13. Семья и общество австралийцев
«Племена австралийцев не подвинулись до той ступени образования государств, на которой развиваются большие царства неопределенных границ».
Чувствуя приближение родов, будущая мать вместе с некоторыми другими женщинами удаляется от места стоянки, и мужчины и мальчики не должны встречаться с ней, так же как и во время её последующего очищения. После родов призывается отец, который тотчас же берётся за дело, разводит огонь, приносит воду и оказывает другие услуги своей жене. Грубость, в силу которой мужчина не выказывает никакой заботы о родильнице и новорождённом, ни в каком случае нельзя назвать правилом. Как матерям, так и отцам нельзя отказать в нежных чувствах к их детям: если последние умирают, матери нередко носят их трупы до полного разложения, а впоследствии кости их — в мешке, на котором спят. Нередко там можно видеть отцов, которые заботливо ведут за руку или несут утомившихся детей. Если [358] матери допускают иногда, что их дети, которых они носят завёрнутыми в кусок коры, лишаются сил, зябнут или обжигаются у огня, если большая смертность детей служит ясным доказательством недостаточного ухода и присмотра за ними, то уже кормление в течение двух
или трёхлетнего периода вполне выражает настоящую меру материнской любви.
Детоубийство имело прежде и имеет теперь широкое распространение. Во всяком случае число рождений не находится ни в каком прямом отношении к числу остающихся в живых. Умерщвление [359] происходит обыкновенно тотчас же после рождения, причём новорождённому вставляют через уши в череп разожжённую палку и отверстия заполняют песком; затем маленький труп сжигается. Употребляется также задушение и умерщвление ударом палицы. В 1860 г. у нариньериев была убита одна треть новорождённых, а именно: все дети, родившиеся прежде, чем предшествовавший ребёнок мог ходить, все уродливые дети, один или двое из близнецов, по крайней мере, половина детей от белых отцов из ревности, дети девушек и, наконец, дети браков, совершённых насилием. Как скоро решено, что ребёнок должен остаться
в живых, то терпеливое обращение с ним не имеет границ. Чтобы обеспечить его развитие, суеверие заставляет надевать ему на шею пуповину; его никогда не купают, а только обтирают сухим песком. Отец берёт сына, как только он может ходить, на охоту и рыбную ловлю, учит его всему, что ему следует знать, и рассказывает ему предания племени. Относительно игр, упоминается только об игре оружием, в особенности копьём. С четырнадцати или пятнадцати лет юноша принимает участие в войнах или схватках, а в шестнадцать или восемнадцать, когда борода у него уже начинает пробиваться, его принимают в круг мужчин.
Когда ребёнок уже может ходить, он получает имя, но в особых обстоятельствах, например, при достижении возмужалости, ему даются новые имена. При наречении имени должно быть принято во внимание место, какое по порядку ребёнок занимает в ряду своих братьев и сестёр, и место его рождения. Отец и мать также принимают новые имена по имени ребёнка, пока не родится другой. Происхождение двойных женских имён для нас ещё не выяснено. В силу обычая — никогда не произносить имена умерших лиц и заимствования [360] тамошних имён от местных особенностей, животных и событий, чья-либо смерть часто вызывает не только перемену личных имён всех, кто носит имя умершего, но даже географических и других названий. К собственному имени присоединяется племенное имя, заимствованное от одушевлённых или неодушевлённых предметов и имеющее широкое распространение. Грей находил в Западной Австралии, в полосе шириною от 400 до 500 английских миль, одни и те же имена. Тому же содействует и перемена имён: друзья признают себя братьями и принимают взаимно соответственные обязанности. У бухты Уайд оба называли один другого друзьями, причём терлись носами, и союз считался заключённым.
Отдельные племена распадаются на большое или малое число групп, от которых требуется взаимное воздержание от
женитьбы. Так, например, южно-австралийское племя нариньери распадается на восемнадцать групп, из которых каждая считается семьёю, и члены её не могут вступать в брак между собою. Каждая семейная группа имеет свой знак, который в Западной Австралии называется кобонгом. Грей} всегда встречал нежелание приближаться к кобонгу. Если, например, это «символическое животное» находили спящим, то его не умерщвляли, а на охоте ему всегда давали уйти. Кому кобонгом служит растение, тот в определённое время года и при известных обстоятельствах никогда не вырывает его. Западный австралиец каждую особь соответственного животного и растительного вида считает ближайшим другом, убийство которого было бы большим преступлением. Важная часть посвящения мужчины, по-видимому, выражается введением его в эту систему покровительствующих духов.
