическое впечатление почти равняется тому, какое производит мужчина европеец; даже, по мнению Бухнера, негр-мужчина в отношении сложения стоит несомненно выше нас. Нельзя сказать того же о женщинах, положение которых как более слабого и потому угнетённого пола должно быть принято во внимание, а также и неизбежное при раннем развитии раннее увядание, благодаря чему уже у двадцатилетних женщин замечаются старческие черты.
Правда, элементы, преобладающие в физиономии негра, не способствуют выражению в ней высшей разумности. Но хотя душа негра редко бывает способна к высокому полёту, она имеет всё-таки достаточно силы, чтобы подчинять себе черты лица, и мы не встречаем у них недостатка того, что называется одухотворённым лицом, которое можно встретить нередко, в особенности у женщин. С большой основательностью Швейнфурт выражение Гердера «народы благородного сложения» применил именно ко многим негрским племенам. Так, шиллуков, которых многие поверхностные наблюдатели сравнивали с обезьянами, названный путешественник причисляет к благороднейшим расам Центральной Африки. Суждения немецких исследователей вообще с некоторого времени становятся более и более решительными. «Без сомнения, европеец, — говорит Фалькенштейн, — в самой Европе чувствовал бы отвращение к вдавленным носам, выступающим скулам, полным, вывороченным, но редко толстым губам; если же он находится долгое время среди них, то тёмный цвет кожи, выгодный для окружающей их обстановки, и привлекательная лёгкость движений, не стеснённых излишней одеждой, эластическая свежесть юности и естественное простодушие более пожилого возраста заставляют его отдавать этой расе бо́льшую справедливость. В их существе, в их характере, способе общения и выражения заключается нечто первобытное и естественное, что неизбежно сближает нас с ними».
К этому надо прибавить, что в негрской физиономии для нас является чуждым выступающее во многих выражениях её нечто, сближающее её с семитическим типом, что можно даже прямо назвать сходством с евреями. Быть может, не лишено основания утверждение, что в семитическом типе евреев, арабов, сирийцев и пр. скрывается и тип мулатов. Если сходство с евреями, в особенности у кафров, часто преувеличивалось, то это не уничтожает заключающегося в нём зерна истины.
Если больной человек выказывает лишь нарушенное отношение к свойствам, характерным для здорового, то болезни негров служат лишним доказательством большого внутреннего сходства их природы с человеческой природой вообще. Они также страдают от болезней, как и европейцы, и хотя сложение их менее ослаблено культурной и в особенности умственной работой, но зато, с другой стороны, они обладают меньшими средствами охранения себя. Три врача, которые в новейшее время обнародовали точные сведения об Африке, — Бухнер, Фалькенштейн и Фелькин — сходятся в этом отношении. В особенности невосприимчивость негров к лихорадке определяется как чистый вымысел. Бухнер именно лихорадку называет в числе болезней, которым они подвергаются, а мулаты подвержены малярии в высшей степени. Болезни вагандов составляют, по Фелькину, ужасающий ряд, среди которых встречается большинство недугов, известных европейским врачам. Оспа принадлежит там к самым злейшим формам и уносит тысячи жертв. Она проявляется с особым ожесточением и истребляет бо́льшую часть подвергшихся заболеванию; только поэтому там редко встречаются рябые лица. Сифилис, как и во всех жарких странах, [9] излечивается легко; его часто смешивают с цингой. Фелькин называет ещё водянку, ревматизм, лихорадку, бронхит, воспаление глаз, холеру и проказу. По Бухнеру, в Западной Африке встречаются все три формы проказы. Негры подвержены и слоновой болезни. Особую накожную болезнь представляет «кифусса» в Западной Африке, состоящая во множестве синевато-серых прыщей под кожей. Негр подвержен также странной спячке, которая после постоянной сонливости, продолжающейся несколько месяцев, заканчивается смертью. Многие страдают временным безумием, продолжающимся обыкновенно три или четыре дня, но оно никогда не переходит в бешенство. Самоубийство почти неизвестно. Многие, в особенности женщины и девушки, страдают эпилепсией.
Нередко там приходится видеть людей с белыми пятнами на лице, на кистях рук и на ногах (см. рис. сбоку); альбиносы наблюдались почти в каждом племени. В Уганде, по мнению Фелькина, они попадались чаще, чем в каком-либо другом из племён, виденных им. Волосы их соломенного цвета, грубая, шероховатая кожа — красновато-белая, и глаза весьма чувствительны к свету. Преимущественно при дворах тамошних властителей можно видеть и другие уродливости, в особенности карликов; в качестве придворных шутов они должны говорить всевозможные остроты, которые им прощаются, каковы бы они ни были; часто такие карлики оказываются обладателями больших стад или других богатств. Как часто эти калеки возбуждали и обманывали внимание наших учёных путешественников, разыскивающих народов-пигмеев! Вообще, уроды, вследствие свойственного всем диким народам раннего умирания их или умерщвления их тотчас же после рождения, довольно редки. Только к странам Судана, проникнутым относительно более гуманными идеями ислама, может быть применено описание Массари из Кано относительно Гауссы: «Число слепых и хромых здесь необыкновенно велико; по утрам видишь целые вереницы таких бедняков, отправляющихся на рынок просить милостыню, и обитатель Кано редко пройдёт мимо кого-либо из этих несчастных без того, чтобы не дать ему хоть одной маленькой раковины».
Известная неиспорченность выражается в особенности в большей силе и свежести органов чувств. Благодаря этому Швейнфурт приписывает неграм вообще более острое зрение, чем арабам и [10] нубийцам. Эмин-паша также удивлялся силе зрения своих чёрных спутников. Сюда же относятся замечательно развитое чувство места и искусство отыскивания воды. Напротив, даже там, где ими владеет сильная страсть к охоте, они вообще плохие стрелки. Известная свежесть, свойственная их душе, выражается в наивном энтузиазме, кажущемся нам детским. Вследствие этого негры в Соединённых Штатах присоединялись к христианству в форме самых крайних сект. Мы
должны ещё выждать, что может развиться из этих ещё бездействующих способностей; в настоящее время негр кажется нам, правда, нецивилизованным, неразвитым, но это не значит, что он неспособен к развитию.
Негры, ленивые в «естественном состоянии», под давлением обстоятельств развивали в себе большую способность к физической деятельности, позволяя видеть, как много может сделать воспитание. Только у аристократических негрских народов, обладающих многочисленными невольниками, работа сама по себе не считается приличной для богатых людей. Большинство работает для себя и для своих настолько, насколько это нужно. То обстоятельство, что они не всегда охотно работают для чужих, имеет другие причины, помимо лености. Это вытекает из формы, [11] в какой они производят работу. Они хотят и в обязательных отношениях оставаться свободными. Только немногие кафры, когда нужда заставляет их, нанимаются работниками к белым, и даже в этом положении стараются сохранить как можно больше свободы. В Оранжевой республике они стараются селиться в собственных кралях, вблизи поселений белых, приходят к ним на день, исполняют за умеренную цену свои обязательства и вечером возвращаются в свои хижины. Наёмная плата сберегается, пока её будет достаточно для покупки скота, а когда число последнего увеличится, кафр может думать и о покупке себе жены. Этим достигается предел его желаний, и затем он возвращается внутрь страны, не желая более работать на белого человека. Носильщики на торной торговой дороге, как, например, из Багамойо в Уджиджи, достаточно показывают, что у них нет недостатка в охоте и способности к работе. Если пассивный, лишь наблюдающий за своими стадами бечуан называет энергичного, неутомимого европейца «длинным сердцем», вероятно, потому, что на него производит впечатление продолжительность его рабочей деятельности, то, наоборот, ваньямвезии в качестве носильщиков своей работой вызывают удивление европейцев. Путём воспитания сила и выносливость развиты у них выше нормального уровня негров. От тяжести грузов, которые они носят, у носильщиков-ваньямвезиев бывают мозоли на плечах. Ливингстон видел в Моэро мужчину, который перенёс пять фразилахов (один фразилах = 12,5 кг) слоновой кости оттуда до берега моря. Солдаты-негры, на обязанности которых в египетской экваториальной провинции лежит доставка почты, выказывают замечательные примеры быстроты. «Когда я однажды отправил экстренную почту, — рассказывает Фелькин, — они сделали 285 км в четыре с половиной дня, хотя дорога местами была очень плоха».
В Америке оказалось как общее правило, что негры менее способны к постоянной, непрерывной работе в сравнении с нами, зато они, наоборот, превосходят нас в таких действиях, какие требуют быстроты и бурного проявления силы. Судно на Миссисипи с чёрными матросами втрое скорее нагружается топливом, чем судно с белыми людьми, но белые рабочие той же степени развития и под влиянием тех же стимулов могут нарубить вдвое больше дров и обтесать вдвое больше свай или срезать больше маиса в день, чем чёрные. Между тем на плантациях Кубы и Луизианы даже и постоянная работа чёрных невольников значительно превосходит меру того, что может выполнить европейский рабочий. В течение целых недель двенадцати — четырнадцатичасовая тяжёлая полевая работа под знойным солнцем и в согнутом положении во время жатвы была обычным делом и выполнялась из страха ударов бича. Но, и как свободные рабочие, негры в Америке могут удовлетворять таким требованиям, что в этом отношении не уступают никакой другой расе. Панамская железная дорога, в сущности, дело их рук, и то же самое можно будет сказать когда-нибудь и о среднеамериканском канале. В южно- и западноафриканских и арабских пристанях негры (фингусы, мозамбикские негры, суагелии, крусы и веи) — самые энергичные носильщики тяжестей.
Сюда же относится и бо́льшая способность сопротивления относительно спиртных напитков, столь опасных для первобытных народов. Г. Фритч рассказывает о кафрском властителе Сандили и его свите: «Они пили самый крепкий коньяк, как лёгкое пиво, из больших стаканов, иногда до трёх бутылок в день, не испытывая никакого существенного вреда, между тем как вредное влияние неумеренного употребления алкоголя выражается столь ясно на слабом поколении готтентотов». Возможно, что здесь дело идёт о прирождённой неподвижности, лености души, которая нуждается в возбуждении каким-либо наркотическим [12] средством, тогда как у них не существует «утончённых культурных влияний», под властью которых находится наша нервная система. При суждении о психологии негров надо также иметь в виду грубость их нервов. Фелькин рассказывает из своей врачебной практики: «Шулии замечательно стойки перед болью; я полагаю, что они действительно чувствуют её не так живо, как мы, европейцы; часто они шутили и смеялись в то время, когда над ними производились болезненные операции». Возможно также, что здесь оказывается культурное и даже расовое различие, вследствие которого действие этого космополитического возбудителя проявляется ещё лишь в очень ранней стадии. Водка употребляется не только для того, чтобы подкрепить утомлённые силы во время или после работы, но и для того, чтобы вообще поддерживать силы в бодром
состоянии. Для многих негров водка стала уже необходимой, и некоторые европейцы считают её безусловно полезною в качестве возбуждающего средства при работе.
Рабство было адом и в то же время рабочей школой для негров. Хотя пребывание 8 миллионов негров в Соединённых Штатах принесло много зла и, без сомнения, обещает его ещё в большей мере на будущие времена, но все беспристрастные наблюдатели согласны, что экономическое положение южных штатов, из которых во многих оказалось более 50% населения из бывших невольников, потерпело вследствие уничтожения рабства гораздо менее, чем можно было опасаться. Негры не совсем отстали от той работы, к которой они были приучены. На сахарных плантациях британской Гвианы работали негры, индусы и китайцы, причём негр в поле мог производить вдвое более работы, чем индус, к которому он относится презрительно за его слабость. Китаец более развит в умственном отношении, но он бросает полевую работу при первой возможности и ищет более выгодной и лёгкой работы. Когда ничто не вынуждает негра к работе, он делает менее, чем китаец или индус, и при полной свободе имеет величайшую способность становиться бездельником и бродягой. В Африке негр — [13] превосходный кузнец, резчик и кожевник; в этих ремёслах он выказывает большую охоту и усердие. Здесь далеко не на всех наблюдателей он производит впечатление лентяя. Воззрение, будто чернокожие постоянно сидят с открытым ртом, в ожидании, пока в него упадут готовые дары природы, вообще несправедливо. В особенности на морском берегу торговля расширила уже у туземцев понятие о необходимом и послужила для них стимулом к усиленной деятельности; они возделывают больше маниока, маиса и бататов, чем это нужно для поддержания их собственного существования, и употребляют излишек для приобретения от белых неизвестных им прежде средств наслаждения. В маниоковых полях Муато-Ямво, величиною в 35—40 моргенов, Погге, опытный в сельском хозяйстве, удивлялся работе негров, так же как и в обширных расчищенных местах Киоко.
Нечто подобное показывает нам и подъём горного дела в южной Африке. В одном описании медных рудников намаков говорится о кафрах, фингусах, мантатиях и дамарах: «Одни работают хорошо, другие плохо, одни лучше обращаются с заступом, другие с киркой и т. д. Они пьют водку, если у них есть время, а иногда и чаще, и охотно зарабатывают несколько грошей помимо работы, на которую нанялись». Как бы хорошо или худо они ни относились к работе, но в их желании работать не может быть сомнения, ввиду того, что они проходят большие расстояния, чтобы тяжёлым трудом снискивать себе скудное существование. Известно, какое могущественное влияние оказали алмазные копи на подъём благосостояния туземцев южной Африки. Одни басуты в 1874 году вывезли на собственных повозках маиса и проса на 4,5 миллиона марок. То, что тамошние чёрные работники басутов, батлапинов и др. употребляют своё скудное вознаграждение на покупку ружей, едва ли можно ставить им в вину, как бы дурно это ни настраивало тамошних белых. Дело в том, что негры здесь работают добровольно, что прежде отрицалось по отношению к ним.
Много, даже слишком много, говорилось о характере негров, но редко обсуждение какого-либо предмета приводило к менее полезным результатам. Трудность суждения о народе возрастает, когда его приходится наблюдать или в ненормальном состоянии рабства, или в условиях, не могущих быть сравниваемыми с нашими условиями. Рабство заглушало вместе с чувством самостоятельности и ответственности многие зародыши лучших способностей, между тем как в африканской родине не доставало соприкосновения с высшими умственными кругами. Тот, кто судит о неграх, должен к этим неблагоприятным фактам прибавить ещё и неблагоприятное влияние своего предрассудка. Лучшие знатоки негров поэтому всегда держались особой осторожности. Так, Ливингстон признаётся откровенно: «Во многих случаях они совершают замечательно добрые поступки, а в других случаях — совершенно противоположные им. После долгого наблюдения я пришёл к выводу, что они представляют такую же замечательную смесь доброго и злого, как и все люди. У них нет никакой склонности к тому постоянному приливу благосостояния, которое переходит от богатого к бедному, как это делается у нас, и нет того непрошеного любопытства, какое замечается даже среди наших бедняков. Тем не менее мы часто видали у них примеры истинной доброты и щедрости, так же как и поступки вполне противоположного характера. Богатые выказывают бедным своё расположение преимущественно в ожидании от них услуг; и бедный, если у него нет близких людей, в случае болезни иногда не снабжается даже водой, а когда он умрёт, вместо погребения тело его выбрасывают, предоставляя его на съедение гиенам». Гораздо менее благоприятное суждение Погге гласит: «Негр труслив, [14] ленив, недоверчив, лжив, беспорядочен, легкомыслен, хитёр и суеверен; он лжёт, крадёт и обманывает, где только может. Он живёт лишь для настоящего и не думает о будущем». Впрочем, это суждение относится не к неграм вообще, а лишь к береговым неграм Анголы. Мы знаем, что в самой Африке народы делают большие различия между собою. Батеки на экваториальном западе и мавитии в области Ньяссы могли прослыть злыми только среди народов, которые лучше их. При таком разнообразии свойств характера, лучше будет обратить большее внимание на отдельные черты его, которые особые обстоятельства делают доступными для нашего суждения.
Детские черты проникают весь характер негра и больше всего выказываются в непринуждённости проявлений, которые мы привыкли держать под строгим контролем. Поэтому у них выступают на свет глубоко коренящиеся недостатки, из числа которых на первом месте должен быть поставлен коренной порок их — ложь. Сами они ложь почти не считают пороком. Правда, некоторые народы, как, например, мадии на верхнем Ниле, славятся именно своей правдивостью, но истина сама по себе не ставится особенно высоко. Тот, кто умеет лгать так, что ему верят, считается ловким человеком и пользуется общим уважением. Понятие о различии между моим и твоим часто значительно колеблется. Но о той склонности к воровству, какую выказали полинезийцы по отношению к первым европейцам, посетившим их, здесь не может быть речи. Некоторые негрские племена могут быть названы вполне честными. Так, Уилсон рассказывает о вазонгарах: «Ежедневно они приходили кучками, смотрели на нас, как мы работаем, и удивлялись нашим инструментам. В нашей палатке [15] лежали медные проволоки, гвозди и другие вещи, возбуждающие алчность негра, однако к чести наших гостей, надо сказать, что у нас ничего из этого не было украдено». Алчность составляет главный порок негра. Кафры, обладающие большими стадами, не пропускают случая убить чужую скотину. После посещения двух детей племени Адума, болевших оспой, Баллай, лечивший их уже несколько дней, попросил у их матери немного воды, чтобы вымыть руки. «А что дашь за это?» — услышал он в ответ. Человеческая жизнь ценится невысоко, и убийства там нередки. Но вообще получается такое впечатление, что грубости и бесправия встречается больше у более культурных народов Африки, каковы абиссинцы, нубийцы и галласы, чем у самих негров. У негров встречаются и человеческие жертвоприношения для религиозных и политико-религиозных целей. Часть этих жертв поедается присутствующими.
Согласно известному мнению, и о неграх можно сказать, что нравственность их находится в обратном отношении к полноте костюма: племена, обходящиеся без одежды, пока их не коснётся чуждое влияние, являются самыми чистыми в нравственном отношении, между тем как племена вполне одетые оказываются наиболее безнравственными. Там, где господствует многожёнство, находящееся в непосредственной зависимости от благосостояния и подъёма культуры, женщины, естественно, находятся на низшей ступени и считаются простою собственностью мужчины. Чем более жён имеет мужчина, тем он богаче и тем больше земли он может обрабатывать. В таких странах жёны, так же как у нас деньги, распределены весьма неравномерно. Независимо от таких неправильных социальных отношений, несомненно, что негр в значительной степени склонен к чувственности: самые различные путешественники сообщают нам о половых излишествах у негрских народов. Но противоестественные пороки, по-видимому, распространились среди них лишь благодаря чужеземцам. Весьма немногие племена применяют строгие наказания за потерю целомудрия, нарушение верности брака и т. п.
Поверхностность и подвижность служат у негров причиною многих недостатков и достоинств. В сравнении с белыми, как это легко видеть в Северной Америке, они выказывают больше тщеславия, желания нравиться, больше демонстративности и драматичности в характере, большую возбудимость и в связи с тем меньшую остроту или точность ума и чувственную, но в то же время грубую, природу. Им доставляют истинное удовольствие резко отличающиеся друг от друга цвета и такая же резкая музыка, для выполнения которой они обладают естественной даровитостью (см. рис., стр. 14). Весёлость, которая ни от чего не пропадает, объясняет многое в выносливости, какую выказывает негр при самой неблагоприятной судьбе. Ливингстон [16] рассказывает о караване невольников: «Негры не могут сдерживать смех. Какое бы ничтожное обстоятельство ни случилось на пути, если, например, ветка заденет за груз носильщика или он что-нибудь уронит, все видящие это испускают взрыв хохота; если кто-нибудь, усталый, сядет в стороне, каждый приветствует его таким же смехом». Так они терпеливо несли рабство и оставались при этом весёлыми; эта детская способность служила даже одним из мотивов для доказательства того, что природа создала негров рабами. История освобождённых негров показала, что среди них не было недостатка в отдельных более глубоких и более серьёзных натурах. Они способны к большой преданности. Когда в рабстве с ними обращались справедливо, они выказывали трогательную привязанность к своим хозяевам.
Мы будем иметь случай часто говорить об умственной даровитости негров при рассмотрении отдельных проявлений её, но здесь мы предварительно можем сказать, что их ум при той судьбе, какая им была предназначена, как всей расе, так и отдельным народам, не мог дойти до полного развития. В этом отношении будущее ещё многому научит нас. Однако и теперь уже можно указать как факт, что негры вообще отличаются немалой даровитостью и поднимутся на ещё высшую степень. От них можно ожидать тем больше, что относительно их можно не бояться, что цивилизация оторвёт их от почвы, что случилось со многими другими племенами. Культура, как показывает нам Америка с её миллионами свободных негров, не оказывается вредной для них. И в Африке они усвоили все пороки и бо́льшую часть болезней европейцев и должны были обладать громадной жизненной силой, чтобы при постоянной потере людей, происходящей по указанным причинам вследствие работорговли и постоянных войн, всё-таки держаться на одном и том же уровне. То обстоятельство, что в Северной Америке, несмотря на многие трудности их положения, численность их увеличивается быстрее, чем самого зажиточного белого населения страны, наводит на размышления. Уже в настоящее время различная высота их культуры указывает на известный толчок, исходивший от некоторых влияний, которые действовали на них в Судане или в области верхнего Нила из источников, не всегда известных нам, с одной стороны, и на приостановку вследствие изолирования, недостатка соприкосновения с более подвинувшимися народами, с другой стороны. Среди их умственных способностей особенно выдаётся талант подражания, что весьма важно для суждения как о нынешнем культурном состоянии их, так и об их дальнейшем развитии. Они в высокой степени способны к выучке. Почти все наблюдатели сходятся во мнении, что они с замечательным искусством подражают европейским произведениям (см. рис. на этой и на 15 стр.). Они быстро усваивают иностранные языки и в короткое время выучиваются читать. Многие знатные лица в Уганде говорят на языках киганда, кисуагели и арабском. Басуты с поразительной быстротой научались читать на своём языке латинскими буквами. Один из миссионеров Church Missionary Society [17] учредил в Рубаге класс пения, в котором обучались совершенно необразованные школьники, и через два или три месяца они ушли так далеко, что могли петь простые мелодии по нотам без предварительной подготовки. Впрочем, в этой способности к обучению существуют большие различия. Мы видим большой контраст между подвижными балубами, которые «сумели с поразительной быстротой сделаться носителями и двигателями европейской цивилизации в Африке» (Людвиг Вольф), и упорно держащимися старины и замкнутыми в себе бакубами.
Эта возбуждённость, чувствующая стремление проявлять себя на различных путях и самыми разнообразными средствами, выражается также во множестве пословиц, басен и загадок. Негр выказывает здесь бо́льшую глубину и тонкость, чем могли бы предположить многие из тех, которые судят о нём. Он носит сокровище ценного жизненного опыта, отчётливо запечатлённой мудрости в своей памяти, и рассказывает это своим по вечерам, когда они сидят, скорчившись, вокруг очага. Приведём здесь несколько примеров эвейских поговорок. «Красивый город не бывает сильным. Вода и огонь не живут вместе. Рак не может сделаться птицей. Своя рука никогда не обманет. С пустыми руками не ходят на рынок. Плод падает под деревом. Дурной пальмовый орех портит все орехи. Петух не поёт в одиночестве. Детёныш крокодила не утонет. Два короля не усидят в одном городе. Один человек не служит двум людям. Платье — человек. Деньги — человек. Странник — поток». Приведём ещё несколько поговорок племени Чи (Золотой Берег): «Близко стоящие деревья трутся друг о друга. Когда два крючка лежат в одном сосуде, они сталкиваются друг с другом. Слово — само по себе, а мудрость — сама по себе. Кто видит человека в первый раз, не скажет ему: «Ты худощав». Никто не слезает с постели, чтобы спать на полу. Когда кто-либо говорит, что ты его раб, то ты уже принадлежишь ему. У нас два уха, но мы не можем слышать двух слов разом. Когда один рот работает одновременно с другим, происходит несогласие, но этого не бывает, когда работают вместе ноги. Надо сказать сперва один, а потом уже два. Если ты не спишь, то не можешь видеть снов. Нож и в ножнах возбуждает ужас. Не все люди знают, что, когда идёт дождь, они должны идти домой. Золото острее ножа. Врач не может принимать лекарства за больного. Змея похожа на верёвку, но её всё-таки не берут, чтобы что-нибудь связать ею».
Негры придают большое значение числам. Ваганды считают очень охотно и, когда берут в руки книгу, они прежде всего пересчитывают в ней листы. Некоторые негрские игры требуют довольно большой расчётливости. У многих негрских народов имеются собственные наименования для всех чисел до тысячи по десятичной системе. На языке киганда десять называется куми, двадцать (два [18] десять) — мукуми абил, сто — кикуми, и тысяча — лукуми. Некоторые свидетельства говорят, впрочем, что, как, например, в языке Анголы, счёт может доходить только до пяти. На Западном Берегу для тысячи чаще употребляется португальское слово. Из привычки негров запоминать числа с помощью палочек нельзя ещё выводить заключение, что они не могут считать. Такие средства для пособия памяти необходимы при недостатке письменности. Даже Мтеза, при дворе которого было достаточно начальников, владевших арабским письмом, имел для контроля своего войска счётную доску, где каждый отряд отмечался палочкой, которая при мобилизации выдёргивалась и служила ближайшим выражением воли повелителя. В описании судьбища перед судьёй Гесси в Джур-Гатте мы читаем: «Почерневшие от времени пучки соломинок и веток показывали, сколько женщин, детей и коров уведено было работорговцами, причём коровы, как самая ценная собственность, обозначались самыми длинными соломинками».
Если колдовство жрецов сперва занимает почти всю почву, какую могла бы занять наука, то оно всё-таки не исключает безусловно разумного отношения к естественным явлениям и изучения их. Мы сошлёмся на то, что у нас сказано ниже о колдунах и знахарях, и напомним сообщение врача Фелькина об удачной ампутации, произведённой Рионгой, начальником и знахарем ваньоров, над рукой собственного сына. Об искусстве их в мелких операциях часто приходится слышать. Так, у них есть, например, особые орудия для извлечения глубоко сидящих игл колючих растений (см. рис. сбоку). Если у негров жизнь на твёрдой земле не вызвала необходимости известных астрономических познаний, столь отчётливых, как у мореплавателей полинезийцев, то они всё-таки, подобно бушменам, обозначают известное число созвездий особыми именами и определяют часы ночи по их положению, так же как по положению солнца над известными местностями и в известные часы, определяют возвращение времён года. Юнкер находит сообщения, получавшиеся им от негров и большей части арабов, «видевших, впрочем, многие области», крайне скудными и часто неверными. Сравнительно короткое пребывание в их местах обитания объясняет недостаточное знание страны: бангалы области Конго ничего не знали об этой реке выше Ямбинги и ниже Чимбири, но имели более точные сведения о ближайших областях, например, о течении Лулонго.
В африканском искусстве, так же как и в древнеамериканском, воспроизведение человека заслоняется множеством подробностей. Между тем как ноги и руки всегда делаются неуклюжими и грубыми, помимо какого-либо стиля, причёска, татуировка и украшения воспроизводятся всегда всего полнее. Развитие более чистого искусства заимствуется из родной почвы. Негр обладает вкусом и даже чувством красоты. Ощущение красоты природы, часто отрицавшееся у него, доказывается многими попытками садовой культуры и другими украшениями жилища. Шулии уже выбором мест для своих деревень обнаруживают чувство красоты местоположения. В многочисленных произведениях художества негров недостаток художественной техники замечается тем более, чем менее устойчив материал. У них [19] имеются недурные художественные идеи и намерения, но недостаёт умения для выполнения их. Этот пробел замечается всего более в резьбе по дереву (см. изображение кубка бакубов, т. I, стр. 139), и в общих очертаниях металлических предметов: в орнаментах по металлу этот недостаток доходит до полного отсутствия гармонии.
