D. Американцы
I. Американские культурные народы
22. Общие сведения об американцах
| «Антропология относительно физического, а также и умственного человека может найти в Америке важнейшие основы для своих положений». |
| Вирхов. |
Старый и Новый Свет лежат один против другого, отделённые двумя океанами, в виде двух громадных островов. Возможно, что на крайнем севере, в областях, края которых нам ещё мало известны, граница между ними становится неопределённой. Промежуточные пространства достигают наибольшего протяжения на юге: мыс Рок удалён от берега Сьерра-Леоне на 400 миль, а расстояние Азорских островов от Ньюфаундленда немногим превышает 200 миль. Даже и в Тихом океане на юге и в средине разделяющее море шире, чем на севере, где острова как бы образуют мост; на экваторе расстояние равняется ⅖ окружности земли, в Беринговом проливе — 12 милям.
Америка достигает только половины пространства Старого Света. Она длиннее последнего: её северная и южная оконечности отстоят друг от друга почти на 130 градусов широты, но уже одна Азия почти вдвое шире её. Так как климаты в общем располагаются зонами, то это обуславливает многочисленные изменения климата для Америки, которая Гренландией далеко вдаётся в арктическую область, а южною оконечностью — в холодную часть умеренного пояса южного полушария. С этим тесно связано обстоятельство большего расчленения восточной материковой массы на внутренние моря, морские заливы, острова и полуострова, тогда как Америка расчленена только на севере. В климатическом отношении этот недостаток не имеет такого значения, как в Африке: моря, приближающиеся друг к другу с обеих сторон, не оставляют большого пространства для образования пустынь. Американские пустыни невелики и богаты оазисами. Плоскогорья, представляющие существенный фактор в образовании пустынь, нигде не встречаются здесь в таком протяжении, как на восточной массе суши. Так как плоскогорья и горные хребты все отодвинуты к западу, для ветров с Атлантического океана остаётся большой простор, и в то же время из снегов и льдов высокого запада многочисленные источники направляют свои воды величественными речными системами на обширном пространстве к востоку. [474]
Только в двух местах море глубоко вдаётся в американский материк. Гудзонов залив врезывается с севера, но его ледяные массы затрудняют мореплавание и только содействуют охлаждению: этот залив до сих пор не играл никакой роли в истории американских народов. Более значения имеет другой вырез, глубоко вдающийся между Северной и Южной Америкой, открытый с востока залив, с лишком в 20 градусов широты. Вследствие этого северная и южная половины связаны лишь узким перешейком, который у Панамы достигает лишь 6 миль ширины, бывшим в прежние времена непроходимым лишь благодаря первобытным лесам. Морской пролив был бы гораздо выгоднее для сообщений, чем этот гористый и лесистый перешеек. Его, впрочем, нельзя считать непреодолимым. Он мог служить только границею народов, но не границею рас. Многочисленные острова, тянущиеся плотной цепью от Флориды до Южной Америки, представляют как бы второй мост. В том, что этим путём пользовались именно в древнюю эпоху Америки, мы убеждаемся из распространения караибов. Не без причины этот морской залив назвали Средиземным морем Америки: богатое расчленение, какое он вносит именно в середину этой части света, столько же способствовало сношениям и культуре, сколько область Средиземного моря Старого Света. В течение всего XVI в. и в начале XVII, до прочного заселения Северной Америки, культура разносилась отсюда по всем направлениям. Заливы меньшего размера были образованы устьями рек, как, например, Ла Платой, Амазонкой и рекой Св. Лаврентия. Они позволяют судам глубже проникать внутрь материка и представляют для них хорошие гавани. Маракаибское озеро — также заливное образование. Эти небольшие вырезы моря в жизни древних индейцев Северной Америки не играли значительной роли; скорее, полуострова, каковы Флорида, Юкатан и Аляска, оказали влияние на развитие особых культурных областей.
Первоначально ни один из островов Нового Света не мог сравниться по своей этнографической важности с Цейлоном, Явой или Великобританией; Санто-Доминго и Куба приобрели историческое значение лишь после плодотворного влияния европейцев. На этой стороне земного шара вообще богаты островами только Американское средиземное море и затем южная оконечность, северо-запад и северо-восток. Всё, что лежит на севере, принадлежит уже к области снегов и льдов арктической полосы и по большей части необитаемо.
Горы длиною в 2000 геогр. миль идут от южной оконечности до Ледовитого моря по обоим материкам и по связывающему их перешейку. На всём своём протяжении они оттеснены к западному краю, поэтому все другие, менее гористые части лежат на востоке. Кордильеры вступают в Южную Америку так близко к западному берегу, что море образует здесь ландшафт фиордов, которые ещё Кук сравнивал с норвежскими. Горы тянутся затем в виде узкой цепи у самого западного края умеренной части Южной Америки до южной границы Боливии, где они образуют первое из плоскогорий, играющих такую выдающуюся роль в истории американской культуры. Две большие горные цепи идут почти параллельно от одного конца Перу до другого. На восточном гребне лежат источники самых больших рек Южной Америки, но верхняя часть его нередко распространяется в широкие волнистые равнины (пуны), холодные, бесплодные и безотрадные области. По ту сторону этой негостеприимной области Деспобладо мы спускаемся на плоскогорье между береговыми Кордильерами и блистающими снегом Восточными Андами. Это плоскогорье высотою от двух до трёх тыс. метров и не более 300 км шириною, представляет микрокосм гор и холмов, вершин и долин, озёр и рек. Таково [475] происхождение плоскогорий Титикаки, Куско, Кито и Богота́, на которых некогда самостоятельные культурные образования сопротивлялись в течение известного времени вторжению европейцев. Носители их и в настоящее время, хотя и в другом виде, являются господствующим элементом. В более мелких размерах они повторяются до самой Мексики.
В Средней Америке равнина как будто размыта морем. Здесь мы находим продолжение западного края и уменьшенные формы плоскогорий Перу, Боливии, Эквадора, Колумбии и Мексики в возвышенных полосах Коста-Рики, Никарагуа и Гватемалы. Юкатан, таинственное поприще майяской культуры, с 54 местами развалин представляет сухую, бедную водными потоками и по преимуществу холмистую страну. Северную часть сужения материка образует Мексика, в которой опять появляются мощные поднятия Южной Америки. Тихоокеанский склон и здесь гораздо круче, чем атлантический, и поэтому сообщения отклоняются от первого и обращены к последнему. Высокая долина Анагуака, где лежит Мексико, среди небольших соляных озёр и болот, на высоте 2300 м над уровнем моря, распространяется к северу на большое пространство.
Перемещаясь в Северной Америке с востока на запад, уже у Миссисипи можно видеть возвышенность, сперва плоскую и отлогую, затем всё более и более крутую, достигающую у подножия гор средней высоты в 1800 метров. Затем вершины некоторых горных гребней поднимаются до 4 тыс. м и выше; позади них опять находится широкая возвышенность, от 1800 до 2300 м. высоты, до самого Тихого океана, где она заканчивается другим рядом горных зубцов, выдвигаясь отчасти в море в виде ряда островов. В сравнении с их массою, наполняющею шестую часть материка, высота горных цепей незначительна. Впрочем, в западной части Северной Америки, между 35° и 50° сев. шир., возвышенности принимают характер настоящего плоскогорья. К северу оттуда оба горных хребта сходятся вместе с запада и с востока: начиная от Британской Колумбии, характер цепи выражен в Кордильерах весьма определённо.
Горы средней высоты на востоке, каковы Аллеганы, с вершинами до 2000 м высоты и проходами до 43 м, имели для первичного населения значение охотничьих областей и во внутренней части были мало обитаемы. Земледелие, питавшее редкое население, по-видимому, ограничивалось безлесными местами речных долин. Восточные горы не служили препятствиями для распространения народов и опорными пунктами цивилизации.
Внутренняя часть Бразилии — холмистая равнина, отделённая от моря краевыми горами, а на севере и юге отлого спускающаяся к низине. Водяные пары Атлантического океана не доходят до этой внутренней страны. Там, где она не прорезывается и не оплодотворяется проточной водой, она становится саванной (в Бразилии кампо). Большее разнообразие растительных форм, в сравнении с Африкой, обуславливается уже разнообразием состава почвы. Возвышенности, тянущиеся к Британской Гвиане, постепенно превращаются в ряды гор, которые, наконец, в Рорайме достигают высоты 800 метров. Прерии и равнины внутренней части Северной Америки и саванны, или льяносы, Венесуэлы и Гвианы соответствуют резким переменам сухости и влажности, поддерживаемым действием ровных форм поверхности. Горные цепи и леса задерживают влажность с моря. Эти травянистые равнины не совсем лишены деревьев, но рост этих деревьев незначительный и приземистый. Льяносы в сухое время походят на редко засеянное хлебное поле. В области Нижней Амазонки саванны, впрочем, усеяны вечнозелёными деревьями. Наиболее роскошного роста деревья достигают в Гилее, области самого мощного тропического девственного леса. Южнее опять идут пампасы, начиная от Средней Параны, — настоящие «безлесные [476] степи“; в обширном смысле под ними подразумевается вся степь между Чилийскими Андами и океаном.
