11. Физические свойства и умственная жизнь австралийцев
Сходство в уровне развития, образе жизни, нравах и, до известной степени, даже в языке, и притом большее сходство, чем мы находим где-либо в другом месте на таком же тесном пространстве, составляет выдающийся признак населения этого материка. Но австралийцы многим современным антропологам казались столь мало различными и в физическом отношении, что описания их были одинаково пригодными для всего пространства от Мёррея до полуострова Йорка. О них говорят: это — люди среднего роста, сами по себе недурно сложённые, но худощавые от недостаточного питания. В образовании их лица замечается среднее положение между неграми и малайцами, «смешанная физиономия». Малайцев напоминают более прямые, чем шерстистые, волосы, выступающие скулы, светло-бурый или красноватый цвет кожи, а негров — выдающиеся надбровные дуги, плоский нос, вздутые губы и прогнатизм. Особенно заметный признак образует глубоко вдавленный корень [330] носа, вследствие чего линия от одного глаза до другого описывает лишь небольшую дугу. Сложение австралийцев скорее стройное, чем приземистое; почти по всему материку встречаются слишком тонкие руки, ноги и даже бёдра, за исключением хорошо откормленных индивидуумов. Мускулатуру по большей части нельзя назвать сильною, но члены выказывают удивительную гибкость, и позы, принимаемые во время покоя, бывают иногда очень странными, по-видимому, крайне неудобными. Им ничего не стоит избегнуть летящего копья лёгким, почти незаметным поворотом. Следует иметь в виду, что последствия дурного питания большинство изображений отмечают недостаточно, отчего «признак некультурности» обращается в расовое свойство. — Напрасно стали бы мы искать в описаниях австралийцев тех вполне твердых отличительных признаков, какие должна
представлять резко очерченная раса. Некоторые свойства должны быть отнесены к влиянию жизненных условий, другие самыми беспристрастными наблюдателями выставляются признаками смешения, третьи трудно поддаются сочетанию, как, например, показания относительно волос. Всегда, когда ставится вопрос о единстве австралийской расы, трудно привести что-нибудь убедительное в его пользу.
Разъяснения этого вопроса следовало бы ожидать всего более от тщательного измерения черепа. Но что говорят эти измерения? Голова австралийца одна из наименьших. Но сколько мы видим колебаний в этих пределах! Если мы будем основываться на двадцати четырёх черепах, измеренных Девисом, и восемнадцати, измеренных Топинаром, то горизонтальный объём колеблется между 470 и 553 мм, а вместимость черепа между 1093 и 1472 куб. мм. У Девиса одно измерение даёт даже 1710 куб. мм. Сильного прогнатизма, выступающих надбровных дуг и вдавления корня носа, даже и покатого лба Топинар не мог отметить у пяти или шести из восемнадцати черепов. Упоминаемую некоторыми анатомами в качестве характерной крышеобразную форму черепа также далеко нельзя считать общей — её не замечается более, чем в половине черепов, измеренных Топинаром. При таких различиях классификация австралийских черепов напрашивается более, чем объединение. По цвету кожи можно различить два крайних типа — почти жёлтый и бархатисто-чёрный. Стоящий [331] в середине между ними тёмно-бурый (см. табл. «Австралийская семья из Нового Южного Уэльса») встречается всего чаще, но не устраняет различия двух крайних типов. По отношению к волосам мы видим то же самое. Курчавоволосые австралийцы встречались у бухты Мурчисона, на западном берегу, у порта Эссингтон, на Боген Райвере и пр. Микроскопические исследования выясняют, что здесь можно найти людей с настоящими негрскими волосами. Нисколько не напоминает негров и ещё менее малайцев значительная волосистость тела, в особенности густая борода. Обращение к безбородым: «Вы, голые щёки», — принадлежит к вызывающим выражениям, которые всегда имеют успех в безбородой молодежи воинственных южных австралийцев. «Безволосые австралийцы» представляют единичные, патологические случаи.
