19. Семья, община и государство малайцев
«Покупка невесты, суку, кровавая месть и помали — руководящие начала малайской жизни». |
Брак у малайских племён основывается почти исключительно на покупке невесты; женщина часто называется «купленная». Там, где число женщин достаточно, употребительна полигамия, тем более, что она вызывается быстрым распространением ислама. Но все племена, ведущие более простую жизнь, довольствуются одной женою, и полигамист местами имеет одну жену в своей деревне, а другую где-нибудь в ином месте. Мы находим здесь экзогамию и материнское право, хотя и с исключениями. Отсутствие или пренебрежение брака, приписываемое некоторым племенам, объясняется лишь недостаточностью наблюдения.
На Лусоне, Борнео и Суматре покупка невесты совершается весьма просто. Молодой илонгот должен оказать известные услуги в доме невесты и доставить свиней и кур к свадебному пиру. Любус приносил отцу невесты духовую трубу с колчаном и стрелами, главное оружие этого племени, и доставлял ещё собаку, а, в лучшем случае, свинью для праздничного обеда. Теперь вместо этого приносится курица, мера риса и небольшая денежная сумма, кроме того, жених должен некоторое время помогать будущему тестю в его работах. Иначе дело обстоит там, где разделение сословий и богатство вызвали на свет различные притязания. Покупные суммы поднимаются у людей среднего состояния на Гальмагере до 80 гульденов, у богатых на Тиморлауте даже до 1000 голландских гульденов, кроме того, даётся ещё оружие и столовая посуда, в других местах скот, а на Сулу даже суда, пушки и рабы. Для того, чтобы женщина не оказывалась в безусловной зависимости, иногда из деликатности небольшая сумма остаётся недоплаченной. Но чаще женщина принимает на себя свадебные издержки, а мужчина делает ей подарок: тогда обе стороны по отношению друг к другу находятся в равном положении; или мужчина ничего не даёт и, вследствие этого, попадает в зависимость от семьи жены, что на острове Ниасе имеет вид рабства за долги. Все три разновидности брака можно найти в Менангкабау; у батаков встречаются первая и последняя форма, которая у лампонгов на Суматре считается позорной. Соответственно этому, и развод совершается различно. Если за невесту было дорого заплачено, женщина должна выкупить детей. Но и в настоящее время брачные свидетели устанавливают ещё перед свадьбой известную сумму, от 25 до 100 гульденов, которая при разводе должна быть выплачена виновной стороной. Между причинами развода самой важной считается бесплодие.
Усиленное развитие покупки невесты у более передовых и богатых племён создаёт такие поразительно ненормальные отношения, что уже в прошлом веке она служила самым обильным источником судебных споров. В Менангкабау можно выменять дочь за невестку: с некоторой денежной прибавкой, она должна выйти замуж за тех, к [425] кому она перешла. Если женщина переходит в дом мужа, то последний ответствен за неё во всех отношениях, а сама она теряет право наследования в своей семье; если же муж вступает в дом жены, что обыкновенно бывает, то семья жены отвечает за него. Отец, впрочем, обязан заботиться о своих малолетних детях, но так как они не наследуют ему, то их не касаются и его долги; без согласия своих будущих наследников он может дарить им только платья. Если друзья жениха находят, что сумму, какую требуют за невесту, достать невозможно, а у последней есть влечение к жениху, то её просто похищают; хотя родители отправляются с оружием на поиски девушки, но после столкновения притворного характера они соглашаются взять отступное, или джуджур. Из тщеславия этому последнему на словах придаются гораздо большие размеры, чем оно имеет в действительности. Факт принадлежности женщины мужчине отражается во многих обычаях: так, реджанг наступает невесте на большой палец ноги, когда уводит её из отцовского дома.
Извращения брака, появляющиеся в этих условиях, встречаются всего более у даяков на Борнео. Жрицам предосудительного поведения их безнравственность не мешает выходить замуж; признанная проституция существует и у береговых альфуров Серама, где молодые девушки, доджары, находятся под властью «капитана доджар». Продажа девушек из Ниаса в китайские поселения и Ачин достигает значительных размеров в Паданге. Лёгкость, с какою малайки заключают временные союзы с чужеземцами, содействует быстрому слиянию последних с туземным элементом; почти все китайские женщины на Банке — метиски от малайских матерей.
Экзогамический брак весьма распространён. В Падангской горной стране никто не берёт жены из своего суку, так же как у батаков — из своей марги; подобно этому, и на Ниасе, Сераме, Буру и Тиморе невеста должна быть взята из другого племени. Это часто соединяется с материнским наследственным правом. У падангских малайцев дети всегда принадлежат суку матери: по линии женщины, как настоящей представительницы семьи, считаются все степени кровного родства; муж признаётся посторонним лицом. Поэтому ему наследуют не родные дети, а дети сестёр, братья и прочие кровные родственники; дети являются лишь естественными наследниками своей матери. Следы этого установления мы находим у реджангов и батаков на Суматре. Нужно принять во внимание, что здесь повсюду дело идёт об упорядоченном браке; во всех союзах, граничащих с конкубинатом, естественно остаётся в силе основное положение: «Partus uitur ventrem». Следует допустить, что там, где мы находим одновременно экзогамию с правом наследования отцу, как, например, у реджангов и батаков, ниасцев, тиморцев, альфуров на Сераме и Буру, некогда господствовало право наследования по матери, и что отцовское право выработалось от столкновения с ненормальными условиями, которые создавались от шаткого, несамостоятельного положения мужчины в семье жены. С наследованием по отцу связан и левират, или ужичество. Как скоро женщина вступает в племя своего мужа, это последнее должно заботиться о ней, как о вдове. Поэтому в Реджанге у одного начальника было семь жён, из которых пять были прежде его невестками, жёнами умерших братьев. При наследовании от отца сперва наследуют дети, причём на Гальмагере старший получает дом, младший землю, а при отсутствии детей, — братья, сёстры и дети сестёр. Когда женщина умирает, её наследство достаётся братьям, сёстрам и детям сестёр. Всего хуже бывает при этом положение женщины. Будучи куплена, она не может наследовать мужу, а так как, оставляя родительский дом, она [426] отказывается от всех связанных с ним прав, то и там она ничего не наследует. Экзогамия и патриархат, поэтому, обыкновенно означают исключительное право наследования родственников мужчины.