Величественной чертой, при всей простоте расчленения, является в Америке её орошение. Амазонка — величайшая река земного шара. В ней в Ла Плате и Ориноко открываются водяные дороги, достигающие от Атлантического океана до отрогов Кордильер. В Ориноко пассатный ветер несёт парусные суда до высоты Сан-Фернандо, а на Амазонской реке приливы поднимаются на 120 миль от устья, и Табатинга, лежащая в 160 милях от устья, находится на высоте лишь 80 метров над уровнем моря. При этом судоходные притоки северной стороны образуют настоящую сеть путей сообщения. В Северной Америке суда глубоко проникают в материк благодаря Миссисипи, Миссури и Огайо, с юга, реке Св. Лаврентия с востока, Колумбии и Юкону с северо-запада, Саскачевану и Атабаске с севера. Если индейцы со своими жалкими челноками мало пользовались этим преимуществом, то гидрографические условия играли тем большую роль при завоевании и открытии Америки. Пять больших озер Канады представляют самую большую сплошную площадь пресной воды на земном шаре.
Климат Америки считался в прошлом веке чрезвычайно холодным и сырым, и долгое время стоял на очереди преждевременный вопрос — не вреден ли он вообще для развития человечества в Америке. Америка заключает весьма жаркие и сухие области, но на севере арктический климат так далеко вдаётся в материк, что ещё на широте Англии Лабрадор является негостеприимной полярной страной. Холодная зима и жаркое лето характерны для большей части Северной Америки. Южная половина Калифорнии на тихоокеанской окраине представляет итальянский оазис, но внутри страны вместе с возвышением почвы оказываются самые сухие части материка. Только к востоку от 98° долготы земледелие может обходиться без искусственного орошения, и встречаются леса или обширные рощи.
Запад суше даже и в Мексике до самой Патагонии. Направляясь от притоков Ла-Платы к западу, мы попадаем в местности, степной характер которых вполне напоминает области истоков западных притоков Миссисипи. Пампасы можно назвать прериями Южной Америки: полынные степи севера повторяются в степи Чаньяр у подножья Анд, в салинасах и Кампо дель Ареналь повторяется пустыня Атакама. Но настоящие прерии — те пампасы, которые между 29° и 40° ю. ш., от Кордобы до Патагонии покрывают лишённую валунов, нежную почву. Это — одна из однообразнейших травянистых степей земного шара. Далее к югу следует патагонская степь с каменистой, грубой почвой.
Между обоими тропиками лежит самая благословенная часть тропического мира. Разнообразие форм поверхности обуславливает большую
[477]
изменчивость, и среди вечного жаркого лета больших низин в области Амазонки и Ориноко роскошно цветёт вечная весна на чудных скатах Средних Кордильер. В этом благополучии принимают участие и области древней культуры Америки: Мексико, Богота́, Кито всегда пользуются температурой раннего лета, а в Кито разница между зимой и летом не превышает 1,5°; У Куско, по крайней мере, в оазисах вечно продолжается весна.
Растительный и животный мир достигают роскошного развития, но они доставили меньше культурных растений и домашних животных, чем Старый Свет. Назвав маис, картофель, батат (см. рис., стр. 476), табак, какао и матэ, мы назвали все растения, получившие там значение для человечества; из животного мира с трудом можно что-либо выбрать: индейка, кошениль и морская свинка по своему значению стоят не выше ванили. Позднейшее приобретение хинной коры и кураре для нашей фармакопеи позволяет надеяться, что и многие другие ценные продукты из этих стран станут известны миру. Возможно указать большое число растений, о пользе, даже необходимости которых, европейские поселенцы узнали от индейцев: злаки и, между прочим, водяной рис Северной Америки (Zizania) (см. рис., стр. 478) и плавучий рис (Glyceria), затем возделываемый в Америке в виде проса Echinochloa, дико растущий в Гватемале близко родственный маису Euchlaena luxurians, носящее там название «Теосинте», маис богов; виды Milium и Panicum со съедобными зёрнами встречаются в Южной Америке. Если мы прибавим к этому Quinoa, перуанское растение, похожее на нашу гречиху (см. рис. выше), то у нас получится целый ряд мучнистых растений, из которых, впрочем, только маис в многочисленных разновидностях возделывается повсеместно в тропических и умеренных странах севера и юга. Лишь со времени введения европейских домашних животных изобилие питательных трав приобрело полезное значение. У многих народов древней Америки, в особенности народов культурных, растительная пища преобладала над мясной.
Громадному богатству пальм тропической Америки до некоторой степени соответствует множество полезных предметов, извлекаемых из них. Даже бамбук не доставляет столько разнообразной пользы, сколько бразильская пальма карнагуба (Copernicia cerifera), которая переносит самую продолжительную и жестокую засуху, оставаясь зелёною и сочною. Корень её имеет те же врачебные свойства, как и сассапариль; из ствола её извлекают тонкие, крепкие волокна. Из древесины приготовляются сваи, балки, бруски, колья, музыкальные инструменты, трубы, колодцы и пр. Молодые листья в свежем состоянии дают питательное кушанье. [478] Кроме того, дерево это доставляет вино, уксус, сахар и камедь, похожую на саго и служившую в голодные времена единственной пищей индейцев. Из него добывается также мука и беловатая жидкость, вроде той, какая содержится в кокосовых орехах. Мягкое волокнистое вещество внутри листьев и черенков заменяет пробки. Плод этого дерева имеет мякоть приятного вкуса; маслянистые ядра поджаривают, толкут и употребляют, как кофе. Из высушенных листьев изготовляют циновки, шляпы, корзины и мётлы; из подобия воска, добываемого из этого дерева, делаются свечи. Растительный воск доставляет и Ceroxylon andicola, одно из самых величественных деревьев, достигающее 60—80 метров высоты. Пальма тагуа доставляет растительную слоновую кость, которая вместе с каучуком и хинной корой является одним из немногих самостоятельных продуктов Южной Америки, торговля которыми производится в большом виде. Плод бразильской королевской пальмы даёт масло, а её вершины в виде метёлки длиною до 12 метров находят разнообразное применение. Съедобные плоды доставляет и пальма марипа: сочная, сладкая мякоть её, окружающая семена, считается у индейцев величайшим лакомством. Maximiliana со спелыми плодами во время путешествий редко остаётся нетронутой. Две или три пальмы северной части Южной Америки дают освежающие напитки, которые особенно любят караибы. Индейцы макузии делают из оранжевой кашицеобразной мякоти Mauritia клейкую массу, которую они крепко обёртывают листьями пальмы Марипа и пьют вместе с водою. Из тёмно-фиолетовых плодов пальмы туру индейцы и негры Гвианы также делают с прибавлением воды освежающий напиток. Пальмы, приносящие пользу, хотя и непригодные для построек, кровель и пр., интеллигентные индейцы давно уже начали оберегать и рассаживать, прежде всего, кокосовую пальму, а на берегу Москитов — пальму супар.
Съедобные плоды в изобилии скрываются в первобытных лесах Южной и Средней Америки — гуайява, очуба, курупа и чулюпа, маммея, чиримойя, авокадо, акажу, сируэля, ананас, гренадилла, томаты различных сортов, так называемый испанский перец, неизбежная приправа всех кушаний индейцев. Почти все они широко распространились за пределы Америки. В Северной Америке можно найти целый ряд орешников различных пород, вроде грецкого ореха и т. п. Орешник Колумбии соперничает с европейскими видами его. Многие древовидные стручковые растения доставляют съедобные семена. Шелковичные деревья встречаются в Северной Америке и на Боготской плоской возвышенности. В более возвышенных и самых южных частях Южной Америки ко всему этому присоединяется изобилие ягод; [479] уже в Колумбии попадается много видов малины. В Северной Америке пользуются плодами двух видов каштанов. На севере два вида лесных орехов, а на юге некоторые виды Hamamelis доставляют съедобные орехи. Один из видов дуба приносит сладкие жёлуди. На западе пиньон доставляет съедобные маслянистые семена. Дикорастущее дынное дерево, или паупау (Papaya vulgaris), приносит дынеобразные плоды. Весьма распространены и дикие виды слив. Различные виды винной лозы растут в Северной Америке в диком состоянии, причём некоторые лозы, отличающиеся плодовитостью и приятным вкусом, возделываются и в Европе.
И дальний запад Северной Америки, и степи Южной Америки, несмотря на свою степную природу, не страдают недостатком съедобных плодов. В области Скалистых гор и Большой Котловины встречаются сливы, вишни, малина, ежевика, смородина и крыжовник. В Калифорнии из плодов куста мансаниты добывается мука, имеющая большое значение в домашнем хозяйстве индейцев. Шмидель рассказывает, что из плодов степных стручковых растений изготовляется хлеб, которым питаются индейцы пампасов. В Новой Мексике и в Западном Техасе попадается два вида шелковичного дерева и много сортов винных лоз. Калифорнийские индейцы называют именем «паноче» маннообразный сахар, производимый насекомыми на листьях тростника, и напоминающее по вкусу более смолу, чем сахар, сладковатое выделение сахарной сосны. Вкусный сахар сахарного клёна до настоящего времени имеет значение для поселенцев восточной части Северной Америки. Рядом с многочисленными хвойными, доставляющими бальзам и смолу, следует упомянуть восковой куст, из ягод которого вываривается воскообразное вещество. Для окрашивания в чёрный цвет северные американцы употребляют семена подсолнечника и ивовую кору, а в красный — буйволовые ягоды. Для изготовления лес северо-западные американцы пользуются лубом клёна или стеблями в палец толщиною исполинской водоросли. Там достаточно встречается и лекарственных растений.