Племена порта Линкольн разделяются на маттири и каррару. Маттири ни в каком случае не должен жениться на маттири; жена его должна принадлежать к каррару, и наоборот. Вследствие этого, к собственному имени ребёнка присоединяется имя племени его матери. И здесь на юге кобонг играет роль, хотя и в меньшей степени: он не всегда переходит по наследству к сыну. У пролива Короля Георга мы встречаем два «класса» туземцев с тем же запрещением [361] эндогамического брака. Деление туземцев в окрестностях Германсбурга уже сложнее, а на Пик-Райвере и на Чарлотт-Уотерс они делятся на четыре рода подплемён. Подобное же деление встречается в Западной Австралии и в южной части Куинсленда, а также у племён на Дарлинге. Из такого племенного деления происходит то, что мы видим, например, на Даусоне, где из двух племён одно называется по имени белого, а другое — чёрного какаду, что дало повод комическому недоразумению, «будто западные австралийцы называют себя по имени своих важнейших питательных веществ». На северо-западном мысе системы кобонгов не существует. Предполагаемые деления на касты всего вернее могут быть сведены к этому экзогамическому расчленению племени. Сведения из порта Эссингтон сообщают, что, кроме разделения племени на семьи, существует ещё другое строгое разделение на три сословия. По указанию Ирля, название первой касты означает огонь, второй — землю, а третьей — «изготовитель сетей». В этом мы можем видеть признаки кобонга. Сходные имена Уилсон указывает на бухте Раффльс: несмотря на строгое разграничение, эти деления ничем не отличаются друг от друга по своим нравам и образу жизни.
У многих племён ни один обычай не соблюдается так строго, как экзогамия. Даже самое отдалённое кровное родство не допускает брака, и при сватовстве об этом предлагается первый вопрос. Если чета, тем не менее, соединяется, то этот союз считается беззаконным. Австралийцы, столь распущенные в нравственном отношении, наказывают такой брак смертью. Даже церемонии нгиа-нгиампе (см. ниже, стр. 369), объясняемой другим путём, хотели приписать экзогамическое происхождение. На самом деле, она применяется там, где членам различных племён не позволяется вступать в брак между собой. Но её главная цель заключается в другом. Оказалось, что число женщин, недостаточное уже само по себе для всех стремящихся к браку, будет ещё меньше вследствие полигамии, причём старшие получат преимущество в ущерб низшим. Вследствие этого, для каждого рода женщины в периоде возмужалости получают большую цену, ясно выражающуюся в системе брака покупкой, поэтому в интересе всех мужчин того же рода, чтобы ни один из них не вступал в формальный брак с незамужними женщинами его и таким путём не лишал других ценных предметов обмена. Без сомнения, в кругу экзогамических обычаев замечается и обычай, в силу которого зять никогда не называет по имени тестя, а невестка — свёкра. Если это имя имеет значение нарицательного, то и нарицательное никогда не следует употреблять, так как эти родственники не [362] должны видеть друг друга после обручения, и будущая тёща всегда должна закрывать лицо перед зятем.
Факт, что экзогамия удерживает от брака, а не от свободного смешения полов, можно объяснить тем, что это учреждение совпало с тем временем, когда брак был гораздо крепче, чем теперь. В настоящее время цель её, во всяком случае, достигается не вполне.
В связи с этим находится такое же строгое соблюдение степеней родства, какое мы видим у многих других экзогамических народов. У нариньери и мэру мужчина называет детей своего брата сыном и дочерью, а детей сестры — племянником и племянницей, между тем как женщина называет детей сестры сыновьями и дочерями, а детей брата — племянниками и племянницами. Весьма оригинально, что у нариньериев отец и ребёнок называются общим именем «ретуленгк», а мать и ребёнок — «ратуленгк», и что у них есть слова, которыми они обозначают вдовца и вдову как лицо, испытавшее известную потерю. При слабости политического развития, лишь такое строгое разделение родства придаёт твёрдую связь жизни австралийцев.
В тесной связи с экзогамией находится право наследования по женской линии. Семейные отношения, образующиеся этим путём, поддерживаются весьма строго. Даже кровавая месть наследуется по матери, хотя в этом случае могут быть и исключения. У нариньериев сын получает имущество отца. На западе отец делит землю между своими сыновьями. Если у него их нет, наследниками являются сыновья его дочерей — женщина не может обладать земельной собственностью. Напротив, на юге, где наследуемая земля всегда имеет собственное имя, которое переходит к её владельцу, в наследстве участвуют и женщины, а на севере, где младшие из детей получают наибольшую долю, — и замужние дочери. Вдова занимает оригинальное положение у племён Средней Австралии: между тем как мужчина, лишившись жены, может жениться опять, вдова переходит в собственность племени; иначе сказать, мы находим здесь полиандрию. У западных австралийцев соблюдается ужичество, а также и обычай, что вдова, в случае смерти мужа, должна непременно выйти за неженатого.