Сватовство производится часто совершенно свободно, следуя чисто человеческому чувству, хотя деловая сторона и здесь вмешивается в дело: на Сулу нередко объявляется во всеобщее сведение покупная цена невесты. На Гальмагере юноши в торжественных танцах выражали девушкам своё расположение тем, что присваивали цветы и перья из их головного убора. Так как при этом преобладало право сильного, то никто из молодых людей не приходил на праздник без щита и меча. Теперь времена стали более мирными. Вскоре после этого счастливый искатель идёт ночью с «солепой», однострунной гитарой, к дому, где спит его избранница, и, стоя у наружной стены, исполняет свою серенаду. Сперва тон её выражает только скромную просьбу; по мере того, как влечение растёт, юноша уже другой мелодией просит девушку сплести ему браслет из древесной коры. Она просит его, со своей стороны, дать ей искусно вырезанную бумажку для украшения бамбуковой трубки с бетелем. Этим начинается уже формальное сватовство. Но юноша не должен ни видеть девушку, ни посещать её тайно, в противном случае, он должен заплатить большой выкуп или тотчас же жениться на условиях, поставленных родственниками невесты. При официальном сватовстве наступает вечер, когда друзья жениха будят девушку тем, что тянут её за волосы или впускают ей ноготь под ноготь на руке. На следующую ночь её будят опять, на этот раз приходит и её жених. Он скромно сидит за дверью её спальни на полу, а она прячется в знак покорности. Другие зажигают факелы и делают вид, что ищут вора, находят жениха и приглашают его пожевать с ними бетеля. Но если бы он последовал этому приглашению, девушка была бы для него потеряна, поэтому он продолжает сидеть с опущенною головой. В два следующие вечера происходит то же самое. Лишь на четвёртый начинается свадебное торжество предложением бетеля, которое также связано со множеством церемоний. На Тиморлауте всё сватовство ограничивается требованием и предложением этого высоко ценимого средства наслаждения: если девушка даёт просимый юношей бетель, то она отзывается на его любовь; они считаются женихом и невестой, пока не завершится покупка.
Свадебные празднества соперничают с погребальными по роскоши и продолжительности. На праздничном обеде в доме невесты, для которого у язычников приносится в жертву лучшая свинья, гости призывают высшие силы для изгнания злых духов. В Рау, на западном берегу Суматры, где свадебное торжество занимает лишь один день, жених в сопровождении своих друзей три раза приходит по вечерам, прежде чем увидит невесту; невеста принимает его вместе со своими подругами. Гости предлагают бетель, и их угощают; жених и невеста беседуют между собою под звуки тамбурина. Только на третий раз появляется будущая тёща. Жених и невеста едят уже тогда из одной тарелки, и невеста подносит кушанья ко рту будущего мужа. И только теперь объясняется цель посещения; если объяснения не слишком ясны, то это значит, что мужчина предпочитает удалиться. У мааньянов Борнео в день свадьбы люди, нередко с подарками, отправляются в дом невесты и спрашивают — может ли прийти жених. Затем приходят жених и его близкие, и перед ними несут медное блюдо. Это блюдо ставят на другое, на котором лежит яйцо; его разбивают и смешивают с кровью курицы или свиньи, заколотой над блюдом; этою кровью опрыскиваются и участники свадебного торжества после пира. Опрыскивание, имеющее связующее значение, [427] производится серебряным или железным сосудом и начинается с подошв, за которыми следуют колена, сердечная впадина, кисти рук, локти, плечи, лоб и позвоночный столб, по порядку, причём произносятся заклинания, которые должны отвращать несчастье и приносить счастье. Молодая чета остаётся девять дней в доме невесты и пять — в доме родителей жениха, затем она основывает себе новый очаг или поселяется в доме тех или других родителей. У трингских даяков после принятия подарка молодой человек работает некоторое время на отца своей наречённой и потом дарит ей двух рабов; третий подарок, состоящий из риса, кур и свиней, вручается перед самой свадьбой будущей тёще. И здесь брачующиеся сидят около свадебного блюда и обрызгиваются кровью жертвенного животного; на второй день они публично купаются, а на четвертый, с куском ротанга в руках как символом жизни, они ищут какого-нибудь съедобного плода и, смотря по тому, каким он выйдет, будучи приготовлен в виде кушанья, усматривают в нём свою судьбу.
Местами невесты стараются спрятаться, как бы уклоняясь от брака или от свидания в первые ночи с женихом; им нравится также, когда жених в день свадьбы застаёт их и их близких спящими. У альфуров Гальмагеры юноша проводит четыре ночи со своей невестой, ничего не говоря о свадьбе; когда сумма выкупа за неё условлена, он спит в её покое, но не должен видеть её до рассвета. В это время приносятся подарки с обеих сторон на фарфоровых блюдах депутациями из родственников и друзей, что каждый раз сопровождается обильными угощениями. Жениху предоставляется право ловить невесту, но этот обычай обыкновенно не исполняется, как уже пришедший в забвение. Заключительная церемония бракосочетания состоит в обеде, приготовленном невестой, с произнесением различных слов, требуемых церемониалом. Там, где нравы определяются исламом, почти ничего не требуется, кроме посещения мечети в день свадьбы и небольшого подарка духовному лицу; следующие браки — не что иное, как простая покупка. На Тиморлауте во время свадебного торжества между женихом и невестой садятся мальчик и девочка, символы будущей многочисленной семьи; у тингианов Лусона в первую ночь между новобрачными спит мальчик.