Волокнистые вещества доставляются юкками и агавами. В древней Америке бумага приготовлялась из волокон магея и луба камедевого дерева; в настоящее время один из видов агавы (сизаль) Юкатана доставляет ценное волокно. На южно-американских плоскогорьях добываются Fourcroya и вещества, похожие на Bromeliacea. Каучук извлекают из различных деревьев и ползучих растений. Сухим соком Mimosops Balata гвианские индейцы склеивают свои стрелы; в свежем виде они пьют его, как молоко, и плоды его считаются одинаково пригодными для человека и для обезьян. Дерево его, под именем «ботери», считается одним из любимых строительных материалов Южной Венесуэлы; смола мани (Moronobea coccinea) служит для скрепления тетивы лука. В Колумбийской низине все хижины сделаны из бамбука, растущего во множестве вблизи Ка́уки. Из многих видов тыквы одни доставляют съедобную мякоть, а другие — калебассы. Любимый сорт тотума изготовляется из выщелушенного плода Crescentia. Соком уруку́ (Bixa oreallana) и генипабы (Genipa americana) раскрашивают себя южноамериканские индейцы. Для охотников и лесных бродяг американская природа была щедрее других, и сокровища её, по крайней мере в Северной Америке, были достойно оценены: нужно было бы целую книгу, чтобы перечислить вещества, употребляемые индейцами. Поэтому мы приведём лишь несколько примеров: для освежения канадцы жуют мезгу тополя, la sèvre; сок его имеет приятный, сладковатый вкус, вроде арбуза, и действует прохлаждающим образом. Когда снег покрывает прерии, эта мезга является единственной пищей лишённых корма лошадей. Винтуны Калифорнии в долгие [480] суровые зимы наполняют желудок сладкой корою жёлтой сосны. А когда на Верхнем Саскачеване охота и рыбная ловля оказываются неудачными, индеец соскребает со скал лишайник Gyrophora и вываривает из него питательный студень. У племён юмасов корни Agave deserti (мескаль) поджариваются и употребляются в пищу ради их сладкого вкуса; пиньон доставляет орехи, опунция и другой вид кактуса (Pitahaya) — сладкие плоды, мескитовое дерево — сладкие стручки, а в растёртых бобах — питательную муку, юкка (Amola) — съедобные плоды и крепкие листовые волокна, Palmetto в своих листовых почках — пальмовую капусту, варёные молодые листья Agave americana — вкусное кушанье. Листья Ericaceae доставляют чай, а медвежьи ягоды примешиваются к табаку. Из грибов в одной Северной Каролине насчитывается 108 съедобных видов. Так называемый индейский хлеб есть не что иное, как гриб, весом до 30 фунтов. Томаты повсюду идут в дело. Ваниль получила своё значение впервые благодаря европейцам; какао ещё прежде составляло предмет пользования и ставилось высоко. Перуанская кока (Erythroxylon Coca) была известна и в Средней Америке под именем найо: каждый лист её отламывался отдельно от стебля ногтем большого пальца и высушивался в глиняных сосудах над огнём.
Из ввезенных растений некоторые получили широкое распространение, отчасти и такие, которые не возделывались белыми поселенцами. Так, на некоторых Вест-индских островах хлебное дерево растёт в диком состоянии: ленивому и неприхотливому негру там почти ничего больше не нужно для его пропитания. Возделывание сахарного тростника и хлопчатника на плантациях едва ли доставляло выгоды отдельным индейцам за недостатком капитала и присмотра. Более благоприятное действие оказало в Мексике и Средней Америке возделывание кофе, так как для этого нужна была только сила рук и мотыга. Почти то же относится и к табаку. К другим культурам, напротив, индеец нигде не мог привыкнуть, как, например, к возделыванию винной лозы и оливок. И к земледелию в европейском духе, как оно ведётся в умеренных полосах Северной Америки, на Тьеррас фриас, мексиканских и южно-американских плоскогорьях и в странах Ла-Платы, индейцы, бывшие оседлыми в течение многих поколений, привыкали с большим трудом, чем к скотоводству; они сами и метисы в льяносах и пампасах сделались типичными кочевыми пастухами (льянеросы, гаучосы) и конными народами.
Животный мир наиболее обширную пользу приносил древним американцам путём охоты. Буйвол, благородный олень (Cervus canadensis) или более мелкий олень (C. virginianus), заяц (Lepus americanus и L. sylvaticus) в Северной Америке, дикие свиньи, агути, серны, гуанако в Южной Америке, затем еноты и опоссумы, обезьяны, медведи-муравьятники и хвостатые медведи часто доставляли весьма обильную пищу. Буйвол, благодаря большим стадам и своим размерам, был главным охотничьим животным от Огайо до Скалистых гор. Гуанако приносит большую пользу индейцам пампасов: шкурою взрослого животного покрывает он свой тольдо, из шкуры не родившихся или молодых экземпляров он вырезывает себе плащ и обувь, из жил — нитки, из особенно крепкой кожи на шее — ремни для своих лассо, бола и уздечек. Тропическая Южная Америка в этом отношении была наделена менее благоприятно, а всего беднее были Вест-Индские острова, где крупные охотничьи животные появились только вследствие одичания европейских домашних животных. Из охотничьих птиц прежде всего нужно назвать южно-американского страуса (Rhea americana) и курицу гокко области Анд. В диком состоянии индейка встречается только в южной части Северной Америки. Tetraoninae (глухарь, тетерев, рябчик и пр.) достигают [481] наибольшего развития в Северной Америке. Американская куропатка (виды Ortyx) мельче, чем европейская, но мясо её вкуснее; дикая курочка прерий почти такой же величины. Из охотничьих птиц наиболее обильную добычу доставляет странствующий голубь, появляющийся каждою весной большими стаями, похожими на тучи. В столь хорошо орошённой стране не может быть, конечно, недостатка ни в болотной, ни в водяной дичи. В Южной Америке мясо бесчисленных попугаев также составляет любимую всеми пищу.
Недостаток крупных домашних животных должен был значительно ограничивать подъём земледелия, торговли и сношений. Бо́льшая часть населения должна была применять собственные силы к земледелию, и то, что не могло быть доставлено водою, человек должен был нагружать на себя. Ламы не были настоящими рабочими животными, а для практических целей тапира нельзя было принимать в соображение. Возможно, что в Casas Grandes кролика держали в качестве домашнего животного. Опыты приручения буйволов, лосей, северных и благородных оленей не имели успеха. Ещё и теперь большинство чилийского населения одеяла из шкур гуанако предпочитает шерстяным, но дикая овца Скалистых гор почти вовсе не обладает шерстью. На севере для одежды служат пушные звери — бобр, соболь, горностай, барсук, скунс, выдра и морская выдра, а также и более мелкие животные, каковы белка и мускусная крыса: 1000—1500 штук этих последних составляли лет 50 тому назад зимнюю добычу охотника в области Среднего Миссури. В том, что собака индейцев произошла из местных пород волков, по отношению к северу едва ли может быть сомнение. Неринг и собаке инков приписывает северо-американское происхождение. В восточной части Южной Америки откармливается и употребляется в пищу одна из пород собак, похожая на европейских. Длинношёрстых собак гайдахов стригут ежегодно, и из их шерсти, вместе с кедровым лубом и волокнами дикой конопли, гайдахи ткут одеяла. Индейка — одно из немногих издревле приручённых животных Нового Света. У ручных уток в Мексике от времени до времени выдёргивались перья, которые во времена Диаса составляли предмет значительной торговли. Перья квезала играли там же роль священного предмета, украшения и денег. У древних мексиканцев были одомашнены кошениль и пчела. Личинки мух разыскиваются на соляных озёрах Северной Америки и Мексики; личинки жуков и некоторые гусеницы, живущие в дереве Bombax и агаве-магей, в Южной и Средней Америке собираются как лакомства.
Обе Америки богаты земноводными. Лягушка в их мифологии играет видную роль; тритонообразные животные нередко употребляются в пищу. Обилие полезных рыб велико на востоке и юге и незначительно в области Скалистых гор и берегов Тихого океана. Наибольшее богатство рыбою обнаруживает северо-запад. Здесь ещё до прибытия европейцев ловля морской рыбы достигала больших размеров. На Юконе, Фрэзере, Колумбии и более мелких реках северо-запада ловля лососей приобретает большую важность. Тамошние племена принадлежат к наиболее зависящим от рыбной пищи, каких мы только знаем. Главные рыбы их лова — лосось, форель, сельдь, корюшка, навага и камбала. Но как ни богаты западные берега Южной Америки рыбою, до настоящего времени ловля морской рыбы у туземцев незначительна. Только чолосы (метисы) и итальянцы занимаются ею. Слизняки, которыми изобилуют реки и озёра Северной Америки, часто служат пищею индейцам, а в некоторых случаях и неграм; для белых они не представляют никакой цены. Зато эти последние пользуются устричным богатством атлантических берегов, которые [482] превосходят в этом отношении все европейские берега. Устрицы и другие раковины и прежде служили народною пищей, как это доказывают мощные скопления раковин на всех береговых полосах.