Музыка негров кажется европейским судьям более громкою, чем приятною. В ней заключается больше инструментов со звонким, чем с нежным звуком. Швейнфурт сравнивает музыку бонгов с рёвом разъярённых стихий. Барабаны во всевозможных видах составляют главную составную часть каждого оркестра. Барабан — вообще первичный и любимый инструмент негра, и нам не приходится заходить слишком далеко, желая проследить его происхождение. На больших праздниках бечуанов барабан заменяется бычьей кожей, которую держат женщины, сидящие в кругу, и по которой бьют длинными палками; под эту музыку пляшут юноши на празднестве возмужалости. При всей своей простоте это орудие может служить самым различным целям: им могут выражаться как радость, так и горе. Барабанный телеграф — также весьма распространённое искусство от дуаллов до мангбаттов, и Чекки нашёл его даже к югу от Шоа. Быть может, струнные инструменты, также распространённые в большом разнообразии видов, исходят от тыквы, которую прилаженный к ней лук превратил в однострунную гитару. Когда мы видим кафра, который на плече, где некогда висел лук, несёт ружьё и в то же время заставляет зубами звучать лук, превратившийся в музыкальный инструмент, то мы можем предположить, что наглядно видим перед собою происхождение струнных инструментов. У большинства негрских племён встречаются инструменты подобного же звука (см. рис., т. I, стр. 84 внизу); напротив, инструменты, похожие на арфу или цитру, встречаются реже (см. рис., стр. 20). Самый своеобразный инструмент — «калебассовое фортепиано», маримба, доска с многочисленными резонирующими тыквами (см. рис., стр. 21). Так как здесь не идёт дело о предмете более или менее необходимом, то географическое распространение этого инструмента оказывается замечательно неравномерным. Особенно причудливым кажется нам отсутствие струнных инструментов у столь искусных в других отношениях и богатых мангбаттов, тогда как у их соседей сандехов эти инструменты попадаются необыкновенно часто. Простые свирели и дудки можно найти у негров повсюду. Рога из раковин, столь распространённые у малайцев, встречаются редко. Если кочевые народы беднее музыкальными инструментами, чем обитатели деревень, то у первых всё-таки имеются военные рога (приготовляемые по большей части из рогов антилоп), в которых отверстие для рта находится сбоку. На западном берегу и в Судане эти рога бывают из резной слоновой кости, а в нильской области они имеют форму свирели с духовым отверстием на заднем конце. Ни у одного дикого народа мы не встречаем такого разнообразия музыкальных инструментов. При этом можно припомнить замечание Ливингстона: «Некоторые пощипывают свой инструмент весь день, с утра до вечера, и когда проснутся ночью, то принимаются тотчас же за своё музыкальное упражнение». Цивилизованные негры в Северной Америке часто отличаются музыкальными [20] талантами, и Бухнер, известный знаток, говорит с восхищением об искусстве, с каким чёрные горнисты в Анголе разыгрывают трудные духовые пьесы.
Многочисленные пляски исходят из свойственной каждому негру потребности крика и шума и следующего за ними возбуждения. Но в известное время в основу их полагаются определённые идеи, как, например, в пляске девушек, достигших возмужалости, в пророческом танце, который мазупии и др., нанося себе раны на языке и на других частях тела, выполняют перед большим предприятием короля, чтобы предсказать его исход, в пляске киши с лицами, прикрытыми масками, изображающими мужчину и женщину и напоминающими замаскированные танцы других народов. Танцы принадлежат и у негров к представительным обязанностям начальников.
В семейной жизни каждый человек проявляет себя всего непринуждённее, поэтому она должна нам дать лучшую возможность судить о душевных задатках негров. Здесь прежде всего следует предположить общность первичной основы различных жизненных форм народов. Известная сумма естественных склонностей, которые мы считаем добрыми и называем добродетелями, свойственна всем сферам человечества, а следовательно, и тем, о которых мы говорим. Внешний облик, создаваемый культурой, здесь не может обманывать. Социальные условия негров вовсе не так беспорядочны, как думают многие в Европе, представляя себе жизнь дикарей. Даже и там, где все, принадлежащие к известной народности, ходят почти обнажёнными, лишь прикрытые немногими шкурами, вымазанные коровьим маслом и охрой, и ведут самый бедственный образ жизни, мы находим такие положения и отношения, какие нам известны из Ветхого Завета и из Гомера. Наши нравственные понятия и чувства всего более развились под влиянием христианства, и мы не должны этим людям, отделённым от нас большею пропастью, чем тысячелетия, отделяющие нас от древнего мира, отказывать в возможности высшего развития тех зачатков, которые заложены в сердце каждого человека.
Наиболее естественное из всех чувств есть материнская любовь. О той силе, до которой она доходит у негритянок, рассказывалось так много, что мы здесь вовсе могли бы не останавливаться на этом, если бы некоторые слишком поспешные судьи на основании нескольких ненормальных случаев не отказывали в ней бедным матерям негров. Спик рассказывает, что в Казендже на Танганьике туземные матери с лёгким сердцем продавали своих детей в рабство чужеземцам за несколько кусков ткани, и заключает отсюда, что «матери этих диких народов обладают бесконечно меньшею любовью к детям, чем многие дикие звери». Ливингстон, которому три раза пришлось жить подолгу на невольничьем рынке, всегда встречал арабов, которые хотели купить рабов, но никто не предлагал им своих [21] близких; торговцы говорили, что им предлагались только моики, или дети несчастья, у которых верхние передние зубы прорезались раньше нижних. Для специалистов по сравнительному народоведению во всяком случае не может быть сомнения, что ни один из диких народов не дорожит в такой степени своим потомством, как негры. Детоубийство, в сравнении с Полинезией и Меланезией, здесь встречается редко. Многочисленная семья приветствуется с радостью у многих негрских племён. Негры и в этом отношении больше походят на нас, чем мы расположены это думать. «Как более или менее все люди, и они радуются счастливому рождению ребёнка», — говорит миссионер Даннерт об овагереросах, и это общечеловеческое чувство является у них правилом. Часто случается, что пленные дети продаются, но никак не своими
матерями. Правда, голод заставляет иногда родителей отчуждать своих детей, но такие исключительные случаи бывают и среди цивилизованных народов. Почти все рабы — военнопленные, похищенные из других племён или осуждённые на такое положение в силу закона или произвола своего начальника.
Родильница всюду помещается особо; мужу обыкновенно запрещается доступ в её хижину. Родильница вместе с хижиной в первые недели или до тех пор, пока у младенца не отпадёт пуповина, составляет предмет общего уважения. У овагереросов освящение молока сопровождается издержками, достающимися в других случаях на долю начальника, но в это время падающие на родильницу. Пуповина погребается в особом месте вблизи хижины или хранится в высушенном состоянии с известным суеверным страхом. Кувада редко встречается в Африке; об одном из случаев её, относящемся к джаггам на Конго, сообщает Цуккети. Близнецы считаются вообще весьма счастливым признаком. Оба пола у мирных народов почитаются одинаково, но первенцем обыкновенно желают иметь мальчика; у пастушеских народов девочки ценятся выше, так как в будущем могут быть с выгодой проданы жениху. Период кормления продолжается в среднем два года. Швейнфурт рассказывает относительно обращения [22] с детьми у народов области верхнего Нила с весьма привлекательной стороны. Он описывает, как там грудных детей заботливо укладывают в длинную корзину, или колыбель, какой он нигде не видал у языческих негрских народов. У них не только с маленькими детьми обращаются с той нежностью, какую и звери выказывают не в меньшей степени, чем человек: у джуров и старость находится в почёте, и в деревнях повсюду можно встретить стариков. Впрочем, случаи того же рода, какие мы видели у бушменов, когда очень старые, расслабленные люди, сделавшиеся в тягость своим близким, оставляются без помощи, могут встретиться и у негров, но их нельзя назвать общераспространённым обычаем. Подозрительно, что именно в этой жестокости упрекают столь оклеветанные негрские племена нильской области, о которых их смертельные враги, нубийцы, не могут выдумать достаточно дурного. Лепсиусу рассказывали в Мероэ, что обычай погребать стариков и расслабленных живыми встречается и у негрских племён к югу от Кордофана. Вместе с ними посылают поклоны всем умершим и в могилу кладут меризу, хлеб, мотыгу, трубку и две пары сандалий. По другим сообщениям к этим вещам присоединяют ещё обол из одной или двух унций золота для лодочника, который перевозит мёртвых через реку. Такие рассказы можно было обобщать лишь в такие времена, когда существовало недостаточное знакомство с предметом. Приведённому выше можно противопоставить следующий рассказ Швейнфурта, имеющий решающее значение: «Один из носильщиков динков, близкородственных неграм, о которых Лепсиус слышал эти ужасные рассказы, не мог продолжать путь на родину далее сериба Гатты, так как у него распухли ноги, и он не мог сделать ни одного шага. Тогда явился отец его и сына ростом в 6 футов нёс 15—16 часов на своих плечах; прочие туземцы относились к этому, как к чему-то вполне естественному». Миссионер Бюттнер рассказывает об овагереросах, что у них один ребёнок был назван «мы их не забудем», с той целью, чтобы это имя напоминало родителям некоторых родственников, умерших около времени рождения ребёнка. Все путешествующие с караванами рассказывают по опыту, что у негров, так же как и у арабов, уважение к старости столь велико, что составление каравана без участия седобородых людей кажется невозможною вещью. Повсюду, где кафры находили выгодное занятие в промышленных предприятиях, как, например, в Укиепских медных рудниках, алмазных копях и т. п., часто приходилось насильственно устранять эксплуатацию их семьи, которая отнимала у них всё, что они зарабатывали.
Соответственно естественным отношениям, мать прежде всего имеет большое влияние на своих детей. От зулусов до вагандов мы находим матерей в качестве самых влиятельных советниц при дворах жестоких властителей, вроде Чаки и Мтезы; в некоторых случаях место их занимают сёстры. Таким образом, узы крови считаются наиболее сильными даже у властителей, имеющих сотни жён. Менее тесно связан отец со своей семьёй. Он, правда, глава семьи и всеми признаётся в этом качестве, и даже говорят, что негр вообще любит детей и потому может быть назван хорошим отцом, но нередко он и здесь властвует скорее силой, чем любовью. Гюббе-Шлейден среди учреждений, которые знаток римского права мог бы найти сходными с ним у мпонгвов, называет также их домашний и семейный быт: «Мы находим у них понятие patria potestas столь же всеобъемлющим и строгим, хотя и проведённым менее абстрактно. Pater familias, ога, держит под своей властью женщин, детей и домочадцев. Он только сам вполне свободен: такой степени самостоятельности женщина мпонгвов вообще достигнуть не может. Доказательство [23] того, что женщина, хотя и достаточно обременена работой, у негров сама по себе ценится не слишком низко, представляют многочисленные негрские королевы и знахарки, а также участие в общественных собраниях, предоставляемое женщинам у многих негрских народов.
Брак заключается посредством покупки. Эта черта, оттесняя все другие, встречается у тех племён, которые богатеют от обладания стадами. Впрочем, обычай покупки невесты господствует и у земледельцев; богатство мужчины измеряется числом его жён. Многожёнство замечается повсюду, где для него есть достаточно средств. Иногда молодой супруг до рождения первого ребёнка живёт в доме своего тестя. Только правящий начальник области имеет право требовать дочь каждого мужчины без уплаты обычного выкупа, так же как дочери начальника могут выбирать каждого мужчину, который, вследствие этого, из простого звания повышается до звания начальника. Со сватовством соединены многие привлекательные черты: у мадиев дочь сперва открывается матери, затем отцу, который устанавливает цену, и молодая чета повинуется безусловно положительному или отрицательному исходу переговоров. Свадебные торжества лишены всякого религиозного характера, при этом убивают несколько штук скота, поют песни и пляшут. У племён, отличающихся хорошею нравственностью, невеста во всё это время не покидает хижины, выстроенной для неё отцом, и сидит там среди новых деверей и невесток, которые восхваляют ей прелести супружеской жизни. При этом она должна что-нибудь съесть со свадебного стола, но так, чтобы никто этого не видал. Кэмерон даёт следующее описание более величественного празднества в царстве Казонго. Сперва жених плясал один в течение получаса, когда он кончил, невесту, девяти- или десятилетнюю девочку, разубранную со всевозможной роскошью, принесла на плечах женщина к месту пляски, причём другая женщина поддерживала её сзади. Жених дал ей несколько табачных листьев и бус; она бросила их в толпу танцующих. Затем жених продолжал плясать с крайне неприличными телодвижениями в течение десяти минут вместе с невестою, потом поднял её на руки и исчез с нею в своей хижине. Но пляски, крики и барабанный бой продолжались в течение всей ночи.
Расторжение брака затрудняется не только меркантильными соображениями, которыми проникнут брачный союз, но и помимо них ему препятствует целый ряд законоположений. У племён, ведущих спокойную и простую жизнь, расторжение брака случается редко, и нарушение супружеской верности не так часто у них, как у тех, которые могут накапливать капиталы, обладают многочисленными невольниками и находятся в близких сношениях с арабами или европейцами. Впрочем, и у этих племён брак не расторгается без всяких формальностей, как это может казаться при поверхностном взгляде на дело. У разложившихся племён Золотого Берега только принцессы имеют преимущество расходиться со своими мужьями, не являясь перед судилищем. Некоторое количество белой глины, поднесённое мужу, служит знаком оставления [24] его. Простой народ должен, напротив, являться перед начальниками, решающими дело. Если начальники позволяют женщине оставить мужа, то семья её удерживает покупную плату, и начальники дают женщине кусок белой глины, которой она делает заметки на деревьях главной улицы, показывающие, что она перестала состоять в браке. Если разрыв разрешается мужчине, семья жены должна возвратить полученную сумму. Любопытный пример новообразования в этой области сообщает Бройон в своём описаний Уньямвези, в котором он рассказывает, как арабы ранее того из эгоистических мотивов ввели закон, в силу которого женщина, что-либо разбившая у них, становилась их рабою. Негритянки воспользовались этим законом к собственной выгоде, так как они, желая отделаться от неприятного супруга, ломали что-нибудь, принадлежавшее начальнику, и вследствие этого становились его рабынями.
В разделении труда мужчине достаются работы, требующие более силы, а женщине — требующие более выдержки и ловкости. Мужчина выгоняет скот в поле, разыскивает заблудившихся животных, охраняет стадо от хищных зверей, копает колодцы, вытаскивает воду из глубины, ходит на охоту. Жена тем временем присматривает за детьми, обрабатывает поле вместе с младшими детьми, ходит за телятами и ягнятами стада, и ловит рыбу там, где это не представляет труда, она строит и поддерживает с помощью мужа дом, заботится о топливе и воде. Когда вечером мужчина пригоняет скот, он доит коров, а она готовит ужин, только у динков доят женщины. В деревне почти никогда не приходится видеть мужчину с ребёнком на руках — это возможно только во время путешествия. В доме власть естественно принадлежит мужчине. «Если мы ближе ознакомимся с условиями семейной жизни, мы заметим, что и там, как и везде, мужья находятся под башмаком жены, и по большей части те, которые вне дома охотно разыгрывают роль властелинов. Жёны, а также и тётки, при всех значительных или незначительных случаях всегда вставляют своё веское слово. Наряду с признанной гинекократией существует сильное скрытое влияние главной жены начальника. Почти у каждого короля есть такой женский тайный совет, без совещания с которым не совершается ничего важного» (Бюттнер).
Патриархальная система предоставляет старшему брату, а если его нет — дяде по отцу, первое место после отца. Старший сын есть также наследник престола и после отца всеми признаётся первым. Но, кроме того, материнское право заметно выступает в законах наследства, и, без сомнения, именно оно ставит пределы склонности к подчинению женщины. У пастушеских племён преобладает патриархальный обычай, предоставляющий отцу разделение наследства. Обыкновенно каждому из своих «домов», то есть каждой жене вместе с её потомством он оставляет часть своего имущества, а главной жене и её сыну, главному наследнику, несколько большую часть. Иное мы видим у земледельческих обитателей Западной Африки: здесь, даже и в том случае, когда жёны продаются или закладываются, дети её считаются родственниками семьи жены; мужчина является принадлежащим к племени матери и пользуется у него особыми преимуществами и тогда, когда между племенами его матери и отца существуют враждебные отношения. Вследствие этого при распространении обычая экзогамии, хотя он нигде не бывает столь принудительным, как в Австралии или Полинезии, эти отношения между племенами принимают политический характер, который по преимуществу выступает в браке и наследовании крупных начальников. Последние обыкновенно по собственному выбору берут только первую жену. Затем при увеличении лет, богатства или власти они получают всё более и более принцесс, которые предлагаются им в качестве невест и [25] которых они не должны отвергать, чтобы не вызвать опасных столкновений, а напротив, должны предлагать отцам их богатые дары. Если последняя жена — самая знатная, она заступает место главной жены, и сын её становится наследником престола.
И в других понятиях о родстве у негров оказывается много общего с другими народами, находящимися на сходной степени культуры. В обозначениях родства у пастушеских племён господствует стремление к обобщению, в силу которого выше всего ставится патриархальный порядок. Любопытно видеть, как обозначает ближайшие отношения в семье язык гереросов племени с определёнными границами (по Бюттнеру). Отец называется у них татэ, а мать — мама, то есть самыми первичными обозначениями, но эти слова употребляются исключительно по отношению к «моему» отцу и «моей» матери, хотя и применяются к членам семьи в восходящей линии; дед и бабка, впрочем, в домашнем быту называются просто «старый» (omu-kururume) и «старая» (oka-kurukaze). Эти слова употребляются и приёмными детьми по отношению к усыновившим их родителям, а также и вообще детьми по отношению к ближайшим родственникам своих кровных родителей. Напротив, «твой» отец и «твоя» мать (ваш отец, ваша мать) называются совершенно иначе — iho и onyoko; «его» или «её» отец и «его» или «её» мать (их отец и их мать) — ihe и ina. Настоящих слов для сына и дочери не существует, а только для ребёнка, грудного младенца, мальчика, девочки и пр. Эти слова во многих языках банту, очевидно, одни и те же. Если во многих лишь беглых перечнях слов некоторые слова переводятся названием сына и дочери, то это, видимо, только общее обозначение ребёнка и пр. Точно также существует общее слово для братьев и сестёр, и нет отдельного слова для брата и сестры — в этом случае язык также выражает собою семейный порядок. Брат называет старшего брата e-rumbi (что вообще считается почётным титулом для главы семьи), а младшего omu-angu (чем обозначается вообще нижестоящий, которому много говорить нечего); сестру он называет omu-tena. В свою очередь, сестра называет старшую сестру e-rumbi, младшую — omu-angu и брата omu-tena. Те же обозначения употребляются не только при отношениях родства, но и свойства. Все, принадлежащие к семье, называются ova-kuetu (наши), ova-kuenu (ваши) и ova-kuano. Так, туземцы считали лучшим переводом христианского понятия братья или милые братья — ova-kuetu. Приходилось много ломать голову, когда надо было перевести — Пётр, брат Андрея, так как для этого надо было решить, кто был старшим и кто младшим братом. «Когда мы, миссионеры, — рассказывает Бюттнер, — старались объяснить им, что эти отношения с точностью неизвестны, то они всегда предпочитали остановиться на более общем слове omu-kuetu и т. д».
Временное уединение молодых людей под руководством пожилых в особых деревнях, куда женщины не имели доступа, встречается нередко. Даже и там, где не происходит никаких религиозных церемоний, мальчики живут, во всяком случае, в одном доме, далеко от других, по возможности в лесу, где подвергаются обрезанию, имеющему неправильное, почти прихотливое распространение. Нож, которым пользуются при этом, — старинный, даже иногда каменный, не употребляется ни для какой иной цели. Девушек, достигающих возмужалости, часто отделяют подобным же образом. [26]
Условия счастливой семейной жизни имеются в семье с её прочным разделением. Нарушение её спокойствия чаще всего приходит извне, так как внешние политические отношения настолько же непрочны, насколько устойчива семья. Правда, негр, при всей непоследовательности своего мышления, имеет общую с детьми способность к послушанию, которую он выносит из семьи в резко выраженной патриархальной общине пастушеских племён. Наряду с широкой независимостью во всём, что относится к жизненному порядку и к личным правам, у всех цветущих, не разложившихся народов можно видеть суеверное почитание их властителей, власть которых на практике довольно близка к божественному праву. Туземцы не могут понять, каким образом община, как бы ни была ограничена её численность, может распоряжаться своими делами «без главы», как выражаются басуты на своём языке. Они не понимают и власти по уполномочию или только временной и повинуются лишь действительной, неоспоримой власти, происхождение которой скрывается во мраке прошлого, или которую они, если она исходит из настоящего времени, умеют связать с верою в сверхчувственное. Существуют начальники, которые достигли этого достоинства силою оружия, и мы слыхали о начальнике, который разбогател, будучи рабом (что могло быть, впрочем, только у любящих торговлю, подвижных батекехов на Конго), но большинство их — потомки княжеских семейств племени. Даже наилучшие правители африканцев в нашем смысле должны быть названы деспотами. Если они не хотят сами быть деспотами, то их вынуждают к тому подданные, старающиеся исполнять с величайшим усердием все прихоти властителя. Удобнейшей и простейшей формой политической лести является подражание тому, что делает начальник. Сечели описывал этот обычай своему [27] другу Ливингстону как обычай, пришедший в упадок, говоря при этом: «Прежде, если начальник любил охоту, все его люди доставали собак и и ходили с ними на охоту. Если он любил музыку и танцы, все выражали склонность к этому удовольствию. Если он любил пиво, все упивались им». Важные начальники платили своим льстецам. Так, во всех племенах бечуанов имеются индивидуумы, обладающие искусством радовать слух своего начальника хвалебными песнями в честь его. Они развивают при этом немалую степень красноречия, и к их услугам является всегда большой запас образов; они искусны в танцах с военной секирой и тыквой-трещоткой. Начальник оплачивает сладкие речи быком или овцой. Подобные песни, которые повторяют до бесконечности одну и ту же тему, занимают, к сожалению, первое место в поэзии негров; высокомерие и тщеславие негрских властителей, часто кажущееся европейцам весьма надоедливым, в то же время вполне естественно. Начальник маньемов Мвана Гой, «который держал себя очень гордо в деревне, нося в руке палку в виде скипетра, и на себе множество тонких, сплетённых из травы кусков ткани, усаженных шнурками, кисточками и бахромою, шляпу, раскрашенную различными цветами, и головной убор из перьев» (Стэнли), может считаться типом многих мелких королей.
Самые могущественные государства — средние по числу кв. миль и малые по силе своей власти. Большинство во всех отношениях — крошечные, миниатюрные государства, как прежние германские имперские деревни. По исчислению миссионера и лексикографа Перрена, подтверждённому Блееком, кафры страны зулусов (Зулуланда) в 1853 г. состояли из 78 племён, причём на каждое племя приходилось в среднем 367 хижин и менее 1500 душ. Макс Бухнер определял число илолов царства Лунды, «из которых многие не больше по значению наших крупных крестьян», в 300, и Швейнфурт определяет число душ всего неоднократно разделявшегося племени джуров в 20 тысяч. Одна из величайших причин путаницы африканской этнографии есть смешение таких, иногда случайно выдвинувшихся на первый план, патриархальных общин с настоящими государствами, то есть племенными конгломератами, каковы зулусское царство Чаки и его преемников [28] или царство Себитуане. Эти заблуждения тем значительнее, что даже и более крупные группировки вообще весьма недолговечны. Они противны природе негров и степени их культуры. Как бы уважение или страх перед властителем, управляющим многими племенами, ни были велики, ему лишь редко удаётся сделать из них объединённый народ. В природе этих мелких африканских государств лежит под влиянием мирных и способствующих к развитию отношений склонность к раздроблению на бесчисленные части. Начальники все живут в полигамии и имеют много сыновей, обнаруживающих притязания на землю и стада. Если возрастание имущества у Лота и Авраама не позволяло им жить в мире, то легко себе представить, какое это может иметь значение для народов, которые свои личные интересы всегда ставят на первом плане. Трудно сказать, насколько события, театром которых были южные негрские страны в нашем столетии, подвинули кафров и бечуанов после их войн к большей сплочённости.
Когда противодействие туземцев европейцам именно в южной Африке принимало всё более и более определённые формы и большее распространение, как это видно из сравнения прежних и новейших кафрских войн, оно всё-таки никогда не доходило до таких больших и крепких союзов, каковы были «шесть наций» в Северной Америке. Сопротивление разделу Африки исходило более от арабов, чем от негров. Чувство национальности могло заключаться у негров лишь в более узкой, простой и первичной форме племенного чувства. В этом виде Швейнфурт определённо приписывал его мангбаттам. Понятие о международном в этих узких условиях сжимается в понятие о междуплеменном. В этих границах проявляется главным образом стремление негров к дипломатии и разграничению прав: существуют, например, бесчисленные некодифицированные государственные договоры, разграничивающие деревенские государства Африки и «сферы их интересов». Так, торговля с береговыми местами, причина столь многих пререканий между надвигающимися племенами внутренней части материка, давала повод к установлениям, которые строго соблюдались известною группою племён. Точно также регулировалась торговля с внутренними странами. Когда Бухгольц посетил реку Квакву, он встретил там рыбаков из города Аквы, но ни одного из людей Белля, к югу от владений которых лежала названная река. У каждого из этих камерунских племён были свои местности («bush countries»), с которыми люди его вели торговлю и с которыми они состояли в родстве посредством взаимных браков. Таким образом, экзогамия и здесь послужила «связью между народами». В каждом африканском народе живёт известное число чужеземцев, сперва в виде рабов, затем в качестве торговцев или ремесленников, охотников и рыбаков и, наконец, в виде фермеров, которые разыскивают в лесу клочки земли, удобной для обработки.
Политическое раздробление имеет глубокую основу в преувеличении своего значения отдельными государствами вследствие недостатка какого-либо масштаба для сравнения. Этим мотивировал Уильсон снаряжение посольства вагандов в Европу. «Начальникам и народу недостаёт именно точного понимания своего положения по отношению к остальному миру и сравнительно невысокого значения их страны». За отсутствием более полного самопознания, это раздробление, даже у членов близкородственных племенных групп, является сильным союзником европейцев во всех их предприятиях в области расселения негров. И лишь одна сила оказывалась достаточно могущественной, чтобы связать и сдержать все эти элементы, стремящиеся к разъединению, — высоко стоящая самостоятельная личность. «Без деспота не могло бы быть царства зулусов» (Г. Фритч). Характеры, как Себитуане или [29] Мирамбо, Чака или Ндламэ, беспощадные, и именно потому популярные деспоты — таковы орудия, с какими Африка, насколько она принадлежит неграм, вступала до настоящего времени в исторические движения. Насколько мало негры предоставляют власти своим правителям внутри и в мирное время, настолько же эти последние могут беспредельно пользоваться силами своего народа вне страны и присоединять одно завоевание к другому. Но всякий завоевательный поход есть в то же время хищническая экспедиция, из которой весь народ желает извлечь выгоду. Впрочем, добычу распределяет властелин, и в этом заключается значительная доля его влияния. Поэтому для истории негрских народов, а также и для европейских интересов в Африке, является всегда одним из важнейших фактов появление выдающихся завоевателей и правителей, которые связывают рассеянные племена и основывают обширные царства. Очевидно, и работа распространения цивилизации должна облегчаться, когда она сосредотачивается в известных пунктах, откуда исходит эта власть. Успеху исследований европейских путешественников существенно способствовали такие люди, как Себитуане и Мтеза. Преимущественно на южном крае Восточной Африки, где сильные кафрские племена в умеренном климате развивают энергию и дух предприимчивости, и потом на севере- и северо-востоке эти царства наиболее часты и наиболее могущественны. Развитие их имеет и особый этнографический интерес, если мы сравним редкое проявление подобных образований у других народов на одинаковой ступени культуры. Но, отыскивая причины этого явления, мы уже соприкасаемся с границами негрского элемента, действительно, носители знаменитого скипетра Уганды и Уньоро и все эти Мунзы, Казембе, Казонго, Муата-Ямво, отчасти с исторической осязательностью, отчасти в легендарном виде, переходят уже в область светлокожих и кудрявоволосых африканцев севера и востока. Насколько многозначительно для характера этой истории, не привыкшей к действиям на больших расстояниях, что в негрских сказаниях иммиграция и эмиграция, исчезновение известных и выступление чуждых людей, составляют поворотные точки исторического движения!