Положение женщины вообще нельзя назвать низким. У магометан женщина поставлена хуже, чем у язычников. По словам Риделя, на Тиморлауте «мужчина никогда не бьёт женщину, а скорее случается обратное». И здесь, конечно, бывают различия, но прежде всего женщина ценится очень высоко: повсюду в обозначениях пеней за преступления женщина оценивается выше, чем мужчина; у реджангов на Суматре отношение это равняется 150:80. Только высшие начальники стоят выше своих жён. Соответственно этому покупка невесты обходится не дёшево; если брак является покупкой, то женщина становится собственностью мужчины; она и дети, после его смерти, достаются его наследникам. Общественное положение женщины бывает выше, когда издержки свадьбы разделяются обеими сторонами; всего лучше оно там, где совершается брак в форме «амбиль анак». Здесь мужчина ничего не платит, становится сам в служебное положение и не имеет никакого права на детей; это бывает преимущественно тогда, когда в семье остаётся только одна дочь, замужество которой должно поддержать семью. Этот брак порождал так много судебных тяжб, что у реджангов он запрещён. Он связан с изменением отношений между покупкою невесты и общественным положением, когда мы видим у мааньянов Борнео более высокое положение женщины: у этих последних не совершается никакого обручения прежде, чем девушка и юноша не дадут на него своего согласия. Но молодой человек не платит ничего и за [428] невесту; расходы его равняются немногим гульденам, уплачиваемым свидетелям, причём половину этого расхода берёт на себя невеста.
Женщины-правительницы встречаются у даяков, но в единичных случаях. Большого значения не имеет и роль женщин как основательниц династий в народных сказаниях: это — не что иное, как космогоническое представление земли в качестве праматери. И жрицы бывают вместе с тем представительницами самых безнравственных обычаев; в их положении также нельзя искать более высокого достоинства женского пола, Но к признакам сравнительно высокого положения женщины мы должны причислить тяжёлые штрафы, какими наказывался разрыв брака до эпохи разлагающих мусульманских и европейских влияний. У ачинцев родственники жены вокруг виновного очерчивают круг и дают ему в руки оружие, гадубанг, которым он должен проложить себе дорогу. Если ему это удастся, он спасён; в противном случае, его изрубят в куски и зароют на месте. По законам реджангов налагаются тяжёлые денежные штрафы за конкубинат, внебрачные и такие рождения, которые наступают раньше естественного времени после заключения брака. Такие же правила господствовали и на Целебесе. Тагалы Лусона, благодаря чужеземному влиянию, легко относятся к расторжению брака. Не затронутые этими влияниями игорроты строго наказывали проступки девушек и обезглавливали нарушительниц супружеской верности, но в настоящее время, по словам Ганса Мейера, склоняются к более мягким воззрениям. На Сулу испанцы видели нарушительниц брака в пожизненных оковах. Смерть мужа не вполне освобождает женщину: в Сагу она может отдать детей брату мужа, а сама вернуться в свою семью.
Труд разделяется между обоими полами таким образом, что жена помогает мужу в полевых работах, а домашняя вся приходится на её долю. В полевой работе самую трудную часть берёт на себя мужчина; жатва, по преимуществу, дело женщины. Здесь оправдывается правило, что, чем народ трудолюбивее, тем распределение труда у него более справедливо.
Ещё до рождения ребёнка беременная женщина должна соблюдать многое в области истолкования знамений и избрания дней. Она и муж не смотрят ни в зеркало, ни в бамбуковую трубку, чтобы ребёнок не был косым; они не растирают табак и бетель в сумке, а сперва вынимают то и другое. Даже мужчины не должны заниматься плотничной работой в каком-либо доме, или крыть на нём кровлю, или же вколачивать в него гвозди, не стоять в дверях и на лестнице. Всё это так делается потому, что иначе ребёнок может не родиться. Пожилые женщины помогают при разрешении от бремени, для чего часто отводится хижина вдали от жилого места. Затем начинаются приготовления к наречению имени. У даяков, насколько они ещё головорезы, отец должен сперва добыть голову; у илонготов наречение имени происходит только на пятый день, а в Сагу — после 9 лет. Употребляются обыкновенно имена животных, которые напоминают наименования племён. Имя нарекается отцом, в особенности там, где в ребёнке предполагается душа предка. Тогда имя этого предка переходит к отцу. То же имя прибавляется и с появлением второго сына: чем больше детей, тем у отца больше имён. Детоубийство довольно распространено и по преимуществу постигает того из близнецов, который родится позже.
Наступление возраста возмужалости ознаменовывается у даяков отделением всех ровесников в лесную хижину и обрезанием или наложением пояса из коры, затем юноше отводится место в доме, где спят неженатые мужчины, и он должен стараться как можно [429] скорее добыть голову. Особые спальные дома для девушек и юношей имеют широкое распространение. Татуировка и подпиливание зубов служат дальнейшими признаками возмужалости. Мальчики упражняются в стрельбе из лука, а у головорезов — в обезглавливании соломенных чучел; там, где известным оружием взрослые уже не пользуются, оно остаётся детской игрушкой, как, например, лук на Яве. У племён более диких сознательно воспитывается только военная доблесть. Девушки проводят время своего первого месячного очищения в особых хижинах, на Сераме даже в клетках. У альфуров Серама они должны затем, омывшись и украсив себя, натереться пальмовым маслом и откусить кусок банана и рыбы, но опять выплюнуть их. Подпиливание зубов и татуировка часто совершаются в это время, а если это не удастся, — то во время первой беременности. У альфуров девушки, подобно юношам, отличаются от замужних связкою белых раковин, которую они носят на предплечье. У западных малайцев девушек держат строже, чем у восточных: у первых они сопровождаются надсмотрщицами, а у последних пользуются свободой обхождения, в особенности на празднествах с общими плясками. У альфуров Гальмагеры почти каждое обручение, так же как и поминки, сопровождается продолжительными танцами. Спокойно и без стеснения купается батакская девушка перед мужчинами, которые проходят с опущенными глазами; для настоящей (мусульманской) малайки это считалось бы величайшим стыдом.
Основою государства служит семейный союз. Все стоящие над ним формы доказывают свой неорганический характер признаками чуждого происхождения или склонностью распадаться на древние, патриархальные элементы. Несмотря на глубокие индийские влияния, здесь нет строгих кастовых различий. На Суматре основою древнего малайского государства является суку, семьи и роды, своею совокупностью образующие племя, главы которых, пангулу (или пангеран), управляют страною: сколько в деревне суку, столько в ней и пангулу. Целая местность управляется собранием пангулу её деревень. Обыкновенно это достоинство переходит к брату от той же матери или к сыну сестры. Главная обязанность этих патриархов заключается в отправлении правосудия. Кроме почёта и повиновения, им достаются приношения в виде риса и подарки в торжественных случаях; издержки их свадьбы и погребения несут на себе подчинённые. Пангулу смещаются только за крупные нарушения закона и обычая. Происхождение суку, название которого, означающее «четверть», несовместимо с их многочисленностью, довольно темно. Впрочем, в одном сказании говорится, что народ Танах-Датара состоял из двух племён, которые разделились на четыре ветви. Так как население увеличивалось, то впоследствии многие суку различались особыми именами; в настоящее время их бывает по большей части от четырёх до шести в одной деревне.