Хищные животные в Южной Америке, за немногими исключениями, боятся человека; они бросаются на него, лишь будучи раздражены или ранены. В Северной Америке пантера встречается до 55° с. ш. Рыси являются в уменьшенных формах. Самое крупное животное Южной Америки — тапир, или анта, может быть опасен разве только для плантаций в глубоких долинах. Медведь Анд принадлежит к самым мелким своего рода. Напротив, серый медведь (Ursus ferox) Сьерры Невады и Берегового хребта по праву считается самым сильным и опасным из американских хищников; чёрный медведь уступает ему в этом отношении. Многочисленные волки представляют опасность для стад. Пронырливая лисица восточных штатов (Vulpes fulvus) похожа на нашу, но несколько мельче её. К югу от мыса Гаттерас и к северу от Ла-Платы массами встречаются крокодилы. Меньший страх внушают хакаресы Южной Америки. В Северной Америке водятся четыре вида гремучих змей и одна мокасиновая змея; из 50 ядовитых змей Юго-Восточной Америки принц Максимилиан Видский насчитывает пять ядовитых. Тропический пояс переполнен вредными и назойливыми насекомыми вместе с блестящими и огненными жуками; Европа прибавила к ним только своих домашних насекомых.
При правильном отношении к делу Новый Свет должен дать нам ключ к величайшим задачам антропологии и этнографии. Причина такого решающего значения его заключается в уединённом положении. Если удастся доказать основное сходство народов Америки с народами Старого Света, то вопрос о единстве или множестве человеческого рода будет разрешён в пользу единства. Если, далее, удастся установить связь культурного достояния американцев с культурными формами Старого Света, то и здесь вопрос решится в духе единства. Уже Полинезия представляет любопытные примеры того, насколько при изолирующих влияниях особенно развиваются отдельные элементы культурного достояния дикого народа. Полинезия, однако, не показывает нам ни постоянства одного расового типа во всех климатах обоих полушарий (такое постоянство, помимо нынешнего распространения белой расы, вообще обнаруживает только Америка), ни всех ступеней культуры, от огнеземельцев, похожих на тасманийцев, до богатых перуанских инков. Но даже оставляя в стороне эти крупные задачи науки о народах, мы нигде на всём земном шаре не можем видеть в такой степени, как здесь, насколько человек может идти вперёд и назад при задерживающих и поощряющих влияниях.
Если мы должны прийти к воззрению, что культура Америки, этнографического востока (см. выше, стр. 144), зиждется на общей основе развития, когда мы вследствие этого можем надеяться осветить сравнением с культурным достоянием Старого Света давно прошедшие времена человеческого рода, тогда мы удовлетворяем первому требованию, какое необходимо для объяснения единства американской расы. Далеко не всё равно — будем ли мы иметь возможность выяснить смешение с азиатским и полинезийским этническим элементом в Северо-Западной Америке одновременно с непосредственным происхождением значительной части американского населения или должны будем признать только зоны соприкосновения самостоятельных культур на берегах Берингова моря. Безусловно необходимо, однако, сравнить возраст американского племени с возрастом других рас и не оставить без [483] внимания богатого сокровища важных находок, вынесенных на свет археологией Америки.
Единство американской расы указывалось уже давно; с другой стороны, можно отметить и немало попыток установить там большее число рас, но ни то, ни другое не привело к общепринятому результату. Между тем старинное воззрение Блуменбаха, будто все американцы, за исключением эскимосов, образуют одну главную расу, является пунктом, вокруг которого вращаются мнения. Индейцы Мексики имеют общее сходство с индейцами Канады, Флориды, Перу и Бразилии. У них такой же тёмный медный цвет кожи, прямые и гладкие волосы, скудная борода, приземистое тело, длинная глазная щель, с углами, поднятыми кверху, к вискам, выдающиеся скуловые кости, толстые губы, какое-то мягкое выражение рта, резко противоположное строгому и мрачному взгляду. От мыса Горн до реки Св. Лаврентия и до Берингова пролива нас с первого взгляда поражает общее сходство в чертах туземцев. Нам кажется, что все они — одинакового происхождения, несмотря на чрезвычайное разнообразие их языка. Те же черты повторяются на обоих материках. Хотя новейшие исследования и не устанавливают этого единства в формах черепа, но попытки более глубокого разделения рас представляют в настоящее время лишь исторический интерес.
Единство американского населения может зависеть от общего происхождения или продолжительного изолирования и уравнивания. Прежде склонялись к утверждению первой, более простой возможности: азиатское племя должно было перейти сюда по островному мосту Берингова пролива и наполнить громадную область своими потомками, сумев сохранить свои особенности как на полярном круге, так и на экваторе. Кроме того, казалось более основательным не относить это переселение к слишком отдалённым временам, так как изменения климата и образа жизни не повели ещё до сих пор к выработке новых типов.
Доисторические исследования поколебали эту теорию в её основных устоях. Не может уже быть сомнения в том, что Америка, как на севере, так и на юге, ещё в дилювиальную эпоху обладала человеческим населением; спор о третичном человеке в Америке остаётся столь же нерешённым, как и в Европе. Вследствие этого основа истории американской расы не только отдаляется во времени, но и форма, а также и климат пространств суши должны были изменяться в течение продолжительных времён. Таким образом, решение задач, казавшихся столь простыми, значительно отодвигается от нас. Новейшим и самым наглядным сопоставлением американских находок обязаны мы Бринтону. И в Америке следы человеческой деятельности (обработанные камни, так же как и в Европе) лежат дальше от нас, чем остатки самого человека. Восточный берег Северной Америки, по-видимому, был уже обитаем во время первого ледяного периода. Настоящая мастерская для обработки осколков кварца, открытая в Миннесоте, на берегу Миссисипи, принадлежит межледниковому периоду, а многочисленные находки — тому периоду, когда обледенение распространилось во второй раз. К этим открытиям в северных странах материка примыкают другие, сделанные в Мексике и Аргентине, где охотники преследовали, вероятно, давно уже вымерших животных дилювиальной эпохи. Когда Бринтон, вследствие этого, приходит к заключению, что переселение человека произошло не через обледенелую Аляску из Азии, а из Европы, по древнему мосту суши в северной части Атлантического океана, то мы видим перед собою гипотезу, требующую более строгого доказательства. Только из слоёв, отложившихся по окончании ледяного периода, мы добываем человеческие кости, позволяющие судить о свойствах древнейшего населения Америки. Пока сравнение [484] доисторических черепов с черепами нынешних индейцев повело, впрочем, лишь к новым затруднениям и создало множество преждевременных теорий.
Учение о двух типах индейцев — в своей основе лишь слабо мотивированное применение давно уже опровергнутой гипотезы Ретциуса о двутипичности всего человеческого рода, всего более привлекало к себе французов Топинара и Катрфажа. Из элементов, принявших впоследствии участие в образовании американских народов, по Катрфажу, по меньшей мере один должен был быть короткоголовым, но названный учёный должен был признать, что ввиду смешения типов не может быть речи о распределении их по географическим провинциям. И Вирхов указал эскимосообразные длинные черепа у патагонцев, в могилах обитателей Боготы, муисков и древних перуанцев и, с другой стороны, столь же характерные короткие черепа из раковинных куч (кальчакисов) бразильских берегов Пампероса, из курганов Северной Америки, из Чили, Средней Бразилии и караибских областей. Он приходит к заключению, что, с точки зрения классифицирующей антропологии, среди коренного населения Америки не замечается единства расы. Мнимый отличительный признак перуанского черепа, так называемая кость инков, встречается у 6,08% всех перуанских черепов и ещё чаще, 6,81%, у обитателей долины Хилы, и во всей Америке может быть найден у 3,86 из 100 черепов.
Типичного «краснокожего американского черепа» поэтому нельзя установить. В каждом кладбище, с большим количеством человеческих [485] остатков, можно найти все длины и формы черепа. Перевес средне- и короткоголовости есть единственный закон, какой удалось вывести до сих пор с некоторой достоверностью.