Женщина, считающаяся собственностью мужчины (на диалекте Аделаиды муж значит «собственник женщины»), не составляет особенности одной Австралии. Но сюда присоединяется ещё множество нравов и обычаев, которые ещё более оттесняют женщину на второй план. Давление скудной жизни оказывается более тяжёлым для слабого пола. Здесь нет ничего похожего на женщин-начальниц и амазонок, как в Африке, или на участие женщин в общественных совещаниях, как у малайцев. Даже колдуньи и знахарки здесь встречаются редко. По законам табу, напоминающим полинезийские, женщинам в Австралии не позволяется есть вместе с мужчинами, и они исключаются изо всех религиозных празднеств, даже из плясок. Им запрещается есть некоторые кушанья, например, некоторых рыб и черепах; голубей позволяется есть только беременным, так как для остальных они будто бы вредны. Быть может, ещё большее значение имеет то обстоятельство, что некоторые посвящения оказывают большое влияние на жизнь мужчин, вследствие чего женщины, не будучи посвящёнными, оказываются стоящими на низшей ступени и во многих отношениях бесправными. Тайные союзы выступают в виде замкнутой аристократии относительно исключённых из них женщин и детей. Если у многих племён к обетам, которые должен давать мальчик при наступлении возмужалости, принадлежит обет воздержания от всякого насилия по отношению к женщинам, то при разнузданном, несдержанном характере он легко нарушается. Унаследованное презрение к женщине австралийцы
[363]
разделяют со всеми народами, в душе которых чувство великодушия не достигло до его сознания. Некоторое уравнивание прав обнаруживает только обычай западных австралийцев — возлагать на одну из более старых женщин обязанность бабки всего племени, улаживать споры, разнимать дерущихся, но в то же время и призывать к войне.
В Центральной и Южной Австралии господствует большая распущенность нравов в пределах и вне брака. Влияние европейцев могло только способствовать этому регрессивному процессу, а во многих случаях даже дать толчок ему. Нравственности не может содействовать обычай, в силу которого девушки, ещё в детском возрасте, а в Западной Австралии тотчас после рождения, обручаются с пожилым мужчиной и затем находятся под самым ревнивым наблюдением. Этим устраняются проступки против нравственности только в том случае, когда ими обуславливается нарушение приобретённых прав. Подобно этому, нарушение супружеской верности наказывается смертью, между тем как мужчина не нарушает обычая, когда свою жену предоставляет братьям. Мы знаем, что туземцы порта Линкольн допускают общность жён между братьями, тогда как временное предоставление жены, с согласия мужа, чужому, или обмен жёнами на одну ночь между знакомыми, считается постыдным. Тем не менее, это бывает довольно часто. Весьма характерно, что мужья именем «янгара» называют собственных жён и именем «картети» тех, на кого они имеют право в качестве братьев или близких родственников, а женщины своих мужей и их братьев называют одним и тем же именем.
Многожёнство встречается повсюду, где достаточно женщин и пищи для них (см. табл. «Австралийская семья из Нового Южного Уэльса»). В плодородной северо-западной области у мужей видали по одиннадцать жён, а на юго-восточном берегу — по две. Если тяжесть существования с силою давит австралийца, который проводит половину жизни в лишениях, то она ложится двойным грузом на плечи женщины. И тем не менее, многие наблюдатели отзываются с похвалой о трогательной привязанности жён к их мужьям и властелинам. Женщины представляют ценное имущество. Пожилые мужчины стараются приобрести их как можно больше и увеличивают число их, покупая девушек или обменивая родных дочерей на дочерей своих друзей. Согласно переписи 1876 г., в Южной Австралии было 2203 туземца мужского пола на 1750 женского. Недостаточное число женщин замечается и у племён, которые оставались без всякого влияния европейцев. Ввиду этого, нас не должно удивлять, что похищение женщин часто бывает причиною войны и что неверность жён наказывается иногда смертью или искалечением.