В виде более крупных подразделений народа над суку стоят лара, взаимные отношения которых недостаточно выясняются данными исторического предания: быть может, они сводятся просто к экзогамическому обменному браку между каждыми двумя суку. Такие парные сочетания часто встречаются и в других малайских областях. У батаков, у которых племена, различающиеся особыми именами, называются марга, территориальная единица, соответствующая племени, курия, была обитаема первоначально только одной маргой, но в настоящее время и здесь утвердилось раздвоение — существовавшая первоначально и вновь возникшая марга, между которыми происходят обменные браки. На востоке, на Буру, Сераме и пр. слово «гена» обозначает в то же время племя и округ, так как там ещё каждый округ населён особым племенем. [430]
Тофы альфуров Гальмагеры, Тернате и др., в пределах которых брак запрещается до четвёртого поколения, видимо, соответствуют суку западных малайцев. На Филиппинах и Формозе система эта уже несколько изгладилась, но зависимость плебеев от плутократов (абитег и бакнангес в Бенгете), по описанию Ганса Мейера, напоминает пришлые суку. У лампонгов замечаются подобные же общественные основы. Здесь можно найти более тонкую выработку племенного и деревенского государства. Каждый округ, марга, состоит из нескольких, редко более, чем из десяти деревень, управляется особым главою и называется по имени племени. Каждая деревня разделяется, в свою очередь, на несколько четвертей, во главе которых стоит начальник четверти. Начальнику старейшей четверти подчинены остальные; основание новой четверти требует согласия всех начальников. До того времени даже довольно большое число вновь основанных дворов зависит от их основателей. Поэтому здесь, как и в системе суку, все отношения зависимости устанавливаются по генеалогической связи, вследствие чего правитель может обращаться к своим подданным, только как к «соплеменникам», а глава семьи ко всем своим — только как к «детям и родственникам». Это совпадение племени и местообитания имеет широкое распространение; весь остров Ниас делится на 15—25 округов, а народ — на такое же число племён.
В малайских странах мы первоначально находим деревенские государства. Так, в независимых частях Формозы племена живут вместе, деревнями, и остров Горам, длиною в две немецкие мили, распадается на двенадцать отдельных владений. Более обширные государства в области тагалов мы находим лишь там, где утвердилось мусульманство, — на Минданао, Сулу и в береговых местностях Манильской бухты; кроме того, там было ещё три вассальных царства султана Тондо, над которыми также царствовали чужеземцы, происходившие от малайцев с Борнео и негритосок. Даже и у малайцев Суматры яванцы принимают большое участие в основании могущественных государств, вроде Палембангского, по образцу индийских. Поэтому мы часто не находим там имён, которые обнимали бы целые народы и страны. У обитателей Формозы нет общего имени для всех островитян, что служит доказательством слабого политического развития, а также и неясности пограничных отношений. В малайских летописях споры о границах играют весьма видную роль. Связующим началом остаются всегда племенные союзы. Мааньяны существовали уже под властью Маджапагита, затем магометанского царства Мартапуры и, наконец, под господством голландцев. Самостоятельность уничтожалась таким образом, а вместе с нею не один раз нарушалась и пространственная связь племён, но эта последняя всегда восстанавливалась. Главною целью испанского государственного искусства на Филиппинах было разложение старинных племенных сообществ, деревенских государств или барангаев. Обитателей многих барангаев вынуждали оставлять места их жительства и селиться в одном месте; новая деревня составляла лишь одну общину — пуэбло. Но так как члены барангая в пуэбло опять селились вместе, то он распадался на четверти, сохранявшие прежние имена. Прежних начальников (dammo) производили в алькальды и сборщики податей. Была уничтожена издельная повинность, а также рабство, и этим отнята у начальников реальная основа их влияния. Христианство, превращая пуэбло в приходскую деревню, содействовало, со своей стороны, ослаблению прежней организации. Но эта последняя так глубоко коренится в племенном чувстве, что каждый клан продолжает жить в своём барангае и с уважением смотрит на своего главу (cabeza). Лишь с тех пор, как туземцы были включены туда в большом числе, низшие стали подниматься над ним, но при одновременном уменьшении уважения к духовенству. Деревни часто называются по имени старшины. [431]
Ещё одной ступенью ниже стоят рассеянные кочевые племена. Они знают лишь избранного главу, наподобие цыган, что не исключает возможности избирать его предпочтительно из какой-либо определённой семьи. Орды лусонских негритосов часто состоят лишь из 20—30 человек. История некоторых племён свидетельствует, что они произошли от рассеяния более крупных народов.
Но и в более крупных государствах суку и их пангулу часто играют роль определяющих элементов общежития; в настоящем малайском правлении они — властители, а раджа или султан только утверждают их. Поэтому в большинстве случаев такой образ правления есть переходная ступень от патриархальной формы к союзному аристократическому правлению, сдерживаемому представительными элементами. Вождь племени — охранитель своих подданных; он должен их выкупать, когда они попадут в рабство, но может и брать под них деньги; доходы свои он извлекает, главным образом, из штрафных сборов и распоряжается по усмотрению лесной и выгонной землёй, когда недостаёт полевой. Когда правитель держит бразды в своих руках, то он заполняет места чиновников при дворе и во всей стране. Ниже этой наследственной аристократии, вместе с тем и земельной, которая часто распадается на высшее дворянство, состоящее из родственников прежнего султана, и на «письменное дворянство», образовавшееся из чиновников и денежных людей, стоит настоящий народ, на котором лежат работа, уплата денежных поборов и издельная повинность; ещё ниже его стоят рабы.