В цвете кожи единство господствует настолько, насколько мы оставляем в стороне крайние ступени тёмно-бурых оттенков негрской кожи и светлый цвет европейца; светло-бурый, часто называемый красно-бурым, может быть назван наиболее обычным окрашиванием (см. таблицу «Семья индейцев Восточной Бразилии»). Кожа индейцев всегда сильно пигментирована; красный цвет примешан к ней в различных степенях, и шкала колеблется между цветом охры и меди. В самых тёмных тонах она кажется почти яркого красно-шоколадного цвета. У предполагаемых оджибвеев кожа казалась Вирхову скорее жёлтою, чем красною: едва ли могло бы кому-нибудь прийти в голову назвать их краснокожими. Нечто подобное высказывает принц Видский о весьма светлых ботокудах. В настоящее время приходится везде думать о смешении. По Эренрейху, светлокожие юрины, почти не отличающиеся от южных европейцев, являются в то же время самыми крупными и сильными людьми своего племени. Чем подробнее становятся исследования, тем более видим мы местных и индивидуальных изменений. Корбюзье говорит об апачах-могавах (явапаях), что цвет их летом темнее, а зимою становится светло-бурым; Петито указывает у типнехов изменение оттенков у различных племён. Когда кламаты описываются более светлыми, чем жители реки Колумбии и Калифорнии, то здесь имеют значение и чуждые примеси. Действия солнечного света на цвет кожи отрицать, конечно, нельзя. Эренрейх замечает, что светлое, жёлто-бурое окрашивание карайясов сохраняется только под ручными и коленными повязками. Мы не должны, однако, слишком высоко ставить [486] климатические влияния; патагонцы темнее индейцев Чако и Парагвая, а юрукаресы в Боливии, вместе с колошами Северо-Западной Америки, принадлежат к самым светлым племенам.
Волосы вследствие своей черноты и прямизны часто сравнивались с волосами монголоидов, но выказывают некоторые мелкие отличия от них: они не так грубы и не так прямы, слегка кудрявы или волнисты и имеют буроватый основной тон, особенно заметный у детей. Они представляют поэтому величайшее сходство с волосами полинезийцев (см. выше, стр. 145), однако, ничто не указывает с такою ясностью расового смешения у индейцев, как сильно волнистые или кудрявые волосы (см. рис., Стр. 497). Альбинизм не редок, что мы заключаем из частых упоминаний об очень светлых волосах. Не надо забывать, что Им Турн светло-жёлтые волосы считает признаком старости, но само явление в его путешествии наблюдалось им только дважды. Лысины попадаются редко. Нередки глаза, отливающие голубым цветом, как, например, у галибисов и ботокудов. Рост бороды уже от природы скуден; у юношей и мужчин она, кроме того, удаляется выщипыванием. Брови от природы также не густы; парагвайские пайягуасы удаляют и ресницы. Нечто похожее на бороду всего скорее можно встретить у стариков. «Барбадосы» на старинных картах напоминают о том, что некоторые племена отличались более сильным ростом бороды; таковы гуарайосы в Боливии.
Американец вообще среднего роста, между 1,5 и 1,8 метра. В южных частях Южной Америки мы находим область с менее значительными величинами тела, не ограничивающуюся одним архипелагом Огненной земли. Но эта малорослость, выдаваемая за племенной признак также у пурисов и галибисов, имеет так же мало значения, как часто преувеличиваемая высота патагонцев в смысле отступления от средней меры. Рослые индивидуумы, более, чем в 1,8 м, встречаются и в других племенах; в особенности внушительные фигуры можно видеть у хиваро, сиу и могавков. Мы не должны удивляться, видя большее число малорослых у племён, живущих в скудных условиях. Плотное сложение замечается часто, хотя и не составляет общераспространённого признака. Выпуклая грудная клетка не ограничивается пунами верхнего Перу, где она приписывается разрежению воздуха. Мышцы тыла и плеча сильно развиты, предплечье коротко, кисти рук и стопы малы. Поэтому даже и в приземистом сложении замечается нечто изящное. Даже в слабом смешении метиски превосходят маленькими руками и ногами испанок и тем более немок. Сильное развитие верхней части тела ещё более выступает у народов, которых можно бы назвать живущими в лодках, — у некоторых племён северо-запада, проводящих большую часть времени в узких челноках на море и реках; это часто замечается и у огнеземельцев, между тем как нижние части тела их почти недоразвиты.
Многие народы безусловно выделяются над средним уровнем американских индейцев примесью чуждой крови: так, хиваро описываются как довольно крупные, стройные и сильные, с малопрогнатическим лицом, тонкими губами, маленькими зубами, прямолежащими глазами, по большей части чёрными, редко красновато-каштановыми волосами; о ньюфаундлендцах сообщают, что цвет кожи их светлее, чем у микмаков, живущих на противоположном берегу Канады (см. рис., стр. 497). Чаще, чем у других береговых племён, можно встретить у гайдахов мужчин и женщин более светлого цвета, с поразительно правильными чертами и интеллигентным выражением лица.
Для физиономии индейцев, наряду с величиной головы, характерны широкое лицо, зависящее от сильно развитых скуловых костей, [487] и низкий узкий лоб. Нос часто загнут (см. рис., стр. 132 и 485): орлиный нос, понимаемый почти в буквальном смысле, образует традицию стиля мексиканских и перуанских художников. Изогнутый нос в Северной Америке чаще встречается к востоку, чем к западу от Скалистых гор, а в Южной Америке чаще к западу, чем к востоку от Кордильер. О плоских, маленьких носах упоминается у южно- и северо-американских племён (см. рис., стр. 146, 484 и 497). Глаза в наружных углах более или менее вытянуты кверху. Благодаря этому монгольскому типу, в испанской Америке индейцев называют «чинос» (китайцы), и винтуны Калифорнии ставятся наряду с только что переселившимися китайцами. Карие или чёрные глаза скорее могут быть названы небольшими, и белок имеет желтоватый оттенок.
Часто приходится слышать об остроте чувств индейцев, хотя иногда и с преувеличениями. Без сомнения, у охотничьих племён особенно развит навык в определении направления и выслеживании дичи. Отсюда, быть может, исходит выражение их лица, напоминающее выражение хищной птицы. Хотя они искусно находят дорогу и в качестве разведчиков употребляются в армии Соединённых Штатов, но точность их карт слишком преувеличивалась. Об области чилькатов д-р Краузе говорит: «Сообщения индейцев весьма недостоверны; у нас есть семь различных индейских карт, из которых только одна представляет схематическое сходство с известным уже теперь положением вещей».
Из болезненных предрасположений американских народов наиболее интереса представляют те, в которых можно видеть связь с быстрым вымиранием их. Индейцы в тропических низинах хуже уживаются, чем негры и негрские мулаты; от Мэриленда до Аргентины негры, даже и там, где они вообще немногочисленны, имеют многих представителей в атлантических низинах. С особенной быстротой распространялась оспа; действие её было опустошительно. Нельзя сомневаться, что и простые катары ведут к опасным последствиям; насморк опасен для многих. По сведениям Им-Турна незначительные простуды, удары или раны, которые почти не были бы заметны для белого или негра, для индейцев часто бывают гибельны. Поэтому, казалось, можно было действительно поверить, что они вследствие общего недостатка в своей организации носили в себе зачатки раннего уничтожения. Но благоприятное положение тех групп индейцев, которые оказывались под руководством благонамеренных белых, блестящим образом опровергли это предположение. Впрочем, именем «катара» называют и чахотку, производящую страшные опустошения среди бразильских индейцев и едва ли занесённую европейцами. Быть может, белый внёс туда вовсе не так много болезней, как обыкновенно предполагают. Что касается сифилиса, то думают, что следы этой болезни встречаются уже на костях в доевропейских могилах. От неравного распределения красящего вещества в коже происходит пятнистое окрашивание (каратэ) у «Indios Pintos»: часто целые племена кажутся пегими. В самой лёгкой форме этой болезни кожа покрыта только тёмными или чёрными пятнами; в более тяжёлых формах широко распространяются более светлые места, а также выступают и голубоватые, фиолетовые и желтоватые оттенки; под конец получается впечатление пегого негра, [488] каким он изображён в нашем втором томе. В этом явлении можно видеть происхождение «белых племён», о которых говорят некоторые писатели.
Относительно опрятности индейцев первоначально, по-видимому, ни в чём нельзя было упрекнуть. Почти не затронутые культурой племена Гвианы необыкновенно опрятны и большие любители купанья. Определяющее значение имеют в этом случае местные условия: от племён, живущих ближе к полюсу, или от степных индейцев нельзя, конечно, многого ожидать в этом отношении; и среди лесных обитателей Южной Америки мы находим отвратительную нечистоту.
О характере индейцев было много говорено. Схоластические рассуждения и некоторые папские буллы указывали в XVI в., что индейцы имеют душу, что, впрочем, не удерживало испанцев в качестве gente de razon от притязания на особый кодекс чести с эпиграфом: «Indigne de un ombre de cara blanca». В наше научное время пытались доказать неспособность туземцев к высшей культуре на основании характера их языков и недостатка отвлечённых слов. Но это основание опровергается многими фактами. Историческое положение Хуареса было бы невозможно без значительной умственной силы, и он — далеко не единственный и в прошлое, и в настоящее время. По словам Гумбольдта, мексиканским индейцам свойственны большая лёгкость обучения, правильность суждения, прирождённая логика и особая склонность к самым тонким различениям, но они не обладают живой силой воображения, «колоритом страсти», плодотворной, творческой силой народов Южной Европы и некоторых народов Африки.