Если здесь может быть речь об определённой форме правления, то эту форму у негров можно назвать олигархической аристократией или, вернее, смешением патриархального и феодального порядка управления. Община живёт весьма подвижной жизнью; важные вопросы занимают всех лиц мужского пола, и все решаются внутри общины; главный начальник вмешивается лишь тогда, когда между общинами возникает несогласие. Могущественные правители зулусов и [30] вагандов никогда не были абсолютными властелинами и ни разу не заключили, в особенности с европейцами, какого-либо важного договора без согласия своих старшин. Подобный договор был бы немыслим при существующих условиях управления, так как власть главным образом находится в руках начальников. Уилксон писал из Рубаги: «Если бы можно было склонить начальников в пользу европейцев, то цивилизация выиграла бы от этого гораздо больше, чем от благосклонности целого ряда правителей». Между тем как Мтеза по различным причинам относился благоприятно к пребыванию европейцев в его стране, начальники были настроены более или менее враждебно против них. Соответственно этому, Гардинер при своих попытках стать твёрдой ногой в земле зулусов, должен был хлопотать столько же перед «генералами» Чаки, сколько и перед самим Чакой. Начальники, естественно, опасались того, что правитель с помощью европейцев сделается слишком самостоятельным. Вообще высшее
сословие, где оно существует в виде отдельного класса, в особенности на западном берегу (на востоке империализм крупных завоевателей, видимо, оказал демократизирующее влияние), обыкновенно находилось в тесных родственных отношениях с правящей фамилией. Неограниченность деспотизма служит существенным противодействием опасности раздробления племени, сосредотачиваясь в твёрдой руке. Страдающие от угнетения тайно оставляют страну и увеличивают силу соседних правителей.
Исследователи Африки познакомили нас, наряду со многими кровожадными деспотами, также и с доброжелательными и благонамеренными правителями. Мы припоминаем при этом не добрых правителей Борну или Сокото, которые в качестве магометан находятся под чуждыми влияниями, но более мелких властителей, каковы Себитуане или Руманика, настоящих негрских королей. Могло быть некоторое преувеличение в том, когда друг туземцев в журнале «Cape Monthly» (1870 г.) приписывал Сечели план развести кустарники на высотах, чтобы воспрепятствовать высыханию своей страны, но фактически предусмотрительность его заходила достаточно далеко, когда он ещё задолго до акта Капского парламента обнародовал закон, запрещавший убивать самок страуса. Ливингстон, который всегда умел видеть доброе в неграх, ознакомил нас ближе со многими подобными правителями. Мы укажем здесь только на правителя маньемов Мофнекуса. «Неподвижное состояние маньемов не приобретает никакого толчка к движению от [31] примера стоящих выше их; они упорны, и прогресс не известен им. Моэнекус нанимал кузнецов, чтобы они обучали его сыновей, и эти последние выучились ковать медь и железо, но он не мог передать им своей любви и великодушия по отношению к другим. Когда он умер, у него не оказалось достойного преемника, потому что его сыновья были себялюбивые, низменные и недальновидные люди, без всякого
достоинства и чувства чести». В этих немногих словах раскрывается тайна застоя африканского государственного порядка, несмотря на появление отдельных мудрых и сильных правителей. Они так и остаются особняком. Недостаток последовательности в добре и зле объясняет постоянно повторяющееся понижение после достижения известной высоты. Непрерывно действующие стимулы к улучшению мы увидим далее только на поприще материальной культуры.
Между областями отдельных племён существуют незаселённые пограничные полосы или окраины, но прочное государственное [32] образование невозможно иначе, как путём появления от времени до времени могущественных властителей, образующих и поддерживающих стойкие центры. Нечто вроде отсутствия границ находим мы и в самых больших негрских царствах, где король в действительности управляет только в центре, где он живёт, между тем как влияние его уменьшается по мере того, как его подданные чувствуют себя дальше от него. Поэтому каждое из этих царств окружено сомнительными областями, платящими дань, которые только ожидают случая, чтобы сделаться независимыми. Ввиду этого мы не должны удивляться, что племена и царства поднимаются на поверхность и затем исчезают, как волны, гонимые ветром. Политическая и вместе с тем этнографическая карта Африки постоянно изменяется.
Сюда надо присоединить ещё мнимые народы, этих своеобразных рабов, которые услаждают своё бедственное, подчинённое состояние тем, что подражают воинственной внешности своих властителей, как это было с ложными вайями на Ровуме или подданными Умцилы на нижнем Лимпопо, подражателями зулусов, которые, будучи лишены свободы и мужества, принимали на себя внушавшее страх зулусское обличие. Немалую путаницу производит и то обстоятельство, что племена с течением времени принимали названия, которые им совершенно произвольно придавались другими. Так, различные бечуанские племена приняли название «мангати», какое дали им зулусы. В макололах мы находим классический, вполне исторический пример столь частого новообразования народов около кристаллизационного ядра, представляемого могущественной личностью.
Ничто не даёт более правильного понятия о бедности низшего культурного состояния, чем скромный наружный вид африканских властителей, и ничто не даёт в то же время более полного понятия о предмете их высшего желания, чем то, что́ они могут доставить себе при помощи всей своей власти. Здесь нет ничего похожего на блеск и пышность Востока: крупные правители зулусов и матабелей, Муато-Ямво, Казембэ, Казонго, все эти высшие личности африканского негрского мира, показываются в самом простом виде. Несколько талисманов, резной стул (см. рис., стр. 29 и 30), нарядное оружие, несколько лишних железных колец или колец, скрученных из шерсти жирафы, по сравнению с их подданными, шкура обезьяны и красная куртка составляют все их внешние отличия. Доходы начальников, кроме торговли, составляют суммы, взимаемые ими за судебные разбирательства несогласий между деревенскими жителями, штрафы, которые вносятся им за преступления, сделанные в их резиденции, и пошлина с торговли слоновой костью, рабами и лодками. К преимуществам их положения принадлежит, впрочем, обладание возможно большим количеством жён, неограниченным количеством пива и табака для себя и своего придворного штата, и запас ружей и продовольствия. Если причислить сюда хижины несколько бо́льших размеров, то мы исчерпаем всё, чем пользуется негрский король от своих подданных. Но сюда присоединяется ещё нечто весьма важное — церемониальная сторона, сопровождение копьеносцами, колдунами и вооружёнными женщинами, и шум оркестра, в котором в особенной чести находится барабан. Негр имеет большую склонность к бессодержательным церемониям. Отсюда и исходит значение лица, заведующего церемониями в варварском придворном штате. С этим связана также склонность негров к дипломатии, в основании которой лежит предпочтение состязанию словами, вместо действий. Важными людьми при негрских дворах поэтому бывают всегда послы, ловкие люди, на скромность которых можно вполне положиться. Они стараются выказать тонкое и вежливое обращение. Тем, что им приходилось видеть во время путешествий, они превосходят [33] своих сограждан. Для того чтобы избежать обманов и бесконечных противоречий, неизбежных при недостатке письменных соглашений, существует обычай вверять международные сношения одному и тому же лицу. Басуты при Мошеше назначали для каждой соседней страны особого посла. Эта утомительная и мало вознаграждаемая должность, по-видимому, нимало не тяготит тех, кто облечён ею. Казалис, живший в качестве миссионера среди басутов, рассказывает: «Мой старый друг Сеетанэ («Маленький Башмак») сообщал мне ежегодно с довольной усмешкой, что он отправляется ко двору зулусского начальника Мпанды. Ему приходилось идти до этого места 100 миль пешком и столько же назад. Я снабжал его всякий раз некоторым количеством табака, и с этим запасом и с маленьким мешком, наполненным поджаренной мукой, он шёл весело и легко, как будто речь шла о небольшой прогулке». Эти послы одарены по большей части изумительной памятью, что легко понять, так как они передают слово в слово депеши, сообщённые им устно, и при недостатке письменности должны быть живыми архивами. Особенность всех этих деспотов заключается в постоянном отправлении послов во все стороны, и к обычным впечатлениям европейских путешественников в этих областях принадлежит то, что вскоре после их отбытия из логовища такого маленького льва их нагоняют послы, которые имеют сообщить одно или несколько запоздалых желаний его. Очевидно, вся эта система осведомлений и посольств тесно связана с потребностью негрских властителей знать обо всём, что происходит в пределах их влияния. Так же, как они ревниво следят за тем, чтобы деревни, служащие им резиденцией, оставались средоточием торговли, составляющей их монополию, они считают своим призванием быть головой и ушами своего народа. Поэтому шпионство среди этих «дикарей» развито так же высоко, как и в любом населении цивилизованного мира, опасающемся за своё существование. Каждый мужчина в племени чувствует себя обязанным сообщать начальнику всё, что он узнает, если же его расспрашивает чужеземец, он намеренно даёт или самые глупые ответы, или такие, которые, как ему известно, должны понравиться его начальнику. «Я думаю, — говорит Ливингстон, — что рассказы о их неспособности считать далее десяти распространялись таким образом в то же самое время, когда отец Сечели высчитывал, что 1000 штук рогатого скота должны послужить основою домашнего хозяйства его сына».
Если мы прибавим к этому, что начальник бывает всегда главным колдуном или центральным «жрецом фетишей» всего народа (чем он славится иногда далеко за пределами своих владений), что он — хранитель огня, который гасится после его смерти, чтобы зажечь его вновь посредством трения, и, что не менее важно, он — первый купец у своего народа, то мы увидим в нём соединение различных сторон реальной власти, которой недостаёт только прочности, чтобы быть вполне внушительной. Окружённый старейшинами народа и советниками в виде парламента, который служит перед ним представителем народа, негрский правитель пользуется положением, которое можно [34] назвать превосходным, как и многое в жизни негра, но развитие его часто бывает неправильным и бессодержательным. Советники, впрочем, умеют нередко вызывать к себе страх своими волшебными силами, которые могут быть сильнее, чем у начальника. Влияние Умцилы среди туземных племён имело в своём основании главным образом слух, будто у него на службе находятся могущественные колдуны, которые вместо оружия сражаются с помощью болезней и стихий.
Негр не так воинственно настроен, как его хамитические соседи в земле галласов и сомалисов и как многие нубийские и арабские племена Северной Африки и Судана. Для этого он слишком любит удовольствия, слишком наивен и сангвиничен. Вследствие этого у многих начальников, в особенности западноафриканских негров, военное положение играет второстепенную роль. Напротив, у племён, исполненных воинственных традиций, существование которых основывается на их военной силе, начальник, естественно, является главным военным вождём. В этом случае звание начальника принимает тотчас же более серьёзный и важный характер и тесно связывается со славою народа. Мы это видим в особенности у зулусов. Такие племена выступают из оборонительного положения; между тем оборона является характерной чертой ведения войны у других негров, которые вполне сознают свою силу, когда им приходится только защищаться. Отсутствие лошадей у большинства негрских народов делает для них нападение на войне ещё более затруднительным.
Но зулусы, ватуты и другие доказывают, что негры умеют нападать и вне каменных стен и имеют склонность к тому. Первые войны кафров представляют замечательные примеры смелых действий дурно вооружённых чернокожих против хорошо обученных солдат с огнестрельным оружием. Если некоторые выставляли основными чертами характера негров трусость и задорность и поэтому ставили их ниже североамериканских индейцев и даже малайцев, то такое суждение нельзя не признать односторонним. То обстоятельство, что дикое мужество, которое они выказывают в достаточной мере, больше всего придаёт им уверенности, будто они внушают страх своим врагам, не противоречит существованию у них способности к смелым нападениям. Негр склонен к излишку храбрости и к хвастовству ею. Только несомненная и последовательная решимость может сдержать его излишнее мужество и устранить опасные взрывы его дикости. Как в большом, так и в малом, на наёмной работе в поле и в политике, всегда оказывалось, что негр при малейшей умеренности в отношении к нему не только думает об удовлетворении своего желания, но и способен доходить до безграничного бесстыдства. Это именно характер отношения высшего к низшему. Нельзя за это особенно упрекать негра. Если мы привыкли видеть рука об руку мужество и скромность, то это, конечно, высший идеал, но то и другое не должно быть непременно неразрывно связано между собою. Упомянутая выше черта принадлежит к инстинктивной дипломатии человеческих сношений, которая всегда стремится сообразовать свои требования с мерою уступчивости, какую она встречает. И негр как крайний реалист весьма искусен в такой дипломатии.
Негр выказал ценные военные качества на службе у белых в Соединённых Штатах, в Алжире, в Египте и в германской Восточной Африке. При большой физической силе и способности переносить утомление, он легко обучается военному делу, умеет повиноваться и умеет ценить своё звание солдата. Он любит пестроту в одежде и своё оружие. Американцы выработали большое число хороших стрелков
[35]
из освобождённых негров-невольников. Прирождённый сангвиник естественно расположен к тому трудно поддающемуся определению, настроению, которое называют «порывом», и, — что в серьезных случаях, быть может, важнее всего, — ему свойственно понятие о более низкой ценности человеческой жизни, чем белому человеку. Значительное большинство чёрных египетских войск до английского вторжения состояло из динков, которым их внушительный вид, высокий рост и врождённая храбрость отводили выдающееся место в египетской армии. Их сплочённость, которая соединяла целые округи в одно многочисленное военное племя, оказывала энергичное сопротивление египтянам и нубийцам. И динки оставались оазисом независимых людей среди покорённых народов. Такие же военные качества выказали в экваториальных провинциях мадии и сандехи.
Ведение войны у негров, естественно, имеет жестокий характер. Не стесняемое гуманными соображениями, оно стремится к одной цели — «к уничтожению» врага. Здесь играет роль и низкая оценка человеческой жизни, проникая вообще многие воззрения и поступки негров. По описанию Ливингстона, макололы были такими же дикарями, как и их союзники, но вместе с некоторыми другими племенами великого кафрского народа они могли делать более тонкие различия между справедливым и несправедливым и имели гораздо более прочные обычаи относительно суда и наказания. Однако их равнодушие к пролитию крови действовало разрушительным образом на это проявление высшего развития. Одна эта черта уничтожает все цивилизующие действия, которые могли бы развить другие свойства их характера, и они останутся дикими, пока не откажутся от этой черты. Манганджи на Ньяссе (во времена Коттерилля), раздражённые неудачным штурмом, совершенно хладнокровно перед глазами осаждённых убили 80 пленных, состоявших исключительно из женщин и маленьких детей; подобным же образом поступило бы во всей Африке большинство негрских народов. Но, ради справедливости, мы не должны оставить без внимания исторический факт, что в самых кровавых эпизодах кафрской войны кафры часто щадили женщин и детей белых поселенцев; по всей вероятности, гораздо больше было умерщвлено их жён и детей, чем они умертвили сами. Но это не исключало величайших вероломств и жестокостей против белых.
Вообще оружие негров не отличается той высокой законченностью, какую мы находим у менее воинственных народов островов Тихого океана. У негров редко бывает нарядное, показное оружие (см. таб. «Африканское оружие»). Их копья отличаются достаточным разнообразием формы и величины клинков, так же как и боевые секиры, но эти [36]
формы колеблются около одного ограниченного типа и отличаются всегда относительной простотой. Независимо от этого, и работа их часто бывает незаконченной; чистота рёбер, оттачивание и шлифовка клинков заставляют желать многого. Это нисколько не находится в связи с общим низким уровнем того, что можно назвать в Африке художественными ремёслами. Рукоятки как копий, так и топоров, предметы, имеющие лишь второстепенное значение, не только не имеют обыкновенно никаких украшений, но часто даже остаются в необделанном виде. Достаточно взглянуть на собрание полинезийских копий рядом с таким же собранием из южной или внутренней Африки, чтобы заметить тотчас же громадное различие между теми и другими. Там даже у грубых новокаледонцев всё гладко, всё блестит, всё разукрашено, а здесь — неровные, едва выпрямленные палки. Там, где у негров встречается лук, он обыкновенно стоит гораздо ниже внеафриканского. При этом имеется в виду только непосредственная цель, для какой предназначено это оружие. Копьё и метательная палица представляют самые распространённые роды оружия; к ним примыкают боевая секира и нож. Впрочем, нож, по-видимому, проник сюда из арабской культурной области, с севера и с востока. Маленькие метательные стрелы с глиняными шариками для большей тяжести попадаются случайно. Лук и стрелы, часто отравленные, также имеют широкое распространение, но ими не пользуется большое число африканских племён, и это оружие, по-видимому, предоставлено низшим, покорённым народам как менее благородное. Поэтому оно более распространено среди менее благоприятных мест обитания: в лесу, в горах и степях. Настоящие африканские луки имеют простое вдавленное закругление, не такое, как у азиатских луков, но часто [37]
[38]
встречаются сходства с теми или другими особенностями этих последних, вроде просверливания, загибания концов и пр. Ружья быстро распространяются. Большие боевые палицы, приспособления для метания копий, духовые трубы и длинные мечи незнакомы настоящим неграм. Метательные железные орудия или метательные куски дерева встречаются только у северных племён.
К военному снаряжению негра принадлежат и другие предметы, кроме оружия, — он старается действовать и устрашением. Он украшает себя на войну, как и на праздник, расписыванием своего тела, на котором ярко сверкают старательно вычищенные железные и медные орнаменты. Несколько железных цепей или выступающее кольцо из гривы зебры перекрещивают грудь в виде шарфа. Лицо у масаев, зулусов и родственных им народов обрамлено чёрными короткими страусовыми перьями, прикреплёнными к кружку из кожи, между тем как на макушке развеваются высоко поднятые белые петушиные перья. Устрашающее впечатление усиливается, когда военные клики сопровождаются дикой музыкой. История кафрских войн показывает, что и европейские войска не всегда оставались равнодушными перед таким выражением дикой воинственности.
Ни в одной части земли рабство не приобрело такого огромного значения, как в Африке. Оно оказывало глубокое влияние на всю эту часть света и, кроме того, на европейские и азиатские, а в последние столетия, главным образом, на американские страны. Некогда повсеместно распространённая торговля рабами, оттеснённая христианством, всё более и более ограничивалась Африкой и прилегающими к ней с востока областями; европейцы с 1442 года здесь шли по следам арабов. Ещё ранее предложения Лас-Казаса — заменить быстро ослабевавших индейцев в рудниках и плантациях неграми, негры-невольники ввозились в Америку. Вслед за тем, однако, для каждой провинции было точно установлено нужное для неё число рабов, и ввоз их составлял предмет монополии. Испания приобретала владения в Африке исключительно для добывания рабов. Главною областью торговли рабами сделался берег верхней Гвинеи, на котором постепенно утверждались все державы, нуждавшиеся в рабах, между тем как из нижней Гвинеи вывозились рабы португальцами и главным образом для Бразилии. Вывоз рабов из Восточной Африки сперва был ограничен — португальцы покупали здесь так называемых кафров для Индии, а французы — для своих владений на Индийском океане. Затем появились арабы, которые прежде покрывали свои потребности в этом отношении в Египте. Когда с 1815 г. торговле рабами на западном берегу поставлены были некоторые препятствия, она продолжала процветать в Восточной Африке.
Торговля рабами в таких размерах была бы всё-таки невозможна, если бы рабство в Африке не было распространено повсюду. Главнейшим материалом его являются военнопленные, но человек может подпасть рабству за нарушение закона и в виде искупления за не исполненные долговые обязательства. Это рабство всё-таки далеко отстоит от машинообразной принудительной работы покупными человеческими силами, какая производилась в хлопчатобумажных штатах Северной Америки, на Кубе и в Бразилии. Нельзя отрицать, что самый свободный [39] негр в Африке менее свободен, чем беднейший гражданин Европы. Каждый носит ту или иную цепь. Только дети правителей не могут быть рабами; в то же время рабство строже для всех, привозимых со стороны, и чрезвычайно мягко для тех, кто сделались рабами в силу местных законов. От рабов, отделённых в собственных деревнях от дуаллов, например на Мунго, живущих там и занимающихся земледелием и, помимо потери свободы, пользующихся лишь несколько худшей жизнью, чем их хозяева, мы невольно переносимся мыслью к обитателям оазисов Центральной Сахары, покорённым тиббусами, обрабатывающим для своих властителей сады финиковых пальм и разделяющим с ними плоды этих садов. Мы видим в обитателях невольничьих деревень, по всей вероятности, возникшее путём завоевания среднее состояние между ленной системой и рабством, которое лишь благодаря работорговле с течением времени скорее обострялось, чем смягчалось. Первоначально дети этих рабов не принадлежали безусловно их хозяевам, как ныне, когда они даже продаются; дети невольницы от чужеземца лишь в немногих пунктах имеют права более ограниченные, чем их отец. Только невольникам присваивается презрительное наименование «ниггер».
Так как южный бассейн Конго принадлежит внутри Африки к областям, наименее затронутым европейским влиянием, то сделанные там в большом числе наблюдения над рабством и работорговлей имеют двойной интерес. Рабство там, бесспорно, повсеместно. Даже в португальских владениях, где оно формально запрещено, оно продолжает жить, и здесь, как и прежде, «рабочие классы» пополняются покупкой негров, преимущественно из страны Муато-Ямво. С главных рынков рабов — Мукенге, Чилео (известное место по своей дешевизне: там за одно ружьё можно приобрести 10 рабов) и Кабао — ещё несколько лет тому назад ежегодно тысячи отправлялись на запад через Кассаи. Среди туземных народов киоки и бангалы занимаются главным образом торговлей и препровождением невольничьих караванов. Женщины и девушки могут быть названы в этой области тем более ходким товаром негрской торговли, что и у жителей Анголы одни племена обменивают их у других на слоновую кость. Франсуа рассказывает об одной невольнице, которая начальником Тендо была продана Муато-Ямво, этим последним — в местечко Иссумби на Луалабе, и оттуда — опять на свою родину, совершив, таким образом, целый круг. Дань, платимая начальникам, состоит всегда отчасти из рабынь; слабые племена сильными, как, например, балубы бакубами или батуи всеми другими, называются просто рабами, так как они всегда должны быть готовы выдать из своей среды рабов. Когда какой-нибудь Каламба или Лукенго, совершив по своему царству поход с целью взимания дани, возвращается домой с сотнями рабынь, охраняемых соответственным числом рабов, то рынок значительно оживляется, как после хорошей жатвы.
Уже для первых писателей об африканской работорговле, в особенности для Уилберфорса, казалось несомненным, что войны туземцев Африки между собою служат самым обильным источником этой торговли. «Эти войны производят разорение и вызывают вследствие этого бесконечные распри, питают дух вражды и мести, который у начальников переходит по наследству от одного поколения к другому». Сообразно неизменному повторению простых африканских нравов, мы находим там даже в отдельных подробностях те же явления, какие описывают нам новейшие путешественники. Ещё не далее, как 100 и даже 70 лет тому назад, европейские торговцы и капитаны судов принимали непосредственное участие в возбуждении военных и хищнических походов. Эта функция в настоящее время перешла к арабам. Спрос на рабов [40] поощрял походы с целью завоевания и даже создавал настоящие завоевательные народы. При отдельном рассмотрении народов Африки мы ознакомимся с тесной связью между европейскими и арабскими работорговцами и африканскими начальниками. Потребность в рабах не одна только обострила «необычайно мягкие законы негров», как уверяли энтузиасты: рабство явилось наказанием за всякое преступление, и эта потребность оказала влияние на обычаи и законы негров и ослабила некогда столь крепкие связи. Уилберфорс, которому были знакомы низшая культурная ступень жителей морских и речных берегов Африки и высшая ступень культуры внутренних стран, и который называл это явление противоречием всем законам истории, приписывал его единственно опустошающему влиянию работорговли, что отчасти было справедливо. Та угнетающая тишина, какую описывает Стэнли на равнине у южного подножья Рувензори, откуда все обитатели выселились, принадлежит к признакам «исторического ландшафта» Африки работорговцев. Работорговля, которая избыток населения превращает в наилучше оплачиваемый товар, служила, правда, причиной, почему непосредственно на западном берегу реже приносились человеческие жертвы, но когда охота за рабами увеличивала число людей, непригодных для продажи, она могла только способствовать возрождению прежних человеческих жертв. Мы часто слышим об этом в Бенине и Старом Калабаре, старинном средоточии вывоза невольников. Работорговля ознакомила береговых негров с отбросами Европы и этим много содействовала их разложению. Учение христианства оставалось бессильным против этого зла, и развитие негров могло только идти назад. Европа почти ничего не ввозила, кроме ружей, пороха и водки, трёх бичей этой страны. Некогда существовали мелкие начальники на Золотом Берегу, которые водку, нужную им в течение года для собственного употребления, оплачивали двумя тысячами рабов.
Рабство в Африке и в другом отношении является фактом политического значения. Выделение рабов в особый социальный, резко отграниченный слой превращает их при благоприятных условиях в отдельные политические образования. Обособленное обитание рабов развивает невольничьи округи. Относительно прославленной деревни дуаллов Гиккори Таун утверждают, что некогда она была невольничьей деревней и называлась Ниггери Таун. Поселение вазегов на Джубе, с которым фон дер Деккен находился в соприкосновении в 1865 году, было основано беглыми невольниками вазагарами; они владели городом на реке и многими деревнями и были вооружены копьями и луками. В действительности никогда не соблюдалось различия ступеней между настоящим рабством, когда человек продавался для человеческой жертвы или другому торговцу, крепостничеством, политическим подчинением с обязательной уплатою дани, и, наконец, зависимостью охотничьих племён (к которым принадлежат и так называемые народы-пигмеи), кузнецов и др. Настоящее рабство, которым европейцы интересовались всего более, сперва по практическим, а потом по идеалистическим причинам, является последним отпрыском этого многообразного разветвления.
Религия негров вовсе не принадлежит к самым жестоким, так как вообще негр по своему характеру не способен приносить чрезмерных жертв какой-либо духовной потребности, но человеческие жертвы встречаются у них, хотя не в таком распространении, как некогда у мексиканцев, что больше всего зависит от мирских причин. И людоедство практикуется некоторыми народами в больших размерах. Склонность, в особенности арабов и вообще всех народов, соседних с людоедами и живущих в постоянном страхе от [41] них, преувеличивать этот бесчеловечный обычай распространяет легенду о каннибалах, которую Горнеманн о «ниам-ниамах» слышал ещё в Мурзуке, на все африканские племена. Она распространяется на все страны света и на все местности. Несомненно, она подтверждается не в одном каком-либо месте. Известия о бечуанах-людоедах показывают, кроме того, что это варварство находит себе место и там, куда оно не было занесено. Бедствия войны с матабелями превратили в людоедов целые племена в стране машонов и макалаков. Меренский сообщает также, как юноши матабелей перед наступлением возмужалости должны были подвергать мучениям человеческую жертву. Когда властитель Дагомеи ещё в 70-х годах ежегодно
приносил в жертву до 500 человек, для нас не совсем ясно — убивал ли он их для удовлетворения своего гнева или в честь своего божества. Впрочем, там существовало поверье, что колдовство, вызывающее дождь, усиливается человеческой жертвой. «И в Сенегамбии, — говорит Бастиан, — многие горы напоены кровью мальчика сироты ради придания крепости стенам, и из каждого леса голос вилы требует искупительной жертвы». Слуги следовали за своими господами, а воины за своими начальниками, когда те сходили в могилу. «По этой причине ни один начальник валунгов не осмеливается вступать в заговор против жизни своего правителя, так как он этим подписал бы свой смертный приговор — блюсти с величайшим рвением за безопасностью своего властелина для него является в одинаковой степени делом собственного интереса» (Джозеф Томсон). Жён также хоронят с умершими мужьями, причём в могиле оставляют узкое отверстие, через которое жертва могла бы дышать. Если через два дня после погребения она останется живой в этой ужасной могиле, ей разрешается жить. На Золотом Берегу умерщвление вдов начальников приняло более мягкую форму заключения их в тюрьму во время погребения. Человеческие черепа, употребляемые в качестве сосудов для питья, доходили до нас с Гвинейского берега (см. рис. т. I, стр. 127). Кроме того, человеческое мясо служит и для различных таинственных действий. Начальник матабелей натирается человеческим жиром, чтобы поля были плодороднее. Суеверие относительно действия различных частей человеческого трупа свойственно всем неграм. Кузнецы кладут кусочек человеческого тела в горн; работа колдунов всего действительнее, когда она производится над какими-либо частями тела, вследствие чего живые тщательно прячут ногти и волосы. Цепи из человеческих зубов составляют в Дагомее отличительный знак королевской власти; человеческие черепа и челюсти принадлежат там к любимым орнаментам. Норрис видел в комнате Боссы Агади пол и стены плотно устланными ими, так же как и дорогу во дворец: почти каждое утро он видел новые головы только что убитых людей лежащими на пороге, и однажды число их доходило до двух дюжин. О поедании сердца врага сообщалось нам [42] неоднократно из Дагомеи и Вайдаха, и при общественных празднествах в Дагомее разрывание и пожирание сердца человека, пожертвованного для этой цели королём, составляло главное торжество. Тем не менее эти проявления людоедства были только простыми проявлениями дикости; обыкновенно большая часть трупов доставалась животным. Впрочем, путешественниками XVI века анцики, господствовавшие на Конго и внутри материка, описывались как людоеды, но в то же время как честные, искренние люди, которым недоставало только христианства, чтобы производить ещё более благоприятное впечатление на португальцев.