Смотря по тому — сохранилась ли эта основа или разрушена единовластием, малайское государство приближается к деспотизму или к анархии. Так, на Сулу достоинство султана только номинальное — настоящая власть заключается в руках знатных, «датто» (что значит у любусов Суматры «знахарь»), которые управляют округами и островами пожизненно в качестве ленов. Это правящее высшее сословие, из которого выходят министры, образует совет, где каждый датто пользуется влиянием, смотря по обширности своего владения и числу своих рабов; влияние это нередко поддерживается оружием. Без согласия совета султан не может отдавать никаких приказаний. Хотя власть султана наследственна, но постановление, в силу которого наследником султана может сделаться каждый его родственник, открывает широкое поле произволу, так как члены совета все более или менее состоят в родстве с султаном. Все денежные доходы, не исключая и штрафов, делятся между всеми членами правления: султан получает из них такую небольшую часть, что должен посылать своих рабов в экспедиции с целью торговли или грабежа. Монополии, вроде кофейной, благодаря которой раджа в Гоа на Целебесе сделался многократным миллионером, или монополия Палембанга на олово на всей Банке могли быть установлены только с помощью европейцев. Источником более скромных доходов служит отдача в аренду различных регалий — рыбной ловли, срезывания ротанга и пр. Рядом с несменяемым первым министром, который должен наблюдать за всеми действиями султана и знатных лиц, с адмиралом и министром юстиции, занимает место представитель народа, но влияние этого единственного лица почти всегда проявляется лишь тогда, когда оно благоприятствует желаниям датто. Законодательство малайцев здесь неизвестно, и предписаниям Корана следуют весьма мало. Защиты собственности не существует; датто охотно прибегают к похищению детей и девушек, и созыв ополчения, который часто пугал испанскую администрацию Филиппин, является чем-то благоприятным, так как он уменьшает во время войны бесправие классов, непричастных к правлению. Там, где властвует этот многоголовый деспотизм и [432] религиозный фанатизм не вызывает ненависти к чужеземцам, господство европейцев низшим классам кажется спасительным.
Под влиянием уже ослабевшего браманства, небольшой остров Бали разделяется на девять царств, которые переплетаются друг с другом, благодаря четырём общим кастам и значению влиятельных семейств. В пределах каждого из этих маленьких владений существуют кланы, часто по несколько в каждой деревне; из них господство принадлежит самому многочисленному, хотя другие не всегда повинуются ему. Каста избавляет некоторое число граждан от всех тягостей, а других обременяет всевозможными поборами. Впрочем, балийцы, несмотря на упорное последование культу Сивы, отличаются терпимостью.
Такое же значение, как датто на Сулу, в Ачине имеют панглима или туванку, наследственные начальники отделов саги, которые не только образуют совет султана, но и выбирают его наследника и даже имеют право сместить самого монарха. Они просто извещают султана о своих распоряжениях, а он не только должен всегда подчиняться им, но, желая что-либо предпринять, может это сделать лишь с согласия их. За все подати, собираемые ими для него внутри государства, он ежегодно выплачивает им известный процент; доход его составляют 5% стоимости всех товаров, какие ввозятся в гавань его столицы, а также пошлины, собираемые в отделах саги с привозных товаров и с продажи перца; в среднем, это составляет 60—80 тыс. марок. И в старых малайских государствах Суматры правление является абсолютно монархическим только по имени: в Самбасе правитель выбирается из верховного совета шестнадцати и на самом деле — не что иное, как председатель его; наоборот, в Понтианаке и в Секадау он может быть назван настоящим монархом. Но гнёт повсюду один и тот же. Правители заботятся только о сборах штрафов и вымогают деньги у богатых и знатных, а те, в свою очередь, у народа. Покровительство европейских государств часто только увеличивало власть туземных князей; яванские правители в пышной расточительности искали утешения за свою утраченную независимость. Точно также авторитет власти возрастал в покорённых областях: султан Кутеи взимает десятипроцентную пошлину со всего ввоза и вывоза, отдаёт на откуп монополию опиума и соли, эксплуатирует каменноугольные копи Пеларунга и Бату Пангала, как государственную собственность, и кроме того, является банкиром — ростовщиком своих подданных, получая доходу до миллиона гульденов. Там, где, как, например, в Тоба, религиозные мотивы создают правителю до некоторой степени положение первосвященника, мы видим совершенно иное. Панглимы тогда совершенно уже зависят от раджи, являясь только его чиновниками. Положение этих правителей укрепляется свободою, какая предоставляется народу, в особенности во время празднеств. Обыкновенно приближающийся к своему властителю с самыми униженными знаками почтительности, подданный в эти дни может свободно говорить с ним и предъявлять к нему всевозможные жалобы. Более мелкие правители не отличаются резко ни внешностью, ни жилищем от своих подданных: по описанию Вета, «резиденция могущественного султана» Джамби отличалась от прочих домов только более широкой лестницей, приставленной к дворцу, построенному на сваях. За исключением Явы и некоторых местностей Целебеса и Суматры население Индийского архипелага вовсе не густо, поэтому правители опасаются, что жестокость может вынудить подданных их покинуть пределы страны: просвещённый султан Кутеи посылал суда в область Амонтаи на Борнео, чтобы способствовать переселению, уплачивал долги колонистов и давал им свободную землю.
Знаки начальников первоначально отличались простотою. У [433] тоба-батаков раджи носят кольца из слоновой кости на верхней части руки; нарядное оружие, выложенные серебром кинжалы, мечи или ружья с дорогими ложами даются также послам как знаки полномочия. Правителями, находящимися под индийско-мусульманскими влияниями, употребляются золотые короны весом в несколько фунтов с драгоценными камнями, а также и вышитые золотом мундиры (см. рис., стр. 437).
Поля находятся в пользовании племён, но правитель предъявляет на них право владения везде, где он имеет для того достаточно власти. Необработанная земля считается общею собственностью: каждый может обработать её за собственный счёт и присвоить её правом труда. Продажа земельных участков на Тиморлауте вовсе не производится, между тем как батакские правители продают их во всевозможных формах. В Голонтало продажа и наследование земельной собственности может происходить только с согласия правителей. Право собственности племени на землю поддерживается с таким упорством, что попытка голландцев переселить племена Борнео ниже по реке не удалась, так как эти племена боялись, что потомки прежде живших там даяков будут брать с них дань, на что те имели право. При отсутствии наследников земельный участок, с согласия населения, достаётся одному из начальников. Отдельные лица поддерживают право собственности выставлением чучел. Если ветвь дерева свешивается на чужую землю, то она принадлежит собственнику этой земли.