Индеец склонен к лени. Редко можно видеть его бегущим или быстро делающим что-либо без внешнего побуждения. Упадок американских культур соответствует этому стремлению к покою, так как культура есть постоянная работа. Индеец умственно неподвижен. То, что в других возбуждает любопытство, не вызывает в нём никакого желания более точного исследования. Недостаток каких бы то ни было стремлений затрудняет задачу распространения цивилизации. Индеец, в руки которого попал нож, ни за что не постарается приобрести другой. Насколько это равнодушие стоит в связи с незначительной половой страстностью его — остаётся открытым вопросом. Во всяком случае, нравственность многих некультурных племён стоит высоко. Штоль утверждает, что брань в языках нынешних индейцев Гватемалы слышится чрезвычайно редко, между тем как метисы, говорящие по-испански, представляют нечто невероятное в этом отношении. Впрочем, здесь трудно высказать суждение, имеющее общее значение. Насколько индеец флегматичен в любви, настолько он страстен в ненависти, хотя и может долгое время скрывать её. Унылое настроение не всегда соединяется с недостатком подвижности: шумная весёлость прорывается иногда со всею силою естественности. У индейцев знойной южной части Скалистых гор, так же как и в тёмных тропических первобытных лесах Гвианы, преобладает весёлое настроение. Индеец выказывает свойственную ему живость только среди своих.
Выражения характера индейцев всегда прикрыты известной сдержанностью; в нём с великодушием соединяются совершенно противоположные склонности. Правда, гостеприимство оказывается и чужим людям, но их эксплуатируют с помощью выпрашиваний и требований всякого рода, и признательности часто вовсе не замечается. Тем не менее, индейцы выказывают честность во многом и умеют владеть собою. Для охранения собственности достаточно символов: южные американцы ограждают свои поля и хижины простой хлопчатобумажной нитью [489] (ср. нить-табу полинезийцев и ротанг-фади малайцев). Не следует забывать, впрочем, и малочисленности племён, делающей невозможным сокрытие украденного. Лживость и хвастовство часто выставляются как пороки этих народов, но в сношениях с белыми разведчики северо-американской армии славятся своим спокойствием, внушающим доверие. С другой стороны, пришлось отказаться от попыток создать отряды, исключительно состоящие из индейцев в армии Соединённых Штатов, не по недостатку мужества, а по недостатку порядка и выдержки, а также потому, что они неохотно позволяют обрезывать свои длинные волосы.
Упрёк в жестокости тяготеет на индейцах всех стран и культурных ступеней. Жестокие в истязаниях и испытаниях по отношению друг к другу, они проявляют это в ещё большей степени по отношению к чужим. Кровавые человеческие жертвы ацтеков исходят из того же направления ума и чувства, как и обращение с военнопленными у пампасских индейцев. Изувечение с целью заставить их томиться более долгое время, было в обычае у всех народов, от апачей до тегуэльчей, и превращение умирающих в мумии заживо служило предметом слишком частых сообщений. Скальпирование было в употреблении у подвинувшихся в других отношениях суньисов. Нередко христианские праздники вырождались в кровавые проявления жестокости, и обычай беспощадно душить больных, которые, причастившись, начинали опять поправляться, по-видимому, широко распространён в Южной Америке. Напротив, к душевнобольным относились с почтительной боязливостью, так как предполагалось, что они связаны с каким-нибудь духом. И при этом у них могли проявляться высокие социальные добродетели, сдержанное обращение, стремление избегать противоречий и оскорблений, почитание обычаев предков и т. д. Лесных индейцев находили более суровыми, чем земледельцев равнин, и в этом смысле гуарани представляет противоположность с откровенным пайягуасом: мы видим здесь выражение распространённого дуализма индейского характера. В каждой из наиболее крупных областей встречается племя, особенно славящееся своими пороками, как некогда омаги среди племён Миссури и ботокуды среди восточных бразильцев. Индейцы сами содействовали вымиранию своей расы: микмаки, переселившиеся с Бретонского мыса, ускорили начатое белыми истребление беотуков, «красных индейцев».
Способность к воспитанию у индейцев нельзя отрицать, согласно данным миссий, земледельческих резерваций Соединённых Штатов и ввиду политического развития штатов с большим количеством индейского населения, но для массы эта способность имеет свои пределы. Задерживающими элементами в этом случае являются не слабая память, а разнузданность, которую называли инстинктом номадизма, и сила привычки. При сравнении индейцев и негров, у первых недоставало стремления к подражанию, столь сильного у последних. Индейцы упорно держатся своей веры и, крестившись, сохраняют ещё много языческих обычаев. Но если после обращения они не отпадают от христианства, они служат превосходным материалом для фанатиков; в иезуитском государстве Парагвае и в Эквадоре и под предводительством своих пастырей в армиях, в войне за независимость против Испании, так же как и в последующих междоусобных войнах, они запечатлевали кровью свою преданность вере.
В прежнее время при рассмотрении умственных проявлений жизни индейцев слишком много придавалось значения их красноречию. Додж называл их своеобразный и неестественный стиль подражанием напыщенному красноречию квакеров и миссионеров, [490] которое ограничивается немногими словами и оборотами. Это не имеет ничего общего с пышным красноречием «Большого облака» или «Пятнистого хвоста» в том виде, в каком оно распространялось сенсационными журналистами Северной Америки. Спокойно и сдержанно говорят они в народных собраниях и дают себе волю в минах и жестах. Коппингер следующим образом описывает их у чоносов: «Большая радость: указывание на сомкнутые зубы, резкие тоны и поднятие и опущение тела; оживление: резкий тон и выпускание сквозь губы; печаль или досада: вытягивание верхней губы, оскаливание верхних резцов и выдвигание нижней челюсти». Положение руки на голову заменяет клятву, так же как и прикосновение к оружию или к ожерелью. Вместо поцелуя употребляется трение носами или лицами. Громкое, долго сдерживаемое выдыхание воздуха является знаком печали у калифорнийских племён. Почётные приёмы сопровождаются приветствиями в виде длинных речей; напротив, в Южной Америке гостей принимают, лёжа в гамаке. Большое число обычаев, соединённых с приветствием, в Южной Америке сводится к опасению дурного глаза или духов умерших, так, например, в дружественную деревню всегда вторгаются с воинственным шумом, чтобы кто-нибудь не смешал с подкрадывающимися привидениями.
Счисление времени этих народов не вполне выяснено. Солнечный год известен, по крайней мере, в пределах мексиканской и перуанской культуры; даже суньисы Новой Мексики знают, что их год начинается через пять дней после того, как тень составит определённый угол со столовой горой. Следы такого счисления можно предполагать и в других местах, хотя у многих северо-американцев время считается не по годам, а по зимам, и распадается на холодные и тёплые месяцы. О нутках Спроэт говорит, что они считают год в 13 месяцев и исчисление его начинают приблизительно с нашего ноября. Названия месяцев заимствованы от рыбной ловли, от нереста рыб, созревания ягод и т. п. Иногда для одного и того же месяца существует несколько названий, которые меняются у разных племён. В умеренной части Южной Америки, где на западном берегу времена года благодаря островному климату не разграничены резко друг от друга, сильные приливы равноденствий считаются гранью между летом и зимою. В тропических странах пользуются и звёздами для различения частей года: так, в Гвиане сухое время возвещается Плеядами (эйю).
Счёт переходит и за десять, но в основе его лежит десятичная система. Некоторые числа (4, 7, 12) признавались у многих племён священными. Стопа является основной мерой. Самой мелкой мерой считается толщина плоской стороны большого пальца, а самой большой — расстояние между концом большого пальца и верхним концом [491] двуглавой мышцы. У северо-западных американцев масштаб татуируется иногда на руке. Майя и ацтеки принимают основной мерой стопу, которой уступают место все другие меры тела. Более далёкое расстояние они не могли определить с точностью, и единицы веса не существовало даже у среднеамериканских культурных народов.