При таких обстоятельствах важнейшим вопросом является географическое распространение различных типов. Он, впрочем, столь же мало поддаётся положительному решению, как и всякое другое предположение относительно взаимной связи, различия и происхождения австралийцев. Самые ранние сообщения вовсе не позволяют нам признать существование светлого типа на малайской, а тёмного — на противоположной стороне. Тасман и Демпир видели на северо-восточном берегу в 1674 и в 1686 гг. тёмные, шерстистые головы. Этому не противоречит то, что Грэй и Эсборн между ними замечали отдельных индивидуумов более светлого, медного цвета, с головою меньших размеров, с менее выступающими бровями и вполне пропорциональными членами. Кук видел в 1770 г. у бухты Индивор (на северо-восточном берегу) шоколадно-бурых, прямоволосых, хорошо сложённых людей, нос которых не поражал своею приплюснутостью и губы которых не были толсты. Среди туземцев на юго-востоке попадались женщины светлого цвета, как мулатки. Дюмон-Дюрвиль изображает некоторые племена в соседстве залива Короля Георга, как население, отличающееся от других более благородным сложением. Гомброн и Флиндерс отмечали также значительные различия между выше поставленными и подчинёнными австралийцами. Стокс, один из самых опытных путешественников по Австралии, резюмирует своё [332] суждение в следующих словах: «Австралийцы представляют такие же странные видоизменения, как и их почва». Стюарта и Лейхгардта приводили в изумление своеобразные и неожиданные различия. Описания позднейших наблюдателей, изучавших австралийцев в независимом состоянии и под влиянием европейцев, также значительно расходятся между собой. Напомним здесь только мнение Вильгельми в его исследовании племён порта Линкольн и выражение Ирля: «В окружности 500 миль около порта Эссингтона можно было бы описать такое же количество племён, цвет которых изменяется от густого чёрного до красно-жёлтого цвета полинезийцев». Поэтому допущение значительного внутреннего различия австралийских племён вполне основательно. Несомненно, более тёмные и более светлые, шерстистые и прямоволосые племена перемешаны между собою. Но в чём заключается причина этих различий? Должны ли мы искать здесь вместе с П. Топинаром негрообразных, полинезийских, некоторых малайских и многочисленных элементов азиатского происхождения?
К туземцам Австралии принадлежат в географическом смысле рассеянные и бродячие обитатели мелких островов, окружающих материк. Так, жители острова Мельвиль — настоящие австралийцы, с теми же этнографическими признаками в виде плохих копий и палиц, жалких хижин и челноков из коры. Здесь можно упомянуть и острова Принца Уэльского в Торрессовом проливе, так как их обитатели, коурареги, составляют крайний пост жителей Новой Голландии на севере и находятся в непосредственном соприкоснении с папуасами Торрессова пролива. При склонности папуасов к странствованиям, они нередко приезжают на эти острова из Новой Гвинеи, и эти последние имеют с ними очевидную этнографическую связь. Новая Гвинея, со своим папуасским типом, всегда служила [333] ближайшим источником тёмного населения. Объяснить происхождение прямоволосого населения, ввиду его полинезийских составных частей, а также близости малайцев и их сношений с Северо-Западной Австралией, также не представлялось затруднительным. Но, ввиду отсутствия исторических известий о таких переселениях, наибольшую достоверность могло бы представить лишь резкое географическое разделение обоих племён по их физическим признакам. К сожалению, и оно оказывается невозможным.
Влияние жизненных условий в стране, столь богатой резкими противоположностями характера своей природы, всего менее должно быть упускаемо из виду. Всё, что говорилось о физических признаках австралийцев, слишком напоминает описание бушменов и огнеземельцев. Ширманн допускает прямое влияние места обитания, говоря: «Там, где страна пустынна, обитатели малочисленны и имеют жалкий вид; там, где страна благоприятна, они сравнительно многочисленны, кажутся крепкими и деятельными». Он находит, кроме того, что вообще более сильные индивидуумы бывают более светлого цвета, и при этом имеет в виду преимущественно южно-австралийские племена. То обстоятельство, что женщины производят обыкновенно менее благоприятное впечатление, чем мужчины, следует приписать, конечно, их более трудному и тяжёлому существованию и худшему питанию. Подобно всем народам низшей культурной степени, живущим при скудных условиях, австралийцы не обладают большой физической силой. Европейцы преодолевают их в прыганье, беганье и ходьбе, но австралийцы искусны в метании копий, а в бросании бумеранга их не мог превзойти ни один европеец. В истребительной борьбе, какую вели против них англичане, они доставляли истребителям много затруднений крайне искусным пользованием всеми своими силами, даже своим цветом кожи. Переходы их вообще не длинны (см. ниже, стр. 340). Остротою чувств они превосходят европейцев. Даже женщины и дети у них хорошо плавают и ныряют, за исключением западных австралийцев, у которых нет ни челноков, ни плотов.