Одним из самых обычных побуждений к человеческим жертвам является колдовство, производимое над больными. С помощью или без помощи божьего суда обвинённый в таком колдовстве должен искупить своё мнимое преступление. На нижнем Конго для него приготовляется настой горькой коры нкассы, содержащей яд, сильно действующий на сердце. Когда один из сыновей начальника, Уильям Бимбиа, на реке Камеруне умер после долгой, изнурительной болезни, какой-то совершенно неповинный человек был обвинён в колдовстве, следствием которого была эта смерть. Несчастный был повешен на дереве, и после того всё население, мужчины, женщины и дети, поспешно отправились на берег и совершенно раздетые вошли в воду, чтобы искупить и омыть колдовство.
Людоедство повсеместно распространено в самой середине Африки; как это часто бывает, оно свойственно всего больше именно тем племенам, которые стоят выше других. Юнкер называет их несколько: сандехов, мангбаттов, народов Экваториального Конго и пр.; барии на Бахр-эль-Джебеле, стоящие ниже в других отношениях, чувствуют отвращение к людоедству. Это является неразрешимой загадкой; предположение, что здесь можно видеть экономические причины, быть может, совершенно чуждые религиозной области, мы уже высказали выше (т. I, стр. 127 и след.).
Какому богу приносятся эти жертвы? Верит ли негр вообще в какого-нибудь бога? Правда, мы слышим из его лепета потребность в сношениях с высшим существом, но каким он его представляет себе, никто до сих пор не объяснил нам. Знает ли он это сам? Едва ли. Это — только мифы и сказки, в которых выступают личные и действующие богоподобные существа. Кроме того, мы слышим имена, вроде Модимо, Укулункулу, с которыми, согласно Блееку, родственны Вунго и Млунгу вакамбов и вапокомов, которые все переводятся словом «старейший» или «пращур», а также «счастье» или «судьба»; у кафров мы слышим о Калунге, у гереросов о Мьямби (ср. т. I, стр. 50), у вагандов и ваньоров — о Катонде, у мангбаттов — о Норо (Нор по-нубийски значит дух). Динки говорят о Дендиде, барии — о Муне, шиллуки — о Никаме, как о высшем существе, которое почитается преимущественно как творец. У сандехов, по-видимому, нет никакого самостоятельного выражения для божества, а употребляющееся для него обозначение «Сома» одинаково значит счастье и несчастье; Сома употребляется для обозначения судьбы, так же как и высшего божества, которого их пришлые угнетатели призывают в своих молитвах под именем Аллаха. Употребляется и выражение «Сомагобо», то есть бог высших, чтобы обозначить «бога турок». В Лоанго мы встречаем слово Замбиангунгу, в Ашанти — Ньянгкупон, на Золотом Берегу — Ньямо, в Камеруне — Ньямбе, которое относится к божеству. Следует, однако, иметь в виду, что имена не всегда остаются одними и теми же, а перемещаются. Так, например, на место Ньямбе в Камеруне в новейшее время появились слова Лоба или Лобе. Во вступительной части I тома, [43] стр. 50, описанное деление различных божеств на различные группы поклонения встречается в Восточной и Западной Африке и, без сомнения, создаёт множество временных божеств. К ним могут принадлежать дьяволы, как, например, Ченье и Энсоне, в честь которых негры Конго с большим усердием справляли празднества, которым предшествовали строгие посты.
Некоторые из этих имён можно с точностью обозначить как «небо», другие — как «старейший» и как «творец». Мангбатты обозначают именем Норо небо; Ньянгкупон (или Янккупон) объясняется Бартом как высокий город Ньямэ, то есть небо. Когда эвейцы говорят, что судьба есть неизменное определение, то они думают о закреплении её с помощью этого бога, имя которого означает также погоду и небо и употребляется не иначе как в единственном числе. Рядом с ним в виде второго божества является земля, а третьего — высший фетиш. И в Лоанго также знают духа земли Нкисси, которого почитают наряду с небесным богом и у которого есть особые жрецы; на Золотом Берегу говорят о небе, как об отце, и о земле, как о матери творений. Чапмэн пережил в 1854 году в городе Сечели сильное землетрясение, причём в одно мгновение все женщины с палицами и мотыгами очутились на улице, произнося угрозы небу и богохульствуя в самых страшных выражениях. Просвещённый Сечели утверждал, однако, вполне спокойно, что где-то в другом городе умер большой начальник и поручил Чапмэну впоследствии дать ему знать, кто был этот умерший. Дуаллы называют именем Руби великого духа и в то же время солнце; в Дагомее почитается солнце; без сомнения, с этим связано широко распространённое, в особенности выработанное здесь, почитание огня. Макалаки клянутся над огнём, а у гереросов его поддерживают только девушки. Акемы имели также представление, что небо некогда было ближе к земле, чем теперь. С этим всемирно распространённым понятием связано мироздание путём соединения обоих и множество сказаний о людях, поднимавшихся на небо и спускавшихся с него, которые затем переходили к небесным деревьям гесперид.
Луна оказывает ещё более могущественное впечатление на ум негра. С возвращением этого светила связаны также правильно повторяющиеся шумные ночные празднества. Затмение его стараются прогнать пожарами. Тень земли, по мнению матабелей, есть дым. По мнению других, луне в это время угрожает чудовище. Во всяком случае, затмение считается чем-то дурным, так же как время убывающего месяца неблагоприятным, а прибывающего, напротив, благоприятным. У вагандов нет высших праздничных дней, как те дни, когда месяц впервые показывается опять; тогда стреляют из ружей и бьют в барабаны. Мтеза придавал большое значение соблюдению этих периодов, которое на несколько дней удерживало его в волшебном круге, со всевозможными талисманами и амулетами. Спик считает это важным для «расследования религиозного состояния страны». В каждую треть новолуния весь двор обривает себе череп, за исключением лишь предписанных гребней, пучков и пр. Эмин-паша слышал, что вечернюю звезду называют там возлюбленною месяца.
Третий круг суеверий фантазия негров описывает кругом воды. Реки олицетворяются там в виде больших змей или русалок, завлекающих жертвы в глубину. Источники и ручьи имеют своих духов; озеро Укереве в Уганде имеет собственную чету жрецов, которая в силе уступает только королю. И в Логоне есть свой жрец; в знак того, что и здесь сила оказывает своё действие на негрскую фантазию, начальники батоков, когда они ещё властвовали на среднем Замбези, объявили два островка на краю могучего водопада священным местом. [44]
Более легендарный взгляд на творение связывается с представлением, что творцом было не высшее, а более близкое к человеку существо. Так, зулусы от высшего существа, Итонго, отделяют Укулункулу, то есть Наибольшего, который играет роль при сотворении человека. Он создал человека из болота, из которого вышел сам, и притом в самом начале. Он крикнул и проговорил: «Пусть выйдут оттуда люди!» Тогда вышло всё — собаки и скот, кузнечики и деревья, трава и семена. Он дал людям покровительствующих духов, врачей и лекарства, приказал, чтобы не было браков между братьями и сёстрами, и посадил королей. Когда взрослые в крале хотят отделаться от детей, они говорят им: «Пойдите и позовите Укулункулу и попросите его, чтобы он вам дал хороших вещей». Тогда дети идут, зовут и кричат, но никто не отвечает им. Ашантии рассказывают о творце Одоманкане, который, сотворив людей и научив их всему, взошёл на небо, до которого они напрасно старались добраться, нагромождая ступки одну на другую. Тогда произошло, как в Вавилоне, смешение языков. И на Золотом Берегу мы слышим о творческом божестве, которое не было первым — Ньомгмо, и о помощниках его, духах, вонгах. Бечуаны говорят: «Модимо, бог, живёт в пещере, лежащей на северо-востоке, откуда вышли все животные. Тогда горы и скалы были ещё мягкими, и вследствие этого следы ног зверей можно видеть на скалах близ этой пещеры до нынешнего дня». Чапмэну показывали такую пещеру на реке Муи в Трансваале. Бечуаны говорят также: «Бог живёт под землёй и имеет только одну ногу». Это напоминает по соседству Тсуи Гоапа готтентотов, а в более отдалённых странах — хромых богов огня под землёю, как, например, Гефеста-Мауи (см. т. I, стр. 57); даже имя это звучит поразительно сходно с Маву, творцом эвейцев. У мадиев животные выходят из огненного круга, и дорогу им показывают ласка и какая-то осторожная птичка. Песня динков, интересная вследствие сходства с легендами о творении других племён, сохранённая для нас Кауфманом, изображает творца за делом:
Днём, когда бог сотворил все предметы,
Он создал солнце,
И солнце восходит и заходит, и возвращается опять;
Он создал луну,
И луна восходит и заходит, и возвращается опять;
Он создал звёзды,
И звёзды восходят и заходят, и возвращаются опять;
Он создал людей,
И человек появляется, уходит в землю и никогда не возвращается.
Ещё яснее выражается родство с внеафриканскими мифами в предании, что некогда было блаженное состояние, когда добрые люди могли подниматься на небо по верёвке, спущенной богом. Верёвка разорвалась, или её разгрызла голубая птица, как говорят кичи, и таким образом [45] была прервана связь людей с небом. Утрата бессмертия и прежнего счастливого состояния и в других местах играет большую роль в легендах о происхождении негров. Голубая птица возвращается в виде различных других животных, причём она предсказывает человеку конец блаженного времени и даже сама приносит этот конец. Ваганды и ваньоры говорят о высшем существе, Катонде, которое создало мир и людей, но ему не оказывается никакого поклонения, так как оно, по их мнению, стоит слишком высоко, чтобы печалиться о людях. Мадии, первый человек которых сошёл с неба, думают точно также; такое же сочетание, перенесённое в сказочный мир, мы встречаем в лёгком напоминании о райской легенде, которую вакамбы воспроизводят в рассказе, что вначале весь свод вместе с солнцем находился в мирных сношениях с землёю. Когда однажды солнце подошло слишком близко к баобабу, и это дерево высохло, вследствие этого возгорелось несогласие, которое привело к отделению звёзд от земли. Это сказание поразительно напоминает меланезийские и полинезийские мифы и микронезийские сказания о дереве Денге и т. п.; к нему примыкают и предания о происхождении целых народов из дерева (у гереросов Quercus africana или Laurus bullata). В их ветвях негры поселяют добрых духов и увешивают их трофеями, а в тени их хоронят умерших (см. рис. т. I, стр. 58), поэтому там бывают и торжественные собрания, где заключаются договоры. Этот культ деревьев вдвойне интересен, так как в нём проглядывает поэзия природы. Самое большое дерево, какое Франк Оэтс видел между Наталем и Замбези, был исполинский баобаб на Умвунгу, в стране матабелей. Туземцы признавали нечто поэтическое в этом великане; их начальники в тени его в особых обстоятельствах устраивали свои пиршества, и поэтому он назывался «деревом индунов». У вапокомов и большей части западных африканцев то же известное исполинское дерево составляет предмет поклонения. От этих деревьев местности получают свои названия и становятся известными на большие расстояния, так же как некогда священные рощи в Германии. И хижины фетишей ставятся часто в самой глубине леса. Большие деревья играют известную роль и в сказаниях об основании суданских городов, как, например, Куки, Массеньи и др. Деревья или банановые кусты, отягчённые плодами, и т. п. срубают вместо жертвы. Рядом с деревьями, относительно которых даны известные обеты, в шулийских деревнях сажаются растения, служащие для колдовства; эти деревья, стоящие между домами, увешиваются черепами, рогами и зубами; по свидетельству Эмина-паши, в одной мадийской деревне на таких деревьях можно было видеть зубы леопардов, кошек, антилоп, буйволов, свиней и пр.
Негры, так же как и другие народы, в качестве символов племенных групп предпочтительно выбирают животных. Этих животных почитают, щадят и не едят (как, например, батлапины — рыбу, бакалагарии — льва, маконды и дагомейцы — леопарда, басуты и родственные им народы — птицу Scopus umbretta, которую буры называют «гаммеркоп»; баквены — крокодила, бакатлы — обезьяну, бамангваты — Cephalophus mergens, один из видов антилопы, некоторые племена ашантиев — дикую кошку, другие — буйвола и пр.). Вследствие этого устанавливается множество тесных отношений между племенем и животным; к запрещениям известных кушаний присоединяется особое воздержание от некоторых из них, как, например, от мяса коз и кур. Кроме того, и многое другое вытекает из дружественных и враждебных отношений этих народов к бесчисленным животным, с которыми они должны делить место своего обитания или которых они собирают вокруг своих кралей в качестве домашних животных. Масса суеверий, вызываемых известным [46] животным, возрастает, по-видимому, сообразно его значению: можно было бы наполнить целую главу одними суевериями, касающимися слона. Это суеверие заходит так далеко, что даже грязь на клыках только что убитых слонов матабели соскабливают и употребляют как волшебное средство: прикладывая её к носу, они верят, что она предохранит их от носовых кровотечений в жаркие дни. Обыкновенное охотничье волшебное средство, которое должно подводить слонов под выстрел, состоит в том, чтобы взять попавшуюся на пути черепаху, поплевать на неё, затем приложить ко лбу и потом опять пустить. Из хвостовых волос слонов, жирафов, а позднее из конских волос, изготовлялись
чудодейственные ожерелья; конский хвост в XVI ст. в Анголе был выменен на двух невольников. Бесчисленные обычаи, связанные с пастьбой и охраной стад рогатого скота, мы находим у страстных скотоводов Восточной Африки, каковы бечуаны, зулусы, вапокомы и динки.
В Западной Африке в замечательном культе животных крокодилы (Золотой Берег), акулы (Бонни), гиены и другие хищные животные заступают место человека и в торжественных случаях постоянно получают свои жертвы. В Анголе человек, убивший крокодила, после тяжёлого штрафа должен доставить желчный пузырь его ближайшему начальнику, и тот принимает на себя заботы о том, чтобы вместе с примесью извести, разлагающей его, зарыть его в отдалённом месте. В Лоанго пузырь леопарда также считается ядовитым. Такая связь с живой природой касается даже самых мелких животных. Бухгольц часто находил на Западном берегу у основания кучи термитов глиняные куклы, представляющие мужа и жену, обложенные кореньями, угольями и другими предметами. [47]
И змея принадлежит к числу животных, окутанных легендами и связанных с суевериями. По мнению зулусов, души умерших живут в змеях. Если придётся убить ядовитую змею, то смерть её надо искупить и скелет её надо повесить у ворот деревни. Когда змея вползёт в дом и останется там, это значит, что она — итонго, божество дома. Этим объясняется то, что динки считают змей «братьями», и появляющихся в их доме называют собственными именами и обращаются с ними, как с друзьями. У галласов мы находим культ змеи в той же форме, и даже абиссинцы до обращения своего в христианство молились большой змее. У бечуанов напоминают о том же легенда о Мамокебе, змее, живущей в реках в качестве водяного божества, поверье, что тому, кто увидит исполинскую змею, предстоит большое счастье, или легенды, согласно которым белые змеи представляют собою охранителей и распределителей воды в источниках. Точно также среди церемоний, через которые должны пройти молодые девушки, чтобы считаться готовыми к замужеству, у некоторых басутов встречается обычай делать из глины фигуру змеи и плясать вокруг неё. Когда Гейглин в стране джуров убил большую исполинскую змею, негры соседней деревни пришли в большое возбуждение и говорили, что насильственная смерть их предка принесёт им большое несчастье. Барии также называют змею своей бабкой; они кормят её молоком или рыбой. Мы видим здесь некоторое подобие тотема, когда шиллуки изображают своего бога Никама под видом змеи, ящерицы или птицы. Мадии представляют себе злых духов (оди) с человеческими лицами и змеиным телом. К отделу суеверий, связанных с животными, должен быть отнесён обычай мадиев рисовать на внутренних и наружных стенах хижин причудливые изображения леопардов и т. п.
Старинных богов, представлявших саму землю или сросшихся с землёю, напоминают первые люди, наделённые хвостом, которые производят луну; солнце обожгло её, и на ней показались пятна. Обрушившееся небо или заливший их потоп (см. т. I, стр. 59) служит наказанием за их грехи (как думают негры Конго, болота на нижней части реки произошли от слёз бога Унгки, пролитых по поводу опустошения джаггов); они погибают, и тогда появляется новый смертный род. При этом различие между белыми и неграми объясняется во многих забавных вариациях по большей части тем, что те и другие первоначально были чёрными, но один из них вымылся раньше другого и побелел, а затем умел искуснее выбирать профессии и орудия. Эвейцы рассказывают следующее о происхождении их собственного народа и о начале человечества: «Когда бог вначале создал небо и землю, тогда появился Нодзи, город, стоящий и до сих пор на востоке (этот [48] город играет роль во всех сказаниях эвейцев, ашантиев, дагомейеких негров и родственных им народов), и в этом месте бог создал человека. Он создал две пары людей — белую и чёрную. После того как бог создал сперва чёрную, а затем белую пару, он опустил на землю большую и маленькую покрытую корзину. Затем людям было предложено мирно разделить между собой эти корзины. Чёрная пара тотчас же ухватилась за большую корзину и предоставила маленькую белой паре. Чёрная пара нашла в своей корзине мотыгу для обрабатывания поля, хлопок для рыболовных сетей, лук и стрелы для охоты и золотой песок для торговли. Белая пара нашла в своей только книгу, но она так прилежно читала её и приобрела оттуда столько мудрости, что белый вскоре во всём превзошёл чёрного и сделался гораздо богаче его. За это чёрный завидовал белому и преследовал его. Но бог пришёл белому на помощь, спустил большой канат с неба и протянул его через большую воду». Разве здесь не выражается в значительной степени самосознание? Замечательна также повторяющаяся в этом новейшем сказании материальная связь с небом. Здесь лишь в неясном виде является представление о подземном царстве мёртвых.
Вся эта мифология живёт в сказках и легендах, мифическое содержание которых стоит вне сомнения, в особенности в крайне разнообразных сказаниях о животных (ср. также главу о готтентотах и бушменах в т. I), но их слишком замаскированные боги стоят далеко от негров. Им близки только души предков (всего ближе души отца и деда) и исходящие от них духи и призраки. Несомненно, что у многих из этой массы не выступает никакого божества. Точно также басуты, как и другие племена бечуанов, обозначают бога по большей части во множественном числе именем Бадимо и Аматонго, то есть боги, и заставляют их действовать на человека преимущественно в сновидениях. От них исходят счастье и несчастье. У зулусов души умерших начальников идут к Аматонго. Весь религиозный культ динков и бариев Кауфманн сводит к жертвам: «О молитве богу или дьяволу негры не знают ничего». Динки различают, впрочем, добрых духов, находящихся около бога, — адьоков, и злых, находящихся на земле, — дийоков. Лучшие миссионеры, действовавшие среди гереросов, не могли найти у них ничего, стоящего выше самого простого культа предков. Их главное божество Мукуру, то есть старейший, есть дух, и жилище его указывается на далёком севере. В различных местах могила его считается священным местом. Каждое племя имеет своего Мукуру; к нему сводятся все суеверные обычаи и привычки. Прежде всего он посылает дождь и солнечный свет. Рядом с именем Мукуру или Омукуру они употребляют для того же понятия слово Обемпо, то есть дыхание, дух, но это не должно означать допущение другого духовного существа. Уже «могила» Мукуру указывает на важность культа предков у этого народа, которая подтверждается и многими другими фактами.
Думают, что душа (дыхание) человека умирает вместе с ним, а его дух (тень и отражение) уходит под землю и может возвращаться оттуда. Верят также в пребывание души вблизи трупа в течение определённого промежутка времени и в возвращение её в могилу. То, что Уокер рассказывает именно о Старом Калабаре, будто там верят в дальнейшую жизнь душ в виде воспроизведения людей, которым они принадлежали, выступает более или менее ясно из многих [49] воззрений других племён. Эти души внушают страх преимущественно потому, что они могут приносить вред. Отсюда происходят человеческие жертвы на могилах, которые в настоящее время отчасти смягчились в виде заключения жертв, жертвы ценными вещами, кушаньями и напитками, хижины фетишей над могилами и т. п. Души эти неопределённое время странствуют по свету, одушевляют в виде добрых и злых духов природу и вызывают усиленные суеверия, поддерживаемые страхом. Подвинувшиеся в других отношениях ваганды, верования которых Спик называл «уплатою дани известным злым духам», почитают демонов, лубари (Мтеза переводил это словом «джин»), но представления о них яснее, чем о многих духах Африки. Они живут в определённых местах и обладают особой властью над различными предметами. Высший и самый страшный из них — Мукуза, лубари озера Ньянца, который господствует
в озере, вроде Нептуна. От времени до времени он поселяется в каком-либо лице, мужчине или женщине, которому тогда как оракулу божества приписываются сверхъестественные силы. Оно предсказывает будущее относительно болезней, вызывания дождя, войны, голода и моровой язвы и в виде представителя и олицетворения божества имеет неограниченное влияние на дух народа и начальников; вследствие этого власть его в значительной мере проявляется в управлении страною. Перед каждым путешествием ваганды приносят жертву Мукузе, чтобы расположить его в свою пользу, при этом лодки собираются в некотором расстоянии от берега, начальник поднимается, кладёт несколько бананов или других пищевых веществ на весло и просит о добром пути и о счастливом возвращении. Затем он бросает плоды в воду и упрашивает божество взять их. Другие демоны называются Чивуга и Ненда; это — боги войны, живущие на определённых, охраняемых особыми стражами деревьях в различных местностях Уганды; под ними ваганды молятся перед выступлением на войну и приносят в виде жертвы живых животных — коз, овец и рогатый скот (всегда чёрного цвета), которых охранители дерева принимают во имя богов. В некоторых местностях страны признаются божества рек, которым приносятся человеческие жертвы. Прежние короли Уганды почитались также в качестве полубогов, и души их жили в колдунах; поддержание их могил считалось религиозным делом: над ними воздвигались здания, надзор за которыми лежал на обязанности главных начальников; там приносились человеческие жертвы, которые при Мтезе доходили до двух тысяч. Посаженные вокруг этих могил деревья охранялись мудрыми женщинами, предсказания которых признавались правящей властью. Демон Ндаула, по-видимому, тождествен с одним из прежних королей Уганды. Он живёт на вершине горы Гамбарагары, распространяет оспу по всей стране и внушает страх как олицетворение её. Гром пользуется также [50] божеским почитанием: там, куда ударила молния, туземцы воздвигают нечто вроде арки, под которою не должен проходить ни один посторонний человек, или маленькую хижину (см. рис., т. I, стр. 42).
Идолы, о которых так много говорилось, почти везде не что иное, как изображения предков (см. рис., т. I, стр. 46). Они вообще распределены весьма неравномерно. Они часто встречаются в Западной Африке, где принимают самые фантастические образы (см. рис., стр. 41, 44 и 47, а также т. I, стр. 43), и реже в Восточной Африке. Опытный в этом вопросе И. М. Гильдебрандт пишет: «Воспроизведения человеческой фигуры я встретил в Восточной Африке только два раза. Один раз в Узарамо, это было довольно удачное резное изображение, около 0,2 метра высоты. Хотя, по указанию туземцев, оно служило игрушкою для детей, но я думаю, однако, что это был идол. Я никак не мог приобрести его в собственность. Наоборот, в Занзибаре мне удалось купить грубо вырезанные мужскую и женскую фигуры в костюме вайяев. Их и здесь выдавали (весьма уклончиво) за игрушки». Хижины фетишей (см. рис., т. I, стр. 42) — часто лишь хижины, построенные над могилами; такова, носомненно, была хижина, виденная Бастианом у Шемба-Шембы, — прямоугольник, составленный из соломенных циновок, продольный фасад которого состоял из деревянного сруба с тремя дверями. На каждой из обеих боковых дверей находилась пирамида, на средней — нечто вроде купола над двумя поперечными балками и подпорки, расписанные наполовину чёрными, наполовину зелёными фигурами. Внутри находился простой земляной холм, из которого торчали трое деревянных вил, расписанных красными и белыми полосами. Ливингстон видел такие хижины у манганджей над умершими детьми. В Западной Африке втыкают три жерди над головой, животом и ногами похоронённого в могиле колдуна. Двумя идолами, которых Ливингстон видел близ Уджиджи в особой хижине — единственное, имевшее отношение к идолопоклонству, найденное им в этой стране — пользовались для вызывания дождя и для лечения болезней; это была, следовательно, хижина фетишей с изображениями душ. То же самое мы видим на могилах правителей Мусумбы и близ города Казембе. В определённое время этим изображениям приносились пища и питьё. В наших коллекциях имеется достаточно грубых деревянных кукол с Западного берега, носящих на себе следы жертв в виде прилипших к животу частиц жёванного ореха-кола. Культ черепов естественно примыкает сюда, как это видел Кэмерон у Казонго в хижине, наполненной черепами предков, украшенными бусами, представлявшими собой «большое лекарство». Неграм Конго было легко применить для той же цели изображения христианских святых; действительно, Бастиан в одной хижине Сан-Сальвадора видел три деревянные изображения святых в естественную величину, которые носили в языческих процессиях. Относительно деревянных фигур бариев вышиною в 30—40 см Юнкер не сомневается, что они должны были представлять собою «пенатов». Они привешивались в хижинах под крышею. Бонги доходят в количестве этих фигур до настоящей роскоши, обставляя ими ради охраны входы в свои деревни. Муж, переживший жену, ставит её изображение в своей хижине; изображения убитых родственников пользуются особым почитанием, и колдуны употребляют их в качестве волшебных кукол (см. рис. выше). Это — фигуры, грубо и безобразно вырезанные из дерева, [51] высотою в фут, у которых в области рта вставлено несколько зубов, а на месте глаз — два красных боба. В одном из описаний Западного берега говорится: «В кучке людей можно видеть пёстро раскрашенного человека, бегающего с громким криком взад и вперёд, причём он потрясает деревянной куклой, увешанной пёстрыми лоскутками, и стегает её прутом по лицу и по плечам. Если спросить, почему всё это происходит, то можно услышать в ответ, что у одного негра украли нож, и что он с целью возвращения его обратился к этому жрецу, обладающему фетишем, известным по тому страху, какой он наводит на воров». При жертвоприношениях гереросы употребляют священные сучья деревьев или кустов, посвящённых предкам; их обмакивают в молоко, прежде чем его пить, и на жертвенных пиршествах им прежде всего подносят жертвенное мясо, так как они представляют собою предков. Многие хранят эти палки, служащие, быть может, последними остатками изображений предков, в пучках, обвешанных амулетами, на ветвях жертвенного куста, макеры, стоящего на месте жертвоприношений и заменяющего жертвенник.