Признавать похищение женщин формою заключения брака у австралийцев было бы некоторым преувеличением. Похищение женщины всегда служит вызовом к войне. Впрочем, здесь существуют некоторые смягчённые формы. На юго-востоке, согласно обычаю, юноша, получив положительный ответ девушки из соседнего племени, бежит вместе с ней и остаётся две ночи и один день в лесу, как будто спасаясь от преследования племени. В Новом Южном Уэльсе это совершается гораздо грубее: здесь на девушку, даже и в том случае, когда она не противится браку, жених и его близкие всегда нападают тайно и похищают её. Часто это доходило до жаркой схватки, причём большая часть ударов доставалась невесте, которую обе стороны отнимали друг у друга. Но часто вся эта схватка бывает только притворной, от чего и сами женщины не хотят отказаться. В других случаях женщина покупается, выменивается или принимается в виде подарка. В обоих последних случаях сделка [364] подготавливается обыкновенно ещё в то время, когда будущие супруги находятся в детском или даже младенческом возрасте. Согласие женщины желательно, но не необходимо. Со стороны девушки оно выражается тем, что она разводит огонь в хижине мужчины. Согласие родителей и родственников у нариньериев считается более нужным: на девушку, которая без всяких формальностей соединяется с мужчиной, смотрят как на безнравственную. Если за неё не получается никакого вознаграждения, это считается для неё позором. Когда нариньерии ещё мало подвергались европейскому влиянию, дело происходило так: брак совершался в десяти- или двенадцатилетнем возрасте и был простым обменом; мужчина не мог получить женщины, если не мог дать другой взамен её. Брат чаще, чем отец, отдаёт девушку и получает соответственный дар вместо неё, но право это он может продать третьему лицу, причём является уже настоящий брак через покупку. Тот, кому нравится девушка, обращается к тем, кому она принадлежит, через чьё-либо посредство. Тогда являются родственники обеих сторон и размещаются в некотором расстоянии друг от друга. Вечером, при свете факелов, невесту с её женихом отводят в большую хижину; родственники сидят там то молча, то поют и пляшут; то же повторяется и в следующий вечер, и затем брак считается заключённым. Если невеста ещё слишком молода, жених возвращает её на некоторое время к её родным и велит ей чаще натираться жиром, чтобы она скорее росла.
Австралийцы не признают никакой другой естественной смерти, кроме смерти в сражении. Их ум не примиряется с необходимостью смерти. Всякая смерть, не наступающая как результат очевидного насилия, кажется им следствием колдовства. Это последнее становится возможным вследствие того, что какая-либо вещь берётся у жертвы и передаётся колдуну, поэтому остатки кушаний и обглоданные кости всегда сжигаются с величайшим тщанием. Первые церемонии над трупом заключаются в том, чтобы найти злого врага. У племён Порта Линкольн ближайший родственник проводит первую ночь, приложив голову к трупу, чтобы получить от него во сне указание на околдовавшего его. На следующий день труп выносится на погребальных носилках, и при этом друзья умершего называют имена различных лиц. При этом, говорят они, труп обнаруживает давление в известном направлении и движется в сторону злодея. Туземцы Аделаиды носили мёртвых на носилках из ветвей, в виде колеса, которые подпирал головою идущий в середине, пока розыск не приводил к какому-либо заключению. Родственники, плачущие слишком мало на погребальном торжестве, легко могут подвергнуться подозрению в сообщничестве с колдунами. У других южных племён труп кладут на носилки, называемые «знающими», и задают вопросы. Если носилки приходят в движение, то это означает утвердительный ответ, а если нет, то вопросы задаются дальше.
У дайериев большие пальцы ног у трупа связываются вместе, и тело заворачивается в сеть. Трое или четверо мужчин приносят труп к могиле в метр глубиною и через несколько минут кладут его задом к ней, затем трое мужчин опускаются на колени, и мёртвого кладут им на головы. Тогда старик берёт в каждую руку маленький прутик, становится перед трупом, бьёт прутиками один по другому и обращается с вопросом к умершему. Остальные мужчины, сидящие в кругу в качестве доверенных от него, называют кого-нибудь, считающегося виновником смерти.
Другой, некогда распространённый способ на юго-востоке позволял угадывать колдуна по направлению, по какому то или другое насекомое ползло от могилы. Или умелый человек отыскивал следы ног по [365] направлению к подозреваемому. У племён Мортонской бухты кожа, снятая со съеденного умершего, показывалась знахарями различным лицам, чтобы из поведения их определить виновника смерти. Так как насильственная смерть всегда заключала в себе известное обвинение, то мёртвому, обёрнутому в кору, шептали в уши, чтобы он сказал в загробном мире, будто он умер естественной смертью. У племён мыса Йорк вина подвергается отмщению способом, напоминающим полинезийский обычай: после празднества в честь умершего, начальник с черепом, оружием и украшениями покойника входит в круг мужчин, где ему во время празднования позволяется наносить даже смертельные удары, так как он действует от имени умершего.