Болезнями, к которым они особенно расположены, Теплин считает все страдания скрофулёзного характера; бугорчатка лёгких, болезни печени, дизентерия и эпидемическая инфлюэнца встречаются всего чаще; корь и скарлатина редко замечаются даже там, где от них страдают соседние европейцы. Оспа производила между ними большие опустошения, и ещё большие — венерические болезни. Там, где старики не составляют редкого явления, это зависит не столько от долговечности, сколько от раннего увядания. О большой детской смертности мы поговорим ниже (см. стр. 341 и 354, а также 355).
Дети, рождённые от белых и австралийцев, отчасти походят на негрских мулатов. Число их в Австралии довольно значительно, и их физической силой и ловкостью пользуются в особенности для охранения стад. Они вовсе не лишены плодовитости.
Почти всегда с большою осторожностью у народа, живущего в таких неблагоприятных жизненных условиях, осведомляются о его душевных и умственных качествах, для свободного развития которых потребны условия наиболее благоприятные. Здесь, чтобы не впасть в ошибку ввиду явлений вырождения, мы будем более обращать внимание на зачатки, чем на фактические результаты развития. Умственным способностям австралийцев, благодаря их крайне бродячему образу жизни, свойствен роковой недостаток устойчивости. Молодые австралийцы, которым предоставлялись наилучшие условия для [334] спокойной и полезной жизни, после нескольких лет успешного обучения, добровольной привычки к оседлой жизни и правильной деятельности возвращались к дикости и в короткое время забывали все свои культурные приобретения. В ручной работе и в употреблении инструментов они часто не уступали белым, но им недоставало сосредоточенности мыслей на определённой задаче. У австралийцев отмечалась в особенности острота чувств, способность подражать голосам и правильный музыкальный слух. Всё это — действие жизни в пустыне, но туда вложено мало производительного капитала. Отсюда не исходит никакого прочного культурного приобретения, ничего, что доставляло бы человеку прочное положение в природе. Мы не видим здесь противодействия подавляющей тягости жизни, и австралиец стоит, бесспорно, ниже идеала дикого человека, северо-американского индейца. И здесь известную роль играет климат. Австралиец живёт под давлением климата, который по отношению к влажности, необходимой для питания, чрезвычайно неблагоприятен. Томящий жар степных местностей, неизбежный быстрый переход к ночному холоду могут доводить его до отупения. Поэтому австралийцы на севере в умственном отношении возбуждённее и энергичнее, чем на юге: первые устойчивее последних, а этим уже много сказано. Если мы, тем не менее, и здесь находим большую умственную высоту, чем могли ожидать, то это производит на нас впечатление остатка лучшего состояния. «Ничто не выказывает этого яснее, чем религия, в частностях которой мы слышим отклики голосов прежнего, более богатого времени» (Вайц-Герланд). Долгая жизнь при таких обстоятельствах усыпила многое в естественной даровитости, которая существовала прежде. В чём могла заключаться побудительная сила для племён, численность которых около двухсот в каждом? Случайно европейцы влиянием своей личности воспитывали из туземцев дельных людей, но это бывало редко. Впрочем, в новейшее время о характере австралийцев, по-видимому, установилось более благоприятное мнение.
Миссионерские школы признают австралийцев людьми средних способностей. В чтении и письме они делали обыкновенно достаточные успехи, но тем меньше они успевали в счёте. У туземцев отчасти недостаёт выражений для более крупных чисел. По свидетельству миссионеров, им свойственна мимическая способность и твёрдая память, но не глубокое понимание, — у них всё происходит механически. Они без большого труда обучались простым домашним занятиям, но из обращённых в христианство туземцев лишь весьма редко выходили проповедники и учителя, столь же способные, как в Африке и Полинезии. По мерилу миссионеров, народы Австралии всего более подходят к светлым обитателям Южной Африки.