Колонизация в виде покорения и заселения заморских стран, в особенности на востоке, играет важную роль, напоминающую время переселения греков. Трудно назвать хотя бы небольшой народ, который в основе своего предания не хранил бы воспоминания о каком-нибудь переселении, и в каждой береговой местности можно видеть чуждые элементы, которые пришли туда незваные и часто с отношением, враждебным к прежним обитателям. Многочисленные легенды рассказывают о раздорах братьев, моровых язвах и стихийных катастрофах, дававших повод к основанию колоний. Право завоевания правителями Тернате предоставлялось знатным семьям, которые становились тогда полудержавными наместниками на Буру, Сераме и пр. Впрочем, колонизация упорядочивалась и в самой стране. Когда на Яве при возрастании населения приходилось делать новые расчистки леса, находившиеся слишком далеко от деревни, там основывали посёлок, который большей частью оставался связанным с родной деревней. На Суматре у малайцев и батаков, так же как и в Северном Целебесе, такие посёлки носят особые имена. Быть может, во многих случаях этим обуславливается и политическое раздвоение: правители Тидора и Тернате обращаются друг с другом, как близкие родственники.
В рабство, которое у простого народа мало, а у «городских малайцев» Палембанга, Ачина и пр. значительно развито, обращаются военнопленные, преступники, не могущие заплатить выкупа, неоплатные должники и многие, потерявшие свою свободу в игре; в рабство за долги попадают иногда целые племена. К этому же состоянию принадлежат и внебрачные дети свободных и рабов. Обыкновенно с рабами обращаются, как с домочадцами. Они могут приобрести свободу, внеся за себя выкуп, и в действительности стоят не ниже бедных родственников, которых берут в дом для выполнения различных услуг. Законы реджангов устанавливают временное рабство в виде наказания. Похищение рабов и торговля ими составляют главное занятие всех малайцев, «торгующих» с помощью собственных судов: Бали, мужчины которого ценились как солдаты, а девушки — как служанки (около Батавии и теперь ещё существует «балийская деревня»), потерял, таким образом, значительную часть своего населения. В завоевательных государствах [434] настоящих малайцев разделение сословий на господ и чернь иногда бывает так резко, что можно говорить даже о крепостничестве; в переходном состоянии между свободой и рабством илапиты Голонтало обрабатывают даром рисовые поля и золотые прииски правителя; монгогули в качестве потомков особого рода рабов помогают своим господам только в торжественных случаях, а ваты становятся рабами лишь путём покупки, обмена, наследства или подарка.
Замкнутые внутри, племена также замкнуты и извне. Племя требует не только исключительного пользования областью своего обитания, но и уважения своих обычаев, могил, мест, считающихся «помали» или «пади», и защищает их хитрыми западнями. Тому же содействуют и другие причины. У илонготов отдельные племена ведут между собою жестокие войны, в которых, впрочем, по большей части участвуют лишь отдельные семьи. Только в том случае, когда предпринимается поход против христиан или негритосов, соединяются между собой друзья и враги. Добывание голов, похищение людей и невероятно дерзкие морские разбои до сих пор не удалось искоренить ни в голландских, ни в испанских областях. У неиспорченных племён, напротив, гостеприимство по отношению к белым заходит так далеко, что путник может спокойно поместиться в первом, более понравившемся ему доме кампонга, без всякой опасности встретить там недружелюбный приём. Легенда, будто даяки имели склонность отравлять чужеземцев, приходивших в их область, лишена основания, по крайней мере, относительно Южного и Центрального Борнео.
Частое военное положение породило определённые формы объявления войны, заключения мира и союзов, и война не всегда ведётся со слепою яростью, а иногда по-рыцарски, почти как спорт. Батак объявляет войну письмом и, прежде чем возьмётся за оружие, целые дни проводит в горячих переговорах с соседними начальниками, делающими попытки примирения; война считается начавшейся, когда кто-либо будет убит. Письмо с объявлением войны состоит из бамбуковой трубки длиною в кисть руки, на которой написаны обвинения и вызов, пучка соломы, что означает поджог, бамбукового ножа, означающего отрезание головы, и наконечника копья, вырезанного из бамбука. Всё это, связанное вместе, вешается ночью на виду у неприятеля. У илонготов символом войны служит пучок стрел или опрыскивание дороги кровью. Но, тем не менее, война не возгорается, если в течение восьми дней не будет произведено никакого решительно враждебного действия. К сожалению, мир часто ознаменовывается человеческой жертвой. Смешивание крови усиливает дружбу мужчин до кровного братства. При мелких раздорах обыденной жизни соглашение достигается с помощью трубки с бетелем, которая недаром украшается и имеет иногда высокую ценность (см. рис. стр. 421); в других местах этому способствует трубка или бутылка рома.
Насколько мы знаем малайцев, отрезание голов для приобретения трофеев («Koppensnellen», как его называют голландцы) составляет одно из их установлений, наиболее богатых последствиями. Августинский монах Мартин де Рада сообщал о нём из Лусона уже в 1577 году, и до настоящего времени неприятельские черепа у племён диких даяков и тагалов, несмотря на деятельное противодействие колониальных властей, ценятся весьма высоко. Даже на востоке, например в Сераме, отрезание голов находится в полном расцвете. Чтобы оценить стойкость этого обычая, следует принять во внимание, что он имеет религиозную основу в общем для всех малайцев почитании черепов: именно, черепа врагов являются самой желательной жертвой для духов предков. Там, где распространялось христианство или [435] мусульманство уже при жизни одного поколения почитание черепов, вместе с добыванием голов, быстро регрессировало: на Северном Борнее черепа складываются вместе со старым хламом; у игорротов, по свидетельству Ганса Мейера, сохранилась только пляска около дуплистого ствола, где некогда был спрятан череп, вместе с исполнением шутливой песни. У илонготов до совершения брачной церемонии жених должен принести невесте несколько человеческих голов, причём охотнее всего принимаются головы христиан; даяки должны доставлять только головы даяков. Головы требуются также для того, чтобы ставить на них сваи в фундаменте дома, класть их вместе с умершими и украшать приёмную комнату дома начальника. Только счастливый добыватель голов удостаивается татуировки. Из черепов делают чаши для питья; зубы и волосы служат для украшения тела и оружия. Там, где голландцы отнимали похищенные черепа у охотников за головами, последние не отдавали скальпа и нижней челюсти. Отрезание головы в неписанном народном праве этих племён представляет единственную действительную форму примирения племенной вражды. Охота за головами, первоначально возникшая из религиозных и политических причин, вскоре расширила круг своих жертв: стремление к обладанию черепами сделалось настоящей страстью. На каждую соседнюю деревню смотрели почти как на враждебную. Там отрубали головы, даже не щадя спящих. Дальнейший психологический мотив этого обычая лежит в устранении от кровавой мести из трусости. Даяк труслив и до тех пор терпеливо бродит вблизи рисового поля, пока ему не представится удобный случай напасть на нескольких беззащитных женщин и детей. «Только один раз случилось, — рассказывает Михельсен, — что даяк из Сераяна, дочь которого была умерщвлена головорезом из Катингана, последовал за ним и на том самом празднестве, которое было устроено в честь ему, отрубил ему голову. Этот поступок возбудил такой ужас, что отважившегося на него мстителя за своё дитя отпустили беспрепятственно с головой убитого».