Когда предполагаемый убийца принадлежит другому племени, друзья обвиняемого посылают проклятия мёртвому и всем его умершим родственникам. Этим доставляется повод к войне. Перед битвой племя умершего поднимает громкий, жалобный крик; другое отвечает ему смехом и старается плясками и шутками раздражить врагов. Затем завязывается борьба и заканчивается несколькими уколами копьём, причиняющими лёгкие раны; наконец, старики объявляют, что дело может считаться поконченным.
После розыска убийцы следует погребение, которое бывает в земле или над землёю. Первый способ более употребителен в южной части Австралии. Грей и Теплин рассказывают о больших могильных холмах на северо-западе и на берегу озера Александры. Быть может, это относится ко временам большой смертности — у нынешних австралийцев мы находим лишь отдельные могилы. В узкой могиле сперва зажигают огонь, чтобы удалить все злые чары, наполняют её наполовину листьями, кладут на них вытянутый или сложенный труп, укрепляют его жердями и покрывают листьями или землёю. Выкопанную землю кладут кучками в головах и в ногах могилы. Снаружи могила посыпается листьями или красной землёй; на неё кладётся древесный ствол, а ещё чаще строится на ней хижина, и у двери её кладут разломанные копья умершего и три дерева с нарезками и фигурами, окрашенными красным цветом, в свидетельство того, что умерший отомщён. На Пайм-Райвере при погребении начальника в выдолбленном дереве окружающие издают свистящий звук, чтобы содействовать отлетанию души. У пролива Короля Георга голова трупа кладётся на восток, в Южной Австралии — на запад, а в Западной Австралии — у разных племён различно. Там, где тело погребается в согнутом положении, оно связывается по обоим большим пальцам ног или по большому и другому пальцу обеих рук, руки просовываются между коленями, голова пригибается к коленям и обёртывается в сеть или в шкуру. Борода и ногти часто обрезаются перед погребением; оружие неизменно кладётся вместе с умершим.
У многих племён в погребальных обычаях мы замечаем черты людоедства. Дайерии после розыска убийцы срезывают в могиле весь жир с лица, бёдер, рук и живота трупа и отдают это на съедение тем, кто несли труп. Макдональд на верхней реке Марии в Квинсленде отмечает более мягкий обычай: тело умершего клали между двумя кострами и поджаривали по известным правилам. Когда кожа чернела со всех сторон, распорядитель церемонии проводил на трупе мелом продольные и поперечные линии, разнимал его ножом по этим линиям от головы до ног, отделял голову от туловища и разрезывал каждый член на несколько кусков. Тем временем другие непрерывно испускали кровожадный вой и наносили себе боевыми топорами глубокие раны. Но под конец разделённые куски всё-таки погребались, а не съедались. Погребению часто предшествуют или следуют за ним [366] различные распространённые обычаи. При этом довольно употребительно раскрашивание; кроме того, женщины бьют себя палками до крови, а мужчины вырывают себе бороду. Женщины бухты Энконтер скребут землю, в которую положен труп, пока не наскребут целой кучки: этим путём освобождается душа, ушедшая в землю. Могильный холм во многих случаях насыпается не над могилой, а сбоку её. Выкопанную землю оставляют на месте и как можно скорее засыпают над трупом стенки могилы, снабжённой боковой нишей.
Могилы легко узнаются, в особенности по надгробным деревьям. Перон видел на мысе Натуралиста перед могилой полукружие из чёрного и ещё большее полукружие из белого песка, с кругами, треугольниками и квадратами внутри них, обсаженными ситником. Точно также на обоих берегах ручья у пролива Короля Георга он видел одно против другого круглые пятна, около метра в окружности, утыканные кругом одиннадцатью заострёнными, окрашенными смолою в кровяной цвет копьями, с концами, обращёнными друг к другу. На юге и на востоке могилы — открытые и расчищенные места, с дорожками или коническим песчаным холмом, с круглым рвом или тремя рядами сидений полукруглой формы; вблизи находятся деревья с вырезанными на них фигурами. Часто над могилами ставятся хижины или соломенные кровли, или они сами по себе — хижины, в которых покоится труп. Их кроют и сучьями, чтобы дух умершего не мог выйти оттуда. Кроме того, трупы хоронятся и в муравьиных кучах. Самый простой вид погребения над землёю заключается в том, что труп кладут в дупло дерева. У Порта Маккари труп зашивается в кору и подвешивается на дереве на высоте трёх метров. Стьюарт