Если обо всяком знании можно сказать, что оно состоит из отдельных частей, то это можно сказать вдвойне о знании австралийцев. Они обладают многими знаниями, но в виде отрывков, которые легко теряют жизненность, взаимную связь, и исчезают. Язык их иногда бросает свет на мировоззрение туземцев. Мы это видим из того, что туземцы Аделаиды употребляют генерическое выражение для всех жалящих животных (пайха), или из того, что дайерии, кроме слов для обозначения солнца, луны и звёзд, обладают ещё особыми выражениями для вечерней звезды, Млечного Пути, яркой зимней звезды северного неба, двух зимних звёзд южного неба, одного созвездия на западе, радуги, падающих звёзд, полуденного положения солнца, юга и севера, солнечного заката и восхода. Созвездия играют видную роль в их мифах. Они умеют обозначать время по положению луны. Подобно полинезийцам, они разделяют небо на восемь стран света и называют [335] ветры по их именам. На западе год разделяется на шесть времён. Способность их ориентироваться не может не вызывать удивления. Распознавание мест у них настолько велико, что они на расстоянии дневного перехода вполне точно объясняют направление, где лежит известный пункт. С такой же точностью они запоминают места, где однажды побывали.
Наряду с этими практическими сведениями умственная жизнь австралийцев представляет нам весьма немного. Теплин пытался собрать предания, обращающиеся между нариньериями, и из них мы можем видеть, как пуста их умственная жизнь. Это племя верит тому, что Мёррей и Дарлинг переместились ниже прежде, чем оно само пришло в своё настоящее место обитания, и припоминает истребительную болезнь, которая до прибытия европейцев пришла к ним по той же дороге. Некоторые из них вспоминают об испуге,
который доставил им Стурт, когда он появился на своей лодке на озере Александры, и о смятении, в какое привели их стоянку две случайно заблудившиеся коровы, и как они от них бежали, точно от демонов. В 1840 г. разбился корабль, из экипажа которого, выброшенного на берег, они умертвили 25 человек. В наказание европейцы убили нескольких из них. В 1844 г. был убит один из кваттеров. Впоследствии им пришлось иметь ещё немало столкновений с белой полицией. Такова история целого поколения австралийского племени!
Они почти не делают попыток к закреплению мыслей посредством письма. Но не может быть сомнения, что австралиец в искусстве письма сделал несколько шагов далее, чем это предполагалось несколько лет тому назад. В 1880 г. открыли вестовые палочки с образным письмом, которым сообщалось туземцам множество сведений (см. рис., стр. 336), новое доказательство недостаточности этнографического изучения австралийцев. Эти палочки всего законченнее в Западной Австралии. Они грубее в Квинсленде и Новом Южном Уэльсе. Точно также какие-то сведения (или заклинания?) нацарапаны на палках, которые употребляются в пляске корробори в качестве танцевальных. В этом образном письме не только представлены предметы внешней природы, но и условные знаки, прямые и косые линии и т. п. Это нечто более простого образного письма. Туземцы, по-видимому, весьма искусны в письме и чтении этих первобытных иероглифов. Такие палочки [336] давались заключённым, чтобы известить их о приготовлявшемся плане освобождения. Они посылались также, когда племена объявляли друг другу войну. Для гонца эта палочка служит верной охраной даже на далёком пути. Дело заключается здесь не в истолковании слов, а в изображении понятий: вести, изображённые на палочке, читаются членами совершенно различных племён и легко понимаются при разъяснении гонца. Подобные палочки заменяются иногда простыми деревянными палками, которые служат символами вестей, передаваемых устно. Вестник считается неприкосновенным. Более простые знаки служат той же цели. Нарезки на гладкой коре деревьев, кучи камней, связки растений указывают дорогу и извещают позднее прибывающий отряд о принятом направлении. Дымовые и огненные сигналы употребляются часто; бросание пыли вверх есть знак войны. В других случаях для объявления войны посылается палка с перьями эму. В Западной Австралии полномочие послов, по Эйру, удостоверялось сетью из тростника. Это было воспоминанием некогда широко распространённого узлового письма, пример которого Кортюм сообщает из Куктауна. Без сомнения, сюда же примыкают и рисунки на скалах: там изображены не