Охота за головами производится систематически. Даяки подготавливаются к ней религиозным посвящением. Они строят себе хижину — крышу на четырёх подставках, с полом, вышиною в один метр; вход в неё загораживается отростками ротанга, которые увешиваются красными [436] цветами, молодыми пальмовыми листьями и множеством вырезанных из дерева маленьких мечей, щитов, копий, летающих птиц-носорогов и т. п. Внутри хижины лежат копья, духовые трубы, колчаны со стрелами, намазанными свежим ядом, щиты, мечи и панцири — вооружение целого отряда головорезов. В этой хижине они остаются, смотря по предписанию, от четырёх до шести дней. Прежде чем покинуть её, несколько грубо вырезанных фигур, число которых соответствует числу членов этого общества, закапывается в землю для умиротворения злых духов. Под страхом тяжёлой денежной пени, даже смертной казни, запрещается каждому, не принадлежащему к шайке, приближаться к её хижине. Собственность жертвы остаётся неприкосновенной. Альфуры Серама даже предостерегают свою жертву, прежде чем нападут на неё из засады, портя её плодовые деревья и обламывая ветви.
Связь этого обычая с людоедством, которое проявляется местами независимо от уровня культуры, обозначается разнообразными применениями черепа и других частей человеческого тела. Так, один обычай заменяется другим: например, батаки — людоеды, а даяки — охотники за головами. На Тиморлауте союзы скрепляются совместным съеданием раба. На севере Борнео обитатели Сулу, которые, по-видимому, не принадлежат к головорезам, связывают жертву, предназначенную к смерти, и прокалывают ей грудь копьями; каждый, принадлежащий к деревне, наносит удар трепещущему телу. Затем они погребают труп, не отнимая черепа, так как «начальники Сулу не желают этого». Их соседи собирают кровь жертвы в маленькие бамбуковые сосуды и обрызгивают ею поля. По словам Бокка, багутринги съедают тело своей жертвы, череп которой высушивается и достаётся начальнику. А. Б. Майер считает вне сомнения, что описываемый Масом у Филиппинских ифугао и известный на Борнео обычай съедать мозг ещё и теперь существует в Сев. Лусоне. Альфуры Серама закладывают череп только что убитого человека в фундамент своего общественного дома. Быть может, у батаков в новейшее время людоедство перестало быть обыденным явлением, зависящим от прихоти каждого, и применяется только к военнопленным и тяжким преступникам, но существует указание, что этот ужасный обычай некогда имел общее распространение. Рассказывают, что на рынках в стране батаков продавалось человеческое мясо, и некоторые раджи, вероятно, находя его вкусным, ели его ежедневно; жертвами этого обычая становились больные родственники и т. п. Если каннибальские нравы трудно поддаются уничтожению, то при этом надо иметь в виду, что простой денежный расчёт здесь играет не последнюю роль: на празднестве в честь умершего 6 рабов по 100 гульд. стоят дешевле, чем 100 буйволов — по 250.
Малайцам нельзя отказать в воинственном духе, хотя крупные народности, каковы, например, яванцы, и были обессилены продолжительным угнетением. Едва ли можно сомневаться в мужестве бугисов, предающихся тысячами морскому разбою, и альфуров, смелых похитителей рабов на берегах Новой Гвинеи. Даяк — прирождённый воин. Современное усовершенствование оружия заменяется у него тем, что его оружие вполне соответствует природе страны и что он весьма искусно владеет им. Воспитание мальчиков заключается, главным образом, в пробуждении воинственности; военные пляски, религиозные обряды при отправлении в поход, талисманы (проглатывание быстрой бабочки на Тиморлауте) и пр. способствуют укреплению [437] мужества. Часто в войне принимают участие женщины и дети. Батаки вызывают передовых бойцов издалека, например из Ачина. Чем отдалённее его местожительство, тем больше ему оказывается доверия.