нашёл на дереве у Гаукерова залива детский гробик, красиво вырезанный из дерева в виде челнока, украшенный по бокам узкими надрезами, покрытый древесной корою и обвитый жгутами из коры. В некоторых местах господствует сожжение трупов. У Портлэндской бухты при этом сжигаются дуплистые деревья с положенными в них трупами, а у Порта Маккари жгут дрова под подвешенным трупом, причём их стараются сжечь без остатка, чтобы не уносить с собою, так как, попав во враждебные руки, они могут сделаться предметом опасного колдовства. Остатки эти бросают и в море. Другое изменение этого обычая заключается в превращении трупа в скелет и в сохранении костей. У туземцев мыса Йорк через несколько месяцев после погребения кости укладываются в общее хранилище в отдалённом лесу. У джардайкинов близ Соммерсета кости, после шестимесячного пребывания в земле, перевозятся на полуостров Йорк. Но не все кости предаются земле. Черепа служат сосудами для питья, и папуасский обычай носить нижнюю челюсть убитого в виде военного украшения встречается и на острове Сейбаи. Матери носят кости умерших детей в сетях. Чтобы ускорить разложение трупа, его подвергают на подмостках влиянию солнца и дождя. У Порта Моресби умерший кладётся под крышей, где жена его остаётся до полного разложения трупа. У племён мёррея и бухты Энконтер с трупа снимается кожа, и затем он растягивается на раме, поджаривается и высушивается. Родственники залезают в хижину, где это происходит, вымазывают себе тело и день и ночь испускают ужасающий вой. Высушенный труп они таскают с собой с места на место, как драгоценность. Если количество трупов станет неудобным, то более старые мумии привязываются к куску дерева и подвешиваются в древесных ветвях на такой высоте, чтобы их не могли достать дикие собаки. Племена Средней Австралии мумифицируют только трупы начальников или воинов, павших в битве; остальных хоронят обыкновенным образом.
Имена умерших лиц не следует произносить. Люди, которые носят [367] одинаковое имя с ними, заставляют называть себя другим. У племён Средней Австралии могилы роют только в тех местах, где устройства стоянки не предполагается.
Племена австралийцев никогда не подвигались до образования государств. Каждая семейная община заявляет притязания на определённые участки земли, пользование которыми оно, смотря по роду произведений, оставляет за собою сообща или предоставляет отдельным лицам. Первое соблюдается при общей охоте и разыскивании плодов, между тем как следы личной собственности развиваются таким образом, что отдельная семья обнаруживает притязание на известный источник, ручей, участок леса и т. п. То и другое в определённых случаях разграничивается между собою. Для обыкновенной охоты вся земля считается одинаково принадлежащей всем, но когда при этом выжигается трава, в Западной Австралии нужно испрашивать согласие отдельных собственников. И у бродячих племён отдельные семьи заявляют особые притязания на определённые места стоянок. Несколько племён входят между собою в соглашение относительно общего владения определёнными участками, а также ломками фонолита для топоров.
По отношению к чужим захватам чувство солидарности здесь сильно развито. С внешней стороны племенные границы должны быть обозначены камнями, если они не идут по горам или рекам. Тот, кто переходит через них, должен нести в руках палочку как знак охраны или должен иметь какие-либо другие доказательства, что он вправе это сделать. В Западной Австралии, где племена внутренней части материка ежегодно переселяются к берегам моря, им, по-видимому, предоставляется проходить через чужие земли. Австралийцы вообще не понимают, чтобы с ними можно было обращаться, как с людьми, не имеющими собственности. Отсюда исходят, вероятно, беспричинные нападения туземцев на учёные экспедиции белых.
Племена лишь незначительно отличаются друг от друга силою, культурностью и внешним видом. Одни пользуются влиянием, благодаря славе, будто они располагают могучими чарами, другие — благодаря крепкому оружию, как, например, кокату Южной Австралии, славящиеся своими бумерангами. Незначительная индивидуализация народностей выражается уже в их именах. Здесь всего чаще применяется простое название «люди»: так, в Средней Австралии, между 23° и 28° ю. ш. и 132° и 134° в. д., туземцы называют себя не иначе как «эрилла»; «нариньери», по Теплину, также значит «принадлежащий к людям». Роды получают своё имя по месту или племенным символам.