только животные, но и люди во всех положениях, обыкновенно вместе с животными, что указывает на охоту и рыбную ловлю. На верхнем Гленельге тянется цепь холмов из песчаника со множеством пещер, из которых многие расписаны красками (по большей части красновато-жёлтой). В одной из них была изображена рыба длиною в метр. На косо наклонённом потолке другой пещеры нарисована на тёмном фоне белая фигура с жёлтыми глазами и курчавыми красными волосами, с правильными рядами белых точек. На теле, не вполне оконченном, изображено тесно прилегающее платье. Рядом с тем, на боковой стене можно видеть одну над другой четыре головы с густыми синими волосами, а наверху эллиптическую фигуру, в которой на золотисто-жёлтом фоне, с красными брызгами и белой широкой поперечной полосой, можно заметить красного кенгуру с двумя наконечниками стрел, из которых один, с двумя шариками, направлен к животному, а другой — в противоположную сторону. При этом грубыми чертами изображён человек, несущий красного кенгуру. Здесь же находятся многие другие хуже исполненные изображения животных и людей. Быть может, некоторые из этих рисунков имеют религиозное значение.
У австралийцев весьма развит язык жестов и пальцев. Кемпэ говорит о центральных австралийских племенах [337] Макдонеллевой горы, что они почти всё могут выразить различными положениями и движениями кистей рук или пальцев.
Основными чертами австралийских языков Фридрих Мюллер считает многосложное строение, в котором начальные слоги бывают обыкновенно с простыми согласными и конечные с гласною или плавною согласною. Сродство их с языками океанийцев требует ещё доказательств в отдельных отношениях. Звуки h, f, v, s, z, по-видимому, у них совершенно отсутствуют; в образовании форм преобладают суффиксы. Числительные имеют множественное, единственное и двойственное числа; из падежей Теплин в южно-австралийских существительных из шести известных нам, отличает exativus и ergativus, а у местоимений causativus. Ударение падает обыкновенно на предпоследний слог. Австралиец любит опущения слов. Сокращения встречаются так же, как и распространения.
Что касается умственной ценности австралийских языков, то в них богатство слов, выражающих ощущения, противополагается бедности слов, выражающих понятия. Числительных выше трёх или пяти по большей части не существует — все высшие числа бывают составными. Цветовые обозначения довольно скудны, но зато у них много слов для обозначения степеней родства и возрастов. Изучение австралийских языков затрудняется равнодушием самих туземцев. Небрежность, с какою они выговаривают слова, слияние слов и перестановка гласных ещё более препятствуют точному воспроизведению этих слов. Новые слова составляются и чуждые воспринимаются с большой лёгкостью. Из этого легко понять все трудности при определении степени различия этих языков. В Австралии существует много диалектов, которые, в сущности, во многом совпадают между собою. Значительные различия бывают только кажущимися. Из множества синонимов одно племя часто употребляет одно, а другое — иное выражение, но оба племени вполне понимают друг друга. Для каждой самой незначительной части человеческого тела у них есть определённое обозначение: вследствие этого могло случиться, что, когда путешественники спрашивали об одном и том же члене, они слышали различные наименования его. Число языков или наречий в Австралии можно определить только приблизительно. На юге Грэй и Блеек насчитывают семь языков, которые, в свою очередь, распадаются на множество диалектов, так как каждое бродячее племя говорит своим. Некоторые языки имеют более широкое распространение: на одном из них говорят от бухты Мортон до реки Хауксбёри, на другом — от пролива Короля Георга до бухты Акул и до реки Гасконь, и даже ещё далее внутри материка. Тот же язык, с диалектическими изменениями, встречается близ Аделаиды. Туземцы Мёррея и Муррумбиджи понимали туземцев пролива Короля Георга, такое же сродство корней замечается в языках Гёнтера и Маккари. Языки северного берега также многочисленны: у мыса Йорк находят пять языков, более или менее близко стоящих друг к другу, а на полуострове Кобург — четыре. Внутри материка, по Кемпе, языки родственные друг с другом между 23° и 28° ю. ш. и 132° и 134° в. д., а, быть может, и далее этих пределов, то есть на пространстве более 2000 немецких квадратных миль.