Мы не скажем ничего неожиданного, если назовём такую фигуру фетишем, словом, заимствованным из португальского языка и применяемого предпочтительно к символам верований или суеверий западных африканцев, как будто в других частях Африки у тамошних народов существует совершенно иной способ поклонения божествам. В своей основе западноафриканские религиозные представления и считающиеся ещё более важными средства входить в сношения с духами — те же, как и у других африканцев: различие заключается только в отступающей местами форме этих представлений и средств. Бесчисленные предметы могут быть фетишами. Обыкновенная форма фетиша, которую носят, например, странники или путники, есть красный кругловатый свёрточек ткани, к которому пришито жрецом сильное «лекарство», по большей части кусочек растения. Можно видеть, как люди, чувствуя усталость, нюхают его. Кроме того, это — обыкновенные рога антилопы, наполненные волшебным порошком, обычное «лекарство» обитателей Бенгуелы и Анголы, затем шнурки, завязанные самым различным образом, корни, шарики из помёта животных, кости, зубы, желчные камни и всё, что может им встретиться; всем этим они обвешивают себя (см. рис., стр. 46 и т. I, стр. 54). Различные качества этих волшебных предметов соответствуют разнообразным целям. Чем более тяжёлый груз накладывают на негра, тем больше фетишей он прибавляет к своим, чтоб уравновесить этот груз. В Ниассе есть фетиш с острова Ликомы — кусок шкуры ихневмона, набитый «лекарством», которым знахарь пользуется при открытии преступлений и т. п., разговаривая с ним, заставляя его подпрыгивать и т. п. Одна из хижин фетишей на Золотом Берегу описывается следующим образом: «Подобно всем святилищам этой страны и подобно вообще всем негрским [52] хижинам, каковы они были первоначально, до знакомства с европейцами, эта хижина имеет круглую форму, покрыта жёсткою травою, лишена окон и снабжена низким входным отверстием. Внутри она имеет весьма скудный вид. Там лежит на полу деревянный обрубок или камень, или же рыбий скелет, а быть может, и барабан или нечто другое, не имеющее ни ценности, ни смысла. Но все эти вещи имеют большое значение для негра, так как в них пребывает фетиш, или «вонг», которому посвящена эта святыня. В углах навалены всевозможные глиняные черепки, рядом с ними буйволовы и козьи рога, раковины и птичьи перья, служащие волшебными средствами или охраною от колдовства в качестве амулетов. На стенах развешены различные предметы, не имеющие никакой цены, и чехлы для фетишей. Бесчисленные пауки ткут здесь свои ткани, и отвратительные гады бродят по затхлому, тёмному пространству, которое служит в то же время спальней жреца. Летучие мыши, гнездящиеся под травяной крышей, вечером посещают священное место и оживляют тенистые лиственные деревья, окружающие хижину». Главную сторону фетиша составляет не сама вещь, а содержание её или действие, приписываемое ей; мы часто замечаем склонность видеть нечто характерное в пренебрежении внешнего в пользу сущности, будем ли мы называть её божеством или дьяволом. Все эти любимые предметы принадлежат духам определённого, низшего класса, которых можно, пожалуй, назвать частными духами; у них нет личности, как у высших духов, но тем теснее связаны они со своим обладателем.
Кроме амулетов, носимых на шее, на ногах, на руках и т. п., в домах относятся к ним бесчисленные волшебные средства, находимые на дорогах, в хижинах и в кралях, назначение которых довольно неопределённо указывает на то, что они должны исполнять желания и отвращать зло или переносить его на других. У бариев, которые называют их «кугур», Марно описывает их точно в таком же виде, как Бухнер описал их у балундов. «Кроме деревьев, увешанных черепами, на дворах встречаются древесные ветви, к которым привешено известное число камешков или шлаков на бечёвках; стебли тростника с травой и пучками перьев часто также служат «кугурами». Но и в открытых местах, на всех дорогах, в поле и в лесу попадаются странные вещи, играющие роль «кугуров». Можно подумать, что здесь только что играли дети. Это — старые выдолбленные жернова, скрученные усики растения Cissus, травяные жгуты, ветви и пр., сложенные вместе; маленькие возвышения из утоптанной земли, украшенные деревом, соломой и камешками; старые кухонные горшки или простые черепки с продетою в них палкою; ветви и пучки листьев, скрученные или сплетённые в виде венка; куски старых циновок и плетений, приколоченные к земле маленькими колышками». (Марно.) Более мелкие фетиши или духи, образующие второй личный класс и, очевидно, представляющие не что иное как подражание первоначальным большим фетишам, имеют своё местопребывание главным образом в больших деревьях, а иногда и в деревянной чашке или металлической сковороде, наполненной глиной и листьями. Эти мелкие фетиши имеют своих жрецов, которые действуют в качестве посредников, сообщают людям их волю и пляшут публично перед народом. Первый личный класс состоит из духов, живущих в скалах, лесах и пещерах (но не в деревьях), остающихся, за редкими исключениями, невидимыми даже для своих жрецов, но присутствующих повсюду или влияющих в хорошем или дурном смысле на жизнь человека, вследствие чего им приносятся лучшие жертвы и им служат самые почётные жрецы. Мы должны особенно отметить то, что [53] высшее божество не включается в этот отряд духов и, сообразно этому, не воплощается в фетише. Поэтому кажется тем более вероятным, что вера в фетишей возникла из почитания душ вне чистой веры в богов, так же как у других высших народов служение идолам стоит выше более духовных форм почитания. Связь с душою предков выражается, очевидно, там, где, как, например, у казонгов, высший фетиш «Кунгве а банца» является одновременно основателем королевской фамилии и супругом сестёр короля, между тем как вдова умершего короля своими сношениями с духом его превращается в страшную предсказательницу.
Для того чтобы эти силы, кажущиеся сверхчувственными, таинственными и в высшей степени достойными почитания даже и тогда, когда они пребывают в деревянной кукле или в куске кремня, вымазанном охрой, или, как у тушилангов, в одуряющем дыме конопли даха, привести к должному пользованию ими, необходимы колдуны или, пожалуй, жрецы. Задача их состоит в том, чтобы настраивать благоприятно добрых духов и настолько разоблачать причины действий злых духов, чтобы здесь возможно было искупление или, ещё лучше, уплата известной пени. При известных обстоятельствах жрец должен наряжаться дьяволом с рогами и копытами, чтобы прогнать настоящего чёрта. Каждый человек, не исключая и женщин, может сделаться способным к колдовству и достигнуть большого влияния. Лицо, которое на Золотом Берегу избирается одним из малых фетишей жрецом или жрицей, прыгает, как лишённое рассудка, избегает еды и питья, даже разговора, ведёт себя, как дитя, пока старший жрец не найдёт имени фетиша. Когда открыт мелкий фетиш, он водворяет его в известном жилище, причём его кладут в чашку или на сковороду, на которой ему приносят жертву. Новопоставленный жрец передаётся в руки старейшему, который три года обучает его своим обязанностям. Жрецы всегда избираются в юности и во время обучения не должны вступать в брак. Они обязываются не стричься в течение всей своей жизни. Звание жреца не наследственное. Когда умирает жрец или жрица, фетиш, которому они служили, может избрать им преемника из каждой семьи, за исключением королевской. Начальники обладают высшей силой колдовства путём наследственности, и к их обязанностям относится, как только они вступили в должность, производить волшебные действия к наибольшей пользе для народа. Однако там, где существуют различные классы фетишей, они заботятся лишь о более крупных, ближайших к божеству, жрецы которых, где они существуют, часто по своему влиянию стоят выше начальника.
Можно сказать, что всякое действие, совершаемое на практике, предваряется в своём результате колдовством, стремящимся к той же цели. Прежде чем начнётся война, враг уничтожается волшебством; прежде чем посол прибудет ко двору, тем же путём возвещается цель его прибытия. Наступающая жатва, добыча охоты, счастливый исход торгового предприятия и даже хищнической экспедиции, счастье, необходимое прежде всего в любовных предприятиях, одним словом, удачный конец во всех делах сперва обеспечивается колдовством, и только [54] там, где оно предшествовало делу, голова и руки могут добиваться своей цели с надеждою на успех. Душевнобольные или вообще ненормальные люди предназначаются для этой деятельности благодаря особенной лёгкости, с какою они могут вступать в состояние половинной или полной галлюцинации. Как весьма редкие субъекты альбиносы также считаются наделёнными волшебной силой. У динков и бариев колдовством обыкновенно занимаются старые женщины (тиет и пунёк). У бонгов есть ведьмы, которым известны люди, причиняющие смерть или бедствие, которые изобличают действия этих последних и уничтожают заклинаниями произведённое зло. Гейглин познакомился с одной из таких женщин, производившей весьма ловкие фокусы.
Благодаря сухости многих африканских стран «вызыватель дождя» во многих из них пользуется необычайным влиянием; нередко в этом отношении он стоит выше начальника, хотя обыкновенно и признаёт его старшим себя, если можно так сказать, высшим жрецом касты. В каждом племени есть вызыватель дождя и часто даже несколько, которые в то же время занимаются врачебной практикой. Власть их заходит так далеко, что они могут отменять погребение умершего и приказать, чтобы труп его был выброшен и оставлен на съедение хищным животным. Когда куруманские бечуаны были напуганы многолетней засухой, они призвали к себе знаменитого вызывателя дождя за 50 миль из племени Багурутсе. Так как климат Зулуланда создаёт меньшую потребность в вызывателях дождя, чем в стране к востоку от цепи Катламба, то там вызывают дождь бечуаны из скудных водою областей.
По внешнему виду жрец отличается тем, что он обвешан множеством различных волшебных предметов, а также лицом, раскрашенным белыми полосами, колоколами вокруг тела и на спине и пр. (см. рис. на этой стр., 53 и 57). В описании базельского миссионера с Золотого Берега мы читаем: «Голова его прикрыта высоким беретом, сплетённым из соломы, присвоенным его званию; по требованию этого звания, [55] он украшает себя тщательно расчёсанной бородой, достигающей от подбородка до груди. Из тёмной негрской физиономии выглядывает присущее фетишскому жрецу лукавство. На шее его висят белые
коралловые ожерелья, имеющие значение жреческого украшения; оттуда при заклинании снимается фетиш. Шёлковый, фантастически завязанный пёстрый платок, на котором находят себе место всевозможные волшебные средства, спускается над одеждой жреца. В руке он держит травяную метёлку, которою обмахивает фетиша, заменяя её иногда коровьим или буйволовым хвостом, что у жрецов фетишей считается всегда знаком жреческого звания. Сандалии из красной кожи украшают босые ноги. Суставы ног обвиты нанизанными кораллами. У жреца всегда имеются две жрицы (девушки-колдуньи в качестве помощниц жреца считаются
необходимыми на Золотом Берегу); подобно ему, они украшены коралловыми шнурками и всевозможными амулетами. Лоб, руки, грудь и ноги без всякой претензии на искусство вымазаны у них белой глиной (всегда в виде двух параллельных линий). Это раскрашивание производится жрицами ввиду религиозных церемоний; кто в подобных случаях когда-либо видал судорожные пляски и прыжки этих женщин, тому казалось, что он видит сумасшедших, внушаемых демоном и [56] считающих себя на службе у сатаны». Кроме острых шапок, изготовляемых из шкур антилопы, жрецы фетишей имеют особые костюмы, в которых они кажутся вдвойне священными и неуязвимыми. В некоторых местах Малого Лоанго существуют фетишские врачи, ганганкисси, которые, когда кто-нибудь умирает, надевают особую одежду. Она состоит из короны из перьев, из колоссальной маски лёгкого дерева и покрывающей всё тело одежды из серых орлиных перьев. Трудно представить себе более своеобразное впечатление, когда такой замаскированный, пляшущий, поющий и говорящий, как чревовещатель, ганга появляется неожиданно (см. знаки фетишей на таблице «Оружие и утварь Северо-Западной Африки».)
«Девушки-колдуньи» (ондангеры) овагереросов, почти всегда дочери первой жены начальника, напоминают римских весталок в том отношении, что одна из их главных обязанностей заключается в поддержании своего рода священного огня (омурангеры). В хорошую погоду перед каждой хижиной постоянно поддерживается огонь, у которого обыкновенно сидят обитатели её, но в случае дурной погоды огонь переносят в хижину ондангер. Если он, к несчастью, потухнет, вся община собирается, чтобы принести искупительную жертву в виде скота, затем огонь добывается опять с помощью трения. Для этого служат почётные деревяшки, унаследованные начальником от своих прародителей (см. рис, т. I, стр. 75). Гереросы верят, что они получили огонь от Мукуру или Обемпо. Если какое-либо племя переходит на новое место обитания, то ондангера идёт впереди с огнём; в случае отделения одного племени от другого, знатнейший из первого племени получает от него огонь, и в то же время звание ондангеры переходит к его дочери. Жертвенные животные умерщвляются копьём, а предназначенные в пищу — посредством удушения. Когда человек умирает, известная часть его скота избивается палицами. Когда околевает бык в крале начальника, ондангера делает двойной узел на своём кожаном переднике, чтобы не впустить какого-либо «заклятия», кладёт на спину умершего животного кусок дерева и в то же время молится о долголетии, обилии скота и пр. Возвращающийся со счастливой охоты набирает воды в рот и прыскает ею на свой очаг и себе на ноги.
«Школу колдуна» один зулус, твёрдо веривший в это, описывал следующими словами: «Бывает, что кандидат на эту должность болеет до конца года, и затем он подвергается обучению врачебному искусству с намерением превзойти всех других врачей. И когда он появляется опять, он выражает желание посетить места, где есть стоячая вода. Возвращаясь оттуда, он приносит с собой змей и вымазывается белой глиной. И затем все идут к жрецам». Они говорят: «Мой друг, этот человек будет жрецом». Тогда его берут и посылают к тем, которые уже сделались жрецами. А когда он к ним придёт, они его берут, идут с ним и бросают его в морскую воду; бросив его, они его там оставляют; его не видят ни в этот, ни в следующие дни. Через несколько дней он приходит уже жрецом и делает то, что должен делать жрец. Придя к себе, он начинает петь и плясать, и народ прихлопывает при этом в ладоши. Он убивает коров, коз и других животных, кроме овец. Причина, по которой он не трогает их, заключается в том, что они не кричат, когда их убивают, а он может убивать только то, что кричит. Он покрывает себе голову пузырями и желчными пузырями, пока они свешиваются, наконец, во всех направлениях. Он идёт в болото, наполненное змеями и аллигаторами, и когда поймает только одну змею, он уже имеет власть над ними, а если поймает аллигатора, то имеет власть и над ним. Когда он поймает одного леопарда, он имеет власть над всеми леопардами, а
1. Весло (Камерун) 2. Пика (Мандинго) 3. Трубка из тыквы (Старый Калабар) 4. Деревянное опахало 5. Военный воротник (Мандинго) 6. Меч (Мандинго) |
7. Фетишский жезл (Стар. Калабар) 8. Весло (Камерун) 9. Кожаная фляжка (Со́кото) 10. Фетишское седалище (Дагомея) 11. Циновка из Гауссы 12. Лампа из обожжён. глины (Биддах) |
13. Фляжка из обожж. глины (Биддах) 14. Глиняный горшок для воды дженов (Бенуэ) 15. Ложка из тыквы (Стар. Калабар) 16. Маленькая фляжка из тыквы (Стар. Калабар) 17. Маска (Дагомея) |
[57]
если поймает ядовитую змею, то получает власть над самыми ядовитыми змеями. Так получает он своё звание властителя над леопардами, потому что он ловит леопардов, и над змеями, потому что ловит змей».
Колдовство доставляет возможность лёгкой мести за обиды, какую мог бы доставить только прозаический судебный процесс, да и то не всегда; оно позволяет приносить вред врагам на больших расстояниях и защищает от дурных влияний. И где слабый может легче найти справедливость, чем с помощью колдовства? Только колдовство позволяет негру примиряться с жизнью. Неудивительно поэтому, что он придаёт ему такое высокое значение.
Колдовство — худший враг христианства. При основании колонии Британской Кафрарии ничто не оказывалось столь трудным, как отмена суровых наказаний, которые колдуны налагали на своих единоплеменников. В этом отношении кафры всего труднее сближались с цивилизацией; даже и тогда, когда они принимали христианство, старая вера, как крепкое растение со многими корнями, сплеталась с новой. Даже у новообращённых не делалось ни одного важного дела, которое не сопровождалось бы суеверными обычаями. Приверженность к унаследованной исстари вере в колдовство составляет характерную черту кафров. Не у всех негрских народов возможны были такие случаи, чтобы правители предназначали своих родителей или детей в жертву колдунам. История говорит нам, что когда умер начальник гаиков Кьяли, Туту, мать начальника Сандили, была объявлена знахарями виновницей этой смерти и была уже назначена подвергнуться казни со всеми мучениями, обычными для таких жертв, когда миссионеры и пограничные чиновники нашли возможность спасти её. Её родной [58] старший сын, которому едва минуло 20 лет, дал согласие на то, чтобы осудить её на мучительную смерть.
Положение жрецов в общественной жизни всегда бывает весьма влиятельным; влияние это там, где начальники по преимуществу ограничиваются заведованием мирскими делами бывает больше, нежели там, где они принимают на себя теократическое звание, как, например, Муато Ямво, который сам был жрецом фетишей. И у них существуют различные степени и, следовательно, различные силы влияния. Но, обратно тому, что мы видим у фетишей, колдовство лишь в незначительной степени освящает личность колдуна. Только производимое им колдовство внушает уважение и страх, а не сама личность его. Среди носильщиков караванов обыкновенно бывают колдуны, считающиеся иногда весьма искусными и много зарабатывающие своим искусством. Но никогда ни один товарищ не предложит понести за него тяжесть или облегчить для него какую-либо другую работу.
Выше простых жрецов фетишей и колдунов стоят наследственные жрецы больших, невидимых духов в Западной Африке, составляющие особый класс. Они не пляшут публично, как жрецы мелких фетишей, и не действуют в качестве предсказателей. При вступлении в должность они посвящаются более престарелым жрецом в присутствии других. Большому фетишу приносится жертва, и освящающий жрец обращается к нему с молитвой: «Бог, земля, большой фетиш... я посвящаю теперь твоего сына... чтобы он был твоим жрецом. Пошли ему большую семью и много благ! Охрани его и близких его от всякого зла! Благослови его друзей, которые хотят ему добра, и прокляни врагов, желающих ему зла! Дай ему красноречия, когда он произносит молитвы при жертвоприношении». Главная обязанность жрецов состоит в том, чтобы в определённые дни недели приносить жертвы большим фетишам, сопровождая их молитвами, которые должны быть хорошо им известны. Животные, приносимые в жертву, должны быть без пороков и без пятен, а животные женского пола не должны заключать в себе зародышей. Жертвенные места для возлияний находятся в жилищах, на дворах жрецов и вообще на местах нахождения фетишей. К этим местам даже жрец не приближается, не принеся жертвы на алтаре, воздвигнутом из неотёсанных камней. Затем он должен воздерживаться от общения с женщинами и от мясной пищи. Он не может вступать в брак со вдовой, и ему строго запрещается касаться мёртвого тела. Если он присутствовал при погребении друга или родственника, он должен очиститься вечером с помощью освящённой воды. Он освобождён от обязанности поститься даже в случае смерти своего ближайшего родственника. У этих жрецов есть своя иерархия, основанная на значении их фетишей. Жрец высшего или самого важного фетиша имеет больше власти, чем начальник города или округа, даже во многих отношениях больше, чем король целой области, так как неповиновение его приказаниям равносильно неповиновению большому фетишу. Повсюду он имеет право присваивать себе всё, что ему нравится, и собственник не только не высказывает никакой претензии за это, но «чувствует себя столько же польщённым этим, как благочестивый индус, когда бык Сивы на Бенаресском рынке съест содержимое его корзины» (Бастиан). В Лоанго их почитают даже больше, чем гангов, и волосы их дорого продаются в качестве реликвий. Рабы, подвергающиеся дурному обращению, могут получить свободу, обратившись к одному из больших фетишей; жрец опрыскивает раба освящённой водой, и тот становится с этой минуты только рабом фетиша.
Наряду с жертвами и колдовством на обязанности жреца лежат другие, отчасти более мирские задачи, на которых основывается [59] бо́льшая часть его светского влияния. Суды божие, занимающие такое обширное место в правовой жизни негров, по преимуществу подготовляются и исполняются им. Правда, тот который должен найти виновника преступления, часто бывает не тем, который исполняет божий суд, так как он (на Западном берегу) готовит горький, ядовитый напиток (у мадиев), доставляет красное перо, которое должно быть прокушено и в скором времени должно причинить виновному смерть, и бросает игральные кости, обличающие виновного. Но и то, и другое находится в руках жрецов. И опрыскивание ребёнка водою, наречение ему имени, обрезание и связанное с ним введение юноши в круг мужчин лежит на обязанности жреца; он руководит праздниками очищения и жатвы, плясками в масках и погребальными торжествами. Вместе с тем не надо забывать и его врачебной деятельности. Когда при укусе змеи не получается помощи от свежеубитой чёрной курицы, тогда с большим доверием прибегают к отвару из колпака колдуна.
Все эти суеверия важны не только сами по себе. Мы представляем себе жизнь этих людей слишком простою, если не принимаем во внимание этого сильного, непрерывного религиозного течения, проходящего под нею. Суеверие должно заменять многое, что культура приносит извне, внося в жизнь богатство и разнообразие; бессмысленные и чувственные обычаи в пёстром хаосе окружают эту жизнь, как ползучие растения охватывают дерево в тропическом, девственном лесу, и нередко они её заглушают и убивают. Тем не менее есть немало бессознательной жизненной поэзии в этих обычаях, которые даже на обыденную жизнь набрасывают таинственный блеск.
В жизни бечуана, которую мы, благодаря Казалису, Грюцнеру и др., знаем достаточно точно именно с этой стороны, мы находим самые запутанные, затруднительные, отнимающие много времени обычаи, охватывающие и стесняющие её от колыбели до могилы. Рожающей женщине помогают старые, мудрые женщины краля, первую обязанность которых составляет свёртывать шею ребёнку, выходящему ногами, и детям-близнецам; таким же способом умерщвляются дети, у которых раньше прорезываются верхние зубы. Часть околоплодной воды колдун или начальник сохраняет как целебное средство в одном из своих волшебных рогов. Родильница должна в течение трёх дней пить свою собственную мочу, между тем как ребёнка в это время кормят кашей до пресыщения. На третий день груди натираются особым врачебным корнем, и лишь после того ребёнок может сосать. Мужа пускают к жене только на пятый день. Но оба, муж и жена, должны сперва очиститься, для чего они крестообразно садятся друг против друга на кусок дерева, считающийся амулетом, натираются лечебным жиром и затем, перешагнув через это дерево, расходятся по противоположным направлениям. Это «лефеко» — брусок длиною от одного до двух метров, который везде, где есть больной, кладётся поперёк перед дверью. При этой церемонии многие колдуны дают ещё пить освящённую воду, и все уверены, что мужчина распухнет и умрёт, если без этой процедуры придёт к своей жене. В первый месяц ребёнка нельзя выносить из хижины, а во второй нельзя выносить из преддверия к ней. После первого месяца колдун «помогает» ему, посыпая ему голову известным образом освящённым порошком, приговаривая при этом: «Модимо (бог), оставь нам этого ребёнка! Помоги ему!» Далее ему царапают некоторые части тела и натирают их лечебным жиром. Наконец, этот мудрый человек привязывает кусочек дерева к меховой накидке матери. Деревяшка называется «модимо ребёнка» и предохраняет от колдовства. Часто эти процедуры повторяются даже и тогда, когда ребёнок совершенно здоров. За все эти [60] действия врач получает в уплату после брака последнего ребёнка семьи штуку скота. Последняя услуга его состоит в том, что он привязывает амулет невесте. После замужества она должна избрать для себя другого колдуна.
При наступлении возмужалости церемонии обрезания, обучения и обособления наполняют целые месяцы, иногда даже и годы. Вступление в брак происходит с помощью посылки свата в краль невесты; вопросы и ответы ведутся всегда в одних и тех же формах. Сват, обыкновенно отец жениха, после долгих подступов говорит: «Я пришёл попросить у вас щенка». Ответ: «Сын (такой-то), мы бедны, у нас нет скота; есть ли скот у тебя?» Затем следует опять диалог о недостатке скота, жалобы на засуху и болезни и пр., и, наконец, всё заключается решением: «Да, скот у нас есть». Когда сват возвращается назад, второй посол отправляется в краль невесты и несёт нюхательный табак, приготовленный родственниками невесты и только употреблявшийся в семье жениха. Затем несколько молодых людей, друзей жениха, гонят часть условленного скота в краль невесты, где их встречают радостными криками и торжественным угощением, продолжающимся несколько дней, и где они вступают уже в более непосредственные сношения с девушками краля. Через несколько времени является жених с дружкой, опять приводит с собой скот и пользуется таким же чествованием. Но они не должны брать кушанья из блюда, а им подают его на палочках. Они остаются там два или три месяца, или эти посещения часто повторяются. Наконец, невеста отводится в краль своего жениха, именно тем самым дружкой, который приступает к ней с словами: «Пойдём, отведём домой невесту, пиво сварено». В этот день невесту обливают водой, и она с плачем поднимается со своей постели. При этом колют скот, готовят кушанья и варят пиво. Но главного кушанья, крутой каши, жених не ест, а берёт небольшой кусок её и бросает перед хижиной. Вечером приходит колдун и производит свои эволюции. Жених эту ночь проводит не со своей невестой, а со всеми девушками краля. На следующий день оба отправляются на родину жениха, и там после первой ночи колдун царапает их на различных частях тела и их кровь попеременно втирает в раны.
Гораздо легче представить себе европейца без священника и врача, чем негра без колдуна. Многие формы суеверия, пожалуй, вызывают улыбку своей детскою простотой, но они не могут не казаться нам [61] вредными, когда угрожают жизни и имуществу отдельных лиц. На нижнем Замбези туземцы живут целые месяцы плодами манго, но ни один из них ни за что не посадит такого дерева, хотя, по-видимому, это не стоит никакого труда — в них глубоко укоренено поверье, что тот, кто сажает дерево, вскоре должен умереть. Когда Ливингстон советовал макололам взять с собою семян манго, чтобы посадить их в своей стране, они прямо заявили ему, что «не желают скоро умирать». Точно также и среди туземных португальцев в Тетэ существует поверье, что человек, сажающий кофейное дерево, никогда уже не будет счастлив, но они пьют кофе и от этого только чувствуют себя лучше. Вера в ведьм в Уньоро и Уганде распространена не менее, чем вера в вампиров, старух, принимающих вид гиен, или демонических пожирателей людей. Думают, что есть люди, которые по ночам оставляют свои хижины, убивают путников, поедают их мясо или употребляют его для всевозможных целей колдовства. Правда, они сохраняют человеческий образ, но умеют ускользать с помощью колдовства от всякого преследования. Удары копья и пули не приносят им вреда; только известными палками можно их гнать настолько далеко, что, наконец, наступает день, и они становятся видимыми. Эта страсть к человеческому мясу наследственна в некоторых семьях, члены которых не годятся ни для вступления в брак, ни для услужения, так как они едят не все кушанья и вообще очень упрямы. Кто побыл с ними вместе, убегает от них, но никогда не говорит, что он видел. Бывают и ведьмы, которые взглядом отравляют кушанья и дают их есть другим. Лишь тогда, когда найдётся подходящая женщина (только женщина способна на такое колдовство) и три раза плюнет на больного, страдания его проходят. Число предзнаменований и вещих животных и предметов бесконечно велико. Буйвол, переходящий через дорогу или карликовая антилопа приносят вагандам несчастье, а Tragelaphus — счастье. Общераспространённой и особенно могущественной как у мужчин, так и у женщин, является вера в дурной глаз, который может причинить даже смерть.
Умершему бечуану подрезают коленные суставы, а если нужно, и крестцовые позвонки, чтобы труп можно было сложить. Поясница обёртывается свежей козлиной шкурой, а весь труп обтягивается свежей шкурой рогатого скота. Могила опрыскивается лечебной водой, а из освящённого рога опрыскиваются даже следы носильщиков трупа. Горшок, в котором была освящённая вода, разбивается на могиле. Вдове навязывается на лоб ремешок из шкуры, в которую обёрнут труп. Родственники становятся у могилы на колени, и долгое время там днём и вечером слышится громкий плач. В день смерти совсем не доят коров. Нёсшие труп очищаются тем, что у них пускают кровь из пальцев [62] и натирают их лекарством; ближайших родственников царапают по всему телу и трут им ноги намазанным жиром деревом, что освобождает их от нечистоты. Вместо красной глины, горюющие родственники натираются углём. Весь краль обсыпает себе лицо пеплом, съедает по одному зерну из хлеба умершего вместе с сухим коровьим позёмом, посещает его хижину и при возвращении в свою влезает в неё ползком, ногами вперёд. Тогда украшения оставшегося в живых отца или матери навешиваются на младшего ребёнка. Обитатели краля смывают под конец свой траур водой и свежим навозом.