Природа, по большей части крайне неблагоприятная, вынуждает к рассеянию, но в то же время и укрепляет связь, соединяющую роды. Таким образом, устанавливается крайний сепаратизм, придающий совместной жизни республиканский союзный характер. Каждый род имеет своего выборного начальника (рупулле), который при всех пререканиях ведёт переговоры в качестве представителя его. Он неизбежно должен жить с давних пор на местах охоты, и на его обязанности лежит распределение охотничьей добычи. Обыкновенно он бывает самым старым, самым сильным или самым ловким, но иногда на эту должность избирается и самый задорный. Ему помогает совет стариков (называемый «тенди» у нариньериев). Собрания его имеют судебный характер. Главной задачей его служит обсуждение различных проступков. Когда сходятся «тенди» двух племён, то образуется «корона», иногда из нескольких сот людей. Европейцам приходится увольнять своих туземных слуг от самых важных работ, когда им нужно являться на такое заседание в качестве судей, [368] свидетелей или зрителей. В некоторых описаниях путешествий о начальниках говорится как о «князьях», (например, у ярибандемиев на реке Маклая), но в то же время должность начальника выдаётся так мало, что в других местах она совершенно отсутствует: согласно Ширману, у туземцев Порта Линкольн нет ни начальников, ни лиц с общепризнанным авторитетом. У других известное влияние оказывается старейшими, сильнейшими и храбрейшими, а также и колдунами.
Если туземец умертвит члена другого племени, то его жизнь принадлежит этому последнему. Друзья убитого требуют его выдачи и закалывают его копьями. Затем они закапывают в землю две палочки длиною в кисть руки, из которых одна представляет убийцу, а другая — убитого, и преступление считается законченным. Если убийца умрёт до исполнения мести или ему удастся избежать её, то за него должен расплачиваться его ближайший родственник. При менее важном характере преступления считается достаточным, когда в виновника его случайно будет брошено копьё, направленное в ногу или руку. У дайериев дело решается оружием даже в случаях воровства и клеветы. Другими наказаниями, например, за удар, причинивший смерть, служат изгнание из племени или насильственное удаление к родственникам матери. Небольшие проступки часто наказываются палочными ударами, которые на юге превращаются в жестокие удары палицами по голове. Тяжёлые наказания, между тем, смягчаются иногда, как мы это видим, при метании копий в виновника злодеяния, которому дают небольшой щит для отражения ударов.
Когда наступает осуществление кровавой мести, об этом тотчас же сообщается громкими криками. Уже из тона их можно, даже на далёком расстоянии, судить о значительности вины: все, не исключая детей, знают с точностью — находятся ли они в опасности вследствие родственных отношений к виновному. Некоторые преступления, впрочем, предоставляются только наказанию богов. Всякий, съедающий гусеницу с дерева другого, заболевает, однако, чтобы избежать такого наказания и личной мести, виновник втыкает у дерева в землю ветку. У нариньериев не далее, как за одно человеческое поколение, введён с Верхнего Мёррея утончённый способ мести (нейльери). Жаждущий мести втыкает конец копья или острый конец кости в мясо разлагающегося трупа и оставляет его там на несколько недель, затем он пропитывает пучок волос трупным жиром, обёртывает им конец острого «нельери» и, таким образом, одним уколом может привить трупный яд врагу.
Естественные условия страны, неблагоприятные для совместной жизни в большом числе и в течение продолжительного времени, трудность пропитания, одним словом, тяжёлая борьба за существование обостряет недоверие человека к человеку, племени к племени. Тому же содействует и вера в призраки. Даже при возвращении знакомых там не замечается признаков радости. Лишь по прошествии некоторого времени с ними начинают обращаться свободно. Чужих опасаются потому, что они приносят болезни, но если их приняли, то они находятся уже в совершенной безопасности. У дайериев на встречу человека, пользующегося почётом, спешат воины и делают вид, что хотят защититься от него; он размахивает своим оружием, и обе стороны отражают их щитами, пока его, наконец, не обнимут и не поведут на место стоянки для угощения. Приветствие выражается трением груди, а разлука — вытягиванием кистей рук и поднятием их до уровня головы.
Из рассказов об австралийцах мы узнаём об их взаимных посещениях, гостеприимстве, собраниях с целью решения споров, посвящения юношей и торговли. Сношения совершаются по определённым [369] правилам через посредство гонцов. У южных австралийцев попытки к улаживанию разногласий делаются женщинами: если женщины другого племени ответят на их посещение, то спор считается улаженным. Учреждение нгиа-нгиампе бросает свет на ту важность, какая приписывается международным сношениям. Пуповина ребёнка, обмотанная пучком перьев, вручается отцу ребёнка того же возраста другого племени. Эти дети считаются с тех пор относительно друг друга «нгиа-нгиампе»: они не должны соприкасаться и разговаривать между собой; по достижении зрелого возраста, они становятся посредниками меновой торговли. Даже просверливание носовой перегородки связывается с беспрепятственными переговорами с соседними племенами. Отец ребёнка задумывает эту операцию, которая исполняется стариком в полдень вместе с пением. Во время заживления раны мальчик исполняет возложенное на него поручение, являясь для всех почётным и священным лицом (Браун).