Приводимое ниже перечисление названий частей человеческого тела показывает, насколько южные, юго-западные и восточные австралийские языки сходны между собою. Языки внутренней Австралии, занимающие промежуточное место, относятся друг к другу так же, как и эти последние. Таким образом, устанавливается широко распространённое сходство. При этом для северных австралийских языков сохраняется возможность [338] обособленного положения и ближайшего сродства с языками Новой Гвинеи и соседних островов.
| Племя и местообитание | Рука | Рот | Язык | Глаз |
|---|---|---|---|---|
| Нарриньери | Мари | Торе | Таллангги | Пили |
| Аделаида | Марра | Та | Тадланья | Мена |
| Порт Линкольн | Марра | Нарпата | Ярли | Мена |
| Суэн-Райвер | Мархра | Дта | Дталланг | Мель |
| Бланшуотер (Южн. Австралия) | Мурра | Тийя | Ярлей | Минна |
| Новый Южный Уэльс, близ Сиднея | Муттурра | — | Туллун | Нгайкунг |
| Мельбурн | Мунунг | Варонгата | Таллан | Минг |
| Миронгата | кундернир | |||
| Эчука | Пееан | Варру | Саленг | Маа |
| Мурунди на Мёррее | Маннуруку | Таако-мунно | Нгантудли | Корлло |
| Бухта Мортон (Куинслэнд) | Ямма | Тамбур | Таллаун | Милло |
| Виммера (Виктория) | Маннаньюк | Тьярбук | Тьялли | Мирр |
| Уэнтворт (Дарлинг) | Муна мамбунья | Иелька | Тарлина | Макиэ |
| Камилярои (Барвон) | Мурра | — | Тулле | Мил |
| Диппиль (Куинслэнд, бухта Уайд) | Двруин | Тунка | Дуннум | Ми |
Чем менее нравственные размышления могут подкреплять мужество австралийцев, тем более должны мы удивляться остатку его, ещё не угасшему в этой несчастной борьбе за существование. Известны примеры почти героической решимости и изумительного хладнокровия их. Эти «варвары» не знают самоубийства, но им зато в высокой степени свойственно самообладание в перенесении мучений, которые они из суеверия или по обычаю причиняют себе сами или терпят от других. По отношению к воинственному настроению племена их различны между собой, но ни одно из них не выходит вовсе из военного положения. Угрозы издалека и нападения из засады, случающиеся и у них, составляют сущность первобытного ведения войны, но вовсе не исключают презрения к смерти в необходимый момент. В Западной Австралии до сих пор ещё повторяются имена смелых и жестоких туземных вождей, которые целые годы вели борьбу с европейцами, непрерывно угрожая колонистам. Они искусно закрываются щитами, ловко отклоняются от направленных в них копий, иногда даже ловят их и презрительно бросают назад, затем целятся только в неприятелей, покрытых щитом, отчасти из опасения кровавой мести, поэтому сражения их иногда продолжаются долго, причём все-таки не оказывается ни одного раненого. В их схватках они не могут казаться нам храбрыми в нашем смысле слова, но истинную храбрость они выказали в столкновениях с европейцами, и для успеха им недоставало иногда только численности.
Предпочтению, оказываемому австралийцами пению и пляскам, нельзя не удивляться ввиду того, что этот народ беднее всех других музыкальными инструментами. У них есть инструменты для отбивания такта, чаще всего бамбуковые трубки, по которым колотят палкою, но и это музыкальное орудие свойственно не всем племенам. По большей части они колотят палкой или по метательной дощечке, или по другой палке, которую держат у груди, или же по растянутой или свёрнутой шкуре. Барабаны весьма грубой работы, правда, были найдены у западных австралийцев, но у южных австралийцев удары по шкуре или [339] по щиту составляют единственную музыку. Австралийцы порта Эссингтон играют носом на свирели из бамбука по полинезийскому образцу. Наконец, можно упомянуть и о хлопании в ладоши, которым сопровождается пение.