Формы погребения в их самых полных выражениях, как и у большинства племён, означают желание хранить память об умершем и поддерживать с ним связь. Отсюда исходит сооружение каменного холма над могилой или около неё, обнесение её оградой из черепов побеждённых врагов, слоновых клыков и других трофеев охоты, — устройство нишеобразных могил (см. рис., т. I, стр. 47), чтобы охранить труп от непосредственного соприкосновения с землёю могильного холма, — охранение королевских могил, окружённых хижинами фетишей у лундов и вагандов, которые посещаются преемниками с жертвоприношениями в правильные промежутки времени, — обычай овагереросов хоронить колдунов так далеко, чтобы они не могли найти путь домой. Погребение происходит и в хижине (у дуаллов), но иногда хижина, в которой жил умерший, разрушается, или вся деревня в случае смерти начальника переселяется на другое место. Подобный обычай мы видим и у манганджей, которые два дня оплакивают своих умерших, затем разбивают их горшки и выбрасывают запасы. В знак траура там обёртывают пальмовыми листьями голову, шею, грудь, руки и ноги, и оставляют их так, пока они не отпадут. Могилы выкапываются на одних и тех же местах вблизи деревень и в тени деревьев. Манганджи кладут утварь, которою умершие пользовались при жизни, на могилу, а также сажают в головах банановый куст. Обращение головы к северу распространено у племён Ньяссы. Бонги кладут мужчин лицом к северу, а женщин — к югу, сандехи — первых к востоку, а последних — к западу. Покойника в могиле обыкновенно усаживают на корточки. Связанное в таком положении тело обёртывают ещё мешком из кож и опускают в очень глубокую могилу, снабжённую нишеобразной боковой камерой, чтобы труп, как это приписывается и исламом, не был придавлен землёй, служащей для засыпания могилы. Сандехи погребают в могильной камере, ограждённой сваями, покойника посаженным на стуле или положенным в гробообразном (или лодкообразном?) древесном стволе и, наконец, воздвигают над плотно утоптанной могилой хижину. Трупы чужеземцев попросту выбрасывают. Бонги воздвигают над могилой большой цилиндрический каменный холм; посреди каменной кучи ставится кружка для воды. Кладбище, лежащее у самых жилых хижин, обозначается высокими деревянными жердями с нарезками и насечками, причём ветви этих жердей в своих естественных разделениях заостряются наподобие рогов. В основе этих способов погребения лежит вера в продолжение жизни после смерти. На Камерунском берегу душе нужно девять дней, чтобы достигнуть места вечного успокоения, поэтому поминки происходят там только через девять дней после смерти. Каменные кучи, часто встречающиеся в Восточной и в Южной Экваториальной Африке, представляют частью могильные памятники, частью неясные памятные знаки в честь какого-то духовного существа. Их можно видеть не только в негрских странах, но и у готтентотов и галласов. Чаще всего они попадаются на горах, в проходах, на дорогах, короче сказать, на местах, которые должны быть обозначены [63] по той или другой причине, а всего чаще в виде пограничных или путевых знаков; так, две из них возвышаются на том самом месте, где при спуске из Миулэ в области Ровумы впервые показывается голубое зеркало озера Ньяссы. Кроме того, с отдельными камнями связано поклонение чему-то неизвестному, а также и со старинным каменным оружием (ср. ниже, стр. 78). Исполинский гранитный столб у Камбалы (Бенгуэла) носит название Тембалуи, чёртова пальца. Крайне своеобразны могильные памятники мадиев, состоящие по большей части из двух узких, прислонённых друг к другу камней и двух плит меньшего размера, замыкающих отверстие между первыми; мы видим здесь уже правильную каменную кладку. У баянзиев встречается обкуривание (для изготовления мумий?). Суданские негры отличаются
тщательностью своих погребений. Между тем как перешедшие в ислам недостаточно защищают свои могилы от диких зверей, так что большинство трупов в несколько дней становятся добычею гиен, здесь можно видеть памятники с большими, изящно закруглёнными сводами, на вершине которых ставится урна; другие памятники отличаются двумя положенными поперёк древесными стволами или жердями.
За погребением следуют празднества, сопровождающиеся величайшей расточительностью. Зулусских правителей сопровождали в могилу тысяча штук рогатого скота, мясо которых съедалось оставшимися. Пальмовое вино, пиво и водка приносятся и употребляются в громадных количествах. Между тем как в обыкновенное время редко можно достать мяса, потому что лишь самые зажиточные люди колют скот помимо праздников, у баквириев по случаю смерти жены деревенского старшины убивается не менее тридцати коз и, кроме того, большое число овец. Места погребения начальников кагномбов в Бигэ обозначаются большими трофеями из человеческих и животных черепов. Знаками траура, как и везде, служат выбривание головы, раскрашивание тела жёлтой землёй, одежда худшего качества и воздержание от некоторых кушаний. В Дагомее при смерти короля жёны его уничтожают всю посуду во дворце; в прежнее время они убивали по [64] этому случаю друг друга сотнями. На могилы, которые прежде ограждались иногда слоновыми клыками, бросают теперь всевозможную разбитую глиняную посуду (см. рис., т. I, стр. 58). На могиле жреца фетишей его товарищи, бросив туда горсть песка, водружают три шеста, соответствующие голове, середине тела и ногам. Когда на берегу Лоанго труп вешается в виде свёртка между двумя сваями, то это указывает, быть может, на известный род смерти: в камерунской области погребаются таким образом трупы умерших в открытом поле.
Наиболее замечатальные обычаи сопровождают смерть и погребение правителей. Болезнь, начинающая становиться опасной, держится в тайне. Начальник замещает его место и объясняет, что король отправился на свою плантацию; все люди поблизости удерживаются дома. Но некоторые всё-таки ускользают и сообщают печальную весть ближайшим родственникам и друзьям, с величайшей осторожностью говоря при этом: «Есть опасность», «большое дерево готовится упасть», «землетрясение приближается». Это потому, что о смерти короля никогда не следует говорить
в ясных выражениях. Даже и объявление о смерти делается в довольно цветистой форме. У чиев Золотого Берега трупу выбривают голову и бороду, затем убивается человек, чтобы он мог «служить скамейкой при омовении ног». Умершему ежедневно предлагаются его любимые кушанья, которые пробуют только так называемые «душевные лица», имевшие ещё при жизни отличия в виде особых золотых украшений, и, наконец, их с размозжённым затылком кладут в головах и ногах могилы. Другим сопровождающим умершего после погребения перерезаются горла отрядом палачей из королевских сыновей и внуков. Ни один член королевской фамилии с материнской стороны не должен присутствовать при погребении, чтобы не потерять своего наследственного права. Проводники умершего в молчаливом согласии избираются из рабов и других, которые чем-либо провинились. За королём отправляют и некоторых из его жён. Остальная свита его должна воздерживаться от лучших кушаний и, в сущности, довольствоваться только водкой и пальмовым вином, должна обрить себе головы и носить траурные одежды. Через некоторое время происходит наречение наследника престола из племянников умершего по матери. Многочисленные празднества сопровождают вступление нового короля в его обязанности. Погребение покойного совершается гораздо позже, и гроб его до того времени остаётся выставленным для народа. Тогда палачи, могильщики короля и прибывшие из других мест для участия в празднестве (в Лоанго и рабы умершего) получают разрешение добывать для себя продовольствие там, где они его найдут. При этом происходят непрерывные пляски, крики и стрельба вокруг куклы, одетой в драгоценные одежды, представляющей короля и выставленной в пальмовой хижине. Негры Лоанго сооружают крайне тяжёлую погребальную колесницу, [65] которую подданные тащат по направлению к прославленному в легендах Лубу на бухте Лоанго, так как это — единственное место, где может быть погребён благороднорождённый обитатель Лоанго. С этою целью с большим старанием прокладываются широкие дороги, но и это старание ослабевает, и случается, что колесница останавливается, пока суеверный деревенский старшина не заставит передвинуть её далее, за пределы своих владений, по направлению к Лубу. При этом происходят притворные битвы, имеющие целью предоставить труп жителям привилегированной деревни Лубу для окончательного препровождения его на место погребения. Быть может, эти битвы составляют замену исчезнувших человеческих жертв, которые в кровожадных царствах Дагомее и Ашанти, а также во внутренней и Восточной Африке, до сих пор ещё гибнут массами (см. главу «Народы внутренней Африки»). Десять девушек последовали в могилу за матерью Чаки.
Под влиянием иноземцев некоторые негрские племена сделались искусными матросами, но кили, паруса и вёсла всегда приходилось привозить им из других мест. Ни на одном из озёр внутренней Африки, располагающих более других к судоходству, не было парусных
судов раньше, чем арабы и европейцы не привезли их туда. За ничтожными исключениями, туземные суда не поднимались выше выдолбленных древесных стволов, для которых, впрочем, исполинские деревья экваториальной Африки доставляли хороший материал. Ещё триста лет тому назад, когда Лопес составил своё описание царства Конго, на Конго плавали громадные лодки с головами крокодила. Эти исполинские однодерёвки составляли вершину судостроительства негров, если не считать лодок вагандов, сколоченных из досок, которые могли быть заимствованы с морского берега. Таким образом, постройка судов у негров непропорциональна величине их судоходных вод. На тихом, мелком, обильном рыбою Нгами, с его почти земноводным населением, можно было бы предположить деятельное судоходство, но мы ничего не находим там, за исключением нескольких маленьких однодерёвок, на которых туземцы пересекают озеро в тихую погоду. На верхнем Замбези Серпа Пинто в первый раз видел лодку в десять метров. Гораздо большими размерами, но таким же простым устройством отличаются лодки на Конго и на Большом Ньянце. Плоты из связок тростника или ситника, какие делают обитатели берегов Большого Ньянца из черенков пальмовых листьев и шиллуки из амбача, губчатой древесины Herminiera (см. рис., стр. 64), перевозят на Нгами целые группы людей.
Уже Лихтенштейн замечает, что известная водобоязнь свойственна всем кафрским племенам, и всего более — береговым жителям. «Они не знают, — говорит он, — никаких судов и, несмотря на скудость своего существования, пренебрегают лёгким способом поддерживать его рыбной ловлей. И кафры внутри страны не едят никакой рыбы и пьют воду только при сильнейшей жажде и при полном отсутствии молока и сыворотки. Все негры, носящие одежду из шкур, никогда не моют её, а смазывают салом, как и свои тела. Только ради своих больших стад они охотно селятся поблизости источников и рек». Не следует ли заключить отсюда, что развитие столь резко [66] выраженной особенности возможно было лишь при весьма продолжительном пребывании вдали от моря и при пастушеской жизни, которая указывает людям на сушу, как на естественное место обитания их и единственный источник питания? Вообще, негры Западной Африки, по-видимому, раньше освоились с водою, чем обитатели восточной части её. Впрочем, и на Ниле живут превосходные корабельщики и рыбаки: припомним только шиллуков. Негры вовсе не такие страстные любители купания, как их тихоокеанские единоплеменники. В пасмурные дни они вовсе избегают воды. Охоту на воде они предоставляют кочующим охотникам или охотникам с западнями, которые образуют особые племена. На всём зулусском берегу туземцы едва ли поймают даже одну рыбу.
Полезные и вредные естественные склонности негров обнаруживаются в торговле, которой они предаются старательно и серьёзно. Большинство их самой природой предназначено к торговле, соответствующей их беспокойному характеру, любопытству и болтливости; они любят торговлю больше ради процесса её, чем ради прибыли, и она служит для них препровождением времени. У некоторых племён она приобрела характер вредной страсти, которой они приносят в жертву всякую производительную работу. Негр приходит со слоновым клыком в факторию, обсуждает цену, какую ему предлагают, требует больше и, наконец, уходит, не продав, на другой день он делает тот же опыт с другим покупателем, говорит, рассуждает, соображает и уходит, тот же процесс повторяет он ежедневно, пока, наконец, не продаст кому-нибудь драгоценный клык за меньшую цену, чем давал ему первый покупатель. Торговля иногда служит единственным занятием женщин.
Если рынок является местом, где негр чувствует себя всего лучше, без которого он не может жить, то основанием этого пристрастия служат не столько экономические, сколько душевные мотивы. От Рыбной реки до Куки и от Лагоса до Занзибара рынок служит средоточием наиболее деятельной жизни в негрских общинах, и попытки насаждения в них культуры оказывались наиболее действительными на почве этой склонности. Торговля представляет важное орудие цивилизации для Африки. Это столько же справедливо для самой внутренней части её, куда только изредка проникают европейцы или арабы, как и для прибрежных мест. В более крупных местечках, каковы Уджиджи и Ниянгве, можно найти постоянные рынки, имеющие более, чем местное значение. Здесь всё можно купить и продать, начиная от самого простого глиняного горшка до самой красивой девушки из Узукумы. Сюда стекается от тысячи до трёх тысяч туземцев обоего пола и самых различных возрастов. И насколько этот рынок со своим шумом и смешанным гулом человеческих голосов походит на наши рынки! Здесь такое же соревнование в предложении товаров, сильные, оживлённые движения, выразительные жесты, пытливые и недоверчивые взгляды, изменчивые выражения неудовольствия и торжества, озабоченности, радости и удовлетворения (Стэнли). Впрочем, торговые обычаи не везде одинаковы. Если бангалам из Анголы при каком-нибудь торге не дают тотчас же того, чего они требуют, они уходят и больше не возвращаются; нередко они стремятся сделаться посредством воровства собственниками желательных для них предметов. Другое мы видим у сонгов и киоков, которые торгуются обычным образом. Даже для покупки самого ничтожного товара приходится идти на рынок: там избегают производить торговлю в другом месте. Если там сказать кому-нибудь: «Продай мне эту курицу или эти плоды», то он отвечает обыкновенно: «Иди на рынок». Толпа внушает доверие отдельным лицам, и неприкосновенность посетителей рынка и самого места торговли есть, [67] по-видимому, правовое понятие, освящённое долгой практикой. Разве это не напоминает мирные рынки германцев?
Таково местное общение. Для общения с другими странами, по-видимому, впервые послужило толчком появление арабов и европейцев на морских берегах. Искусственные дороги — один из первых признаков прогресса — за немногими слабыми исключениями (Уганда), не встречаются в негрской Африке. Самыми торными дорогами служат козьи тропинки в один или два фута ширины; ими пользуются люди и животные во время, удобное для путешествий, но они «вымирают» и зарастают в дождливое время. На открытых и пустынных местах тянутся четыре или пять подобных следов, один рядом с другим, а в местностях, поросших кустами, образуются туннели из кустарников и древесных ветвей, затрудняющие носильщикам движение с тяжестями. Поля и деревни окружены заборами, вынуждающими к обходам. В открытой стране пятую часть дороги составляют её извилины, а там, где встречаются препятствия, — даже половину. Самые трудные дороги идут через высокую жёсткую траву, в горах через русла ручьёв и, наконец, вдоль болотистых речных берегов, а местами по воде. К самым обычным путевым знакам принадлежат побелевшие кости и черепа, горшечные черенки и подобия луков и стрел, указывающие на близость воды.
Через реки по возможности переправляются вброд. Во времена Бёртона между Уджиджи и морским берегом только две реки имели мосты, и реку Малагарази переплывали на пароме. Мосты эти часто строятся с большим терпением; мост через Ровубэ, по которому переходил Кэмерон на обратном пути из Ниянгве, состоял из свай вышиною до десяти метров. Уильсон по дороге из Багамойо к Укереве должен был перейти через мост над Вами, построенный из двух крепких ползучих растений, прикреплённых по обеим сторонам к большим деревьям. Эти ползучие растения были на коротких расстояниях соединены с положенными поперёк брусками, на которых лежали длинные балки; третий слой коротких жердей был положен поперёк и составлял пол моста. Всё это опиралось на несколько толстых свай, вколоченных в речное ложе и связанных растительными канатами; вытянутые ползучие растения составляли с обеих сторон перила и, в свою очередь, содействовали крепости постройки. Этот мост в новом виде, вероятно, мог выносить большие тяжести, но тогда он был уже ветх, и вся эта постройка так качалась и дрожала, что на ней лишь с трудом можно было сохранить равновесие. Более крупные мостовые сооружения, какие Юнкер видел на реке Ассе с её многочисленными рукавами, встречаются крайне редко. Они состоят из тонких, гибких древесных стволов, не представляющих большого сопротивления течению, с настланными на них тонкими жердями, а на концах они скреплены туго натянутыми лианами. На местах переправы весь караван собирается вместе; на других местах он идёт, растянувшись длинной линией, и вожак вынужден обозначать все обходы чертами, проведёнными копьём или суком. На этих сборных пунктах разбивается лагерь под развесистыми деревьями, под защитой скал и пр., а в дружественной области — в соседстве деревни.
Особого внимания требуют постоянные караванные дороги. Они имеют величайшее значение для всей культуры Африки, так как ещё в прежнее время представляли каналы, по которым культурные стимулы из других стран находили путь внутрь материка. Самые важные дороги идут с востока, так как они ведут непосредственно внутрь негрских стран. Юг и запад в этом отношении находятся в менее благоприятных условиях; здесь только португальская дорога к Казембе получила известное значение. Северные дороги через пустыню в [68] Судан не приводят непосредственно к неграм, а проходят сперва через смешанные государства кануриев, фулахов и арабов, сношения которых с неграми, живущими южнее, к сожалению, ограничиваются охотой за рабами, как это было некогда у древних египтян.
На востоке, впрочем, не чужеземцы, а сами негры деятельно вели караванную торговлю. Здесь настоящее средоточие негрской торговли; здесь всего более организована система носильщиков: в прежнее время было легче достигнуть из Багамойо до Уганды или Уджиджи, чем до Стэнли-Пула от устьев Конго. Ваньямвезии, даровитые, усердные купцы и колонисты, с незапамятных времён проложили свои дороги к морскому берегу; если война или кровавая месть закрывали одну из них, они открывали другую. Тем не менее настоящие караваны («сафари» — на языке кисуагели, «лугендо» — на языке киньямвези) долгое время состояли из наёмных носильщиков с берега. Р. Ф. Бёртон сообщает, что береговые жители лишь незадолго до его времени стали заниматься этим делом. Эти люди неохотно оставляют свои поля между октябрём и маем, поэтому караваны, направляющиеся к берегу моря, избирают обыкновенно для своего путешествия сухое время года. Настроение каравана в значительной степени зависит от обилия пищи. Вследствие этого распределение частей туши в восточноафриканских караванах строго совершается по старинному обычаю: голова достаётся колдуну или писцу, грудина — знаменосцу, хвостовая часть — главному вожаку, сердце — музыканту, играющему на роге, горло — глашатаю. Эти караваны теряют обыкновенно много времени на подготовку и затем стараются нагнать потерянное время, пока болезни или побеги не вынудят их вновь к медленному движению вперёд. Путь сокращается пением, криками, выкликанием неслыханных прежде слов; этот шум удваивается вблизи деревни, где распускается флаг и начинают бить в барабан. «Гупа, гупа! Вперёд, вперёд! Мгоголо (остановка). Корм! Корм! Не уставайте! Здесь деревня, родина близко! О, мы увидим наших матерей! Мы поедим!» Между тем даже и в странах, где деревни зажиточны, не всегда заворачивают в них, так как не все народы благоприятно относятся к караванам. Привыкшие к общению с ними вамримы без всякого опасения впускают чужеземцев в свои деревни, так же как и ваньямвезии, но вазарамы вовсе не принимают ваньямвезиев, и в Угого, вследствие недоверия к населению, всегда останавливаются на открытом воздухе. Далее к северу, в стране масаев, караваны походят на военные экспедиции. Они идут медленно и сомкнувшись плотно, так как масаи отсталых носильщиков хватают и колют; как только приходят на место стоянки, тотчас же устраивают круглую ограду из ветвей колючего кустарника.
Быстрота движения караванов, конечно, весьма различна. Бёртон рассказывает о караване, находившемся под предводительством арабов, который проходил ежедневно более шести немецких миль, что представляет исключительную скорость. Половина немецкой мили в час составляет достаточную среднюю норму для длинного пути. Ливингстон со своими крепкими макалолами проходил несколько больше, но [69] носильщики Ласерды (в Восточной Африке) удивились предположению, что они должны делать более двух немецких миль в день, а носильщики Петерика шли по восьми часов в день. Человеческий материал, почва и климат объясняют эти различия. По-видимому, всё говорит за справедливость того, что Гальтон вывел из многих опытов, а именно, что 2,25 нем. мили в день составляют хорошую среднюю меру и что заслуживает похвалы тот, кто через дикую страну в полтора месяца сделает с караваном сто немецких миль.
Караваны с давних времён, главным образом из исходных пунктов Момбаса, Занзибара и Софалы, шли внутрь Африки, где их важнейшими пунктами назначения были области масаев и вакамбов, вагогов и ваньямвезиев, макуев и вайяев, то есть прежде всего местности, доставлявшие наибольшее число рабов. Уже в начале нашего столетия караваны проникли до Укереве; отдельных торговцев Ливингстон встречал на Замбези. О торговле с чужеземцами на западном берегу мы ничего не знаем до появления там португальцев в XV веке. Египтяне, впрочем, вели торговлю с неграми на верхнем Ниле, и на экваториальный восточный берег уже в древности торговцы привозили известия об озёрах и снежных горах внутренней Африки. Торговые люди, проникавшие с восточного, а позже и с западного берега внутрь материка, были обыкновенно не негры, а арабы и мулаты. Негры выказывают, правда, торговые способности в сношениях между собою, но им недостаёт правильной оценки товаров, вносимой внешней торговлей. Насколько негр вообще не заслуживает названия «человека, находящегося в детском состоянии», настолько же справедливо, что в нём удержались некоторые детские наклонности высших рас. Ещё столетия тому назад Васко да Гама был удивлён тем, что негр с презрением оттолкнул золото и серебро и, как ребёнок, ухватился за стеклянные бусы и тому подобные безделушки. В сущности, он таков же и до сих пор.
Там, где начинается арабская или европейская торговля, бусы составляют принадлежность почти всякой торговой сделки. Они требуются не всегда одинакового качества, а в известной мере подчиняются моде. Уже в XVI веке у туземцев берега Анголы бусы имели ценность денег; старинные венецианские бусы, которые находят в могилах совершенно стёршимися, указывают ещё большую древность этой склонности. Но чрезмерный привоз повсюду быстро понизил их в цене. Стеклянные бусы из года в год обесценивались более и более, и в настоящее время служат лишь для целей женского тщеславия; уже давно их не собирают в качестве драгоценных камней и не держат зарытыми в земле (Швейнфурт). Бо́льшую долговечность обнаруживает пристрастие к каури, которые преимущественно из Восточной Африки распространились в виде монет, хотя, впрочем, уже в XVI веке находились в употреблении и на западном берегу. Они, однако, вследствие своей тяжести, выводятся там, где они не достигали высокой цены. Каури употребляются и вместо игральных костей. В Ньянгве уже во времена Кэмерона обращались наравне с каури невольники и козы. В стране верхнего Нила их место заменили медь и латунь, обращающиеся как деньги в экваториальной Африке в форме колец. Кроме того, в том же качестве там обращаются железные топоры и кольца, а также куски железа, в форме подковы или мотыги (см. рис., т. I, стр. 90). На озере Бемба от Ливингстона потребовали три железные мотыги как плату за переправу десяти лиц. Хлопчатобумажная ткань, в неудобных для употребления узких полосах, в странах Судана до Адамауи употребляется как деньги, а в Борну деньги принимают даже форму не предназначающихся для употребления рубашек (тобе). Рогатый скот в виде денежной ценности обращается у всех [70] пастушеских народов. За исключением Абиссинии и многих частей Сахары и Судана, где ведётся счёт на талеры Марии Терезии, монеты распространились только в наиболее подвинувшихся, зажиточных областях, каковы Басутоланд или экваториальный восточный берег.
Вывозная торговля, столь важная для всего развития культуры в Африке, до сих пор ещё страдает незначительным числом предметов вывоза. Носомненно, однако, что это последнее способно к возрастанию. Кэмерон называл предметами, возможными для вывоза, сахарный тростник, хлопок, масличные пальмы, кофе, табак, кунжут, клещевинный куст, перец, (чёрный и красный), поделочный лес, рис, пшеницу, сорго, маис, каучук, копаловую смолу, пеньку, слоновую кость, кожи, воск, железо, уголь, медь, золото, серебро, киноварь и соль. Рольфс прибавлял к этому перечислению: «Кэмерон к числу приводимых им продуктов легко мог бы присоединить ещё такое же количество, так как из многих опущенных здесь я назову только страусовые перья и земляные орехи». Было бы, впрочем, странно, если бы лишь недавно открытая тропическая страна, как Африка, не заключала в себе множества неведомых сокровищ. Согласно вычислению Вестендарпа, Африка в течение двадцати лет, от 1857 до 1876 г., в среднем отправляла ежегодно в Европу 614 000 кг слоновой кости, не говоря о вывозе в Индию и Америку. Рядом с нею получили особенную важность каучук, пальмовое масло и копал; развитие земледелия и садоводства прибавит к ним и другие предметы вывоза. Кроме того, Африка — одна из областей, наиболее богатых железом, содержит мощные каменноугольные и медные залежи, обладает алмазами и золотом.
Будучи подвижным и любопытным, негр выработал путевые обычаи. Если люди, чужие между собою, встречаются во время путешествия, они избегают приближаться друг к другу; новоприбывшие стараются сидеть или стоять в некотором отдалении, пока другие не пожелают осведомиться о них. Тогда они сходятся и сообщают в ответ на вопросы свои главные приключения в строгой последовательности. У многих существует обычай сообщать новости с самым серьёзным выражением и часто повторяющимися ударами в ладоши, причём один из говорящих выражается всегда короткими предложениями, от двух до четырёх слов, которые другой повторяет. Принципиально враждебными за пределами этого естественного недоверия являются только племена, которые часто видят у себя торговцев невольниками, и разбойничьи племена. В других местах чужеземец, едущий как купец или, по крайней мере, с товарами, считается гостем начальника, который в качестве монополиста торговли старается извлечь пользу из своего посетителя. Гостеприимство у многих негрских племён далеко не так чисто и незыблемо, как у других народов, так как оно нарушается корыстолюбием. Но каждый путешествующий имеет друзей среди других племён; эти «кала» уступают ему хижины и жён. Естественно, этот обычай имеет обоюдную силу. Обычай кровного союза, то есть обмена крови для скрепления дружбы, распространён повсеместно. Обмен колец из шкуры съеденных сообща жертвенных животных скрепляет дружбу, Ещё более связывают клятвы в верности. У вакамбов уполномоченные обеих партий сидят на корточках вокруг грубо сделанного из глины величиною в кулак горшочка с водою. Ораторы берут в руку палочку и говорят при постоянном постукивании по горшочку и одобрительных поощрениях своих сторонников, пока кто-нибудь не возьмёт горшочек в руку и, проговорив: «Если мы нарушим дружбу, которую прославляем здесь теперь, пусть мы будем разбиты, как этот горшок», — не бросит его на землю. Васуагелии, исповедующие магометанство, вместо [71] клятвы разбивают кокосовый орех в мечети. Вакикуйи душат жертвенного ягнёнка, смерть которого должен испытать тот, кто нарушит клятву в верности; быть может, это является остатком человеческой жертвы, которая у негров Средней Африки скрепляет союз. Клятвы при огне также считаются священными. Несмотря на торжественные формулы союза, та или другая партия может его нарушить. Она без предупреждения другой является на место, где состоялся союз, убивает овцу и вливает немного крови в черепок союзного горшка или опрыскивает ею всё это место. Так разрешается клятва.