Ещё глубже в душу австралийского народа нас вводит ряд посвящений, сопровождающих для мальчиков и девочек переход в возраст возмужалости. С этим связано принесение в жертву части собственного тела, хотя бы в виде выбитых зубов или отрезанных пальцев. Сюда же относятся истязания вследствие ударов, татуирования, голодания и насильственного изолирования. Всё это приписывается божественному установлению. Во внутренней Австралии мальчики с завязанными глазами ползут по длинному проходу в котловину, называемую «бора», и после окончания празднеств целую неделю не могут поднимать глаз. У племён на Бог-Райвере юноши перед празднеством проводят три недели в четырёхугольной загородке в лесу, соблюдая строгий пост. На мысе Йорк ещё в течение месяца после обрезания и выбивания зуба в лесу на юношей, вымазанных белым, ни одна женщина не должна смотреть под страхом смерти. Затем юноши возвращаются к родителям с куском белой раковины, прикреплённой ко лбу, и носят праздничные украшения, пока они держатся. У нариньериев мальчикам, начиная с десятилетнего возраста, запрещается чесать и стричь волосы и употреблять в пищу тринадцать из наиболее легко добываемых и питательных видов дичи. Татуировка нередко начинается в раннем возрасте: племена бухты Энконтер производят её уже у десятилетних мальчиков. Когда приходит время, на них ночью неожиданно набрасываются мужчины и при кажущемся энергичном сопротивлении женщин, кидающих пылающими головнями, тащат их в отдалённое место. Там у них все волосы на теле, за исключением головы и бороды, вырываются или опаляются, а волосы на голове расчёсываются остриём копья; тело натирается маслом с красной глиной. После поста и бодрствования в продолжение трёх дней и ночей, им позволяется спать и есть, но головы они могут прислонять лишь к жердям, воткнутым крестообразно, пить не иначе, как через соломинку ситника, и избегать всех кушаний, разрешаемых женщинам. В этом состоянии «нарумбе» они остаются до тех пор, пока их борода не вырастет втрое длиннее. Но и тогда им ещё не позволяется жениться, хотя и не запрещается ухаживать за девушками их возраста. Нарушение этих правил некогда наказывалось смертью, и до сих пор ещё верят, что последствием его бывает обезображение лица и раннее седение. Эти законы в прежнее время, вероятно, имели целью закалять мужчину путём напряжения и перенесения болей, но в настоящее время они оказывают совершенно противоположное действие, почти окончательно разрушая здоровье молодых людей.
В них заключается, впрочем, и другой, более глубокий смысл. Прежде всего, мальчик отнимается у женщин. Отсюда исходит [370] исключение из области посвящения всякого женского элемента, даже с помощью хитрости. Инструмент, напоминающий волчок (см. также рис., стр. 377), которым возвещается начало священнодействий, женщины и дети не могут трогать и даже видеть. И священный кварц, которым производится татуирование, женщины никогда не могут видеть, а юноши — лишь после окончательной татуировки. Смысл некоторых обрядов посвящения для нас совершенно непонятен, как, например, обряд, описываемый Уайэттом: туземец из Аделаиды открыл себе вену, перетянутую шнурком из человеческих волос, и обрызгал спину, голову и грудь мальчиков кровью, оставив её высохнуть на них. Это происходило в уединённом месте, при полном безмолвии. Татуировка у некоторых племён имеет значение посвящения: татуированный в течение нескольких месяцев избегает общества женщин, носит кольца из кожи опоссума на обоих предплечьях и две палки, постепенно выглаживающиеся от употребления.
Обрезание так обычно, что название «необрезанный» считается бранным словом. Выполнение его принимает на себя ближайший родственник. Мальчик делает вид, будто хочет бежать, его ловят, кладут на землю, натирают пылью и поднимают за уши при громком крике, чтобы освободить его от влияний колдовства. У южных и западных австралийцев, в более позднем возрасте, надрезается мочевой канал для уменьшения производительности. Подобную же цель имеет раздавливание одного из яичек, употребляемое у туземцев реки Пальмер.
Переход девушки из детского состояния в девическое также празднуется особыми обрядами и жертвами. Девушек помещают в уединённое место, где их заставляют поститься и ходить раскрашенными различными красками. У ларракиев, в Северной Австралии, девушку при первой менструации завёртывают в кору и в течение трёх недель, до самого празднества, держат в отдельной хижине; у женщин отрубают верхний сустав указательного пальца правой руки. В воспоминание особых событий, женщинам выбивают зубы или отрезывают палец. Татуировка занимает у них меньшие участки тела, чем у мужчин (см. рис., стр. 358, 359 и 361).