Пляска всегда сопровождается пением, но во всех их мелодиях есть нечто меланхолическое: во всех слышится понижение от высоких до самых низких тонов. Речь и пение у них нелегко отделить друг от друга; в состоянии аффекта речь незаметно переходит в пение, причём темп определяется степенью возбуждения. Радость, гнев и (по Грэю) даже голод побуждают их к пению. В простых сопоставлениях или противопоставлениях в песнях нельзя не заметить некоторой поэзии, но в этом, как и в украшении их тела, выступает простота и бедность их фантазии. Теплин записал несколько плясовых песен нарриньериев: это — описания различных приключений во время пути, на охоте, на войне, и ничего более. Также первобытны по постройке, наивны по мысли и склонны к заключительной рифме австралийские песни, сообщённые Грэем и др.
Скажем ещё несколько слов о корробори, или корробери, которое исполняется в виде простой пляски с пением или с некоторыми видоизменениями в качестве очистительной или волшебной пляски и в особенности при праздновании самых различных событий. Обыкновенно пляшут мужчины, между тем как женщины аккомпанируют им музыкой и пением. В Куинсленде этот танец бывает ещё торжественнее, чем в Южной Австралии. Там при этом соблюдаются следующие обычаи: день мужчины скрываются в кустах, где жёны вымазывают их, как следует для торжественного танца, жиром и ужасающим образом раскрашивают красками. Когда смеркнется, женщины разводят громадный костёр, бьют в барабан и поют монотонную мелодию. Затем появляются танцоры с копьями и горящими головнями в руках, с лодыжками, обвитыми пучками камедевых листьев, и начинают со свирепыми жестами свою пляску, которая под конец превращается в дикое, фантастическое беганье и преследование по кругу или вперёд и назад. От времени до времени они испускают дикий вой, с силой сталкиваются копьями и бросают факелы на землю, отчего далеко разлетаются искры. Эти пляски исполняются только ночью, преимущественно в полнолуние. Корробори легко принимает неприличный характер, в особенности если в нём, в виде исключения, участвуют женщины.
Мы не могли бы понять австралийцев, не зная об их бродячем образе жизни, который развит у них в высшей степени. Этому содействовали все естественные свойства их страны. Первые причины его заключаются в недостатке воды и в происходящем отсюда неравном распределении питательных растений и животных: время засухи превращает многие места, удобные для жизни, в необитаемые. Продолжительная засуха так же велика, как неопределённы время и масса осадков. Гор, питающих источники, почти нет, и поэтому там существует немного постоянных оазисов. Прорывающиеся от времени до времени влажные муссоны не могут ограничить беспрерывных переходов с места на место. Растительные и пищевые вещества часто приходится искать на больших расстояниях; животные почти в такой же мере, как и человек, избегают сухих местностей. Бродячей жизни благоприятствует недостаток гор и больших рек в большей части страны. Принимая во внимание и изолированное положение Австралии, мы должны признать, что она обладает самыми неблагоприятными условиями для развития оседлого населения. Так бродят племена запада, мужчины с оружием впереди, а женщины [340] позади их, с поклажею и детьми. Груз их увеличивается обыкновенно одеждой, которую снимают для большего удобства на ходу. В мешке, который каждая женщина несёт на спине (см. табл. «Женщины из Южной Австралии»), находится: плоский камень для размягчения съедобных корней, куски кварца для ножей и наконечников копий, камни для топоров, куски смолы для исправления или изготовления оружия, жилы кенгуру для связывания и иглы из костей кенгуру, шерсть опоссума для поясов, куски кожи кенгуру для шлифовки копий, острые раковины для ножей и топоров, жёлтая и красная глина для раскрашивания тела, кусок древесной коры для изготовления мочалы, верёвки, пояса, некоторые украшения, трут для добывания огня, некоторое количество жира и кусок кварца, сохраняемый в качестве священного предмета с тех пор, как он извлечён знахарем из больного в качестве вместилища болезней, и, кроме того, все собранные по дороге коренья и плоды. Под мешком они несут ещё запас необработанных кож, а в руке — палку от пяти до шести футов или головню; мужчина часто даёт им нести ещё и свои копья. На этих переходах делают обыкновенно не более 25—30 км. Когда дорогой можно ожидать найти дичь, мужчины уходят в сторону и отправляют женщин и детей под присмотром пожилых мужчин по прямому пути к предназначенной стоянке. Утром они поднимаются в дорогу не слишком рано, и обыкновенно требуется понуждение более энергичного из числа их, чтобы положить конец болтовне и промедлению.