Пожатие руки в виде приветствия употребительно у некоторых племён. Фан Геле доставляло удовольствие сердечное пожатие руки банзиев на верхнем Убанги. «Сердечное рукопожатие, когда видишь его со стороны негра, гораздо симпатичнее для нас, чем арабский обычай прикосновения концами пальцев. Женщины часто по целым минутам удерживали руку Гамбари». (Юнкер). Многие племена приветствуют друг друга хлопаньем в ладоши, а бобоки (в Камеруне) — возложением друг на друга ладоней. Динки в знак привета прежде плевали друг на друга. Распространённый по всему свету обычай показывать друг другу пучок травы или ветку в знак дружеской встречи, встречается и у негров.
Из всех больших групп диких народов негры — лучшие и усерднейшие земледельцы. Меньшинство их презирает земледелие и занимается только скотоводством; многие одновременно земледельцы и скотоводы. Вся жизнь семьи настоящих земледельцев проходит в полевых работах. Поэтому месяцы предпочтительно называются по имени тех работ, каких они требуют. Постоянная расчистка почвы превращает леса в поля; земля удобряется золою сожжённых кустов. Среди полей возвышаются лёгкие сторожки, откуда сторож распугивает зерноядных птиц и других воров. Во время жатвы целые деревни переносят свои жилища в поля. Без житниц африканский культурный ландшафт был бы не полон. Быстрота, с какою распространяются в Средней Африке самые разнообразные новые культуры, свидетельствует о том внимании, какое посвящается этой отрасли хозяйства. Кроме того, хорошо известны и тщательно выполняются промыслы, которые можно назвать сельскохозяйственными, как, например, приготовление муки из проса и других плодов, а также из кассавы, изготовление перебродивших напитков из зерновых хлебов или обработка хлопка.
Место для обработки очищается огнём, мотыгой или маленьким топором. На восточном берегу для этой цели пользуются широким фашинным ножом в форме ланцета, на короткой рукоятке. Вообще, наконечники копий или пик служат и для многих мирных целей. Более крупные деревья умерщвляются сниманием с них коры. На краях полей кладут ветки терновника, под защитою которых постепенно вырастают плотные живые изгороди. Почва разрыхляется деревянной, на конце широкой и острой лопатой и очищается от сорных трав. Железные орудия не употребляются у многих народов для этих целей, так как они отгоняют дождь. После того как в начале дождливого времени почва таким образом подготовлена, севец отправляется в поле и, делая шаг, углубляет ногой небольшую ямку, куда бросает из горсти несколько зёрен, ногою же он прикрывает их. Когда добрый колдун низведёт достаточно дождя и злой не помешает ему, тогда до самой жатвы не приходится ничего делать, разве только один раз выполоть сорную траву. Для этого у некоторых народов есть особые орудия в виде полумесяца. Вообще, их работа неглубокая; Ливингстон высказывает общую истину, когда говорит, что работа маньемов с [72] мотыгой — не что иное, как царапанье почвы и перерезание корней годной и негодной травы горизонтальным движением клинка. Отсюда исходит необходимость частой перемены почвы. Правда, в этом отношении существуют и различия: сандехи относятся к бонгам, как крупные, но ленивые помещики, к трудолюбивому крестьянскому населению. Но вообще это — более продолжительная и разнообразная, чем упорная, работа, и поэтому она предоставляется по преимуществу женщинам и детям.
Часто поле засевается или засаживается не одним каким-либо видом плодов, а в промежутках между одними разводятся другие. Так, на востоке на полях, засеянных катьянгом (Cajanus) и сорго, которым
нужно два дождливых времени для созревания, садятся бататы и маниок или сеются бобы, которые благодаря этому находят для себя поддержку. Местами и тыква, служащая для выделки сосудов, извивается где-нибудь на поле. Табак садится у самых хижин, где он хорошо разрастается благодаря удобрению; луковицы, соком которых отравляют стрелы, сажают перед домом народного собрания. Клещевинные деревья поднимаются на больших расстояниях между другими полевыми растениями. Там целый год что-нибудь сеют и жнут. Сорго, высеваемое в осенние дожди, не растёт в сухое время, а в весенние дожди быстро поспевает к маю. В большие дожди сеют маис, стручковые растения, тыквы и другие быстро созревающие растения. После уборки на их месте сеют Penicillaria. Хлебные колосья до выпадения зерна отдельно срезаются ножом. Их высушивают в хижинах. Иногда их молотят на твёрдой земле или гладкой скале длинными тонкими прутьями, на которых оставлено несколько боковых ветвей.
Трудность земледелия увеличивается для негров простотою их орудий, пренебрежением к животному удобрению, которое, впрочем, заменяется золою и изредка отбросами, выкидываемыми за черту деревни, и
[73]
способом сохранения зерна. Негры, в сущности, до сих пор ещё не освоились с плугом. Он не встречается к югу от линии от Агадеса до галласов (см. «Культурную карту Африки» выше). Но многие негры обрабатывают свою землю без плуга лучше, чем абиссинцы с помощью его. К земледелию негров нельзя прилагать европейской мерки. При множестве плодоносных растений и возможности многократных посевов оно должно более походить на огородничество и поэтому во многом отличаться от нашего земледелия, которое у нас выгодно лишь на больших площадях и при самом тщательном отношении к делу.
Во всех тропических частях Африки сохранение урожая является очень трудным делом. Хлебный червь с трудом позволяет удержать просо даже до следующей жатвы. Сколько бы негр ни посеял и как бы обильна ни была жатва, он непременно должен весь свой запас потребить в течение одного года. Это составляет одну из причин, почему там в таких больших количествах варят пиво. Необходимость потреблять запасы от жатвы до жатвы, без сомнения, влияет неблагоприятно на всю хозяйственную жизнь этих народов. В пределах распространения тропических дождей и белых муравьёв везде встречаются житницы и другие приспособления для хранения запасов в виде хижин на сваях. На небольших житницах кровля делается в виде крышки, которую снимают, чтобы достать то, что там хранится. У бечуанов глиняные зернохранилища, похожие по сущности своего строения на нубийские, стоят в открытом поле (см. рис., стр. 72); у бамангватов они занимают бо́льшую часть хижин, а мусгусы, придающие им форму башен, строят их на своих дворах. Бонги имеют обыкновение увенчивать свои житницы довольно изящно сплетёнными [74] соломенными покрышками, чтобы оттуда иметь возможность с удобством обозревать плоскую местность, покрытую высокими хлебами или травами. Вокруг этой крыши выступают рогообразно загнутые концы обрешётки, что составляет характерный признак ландшафта в стране бонгов. Систему съёмной конусообразной крыши, кроме южных африканцев, находим мы у сандехов, голосов и креджеи. Закрома в житнице по нубийскому образцу обыкновенно делаются из глины и иногда ставятся на сваях, что обеспечивает их от сырости, термитов, крыс и воров. У голосов мы находим такие зернохранилища из глины в форме кубков, поставленных на центральной свае и поддерживаемых боковыми подпорками, с конической съёмной крышей; зернохранилища имеют у них также глиняную подставку в виде блюда, которая держится на четырёх сваях. Корзины или помосты на деревьях охраняют маис на открытом воздухе от крыс и мышей, а открытые подмостки для сушки маиса уманьемов служат и для сохранения его.
Пища негров почти везде смешанная из растительных и животных веществ. Только о масаях и галласах рассказывают, будто они избегают всякой растительной пищи. Кулинарное искусство стоит на весьма различной высоте. Швейнфурт отзывается с похвалой о совершенстве его у динков, а Гильдебрандт нашёл кухню вакамбов на самой низкой ступени. На охоте мясо нередко едят сырым. Непосредственно следующею за этим ступенью является поджаривание мяса на острой или в расщеплённой палке. Высушивание мяса на воздухе особенно распространено в Восточной Африке; копчение, по-видимому, известно только в арабской и европейской культурной области. Известный у арабов способ жарить на горячих камнях или в нагретых земляных ямах встречается и у восточноафриканских негров; многие варят мясо и в воде. Кости разбиваются между двумя камнями в сыром виде или после того, как они были поджарены на огне, и извлечённый из них мозг употребляется преимущественно для смазывания копий и мечей, но часто его едят предпочтительно перед мясом. Вообще, негры едят жир в больших количествах, и в этом отношении тропический климат не действует на них. Мясо и жир для всех негров представляют совокупное понятие о самом вкусном, чего можно желать всего больше. «Мясо и добрая воля идут рука об руку по всей Африке», — пишет Горэс Уоллер [Horace Waller] в последнем дневнике Ливингстона. Искусный стрелок всегда может быть уверен, что найдёт много желающих следовать за ним, что было весьма полезно исследователям Африки, как Погге и Висман. Любимым кушаньем там является каша из размолотых сваренных зёрен проса и сахарного проса, а также и маиса. Негры пользуются ручными жерновами (см. рис., стр. 75 внизу); на востоке в Занзибаре и прибрежных странах можно найти вращающиеся [75] жернова. Кругловатые камни величиною с кулак, которые путешественники иногда смешивают с камнями для растирания, служат для оттачивания железных орудий. Плоские пресные лепёшки, испечённые на горячих каменных или железных плитах, заменяют наш хлеб. В озёрной области преобладающую пищу составляют бананы. У западных африканцев первое место занимает маниок.
Среди приправ соль составляет наиболее искомый предмет торговли, один из самых важных во внутренней Африке; она заменяется иногда поташеобразными суррогатами (см. рис. сбоку). Некоторые народы совершенно лишены её. Испанский перец, одно из туземных растений Африки, употребляется не в виде приправы, а у некоторых племён верхнего Нила — вместо яда для стрел. Некоторые ароматические травы пьют в виде настоя, как чай; порошком их негры часто обсыпают свои натёртые салом тела. Опьяняющие напитки негры приготовляют в большом числе. Пиво из проса или маиса варится из солодовых семян, к которым прибавляются и ароматические вещества. Опьяняющие напитки делаются также из бананов, сахарного тростника и мёда; выпускание сока из пальм различных видов известно во всём поясе пальм. Негры не дожидались от европейцев их водки: почти у всех из них есть бродящие напитки, и пьянство — такой распространённый порок в Африке, что знаток этого материка Висман называет его существенной
опасностью для мирных сношений с неграми и советует все переговоры с начальниками начинать возможно рано, прежде, чем они начнут свои попойки на открытом воздухе под тенистым деревом, что нередко продолжается у них до самой ночи. При этом пляшут и поют под звук барабана, и на следующий день один из гостей (которых приглашают только в том случае, когда они угощают со своей стороны) зовёт к себе на новую попойку. На юге и севере преобладающим напитком является пиво, а в средней экваториальной части — банановое и пальмовое вино. Из вкусовых веществ преимущественно находятся в употреблении табак, конопля, кофейные бобы и орехи гуру. Табак потребляется там с большою страстностью [76] и в самых различных формах. В Восточной Африке у язычников преобладает курение, а у магометанских племён — жевание. Кафры нюхают; табак, смешанный с острыми веществами, они насыпают на кусочек меха и медленно втягивают в нос наркотическую едкую пыль. Из табатерок нюхают щепотками только зажиточные люди; они
носят табак в трубке из тростника в ушных мочках или в особых сосудах из тыквы и слоновой кости (см. рис. ниже), которые вешают на шее или к поясу. К снарядам для нюханья принадлежит у них и ложечка (либеко), миниатюрная лопаточка длиною от 4 до 35 см, которая служит в то же время для выскабливания рук после еды и для чесания спины. Ещё более распространено курение, для которого пользуются самыми различными орудиями: в южной Африке — рогами антилопы, более широкая часть которых служит мундштуком; в экваториальной области — трубками, вмещающими до 0,5 кг табака, а в самых первобытных условиях — ямкой в земле с положенными сверху просверленными камнями (см. рис., стр. 77). Втягивание собирающейся при этом массы, богатой никотином, считается многими высшим пунктом этого наслаждения. Значение, какое негры придают табаку, выражается в видной роли, которую он играет в их обычаях. Предложение и принятие его служит не только особенно дружеским способом приветствия, но он является и весьма важным символом предварительных переговоров о свадьбе, а в области Кассаи курение конопли принадлежит к числу священных действий. Высушенные листья Cannabis indica и, вероятно, также дурмана, курятся под названием дахи или байга отдельно или вместе с табаком. Европейцы нашли уже этот обычай в южной Африке. Обыкновенно курение этого рода совершается из водяной трубки, тростниковой дудки,
на верхнем конце которой находится приёмник, наполненный курительным веществом, а на нижнем выступает рог, отчасти налитый водою (см. рис., стр. 77). В других местах приёмники делаются из глины. На одну сторону их кладётся трава, а другая берётся в рот, между тем как в середине находится вода. Жители берегов Большого Ньянца употребляют кофе, в виде жевания сырых бобов. В Западном Судане и верхней Гвинее едят орехи гуру, или кола, содержащие в себе такое же химическое начало, как кофе или чай, и составляющие один из самых важных предметов торговли в Западном Судане и в стране Нигера. Потребление их распространено, по-видимому, [77] поперёк всей Северной Экваториальной Африки до верхнего бассейна Конго; там же мы находим его и у мангбатов, хотя в незначительном количестве, как будто оно введено ещё недавно.
Некоторые ремёсла составляют у негров предмет деятельности особых рабочих, достояние которых они составляют в силу разделения труда; другие ремёсла практикуются обыкновенно наряду с земледелием и скотоводством. Кузнечная работа, судостроение, рыбная ловля и охота, в особенности охота за гиппопотамом, находятся в руках людей, которые посвящают себя только этому делу; приготовление глиняной посуды составляет по большей части занятие женщин. Вообще, здесь, как и везде, земледелие своим оседлым характером более благоприятствует ремёслам, чем скотоводство, располагающее к кочевому состоянию. Ливингстон предполагает, что большая ловкость баньетиев на среднем Замбези в обработке железа и в резьбе по дереву отчасти сводится к тому, что муха цеце не позволяла им заниматься скотоводством. Вследствие этого ваганды — лучшие работники, чем вагумы, ваньямвезии — чем ватуты, и мангбатты — чем динки. И охота, в свою очередь, мешает развитию промышленности; в Западной Африке, бедной животными, процветает обработка хлопка.
В этой области важнее всего отметить, что негры в настоящее время уже вполне вышли из того состояния, которое называют «каменным веком». Все их важнейшие орудия и оружие, которые могли бы быть каменными, в настоящее время делаются из железа. Правда, камень вышел из употребления ещё не во всех своих формах: жернова, то есть удобные для держания в руке кремни и принадлежащие к ним гладкие каменные пластинки, а также и куски твёрдого камня, которыми делаются насечки на жерновах, употребляются во всей Африке. Для размалывания маиса и негрского проса часто служат плоские, высеченные в скале впадины, в которых зерно растирается камнем [78] величиною в два кулака (см. рис., стр. 75). Точно также из камня изготовляются и главнейшие кузнечные орудия. Наковальня — каменная глыба, молот — камень, крепко привязанный к рукоятке ремнями или верёвками, клещи — два куска коры или дерева. Железным бывает только продукт, изготовленный этими орудиями.
У бушменов находят просверленные и кругло отшлифованные каменные грузила для палок, которыми копают землю, и нередко также каменные наконечники стрел. Никому не приходилось видеть, чтобы туземцы сверлили эти камни, и они даже сами считают их делом предшествовавших поколений. Пальгрев ещё в 1870 году на севере Капской колонии видел употребляемую у бушменов каменную стрелу из двух кусков тростника, соединённых, кроме того, трубчатой костью. На одном конце трубки ланцетообразное каменное остриё из кристалла было укреплено в узкой щели; на один дюйм ниже его был вставлен зазубренный крючок из рога, а через три дюйма далее от острия был насажен кусок глины, чтобы придать вес переднему концу и воспрепятствовать раскалыванию тростника. Шинц видел каменные стрелы в употреблении у бушменов Калагари, между тем как именно у кафров восточной части Южной Африки железный промысел достигает высокого развития. Различные племена галласов (относительно арузиев это несомненно доказано) пользуются осколками обсидиана в своеобразных ручках в виде рычага для выскабливания кож; они употребляют их и для бритья. Обрезание совершается каменными или тростниковыми ножами.
Каменные орудия, открытые в самых различных частях Африки, сходны по материалу и форме с европейскими находками. Появление здесь нефритовых орудий столь же загадочно, как в Европе и Америке. Если мы оставим в стороне места, где были найдены каменные орудия, то мы должны будем предъявить принадлежность к каменному веку всех тех стран, которые с этой точки зрения были исследованы точнее. Таким образом, Африка, известная нам при полном обладании железом, имела свой «каменный век» от Египта до мыса Доброй Надежды и от земли Сомали до Нигера.
Замечательно что этим остаткам древнейших ступеней культуры и в Африке воздаётся известное почитание. На одной из свай ворот палисада, окружавшего деревню Понда (на Моэро), в которой некогда жил Типу Тип, Ливингстон заметил камень из красного порфира, просверленный в середине и сплющенный на одном конце; он походил на грузило копальной палки бушменов. Обитатели видели в нём волшебное средство, удаляющее всё дурное от деревни. Подобный же камень названный путешественник нашёл воткнутым на столбе ворот в [79] деревне Казонго. Оскар Ленц сообщает, что каменным орудиям туареги приписывали сверхъестественное значение, и о том же самом приходилось слышать в Западной Африке. Думают, что они упали с
неба, или считают их оружием прежних, более крупных и более сильных людей, или же им приписывают целебную силу. То же верование хранят и мангбатты относительно отшлифованных топоров и колец из чистого железного блеска; не зная теперь способа их приготовления, они относятся к ним с большим почётом. Мы не можем видеть в этом без дальнейших доказательств свидетельство глубокой давности железного века, но можем припомнить только свойственное всем
неграм благоговение перед наследием старины. Нечто старое, давно уже хранящееся в семье, негр нелегко решится украсть; напротив, вновь введённый предмет, в особенности европейского происхождения, он считает общим достоянием, потому что тот не успел ещё тесно срастись с владельцем. Во всяком случае, каменный век лежит настолько далеко от нашего времени, что даже при [80] недостатке железа, не прибегают уже больше к камню. Бечуанов или батоков можно видеть иногда с деревянными, но никак не
с каменными мотыгами для обработки почвы. Если бы железо было чем-нибудь новым, то в распространении его замечались бы совершенно иные пробелы. Правда, мы знаем народы, которые отказываются от употребления железа, и другие, у которых оно замечается в скудном количестве. Так, например, луки или щиты редко вооружаются и украшаются железом; это делается только на востоке и в стране верхнего Нила. Но когда мы слышим, что в самых богатых железом и в самых промышленных странах, как, например, в стране батоков и на верхнем Ровуме у манганджей после охоты за невольниками сотни кузниц оставались пустыми, мы должны ещё удивляться тому, что нить предания не порвалась уже давно и это ремесло не правратилось в одно из потерянных искусств. (См. табл. «Кузнецы бариев» ниже.) Ему послужило на пользу то, что оно часто производилось особыми странствующими племенами кузнецов, обыкновенно презираемой кастой, как мы видим это у форов, кузнецы которых живут в особых деревнях. В промышленности с твёрдыми преданиями успехи замечаются всего чаще; так, у
малинков плавильная печь в 3 м высотою, со многими поддувалами, в один день, являющийся праздником для всей деревни, наполняется послойно железом и древесным углём и затем разжигается с помощью нескольких мехов. И о джаггах мы знаем, что они умеют ковать превосходное оружие и даже тянуть проволоку. Железные клинки балубов (ср. главу 10) с насечками из жёлтой или красной меди — не только прочные, но и красивые изделия.
Вообще, как способ постановки железной промышленности, так и сами произведения её, в Африке повсюду одинаковы; мы видим здесь перед собою искусство, имевшее один исходный определённый пункт. Где находился этот пункт — трудно сказать в настоящее время. Он никак не мог быть в южной Африке, так как здесь бушменам
[81]
ковка железа была неизвестна уже в историческое время. Народы экваториальной и Восточной Африки и верхнего Нила больше всех подвинулись в кузнечном деле, и железо встречается здесь в наибольших количествах; ввиду этого, это искусство заставляет предположить восточное происхождение его. Азиатский характер железной утвари указывался нами уже выше, в I т.
Кроме железа, негры выплавляют только ещё один металл — медь, но они добывают и обрабатывают её лишь в немногих округах, откуда она далеко распространяется в качестве предмета торговли и средства обмена (ср. рис., стр. 78). В северной экваториальной области Гофрах-эн-Нахас, на верхнем Бахр-эль-Газале, а в южной экваториальной — Катанга достигли, вследствие этого, большой известности и значительного торгового влияния. Распространение меди, тем не менее, осталось ограниченным: во многих наречиях одно и то же слово служит для обозначения железа и меди. Золото негры, к нашему удивлению, никогда не обрабатывали, хотя и добывали его: золотой песок во все тысячелетия, когда Африка была известна, составлял главнейший предмет её вывоза, наряду со слоновой костью и невольниками. Золотые украшения встречаются лишь в областях, подвергавшихся мавританскому влиянию. Серебро точно также проникает лишь в области восточного берега, находящиеся под несомненным арабским и индийским влиянием. Сомалии, данакили и абиссинцы — единственные народы Африки, которые, стоя близко к неграм, носят серебряные украшения. Все племена верхнего Нила чуждаются благородных металлов, несмотря на сравнительную близость богатого золотом Сеннаара и богатой серебром Абиссинии. Когда Верне прибыл к бариям (в 1840 г.), они не знали серебра и ценили золото не выше меди. [82]
Глиняные сосуды негров почти всегда делаются без ручек. Исключения составляют только изящные сосуды мангбаттов, какие мы видим в Музее народоведения в Берлине, а также глиняные сосуды Судана (см. рис., стр. 79 внизу и 80 вверху). Суданские сосуды и сосуды почти античной формы, которые Флегель вывез из Джена (Бенуэ), несомненно, обязаны своим происхождением арабскому влиянию. Глиняные сосуды с ручкой встречаются и в Уджиджи. Украшения вырезаются или выдавливаются на них. Гончарное колесо вообще неизвестно. Точно также там не знают и минеральной глазури, а знают только лак; так, ваньоры умеют придавать своим глиняным сосудам красивый матово-чёрный блеск. Но и он неизвестен другим племенам, у которых прочность придаётся частым употреблением и неопрятным содержанием сосуда. Обжигание вообще слабо.
К искусствам, неизвестным обитателям внутренней Африки, принадлежит умение плотно связывать один кусок дерева с другим. Быть может, климат противится склеиванию, но отсутствие связывания посредством пазов, реек или гвоздей тем удивительнее, чем более времени и труда тратится на резьбу по дереву (см. рис., стр. 73). Резьба производится особыми орудиями. У гереросов эта работа находится под присмотром начальников, и, по-видимому, они считают себя ответственными за изготовление вёдер для молока и воды. В этой промышленности выдаются деревянные кольца с отшлифованными серебряными и медными штифтиками. Высоко развито и искусство плетения. Обуславливаемое сухостью климата, который делает связывание наиболее практичным способом скрепления, это искусство представляет такой промысел у негров, [83] произведения которого всего более удивляют нас своей законченностью (см. рис., стр. 79 и 85 и т. I, рис., стр. 104, фиг. 2). Всевозможные шнурки скручиваются из сухожилий, волокон пальм и алоэ, травы и лиан. Согласно сообщениям португальских миссионеров XVI века, мы можем предположить, что на западном берегу искусство плетения некогда стояло выше, чем теперь, подобно тому, как и ткацкое искусство некогда доставляло циновки из волокон Raphia с изящными рисунками, бахромою и даже бархатообразным обрезом, что в настоящее время можно найти лишь в самой глубине Африки.
У этих народов, обладающих многочисленными стадами, поражает их незнакомство с дублением. Оно встречается только в областях, находящихся под мавританским влиянием, а в странах Гауссы даже процветает. Пастушеские народы негров весьма искусны в изготовлении кож рогатого скота для плащей и одеял, которые они выколачиванием палицами, выскребанием внутренней части и обработкою наружной посредством орудия с железными остриями, действующего наподобие ворсовальной шишки, умеют делать мягким, как сукно. Этим умением особенно отличаются бечуаны, и ещё более вагумы, у которых кожи, обладающие мягкостью перчаточной кожи, служат для одежды высших классов. Замечательно, что именно в Восточной Африке, где с незапамятных времён баранья или козья шкура, обёрнутая вокруг поясницы, составляет национальную одежду, где среди некоторых племён кожи употребляются для покрытия хижин, население не изобрело и даже не заимствовало основ самого первобытного процесса дубления. Даже имеющаяся там в громадных количествах кора мимозы не привела их к этому.
Хлопок возделывается и перерабатывается в значительной части Восточной и Западной Африки, стран Судана и области Замбези. Там можно найти и первобытный ткацкий станок, похожий на египетский и берберский, на котором нити натягиваются вертикально (см. рис., стр. 82 и т. I, стр. 708). В тканье узких полос бумажной материи мандинги выказывают умение, удивляющее даже европейцев. Тем не менее негры бо́льшую часть потребного для них количества бумажных тканей получают посредством ввоза; во многих местах эти ткани они пропитывают маслом, чтобы сделать их похожими на шкуры или материи из коры, которые вытесняются ими. Лишь у большинства внутренних африканцев главным материалом для одежды служит материя, вытканная из пальмовых волокон, и рядом с тем луб широко распространённой смоковницы (Ficus indica), дающий ткань, которую носят самые различные негрские народы Африки. Её можно найти на Ньяссе и на Укереве, и уже миссионеры [84] XVI века видели её на нижнем Конго. Полоса коры отрезается и наружная поверхность её тщательно удаляется; затем кора кладётся на деревянный чурбан и обрабатывается частыми и мерными ударами тяжёлых молотков из дерева или слоновой кости, весьма сходных с молотками полинезийцев. Бороздки этих колотушек придают материи тиснёный вид; при расколачивании кора растягивается, как золото под молотком золотобита. Когда она расколочена достаточно тонко (обыкновенно после работы в течение целого дня), каждое отверстие, которое произошло от ударов молотка, заделывается обрезками краёв. Это «мбугу» в новом виде имеет желтовато-коричневый цвет и походит на свежевыдубленную кожу; некоторые более тонкие сорта имеют, впрочем, тёмный,
красновато-кирпичный оттенок. Эта материя бывает различных качеств; лучшие сорта удивительно мягки (см. рис., т. I, стр. 94). Главный недостаток этой материи заключается в том, что она легко разрушается дождём, но она всегда имеется в избытке. Из старой, выношенной материи изготовляется превосходный трут; ваганды скручивают её наподобие верёвки, которую носят при себе, находясь в пути, для закуривания трубки; в этом состоянии она может тлеть целые часы. На раны дерева, происшедшие от срезывания коры, накладываются и крепко привязываются банановые листья, вследствие чего через некоторое время кора восстанавливается.
Переходя к одежде и украшениям негров, мы прежде всего должны напомнить о необычайном разнообразии их причёсок, к чему располагают их жёсткие, стоячие волосы (см. рис., т. I, стр. 102). Часто причёска бывает выражением прихоти, юмора или забавы и редко принимает определённый характер, как, например, у зулусов. Наиболее культурные негрские племена, каковы ваганды, всего менее занимаются причёсками. Татуировка (см. рис. выше и т. I, стр. 108) редко встречается в большом распространении или покрывает всё тело, как у полинезийцев; она, как и вообще всякое уродование тела, отсутствует у [85] таких народов, которые, как ваганды и форы, находятся в тесном общении с галласами и арабами. Только татуировка тушилангов сравнивалась с татуировкою новозеландцев; во всяком случае, она полнее татуировки всех африканских народов. Сам способ проводить линии Вирхов сравнивал с тем, что мы находим у маори.