На племени и его общинных группах лежит задача наказания за преступления. Прежде всего, при несостоятельности преступника они должны придумать ему кару. При этом они имеют право исключить преступника из своей среды, тогда он оказывается вне закона, так как защита личности осуществляется только в принадлежности к племени. Кроме того, начальник не постановляет никакого нового законоположения без согласия племени. Сущность права малайских народов, хотя понятие о законе и звание судьи им неизвестны, основывается на обычае, передаваемом традицией (адате). Оно уже вышло из стадии личного возмездия и перешло к наложению определённых наказаний. Переход выражается тем, что при нарушении супружеской верности оскорблённому мужу предоставляется убить жену и её возлюбленного, когда он их застанет на деле, или пока преступление не поступит на суд правителя. На Ниасе он может даже просить, чтобы ему помогли в этом. Но как скоро момент пропущен, преступление уже судится по закону. То же можно сказать о воровстве и убийстве. В Джогоре даже удар по лицу мог быть отомщён смертью, но только в течение трёх дней. Случаи суда Линча происходили иногда и после того, как полиция уже овладела преступником. Как скоро закон вступает в действие, почти каждый проступок может быть искуплен деньгами; закон становится излишним при согласии потерпевшей стороны, когда она получает возмездие путём частного соглашения. Как только на кого-либо падёт подозрение в воровстве, друзья потерпевшего стараются разведать — есть ли у вора средства уплатить вознаграждение. Вознаграждение или выкуп является настоящим определением этого возмездия, так как понятие о наказании по большей части исчезает вместе с личной или кровавой местью. В преследовании преступника и взыскании пени принимает участие союз нескольких племён. Денежная пеня за раба равняется у макасаров — 20, за рабыню — 30, за свободного — 30, за свободную женщину — 40, за мужчину благородного происхождения — 80 реалам. У реджангов на Суматре, по Марсдену, пеня за лицо высшего начальнического класса равнялась 500, низшего — 250, жены последнего — 250, жены свободного человека — 150 и самого свободного человека — 80 долларам. За ребёнка высшего класса у пасемахов пеня равняется пене за взрослого мужчину из ближайшего по порядку класса. Раны выше бёдер ценятся дороже, чем раны на нижней половине тела; раны, [438] нанесённые крисом, — дороже, чем нанесённые палкой. Легко понять, что система выкупа за вину ведёт к злоупотреблениям. При нарушении супружеской верности она прямо становится источником эксплуатации. На юге Борнео нередко всего более ухаживают за теми женщинами, которые не всегда соблюдали границы супружеской верности, так как их мужья получают право на большие денежные штрафы. У малайцев нередки и оскорбления чести: к их характерным чертам принадлежит почти болезненное чувство собственного достоинства. Презрительный взгляд, лёгкий удар, переступание через лежащего на земле довольно часто ведут к смертельному столкновению и убийству.
Главными преступлениями являются воровство и нарушение супружеской верности. Убийства, тяжёлые ранения, поджоги и другие тяжкие преступления в более мелких областях, каковы Буру, Энгано и др., не случались на человеческой памяти. Отсюда исходят жестокие наказания, в особенности за воровство. Грабителей больших дорог сжигают на костре.
«Суды божии» и теперь ещё бывают часто, в особенности испытания огнём. Ордалии состоят в погружении в воду, в вынимании кольца из кипящего масла или в проведении по языку раскалённым железом. При упорном запирательстве и неопределённом исходе Божьего суда, на Тиморлауте дело решается единоборством. Тагалы заимствовали от христианства испытание восковыми свечами, причём зажжённая свеча должна наклониться в сторону виновного. У игорротов тяжущимся царапают затылки острым осколком бамбука: кто больше потеряет крови, тот считается неправым. В виде Божьего суда здесь практикуется обычай сравнения величины печени убитой курицы. Вмешательство суеверия в уголовное право заключается в том, что обвинённый в обольщении замужней женщины или в кровосмешении умерщвляется ради умиротворения богов. Если любус отказывается от исполнения клятвы, то знахарь объявляет, что он будет разорван тигром, увлечён в воду, проглочен крокодилом, или умерщвлён змеями, если не скажет правды. У альфуров Гальмагеры клятва подкрепляется питьём воды, в которую было погружено оружие; у серамских альфуров присягающие опускают свои мечи в бочонок с араком, куда положены маленький деревянный крокодил и плохо выполненная человеческая фигура. Клятвы часто произносятся у священных деревьев или камней. На Сераме образовался союз, подобный тайному союзу океанийцев, который с течением времени получил правовой характер и имел главною целью улаживание споров без вмешательства правительственной власти. У каждого участника союза татуируется крест на груди. В него вступают, начиная с 15—16 лет; перед поступлением учитель подготовляет к нему в течение 14 дней в лесной хижине. Союз имеет тройственный совет, который своим приговором, в крайнем случае, придаёт значение обезглавлением.
Помали, пали, пади, фоссо или сасси малайских народов не служат простой заменой табу полинезийцев — он имеет скорее значение мугуля микронезийцев, определяя, что следует считать нравственным и справедливым. Сюда прежде всего подходит угум даяков, который принимает более строгий характер табу лишь при религиозном и политическом применении. Места становятся табуированными, когда на них вешают пучок пальмовых листьев. Они могли уже давно считаться таковыми, или старшины объявляют их помали на основании собственного соображения. Альфурам Гальмагеры запрещается даже смотреть на море. Запрещение некоторых кушаний, как, например, оленьего или свиного мяса и известных пород рыб, подкрепляется помали. Прикосновение к жене другого лица на Тернате также считается помали. Целые деревни благодаря смертным случаям объявляются помали, и нарушение его [439] карается высокими штрафами. Очевидный произвол табуирования доходит до того, что даже некоторые сны считаются недозволенными.
Фади мадагассов также нельзя назвать чистым табу полинезийцев, стоящим выше всяких других отношений. Оно имеет значение запрещённого, приносящего несчастье, неприкосновенного, святого. Так как в округе Бегары, на южном берегу Мадагаскара, курицы считаются фади, то они туда не должны быть ввозимы; стрелять птиц там также запрещено. В других местах в том же значении мы видим собаку или какое-либо иное животное. Быть может, это отчасти имеет связь с кобонгом или тотемом. Большое влияние оказывают дни месяцев, имеющие значение фади: каждый, родившийся в один из этих несчастных дней, погребается живым, как ещё недавно Грандидье сообщал об антаноссах. Нежные родители с помощью денег и упрашиваний добиваются того, что принесение в жертву сустава пальца считается выкупом за рождение в несчастный день. Большая часть влияния правителей основывается на том, что им приписывается познание счастливых и несчастных дней, в которых, по-видимому, выражаются астрологические отношения. Каждый идол в Имерине имел некогда свой день фади, когда его особенно усердные поклонники не работали. Так и теперь ещё каждый высокопоставленный говас в свой день фади воздерживается от известных кушаний и проводит его в полном уединении.
Замечательны многие выражения суеверия относительно чисел. Уже единица наводит сомнение: один тюк распределяется, по меньшей мере, на двух носильщиков. Напротив, 12 считается хорошим числом: у короля 12 жён, в Имерине 12 священных мест, 12 королевских предков, 12 смертных грехов и 12 палачей. Другими словами, мы видим здесь такие же причудливые скачки́ мысли, как и в суеверии фетишизма.