Американские языки всегда вызывали изумление своей многочисленностью. Даже в новейшее время считают возможным различать около ста языков и групп языков. Если дальнейшие исследования позволяют предвидеть здесь многие сочетания, то всё-таки богатство языков Америки остаётся удивительным: количество их считается равным языкам Азии и Европы, вместе взятым. При этом на востоке и во внутренних частях Северной и Южной Америки мы видим преобладание больших, а на западе малых областей распространения языков. Многочисленные семейства языков некогда захватывали нынешний Техас и орегонско-колумбийскую область. В Южной Америке только язык кечуа, главным образом в области Перуанского царства, а затем моксо, гуарани и караибские языки имели более широкое распространение. Вероятно, и юг имеет более обширную группу языков. В Центральной Америке, по-видимому, существует совместно несколько семейств языков. Диалектическая дифференциация дошла здесь до крайнего предела; изолирующие и дифференцирующие влияния нашли для себя полный простор и лишь в незначительной степени сдерживались противодействием охраняющих, ассимилирующих сил. Материк, по-видимому, был обитаем множеством мелких народов, которые ревниво замыкались от других. Если в Мексике, Средней Америке и Перу конкистадоры встретили большие культурные царства, а в Северной Америке искусственные холмы, медные рудники и пр. указывают на некогда существовавшую здесь культуру, то это составляло только исключения (Уитни). Американские лингвисты считают доказанным, что племенные группы, разделение которых относится к очень давнему времени, говорили языками, общие черты которых давно уже вытеснены чертами обособления. Двуязычность караибских племён, у которых женщины говорят по-аравакски, а мужчины по-караибски, могла действовать лишь изменяющим образом на общий язык. По словам Эренрейха, у карайясов есть женский язык, который отличается от мужского только устарелыми формами; разделение языков произошло здесь в среде самого народа и не может быть объяснено похищением женщин. Сюда надо присоединить и смешение языков, лишь весьма мало исследованное до сих пор: так, в языке такильмо Северо-Западной Америки обозначение частей человеческого тела напоминает диалект каляпуйа. Уитни, тем не менее, считает возможным, что все американские языки произошли от одного основного языка и затем уже отделились друг от друга. В основе всех языков лежит начало слияния: местоимения, наречия, даже существительные соединяются с глаголом и спрягаются вместе с ним; таким образом, приходится выговаривать чудовищные слова, состоящие более, чем из дюжины различных элементов. При недостаточном дифференцировании, при избытке глагольных понятий, слиянии местоимений с существительными, индейские языки изобилуют выражениями для определённых отношений, но грамматические формы, число и род почти нигде не выработаны. С другой стороны, весьма развиты местоимения, которые часто определяют [492] характер относящегося к ним слова (глагола или существительного), как, например, в выражениях: «Я люблю» и «Моя любовь». Вследствие этого американские языки объединяют под названием «языков местоимений». Бринтон от слияния отличает полисинтез, в котором соединяется множество усечённых корней. В то же время эти народы, умеющие составлять исполинские слова, некоторые отдельные буквы употребляют в качестве слов с полным значением, даже умеют выражать отдельными гласными целые группы понятий и настроений.
В обозначениях цветов американцы не уступают европейцам, если оставить в стороне искусственные цвета. Зато они обладают выражениями для смешанных цветов в оперении птиц, почвах и скалах, которые у нас не существует. Знакомство с природой и в другом направлении благоприятствует богатству слов. Сбивчивая изменчивость усиливается обычаем присоединять к числительным классифицирующие приставки, указывающие — круглы, длинны или плоски пересчитываемые предметы, были ли они уже сосчитаны или пересчитываются в первый раз. Префиксы при существительном и глаголе различным образом изменяют не только сам залог глагола, но и служат для указания внешней формы предмета, чем определяется действие. Удвоение, касающееся и частиц, выражает действия или состояния какого-либо одного предмета, представляющего вообще простую форму. В языке маклак префиксы применяются то в отдельности, то в сочетании для определения направления, употребления, продолжительности, причинности и т. п.
Бринтон замечает, что, хотя многие выражения европейских языков лишь с трудом могут быть переданы каким-либо американским [493] диалектом, но что, с другой стороны, в индейских языках многие представления выражаются отчётливее и резче, чем это можно сделать у нас. Синтетическое образование предложений может сменяться аналитическим, что служит скорее признаком богатства, чем бедности языка. Недостаток абстрактных выражений Бринтон опять объясняет тем, что в них не ощущалось никакой потребности; бесчисленное множество бессодержательных абстракций является, впрочем, сомнительным преимуществом, которое американские диалекты легко могли бы усвоить.
Америка не только в своих культурных странах развила иероглифические письмена: и дикие народы её пошли дальше негров в выработке первобытной системы письма. Образное письмо распространено по всей Америке, и нередко ему остаётся, по-видимому, только один шаг до иероглифов (см. табл. «Образное письмо индейцев»). Отношение между первым и последними лежит в тёмном для нас прошлом. Нередко их можно видеть вырезанными на утёсах и отвесных скалах. Возможно, что они были путевыми знаками и знаками владения. У пимов на юго-западе Северной Америки они, по-видимому, даже пользуются почитанием. Знаки, вырезанные на Priedra pintada в Венесуэле, напоминают прямоугольные иероглифические группы майя. Профессор Эрнст в Каракасе находит возможным признать в клеймах стад связь с индейским образным письмом. Узловое письмо, некогда весьма развитое в древнем Перу, удержалось на севере и юге для более сложных посольских поручений. Язык знаков чрезвычайно выработан; он различен в каждом племени. Для выражения «начальника» указательный палец правой руки вытягивается, затем вертикально опускается книзу и, наконец, по прямой линии, быстро поднимается до уровня головы; или говорящий приподнимает указательный палец правой руки, высоко поднятой кверху, кругообразно вращает им и потом опускает к земле. Сюда можно причислить и барабанный телеграф. Подобно африканским народам, хиваросы передают известия из дома в дом, с горы на гору посредством своих «тундули»; определёнными ударами барабана здесь в кратчайший срок известия распространяются по обширной области. Кроме того, они с невероятной быстротой разносятся ходоками.
Относительно пластических искусств было уже говорено нами, что ни в одной части человечества нельзя найти большего развития фантастического стиля. Но вообще следует сказать, что индейцы почти нигде не поднялись до верной передачи человеческого или животного тела и в этом отношении резко отличаются даже от эскимосов (ср. стр. 70). Напротив, стремление к художественному воспроизведению так усиленно проникает жизнь многих, по-видимому, грубых племён, что искусство гораздо более украшает их существование, чем наше. К. фон ден Штейнен привёл множество примеров того (ср. рис., стр. 491 и 492) из Центральной Бразилии.
Музыка и танцы, как и везде, находятся в тесном соотношении с религиозной и политической жизнью. Окончание жатвы и ловли лососей, каждое полнолуние, возвращение с войны давало туписам повод к празднествам, которые так живо описал Ганс Штаден. Порядок танцев часто устанавливается начальником. Ещё чаще музыкант занимает выдающееся место, как, например, у караибских племён. Бо́льшая часть песен имеет однообразный, тягучий характер, прерываемый громкими вскрикиваниями. У суньисов главные плясуны в религиозных [494] танцах пользуются большим влиянием. В «гуавакане», любимом танце ойямписов, мужчины и женщины составляют круг, дважды с силою притопывают, подаются вперёд, размыкаются, обхватывают друг друга поодиночке и быстро вертятся под темп тростниковой свирели.
«Бамбуко» — не что иное, как постоянное преследование пляшущей женщины: она отбегает назад, кружится, скромно опускает глаза, причём руки её беспомощно повисают, и она едва отделяет ноги от земли, но всё-таки старается ускользнуть от приступов пляшущего с ней мужчины, [495] пока она, наконец, не утомится, и он торжественно не унесёт её. Этот танец, если только он не вывезенный из Испании фанданго, показывает, как охотно в целом мире воспроизводится история ухаживанья и победы. Впрочем, и индейцы Гвианы, не затронутые испанским и португальским влиянием, воспроизводят любовные истории в своих плясках. Для танцев надеваются особые украшения на голову и на тело (см. табл. «Оружие и украшения индейцев» и «Военный танец сиу»); маски употребляются по преимуществу в Северо-Западной Америке и во внутренней части Южной Америки (см. стр. 494 и табл. «Оружие и маски южно-американских индейцев»). В пляске-мараке́ рукуенны в Южной Америке надевают платье, сшитое из полос меха и бумажной материи, прикрывающее грудь и живот; у некоторых спина при этом украшена деревянным изображением рыбы, с отверстиями, из которых торчат большие пучки перьев, ниспадающие наподобие птичьих хвостов. В плясках, предшествующих истязанию, связанному с мараке́ (см. стр. 593), которые исполняют мужчины и женщины при огне вместе с любовными и военными песнями, молодые люди стоят кругом ямы, прикрытой большим куском коры; все они притопывают в такт правой ногой и при каждом ударе извлекают короткий звук из маленькой бамбуковой трубы. Особые инструменты сзывают на народные собрания: у короадосов — коровий рог, у ботокудов — труба из кожи хвоста армадила, у кранов — труба из тыквы, у мундрукусов — тростниковые свирели, у мираньев и других племён к северо-востоку от Амазонки — деревянные бубны. У индейцев Северо-Западной Америки барабаны заменяются выдолбленными деревянными обрубками, а кастаньеты — раковинами; в других местах встречаются свистки с отверстием и трещотки в виде птиц или тюленей (см. рис. стр. 564). Оркестр гоахиросов состоит из барабана, тростниковой дудки и похожей на фагот мараки, с резонатором из тыквы; у новомексиканцев мы находим только свирели и дудки. Рассказывают, что арауканцы в прежнее время делали свирели из берцовых костей убитых врагов. Деревянный инструмент, похожий на маримбу, составленный из 20 кусков бамбука, расположенных под 20 деревянными дощечками, прикреплённых веревками к кровельной балке, скорее всего был вывезен из Африки. Индейцы куайкересы и их метисы почти дуреют от звуков этого инструмента, на котором они играют с большим искусством.