Напротив, симметричные рубцы на теле и на голове, часто в большом числе, мы находим повсюду. Они производятся посредством разрезов и прижиганий и служат часто в качестве племенных знаков. Вакамбы носят рубцы на висках, а макуи — на щеках. Крайнее развитие этого уродования мы видим в пуговицеобразно приподнятых рубцах, возвышающихся на лице в виде бородавок или наростов. Эти бородавки идут в виде ряда круглых рубцов от края лба до кончика носа, как это можно видеть на Конго и на Замбези. Раскрашивание употребительно во внутренней Африке, как, например, у сандехов и мангбаттов. Просверливание ушей, носовых крыльев, носовой перегородки и губ для продевания в них украшений, которых иногда, тем не менее, не бывает, встречается у племён на Замбези и Ньяссе и затем на верхнем Ниле. Некоторые племена носят в губах искусно отполированные цилиндры известкового шпата. Множество колец из слоновой кости, железа, красной или жёлтой меди носят на голени и предплечье, а другие — на шее. Шнурки, крепко обвязанные вокруг тела, груди и бёдер, носятся так же, как у малайских и американских народов. При этом играют роль и амулеты, в особенности высоко ценимые кольца из волос хвоста слона или жирафа. Обрезание, почти исключительно совершаемое каменными ножами, составляет у многих негров строго соблюдаемый обычай, но распространено не в одинаковой степени даже у близкородственных племён. Инфибуляция, по-видимому, привилась только у некоторых племён Восточной Африки, заимствованная от абиссинцев и галласов. Подпиливание зубов или выбивание и выдёргивание некоторых передних зубов, а иногда — одного или обоих клыков, распространено у большей части негров. Нельзя сказать, чтобы этому обычаю следовали одни пастушеские племена. Многие народы выбивают передние зубы даже военнопленным. [86]
Одежда негров довольно разнообразна. Шкуры, материи из коры, ткани из пальмовых волокон и местные или иноземные бумажные ткани составляют главный материал для одежды; в худшем случае довольствуются и одним пальмовым листом или древесной ветвью. Народов, привыкших ходить совершенно обнажёнными, мало встречается среди негров, и такая нагота ограничивается по большей части мужским полом (см. рис., стр. 81), как мы видим это у динков или у некоторых племён Ньяссы, и реже — женским, как у язычников государств Гауссы. Мужчины у кафров иногда заменяют пальмовый лист оригинальным футляром (см. рис., стр. 87 и 114). Но все дети ходят нагими до известного возраста, и даже взрослые ради удобства у себя дома. У негров южной и Средней Африки, так же как и у племён на верхнем Ниле, одежда состоит обыкновенно из внутреннего и наружного передника или только из растительного листа (см. рис. т. I, стр. 93). Пастушеские племена часто надевают сверх этого меховые каросы, искусно сшитые из кусков различных шкур. Народы, изготовляющие материю из коры, обладают в ней материалом, который добывается легко и в больших количествах, и поэтому одеты полнее всех других, что в особенности можно сказать о ваньорах и вагандах (см. рис., т. I, стр. 94). Там, где можно дёшево получать бумажные ткани, как, например, на западном берегу, мужчины носят одежды вроде юбки, а женщины подвязывают свою одежду под мышками (см. рис., стр. 83). Различные прикрытия головы носятся на войне, во время танцев и религиозных торжеств. Первобытные сандалии общеупотребительны во время экспедиций. В общем употреблении находится, а у пастушеских племён даже в избытке, смазывание тела и волос жиром, дополняемое обсыпанием благовонной и цветной мукой или натиранием мелко истолчённым деревом красного цвета. К военному наряду относится украшение пёстрыми перьями, по большей части красными и белыми, в самых причудливых узорах. При этом употребляются и головные уборы из перьев. Украшение перьями менее обильно и законченно, чем в Америке и Полинезии; по большей части это — просто кисточки и пучки. Личная чистоплотность у многих народов весьма значительна: там не только моются и купаются, но и чистят зубы и выскабливают язык, как у балубов. У мангбаттов и вамбубов производятся искусственные выкидыши, чему они могли научиться от арабов.
Жилища негров выказывают основную черту кочевого образа жизни в распространённой склонности к группировке около одного центра, к обнесению изгородью и к преимущественно лёгкой постройке из травы, тростника, стеблей или ветвей. Настоящие номады строят временные хижины из хвороста, которые они покрывают сверху циновками или шкурами; этот способ постройки мы видим от древних ихтиофагов Красного моря до готтентотов. Единственным укреплением для этих хижин служит обнесённый кругом их каменный вал, чтобы дождь не смывал песок и вода не проникала в хижины. Этими хижинами редко пользуются дольше двух лет; часто их покидают ещё раньше разрушения из-за распространившихся в них насекомых и других вредных животных. Вскоре они совершенно разрушаются и смываются дождём; самое большее, если каменный круг, несколько почерневших от огня камней на очаге и куча золы указывают, что прежде здесь обитали люди. Жилища редко ставятся на том же месте; даже и пастухи, возвращаясь в своих периодических странствованиях к прежнему источнику, ищут нового места для жилья. Даже само название деревни у гереросов значит не что иное, как место, где доят, между тем как деревни их земледельческих соседей, овамбов означают места, где нечто сохраняется или сберегается. Новые
[87]
поселения возникают необычайно быстро. Когда Цинтграфф в феврале 1888 г. возвращался из Батома, между Комбоне и Баби-ба-Ниусси не было ни одной деревни: лишь несколько человек заняты были расчисткою места в первобытном лесу. Три месяца после того здесь уже стояла маленькая деревня из пятнадцати хижин, с достаточным местом для посева.
Отдельные хижины у пастушеских народов ставятся обыкновенно в круг, около свободного места, куда на ночь пригоняется стадо. Более обширные деревни обносятся часто несколькими кругами живой изгороди или свай, для крупного и мелкого скота. Наконец, всё поселение окружается большим частоколом. Этот последний скрепляется палисадами, а в деревнях земледельцев к нему присоединяется ещё ров. Так укреплены все деревни бабембов. Но главная задача постройки африканских деревень заключается в затруднении доступа к ним; вход в них, как и у даяков, защищается воткнутыми в землю отравленными осколками тростника (как, например, у фанов), а в крайнем случае примыкает к лесному ручью, в песке которого предательские следы быстро смываются. Потребность защиты вообще обнаруживаются в значительной степени в жилищах негров. Она выказывается в выборе местностей, всего чаще островов, полуостровов, возвышенных мест в излучинах рек и горных вершин. Но и при этих способах укрепления постройка домов не становится более прочной. Без внешнего воздействия в области негров никогда не строятся многоэтажные дома. О доме Ливингстона в Колобенге макололы говорили: «Это не хижина, а гора со многими пещерами». Жилища земледельцев ставятся среди полей, сгруппированные в деревни. Для этой цели отыскивалось по преимуществу место, окружённое густою порослью колючих растений. Плотность этой чащи ещё увеличивали прибавлением колючих ветвей, даже палисадов. Таким образом создавалась весьма действительная защита от наступления неприятелей, в особенности там, где эту живую колючую изгородь нельзя было истребить огнём. С течением времени вокруг деревни она образует настоящее лесное кольцо. Единственный вход ведёт через ряд палисадов и ночью закрывается воротами. Внутри и около деревни охотно оставляются тенистые деревья. Нередко деревни окружают целые рощи масличных пальм, камедевых деревьев (для приготовления материй из коры) и т. п.
Почти у всех негров Африки в строении их хижин преобладает коническая форма, круглое или овальное очертание и коническая или ульеобразная надстройка с низким входом, высотою в человеческий рост, и поперечником вдвое большего размера. Всего чаще встречается форма улья. Даже большие, красивые, похожие на дворцы постройки вагандов и ваньоров и правильно построенные хижины племён верхнего Нила в сущности принадлежат к тому же типу (см. табл. «Пейзаж на верхнем Ниле, с хижинами динков» выше). Около этого типа группируются хижины от Нигера до Нила и от Свакопа до Собата. Мы находим более просторные и удобные хижины преимущественно в области верхнего Нила, как, например, у бонгов, хижины которых достигают семи метров высоты, и у джуров. Как бы ни были удобны их внутренние размеры, дверь их всё-таки остаётся низкой, и у них нет окон. [88]
Между тем как с круглым очертанием стиля этих построек гармонирует вообще круглое или разбросанное расположение деревень, прямоугольные хижины вызывают расположение в виде улиц (см. рис., стр. 92). Полоса хижин прямоугольной постройки тянется от Маньемы через северный бассейн Конго до Камеруна; здесь два ряда жилых хижин образуют улицу, оба конца которой замыкаются домами для собраний или подобными тому «общественными постройками». Вход и выход лежат на продольных сторонах. Так как хижины одного ряда часто сливаются своими крышами, то происходят стоящие друг против друга длинные дома. Здесь возможно признать более древнее состояние, из которого образовалась прямоугольная форма отдельных домов. Длинные дома Полинезии или Америки здесь ещё более напоминают дома, где спят все холостые мужчины, которые можно видеть, начиная от мадиев, к западу, через всю область прямоугольного стиля. В Западной Африке круглые маленькие хижины непоседливых бабонгов стоят среди прямоугольных хижин фанов.
От Рыбной реки до Уганды и Либерии стиль постройки и расположение домов в Африке, лишённой городов, выказывали лишь незначительные изменения, зависевшие отчасти от строительного материала и отчасти от установившихся привычек. К югу от Замбези строят хуже, так как там имеется менее обильный материал, а на северо-западе строят всего лучше, но все эти постройки непрочны, так как для них по преимуществу употребляются солома, тростник и глина. В стране марутсов можно найти более просторные и тщательнее построенные хижины, чем у бечуанов или у зулусов. Но среди бечуанов батлапины и баролонги и прежде выделялись своим лучшим способом постройки. У обитателей Лунды коническая форма переходит в форму, напоминающую хлебную печь, так как кровля из длинных стеблей травы достаёт почти до земли. На нижнем Конго даже оседлые земледельцы строятся так непрочно, что в вооружённых столкновениях, которые имела с ними международная ассоциация, впоследствии превратившаяся в государство Конго, разрушение негрской деревни считалось малочувствительным наказанием. В Уганде у бонгов и джуров постройки приобретают большие размеры и требуют большего технического уменья, но они всё-таки придерживаются конической или ульеобразной формы, дверь их делается столь низкою, что в неё приходится входить ползком, и в них точно так же нет окон. Дворец Мтезы в Рубаге, [89] имевший, по словам Уильсона, 27 метров длины, всё-таки походил на амбар, будучи сделан из травы и соломы.
В том и в другом стиле возводятся и более крупные постройки, играющие роль дворцов и домов для общественных собраний. Хижины-дворцы правителей вагумов высотою до 10 метров, имевшие крытый вход высотою до 4 метров и описанный Швейнфуртом дворец короля мангбаттов (16 метров высоты, 20 метров ширины и 50 метров длины) для Центральной Африки представляют громадные сооружения. Хижины для палаверов в Западной Африке немногим уступают им. Помещение мелкого начальника в торговой деревне Уоссо на Санге оказалось, по измерению Шоле, в 40 метров длины и 20 ширины. Такие постройки расписываются красками, по большей части чёрной, белой и красной, и украшаются деревянной резьбой. Южная Африка в этом отношении отстала от экваториального севера.
В Африке вовсе нет постоянных древесных жилищ, какие находят в Суматре и в Новой Гвинее, но в ней нет недостатка во временных укреплениях на вершинах исполинских деревьев, как, например, на верхнем Конго, и даже в связи со свайными постройками, каковы свайные постройки в наиболее выраженной форме на востоке и западе. На небольшом озере Мориа, в области верхней Луалабы, Кэмерон нашёл целое население живущим в небольших четырёхугольных хижинах, поднимавшихся на невысоких сваях. Они ездили в выдолбленных челноках и обрабатывали землю на берегу. Лестница хижины заменялась наклонно поставленной сваей с торчащими сучками. Недалеко от них другие жили на плавучих островах, участках сплётшегося растительного покрова, тянущихся по краям этих мелких озёр плоскогорий. Такие участки окружаются сваями, и на них ставятся хижины островитян, которые даже сажают там бананы и разводят коз и кур. В то же время они возделывают и плодовые поля на твёрдой земле. Рольфс описывает также ясно выраженные свайные деревни на нижнем Бенуэ. И в области верхнего Нила встречаются свайные постройки на твёрдой земле, очевидно, для защиты от хищников, а, быть может, и вследствие сырости почвы.
У пастушеских народов в степях, скудно наделённых водою, жилища целого племени теснятся вокруг изгороди начальника. Близость воды, пастбищ и дровяного леса («каждое племя бечуанов, — говорит Лихтенштейн, — всегда выбирает место своего обитания в средине большого мимозового насаждения, так как стволы этих деревьев составляют первый и самый необходимый строительный материал»), потребность в большом круглом свободном пространстве для стад и, наконец, организация племени заставляют соединять жилища в одном благоприятном пункте. В старинных отчётах миссионеров и путешественников мы читаем, что в особенности внутри южной Африки имеются города муролонгов, матсароков и других исчезнувших племён, «города, мимо которых нельзя пройти, не заметив их». Фрютер и Соммервиль приписывали в 1801 г. городу Литако 15 тыс. жителей. По исчислению Лихтенштейна, Куруман (см. рис., стр. 91) в 1805 г. имел 600 домов и 5 тыс. жителей. Город Секоми, по указанию Чапмэна, в 1852 г. был обитаем почти целым племенем бамангватов в 12—15 тыс. человек и тянулся почти на два километра в гору. [90]
Насколько мавританское и арабское влияние в Африке не привело к каменной стройке и при этом к монументальным зданиям (так, в Восточной Африке находят наполовину под землёю большой четырёхугольный двор, окружённый глиняными хижинами, называемыми тембе, а в переходных областях, как Дарфур, мы видим каменные и глиняные хижины смешанными с коническими), мы находим деревни в Африке, соответственно меньшей плотности населения, небольшими и непрочными. Преувеличение цифры её населения происходит по большей части оттого, что эти факты оставлялись без внимания. Вместо домов или хижин считали деревни. «Города» на Конго, «резиденции» на Камеруне или на Куанго заключали в лучшем случае до двух тысяч жителей. И это число получается обыкновенно таким образом, что считается вместе несколько деревень. «Большой город» в Виньяджаре на среднем Конго, который так пышно описывает Стэнли, сводится к ряду деревень, которые тянутся однообразной линией по высокому берегу. В некоторых областях деревни предпочтительно размещаются группами, как, например, у батеков на Огове. В виде исключения встречаются жилища в форме дворов или усадеб, как, например, в стране бариев, где каждая семья имеет отдельную усадьбу, состоящую из многих круглых хижин и серибы, обсаженной молочаями. Так же как у арабов Судана, у негров-скотоводов население местами разбивается на известное число маленьких усадеб, образующих деревенскую общину. Во всех этих случаях, очевидно, редкое население рассеяно по удобным пастбищам этой луговой страны, и это рассеяние часто составляет лишь переход к кочевому образу жизни.
Важный факт африканской этнографии заключается в связи языков, простирающейся от южной границы кафров до экватора (см. «Этнографическую карту Африки»). Их называют языками банту. Различие между ними и языками готтентотов и бушменов весьма значительно. Воззрение, почти одновременно подтверждавшееся Блееком и другими лингвистами и веско подкреплённое Лепсиусом, что готтентотский язык принадлежит к группе североафриканских языков, могло бы бросить свет на связи и различия среди африканских народов, но до сих пор его приходится признавать только гипотезой. Что касается сущности языков банту, то мы можем привести следующие признаки, которые одновременно указывают многие отличия от хамитических языков и могут считаться самыми главными для этих широко распространённых языков, в общем причисляемых к агглютинирующей группе. Языки банту — резко выраженные языки с префиксами. Каждое существительное имеет перед своим корнем префикс, и из этих префиксов есть от семи до десяти совершенно различных, которые обозначают соответственное число классов наименований — людей, животных, орудий, растений и пр. Большинство их имеет определённый передний слог [91] для единственного и множественного числа. Так, на языке вагандов lungi означает хороший и muntu mulungi — хороший человек, bantu balungi — хорошие люди.
И перед глаголами ставится слог, отмечающий лицо и время, так же как и относительные местоимения, субъект и объект; корень глагола ставится после всего, вследствие чего-то, что на немецком языке, составило бы бо́льшую часть предложения или целое предложение, на языке банту выражается одним словом. Мы это можем видеть на примере из языка суагелиев: он, который хочет дать ему нож = atakayekimpa
kisu; a = он, taka = хочет, ye = который, ki = его, m = ему, pa = дать, kisu = нож.
Между тем как этими префиксами строго отмечаются отличия одушевлённого от неодушевлённого и ещё менее значительные «классовые различия», противоположение родов оставляется без внимания. Правда, есть особые слова для отца и матери, но их нет для сына и дочери, брата и сестры (mona можно отчасти перевести словом ребёнок, pange — словом братья и сёстры), как их нет для дяди и тётки, для племянника и племянницы, для он и она. Напротив, языки банту имеют преимущество перед нашими в том, что у них есть особые слова для старших и младших братьев и сестёр, kota и ndenge; сравнение делается только этими словами. Согласование посредством одинаковых или эйфонически изменённых префиксов играет важную роль. Порядок слов в предложении таков: подлежащее, глагол, дополнение, но последнее заменяется сокращённым местоимением перед глагольным корнем. Звуковой характер языков банту выражается окончанием каждого слога гласной буквой. Напротив, согласная, стоящая в начале, часто расширяется префиксами, в особенности носовыми. Языкам банту свойственна [92] интонация, обозначающая совершенно различные понятия однозначащими словами с помощью повышения и понижения голоса.
При различии выговора, весьма замечательно для этих языков, лишённых письменности, поразительное однообразие их в столь обширной области. Мы имеем теперь достаточные сведения о языке вагандов, чтоб оценить их близкое сходство с языками зулусов или гереросов. По воззрению Блеека, южно-экваториальные языки банту состоят из большой средней части, которая охватывает почти все известные народы между южным поворотным кругом и экватором, и из двух далее уклонившихся ветвей, из которых одна принадлежит юго-востоку, а другая северо-западу. Упомянутый средний отдел распадается, в свою очередь, на восточную и западную половины, из которых каждая обнимает, по крайней мере, два рода языков. Точно также дальнейшие подразделения представляет и юго-восточная ветвь. В этой ветви кафрский язык обладает в разновидности зулусского языка самыми полными и первоначальными формами и наибольшим благозвучием. Сичуана — более гортанный язык, с глухими гласными и стёртыми согласными; язык текеца — более открытый. В сичуане мы находим более диалектических различий, чем в кафрском языке, и крайние восточные сичуанские наречия более сходны с последним, чем западные. Но обо всех этих различиях можно, по-видимому, сказать только то, что Макс Бухнер говорит обо всех языках, которые он слышал в Анголе и в царстве Лунда: «Можно ли считать эти наречия особыми языками или только наречиями одного и того же языка — вопрос, не имеющий значения. Если можно позволить себе сравнение с различием европейских языков, то я могу утверждать, что обе всего лучше известные мне крайности — ангольский и лундский языки — не более отличаются друг от друга, чем голландский и верхненемецкий. Языки киоко, шинш и, вероятно, также минунго почти тождественны между собой. Между языками Ангола, Бонго и Сонго, так же как и между Бенгала, Бондо и Сонго, заключаются на границах всевозможные переходы, так как племена, говорящие ими, давно уже соприкасаются друг с другом. Между тем языки киоко и лунда резко отличаются друг от друга, хотя деревни обоих племён тесно примыкают одна к другой. Здесь говорят на языке лунда, а там, может быть, на расстоянии одного километра, на языке киоко. Киоки, как чуждые пришельцы с юга, живут лишь [93] несколько лет на земле Лунда». Все эти многочисленные мелкие отдельные ветви, разнообразие которых в своём роде не менее характерно, обладают, по словам того же исследователя, «поразительным сходством». Этот признак не уничтожается большими культурными различиями и пространственными расстояниями. Овагереросы — бедные скотоводы в Юго-Западной Африке, банабии — зажиточные земледельцы в области среднего Замбези, а макалаки — нечто среднее между пастухами и земледельцами, наподобие бечуанов. Но Чапмэн, который после овагереросов посетил макалаков и банабиев, нашёл все эти три языка столь сходными между собою, что понимать их все было одинаково легко.
В числовой системе сто является высшей числовой единицей. Выше считают обыкновенно чужеземными числительными, на верхнем Ниле — арабскими, в Юго-Западной Африке — португальскими, причём mil превратилось в miri. Различные указания говорят за то, что первоначально считали только до пяти и затем начинали новый ряд. Двадцать, тридцать значат двадесять, тридесять. Десять имеет значение существительного: оно не только имеет множественное число, но может играть роль и коллективной единицы, вроде нашей дюжины, как, например, dikuini dia hombo — десяток коз, причём понятия о частях остаются в единственном числе.
Вкусовые ощущения, кислое, сладкое или горькое, должны быть описаны одним и тем же прилагательным, означающим нечто пикантное, как сахарный тростник, соль и пр. То же самое относится к цветам, для которых имеется только три настоящих определения, а именно — чёрный (в то же время и синий), белый (а также жёлтый и вообще светлый и блестящий) и красный. Отсюда, однако, нисколько не следует, чтобы негры были менее восприимчивы к известным цветам, чем мы (см. т. I, стр. 34). Независимо от различия единственного и множественного числа, настоящих склонений у них не существует, если не признавать намёка на него в частице а, вообще обозначающей зависимость и по преимуществу соответствующей форме нашего родительного падежа. Необычайным богатством звучных модуляций отличаются междометия. Amá, по Бухнеру отчасти соответствующее нашему «что такое?», eoa — вроде нашего «эй, эй!», aiuä — нечто вроде «ура», — слышатся там ежедневно и ежечасно. В качестве подтверждений часто приходится слышать «смерть!» и «твоя правда!». Вопрос выражается интонацией и не ведёт за собою перестановки слов. Сообразно значительной, часто беспомощной простоте выражений, там отсутствуют все сложные обороты. Этой простоте соответствуют, с другой стороны, большая правильность и последовательность. Между тем как у нас исключения преобладают настолько, что правила почти не признаются, там происходит обратное, вследствие чего анализ становится чрезвычайно лёгким и приятным.
Распространение диалектов банту на такой обширной области есть факт величайшего значения в истории африканских народов. Незначительные разделения, какие произошли между ними, не позволяют допустить продолжительного времени после их расхождения. Каждый из более ограниченных в пространственном отношении языков негрских народов Судана отделён более глубокими различиями от соседних языков, чем самые отдалённые и обширные наречия банту. Это допускает возможность заключить об ограниченности их происхождения относительно места и времени. Они должны были произойти от общего, тесно связанного между собою корня, и не могло ещё пройти много времени с тех пор, как они разделились. Обширное распространение языков банту соответствует распространению множества этнографических признаков в той же обширной области. Но эти признаки распространены ещё [94] шире, так как они по большей части повторяются у столь различных в лингвистическом отношении готтентотов и свойственны даже неграм Судана, говорящим на совершенно ином языке: они изменяются нелегко.
Положение и очертания области распространения этого семейства языков исключают север и юг материка. Там господствуют другие семейства языков, между которыми языки банту тянутся широкой полосой. Но где искать их происхождение — на востоке, западе или в средине материка? История народов банту знакомит нас в пределах исторического периода со странствованиями их в северном и южном направлении, а также и в западном, но не в восточном. Мы склоняемся к мнению Швейнфурта, что восток Африки порождает народы, а запад поглощает их. Но нельзя не возразить с известной основательностью, что период, к которому относятся указания путешественников, миссионеров и пр., касающиеся подобных движений, слишком короток, и что сами эти указания имеют много пробелов и весьма неравную ценность. Более старинные писатели повествуют из непосредственного наблюдения только о событиях, происходивших на берегу моря. Стимулы, лежавшие глубже внутри материка, приводятся лишь по слухам. Этнографические свидетельства, к которым можно было бы обратиться, не заключаются ни при каких обстоятельствах в глубоких общих различиях, а должны быть отыскиваемы только в частностях. Но важнейший факт состоит здесь в том, что народы банту не образуют этнографически замкнутой группы, какую они представляют в лингвистическом отношении, а в совокупности этнографических фактов существенно сходны с прочими неграми. Искажения тела, одежда, вооружение тех и других существенно одинаковы. Точно также между собою сходны и утварь, и способы охоты и рыбной ловли. В постройке хижин некоторые представители языков банту различаются между собою более, чем от суданских негров. Земледелие выступает в самых различных степенях развития у различных племён негров, но его архитектонический символ — глиняное или плетёное зернохранилище — идёт от Нубии к басутам.
Языки суданских негров, которые Лепсиус назвал смешанными негрскими языками, распадаются географически на две большие группы, из которых одна обнимает гвинейские племена от реки Калабара до Сенегала и глубоко вдаётся в Судан, между тем как другая размещается около верхнего Нила и Конго. Северную ветвь составляют здесь языки шиллуков, нуэров, динков и бариев, которые Ф. Мюллер рассматривает вместе как нильские языки. Два последние находятся в соотношении высшей и низшей ступени развития: язык бариев представляет развитие языка динков. Для них обоих характерны бесформенность и склонность к агглютинации. В языке динков глагол не имеет залогов, времён и лиц, между тем как язык бариев для понятия продолжительности выработал удвоение. В основе имён числительных лежит пятерная система. Языки динков и бариев оба благозвучны, а о языке мадиев, впрочем ещё недостаточно известном, Фелькин говорит, что в нём употребляются такие же щёлкающие звуки, как в южноафриканских языках. Бонги и момфусы, по-видимому, принадлежат в лингвистическом отношении к нильским народам, от которых дальнейшая линия родства идёт через вакуафиев к масаям, между языками банту и галла. Из языков мангбатту, асандех, абармбо, амади, абангба, кредь и голо Ф. Мюллер составляет экваториальную семью языков, к которой, вероятно, примыкают живущие далее к западу, ещё недостаточно известные племена. Это семейство языков не находится ни в какой связи с языками банту; впрочем, это требует ещё более точного подтверждения. [95]
На западном берегу от устья Нигера до устья Сенегала языки более мелких негрских племён представляют переход от языков банту, которые всего далее подвигаются на север, к хамитическим идиомам Северо-Западной Африки. Из числа их языки ефик, ибо и иоруба в существенных пунктах сходны с языками банту: подобно последним, они прежде всего языки с префиксами. К ним примыкают своеобразные наречия, каковы эве (Ашанти), га (Акра) и оджи; Лепсиус считает их связанной между собою группой, которая выработалась в бедный формами язык из основ языка банту. Языки кру и веи сходны с ними, а языки темне и буллом из Сьерра-Леоне опять со своими префиксами имён ближе стоят к типу банту. Даже более уклоняющиеся от них широко распространённые языки иолофов и фулахов, по-видимому, не совсем лишены следов родства с языками банту.
Как нынешние негры не обнаруживают никаких признаков настоящей письменности, так и в негрских странах нельзя найти следов каких-либо древних письмён. Барабанный язык (см. выше, стр. 19 и т. I, стр. 36) и шнуры для послов встречаются и у негров. У эбусов эти последние дополняются привязанными к ним предметами; так, раковины каури означают «поставленные лицом к лицу», то есть дружбу; уголь означает смерть, стрела (в новейшее время пуля) — войну. Чернокожие Тихого океана, индейцы Северной Америки, гиперборейцы своим образным письмом, служащим для обозначения достопамятных событий, стоят выше африканских негров: у этих последних мы видим только начала этого письма в виде бирок и меток или знаков собственности (см. рис., т. I, стр. 36, фиг. 1, а не 2, как там обозначено), между тем как на всё, писанное там, смотрят с суеверным страхом. Заимодавец и должник означают число уплаченных ценностей нарезами на палке. Точно также торговцы и носильщики в дороге обозначают число ночёвок на своём посохе, а особенно важные события — более крупными или несколько иначе сделанными нарезками. Если где-нибудь вырастет особенно красивая тыква, обещающая сделаться желательным сосудом для воды, собственник спешит сохранить её за собою, вырезав на ней ножом известный знак, что не может не напомнить древнегерманского обычая. Но здесь могут играть роль и суеверные чувства. В то же время часто цитируемое изобретение особого письма для языка вей неграми этого племени считается доказательством, что даровитость негров при известных стимулах может возвышаться и до разрешения этой задачи.