Индейцы играют с большою страстью. У гайдахов существует любимая игра маленькими палочками, называемая «прямо или не прямо»: тот, кто выиграет у противника пучок в 40 или 50 палочек, получает с него значительные ценности, даже его свободу. Поуэрс описывает игру в кубики (га) у винтунов: два жёлудя расщепляются в длину и с наружной стороны окрашиваются чёрной и красной краской; эти кубики встряхивают в руке и бросают в широкую, плоскую грубо выплетенную корзину. В одной игре у заячьих индейцев, напоминающей итальянскую морру, надо угадывать, в которой руке играющий скрывает известный предмет; эта игра известна и алгонкинам. В другом случае палочки, раскрашенные красными кружками, прячутся в траву, и надо угадать число кружков. В третьей игре деревянный шар прокатывают между двумя кеглями в ямку. Подхватывание палками бросаемых колец составляет игру, любимую калифорнийцами, манданами и др. У одних только явапаев мы находим игру из 40 карт, сделанных из брюшной части лошадиной шкуры; по всей вероятности, в этом следует видеть подражание. Обитатели островов королевы Шарлотты яростью, проявляемою ими в игре, превосходят все другие народы. Проявление силы в борьбе, в которой обхватывают противника поперёк или сцепляются с ним пальцами, встречается во многих местах; дети [496] упражняются в стрельбе из лука в соломенные чучела зверей и рыб. У чинуков существует игра, заключающаяся в подталкивании шара палками, на концах которых приделаны кольца. У женщин есть свои игры: так, у чинуков они играют зубами бобров, раскрашенными наподобие кубиков.
Врачебное искусство относится к обязанностям жрецов. Здесь мы можем упомянуть только, что различного рода бани играют известную роль в их терапии. У тлинкитов при каждом доме находится паровая баня, а у других племён среди деревни построена общая баня. Нутки купаются на открытом воздухе. Даже там, где жилища и одежды не выказывают излишней опрятности, употребительно холодное купанье по утрам, в особенности у западных племён Северной Америки. Растительные лекарства, по-видимому, употребляются реже, чем обыкновенно полагают. Кровопускание, растирание и сосание больных мест гораздо употребительнее. Об ароваках и ботокудах рассказывают, что они при переполнении желудка тискают друг друга в живот ногами. Хиваросы на Пинтуке почти каждое утро возбуждают у себя искусственную рвоту с помощью пера: они думают, что кушанья, не переварившиеся за ночь, вредны для организма. Тот же обычай мы находим у карайясов и у многих индейцев Северной Америки.
Ни в какой другой части света не наблюдалось таких глубоких, по преимуществу неблагоприятных, изменений вследствие появления европейцев, как в Америке. Отсюда можно было бы вывести неблагоприятное указание для умственных и душевных сил индейцев, так как в настоящее время они, несомненно, оказываются побеждёнными. Но это доказательство — не решающее и само по себе не может считаться достаточным. Наиболее быстрому уничтожению подвергались не самые жалкие и робкие племена: в Калифорнии удержались винтуны, тогда как более гордые и богатые племена исчезли. Такая жизнеспособность, характерная для многих низших порядков животного мира, часто легче позволяет переносить перемену жизненных условий. В настоящее время невозможно определить — сколько миллионов индейцев пали жертвою культуры. Вторжение белых оставляло кровавые следы и там, где их сперва встречали дружественно. Так как индейское население Америки, помимо культурных стран, нигде не было густым, то число жертв не было столь большим, как обыкновенно полагают, измеряя его европейскою меркою, но уже о громадной потере свидетельствует то обстоятельство, что в последние 300 лет туземное население Северной Америки нисколько не увеличилось в численности. Факт, что в восточной части Соединённых Штатов, где получила преобладание германская культура, индейцы при первом точном исчислении оказались вдесятеро малочисленнее, чем в западной части, колонизированной испанцами, что в первой было насчитано 23 миллиона, а в последней 0,5 миллиона белых, показывает, как индейцы отступали перед высшей культурой. Это можно сказать не об одной Северной Америке. Когда в Минас-Жераэсе туписы были сведены к нескольким семьям, и свободных индейцев там оказалось не более 8 тысяч, то и в этом случае мы, несомненно, имеем дело с регрессом. И в других частях Южной Америки, в особенности с тех пор, как миссии появились здесь после войны за независимость, численность индейцев, по свидетельствам, почти единогласным, уменьшилась; культура Венесуэльской Гвианы или Амазонских низин вследствие этого сделала решительный шаг назад.
Некогда предполагали, что белый заражает воздух, распространяет заразные вещества, которые уже при одном его приближении
[497] действуют губительно. При этом не требуется никаких микроскопических исследований: водка, оспа и проказа ежегодно похищают тысячи, и беспощадная охота на племена, поставленные вне закона, и теперь ещё не вполне относится к истории. Но и водка, и оспенный яд европейцев не безусловно и не повсеместно приносят вред индейцам: им содействуют и экономические причины.
Одни условия возникают тогда, когда переселяющийся европеец встречает индейцев, переходящих с места на место в качестве охотников или рыболовов, и другие, когда он находит их оседлыми, занимающимися земледелием. В первом случае столкновения должны происходить немедленно: каждый, поселяющийся в области охотников, мешает их добыче. Всё то, что земледелец или скотовод приобретает в поте лица, представляется этим кочующим людям желанным приобретением: тысячи бродячих индейцев в пограничной области Техаса и Мексики живут исключительно грабежом. Неудивительно, что в бедных земледельческих оазисах западной части Скалистых гор дикий индеец оказывался вне закона. В этих условиях вопрос расы не является на первом плане: правильный и беспорядочный заработок встречаются здесь рядом друг с другом; расовая борьба есть прежде всего борьба за землю. В Мексике, Южной и Средней Америке и в отдельных случаях в Соединённых Штатах мы находим земледельческих индейцев, стоящих в совершенно иных отношениях к европейцам. В Мексике существуют индейские деревни, настолько цветущие, какими поселения белых никогда ещё там не были. Белый переселенец может только купить землю у индейца и превзойти его прилежанием, но по большей части он предпочитает селиться здесь в качестве торговца, и, подобно тому, как в каждой польской деревне есть свой еврей, в каждой мексиканской есть свой испанец. Если бы кто-нибудь сказал нам, что индеец живёт здесь в более счастливых условиях, то на это можно бы возразить, что Indio bravo, дикий индеец, находится в таком же столкновении с менее энергичными поселенцами, как и в Соединённых [498] Штатах. И здесь существуют хищнические, бродячие, обнищавшие, преследуемые и вымирающие племена, но в Канаде индейцы и их метисы, Bois brulés, необходимы для эксплуатации обилия пушных зверей, почти равного сибирскому. В качестве охотников, действующих с помощью оружия и западней, они ходят тысячами по этой стране, получая жалованье, одежду и пищу от белых. Здесь обе расы нужны друг другу: о вымирании индейцев в Канаде, несмотря на неблагоприятные климатические условия, не может быть речи. Только в новых земледельческих областях северо-запада начинается заметное пространственное вытеснение их.
Социальное различие проявляется и там, где господствовало более мягкое отношение к расовому различию. Непосредственная противоположность замечается между «несправедливой роскошью» главных городов Америки и жалким прозябанием многих соседних индейских племён. И здесь белый и его смешанное потомство вытеснили индейца в суровые и бесплодные области; и в Перу, и в Мексике индейская деревня, с быстро размножающимся населением на более здоровой и скудной возвышенности, «смущает» плодородные, нездоровые равнины плантаций. Ботокуды сделались лесными бродягами только тогда, когда белый отнял у них расчищенную пахотную землю. Общественное различие расширяется тем, что отбросы населения низшего слоя особенно охотно присоединяются к индейцам. Духовенство по отношению к индейцам является вообще единственным представителем высших классов, и в романской Америке оно всё более и более становится индейским. Рядом с вытеснением рука об руку идёт и поглощение путём смешения. В Америке в большом масштабе происходит то, что мы видим повсюду в борьбе слабых с сильными расами — борьба, убыль, слияние, поглощение. В этом плавильном тигле должны перемешаться между собою все человеческие расы. Возвраты в этом случае не должны обманывать нас. История проверит и опровергнет мнение, будто культура остаётся неприкосновенной, когда кровь расы высшей цивилизации смешивается с кровью расы, стоящей ниже. В большинстве южно- и среднеамериканских Соединённых Штатов люди смешанной расы многочисленнее представителей чистых рас: из 25 миллионов не менее 12 миллионов имеют смешанную кровь (метисы, мулаты, замбо, чино и пр.); среди негров в Америке не более четверти — чистой крови. Когда они достигают большинства, смешанные народы имеют большое преимущество перед чистыми расами; в большей части стран Средней и Южной Америки они являются народами будущего.
Положение негров в Америке, так как они в качестве рабов жили более в соседстве белых, по большей части не благоприятствовало смешению с индейцами; потомки индейцев и негров (замбы, кафузы или мамелуки) менее выдвигаются на первый план, чем мулаты: у них можно видеть все оттенки от медного цвета индейца до чёрного цвета негра, и волосы их тем курчавее, чем ближе они стоят к последнему. Но нередко беглые негры-невольники умели вместе с индейцами отстоять свою свободу: негры Гвианы уже с 1760 года добились от Суринамской колонии признания их самостоятельным народом.