Если время пребывания на одном месте зависит от количества пищи, воды и других удобств, то они редко проводят там более двух недель. Это невозможно уже потому, что их теснят другие группы. Вследствие этого, летом вообще места меняются чаще, чем зимою. Хижины часто оставляются, когда уходят из места стоянки: этим объясняется сравнительно большое количество брошенных стоянок туземцев, о чём сообщается в отчётах путешественников. Общие совещания и празднества также понуждают племена к перемене места. Многие церемонии требуют совместного участия нескольких родственных племён. Наконец, и страх к местам смертных случаев и другие суеверия служат поводом к переселениям. Судя по нынешнему отношению числа детей в семьях, избыток населения лишь весьма редко мог вызывать переселение. Но, тем не менее, надо иметь в виду, что, когда до соприкосновения с европейцами здесь существовали другие условия, эти перемещения, совершавшиеся быстро вследствие ограниченности средств существования, зависели от возможности прокормления себя.
Численность австралийцев была всегда незначительною, но, по-видимому, большею на севере и на северо-северо-востоке, чем на юге и на западе. Со времени появления европейцев, она уменьшалась из года в год, что является тёмной стороной новейшей истории не в одной лишь Австралии. Распространение европейцев принесло туземцам более вреда, чем пользы: они захватили их земли и почти совершенно истребили дичь; они перепортили тростник, из которого туземцы строили свои жилища, и траву, на которой они спали. Кожи для изготовления одежд и кору для изготовления челноков теперь почти уже нельзя найти. Но по нынешнему низкому состоянию австралийцев нельзя ещё судить о первоначальном, и нельзя отчаиваться найти среди их ослабевших, далеко рассеянных племён лучшие качества, какими они некогда обладали. Быть может, белые ценили столь же низко лишь одних бушменов Африки, а австралийцы ещё пытались отражать нарушения высоко почитаемого ими права собственности вооружённой рукой и поэтому были объявлены людьми, с которыми жить нельзя. Англия поступала неразумно и бессердечно, превратив Австралию в колонию преступников и отказываясь [340]
[341]
признать право туземцев на их землю. Нигде колониальная политика не была так решительно предоставлена системе laissez faire, laisser aller, как здесь, но всё было напрасно. История австралийских колоний рассказывает об умышленном истреблении беззащитных туземцев целыми массами, о настоящих охотах за людьми. Разврат с его последствиями, разрушающими душу и тело, пьянство и пр. содействовали тому же. В результате являлось постоянное уменьшение численности туземцев. Мы не знаем ни одного достоверного определения этой последней для всей Австралии: 100 тыс. и 200 тыс. указываются с одинаковым правом как число австралийцев до появления европейцев; попытка более основательного исчисления в 1851 г. указала число их в 55 тыс. Правда, не везде туземное население убавлялось так быстро, как в Виктории, где оно с 1836 до 1881 г. уменьшилось с 5000 до 770, но убывание численности происходило повсюду. Перепись 1876 г. для всей Южно-австралийской провинции даёт общую цифру 3953, из которых только 1000 живут в местах европейских поселений; ввиду того, что общее число их в 1842 г. доходило до 12 000, оно уменьшилось до ⅓. Доказательства регресса существуют и для округов, подвергающихся лучшему контролю. Между насчитанными в 1877 г. 613 нариньериями в Южной Австралии Теплин отметил в 1869—77 г. 150 рождений и 162 смертных случая. Он пытается уменьшить значение этих цифр указанием, что туземцы возвращались на родину перед приближением смерти. Несомненно, что и в этом случае отношение весьма неблагоприятно. У туземцев, живущих дальше от европейцев, нельзя упускать из виду и детоубийства.
Ставя вопрос о постоянных причинах этого уменьшения, в южных областях нельзя не указать и войны. Хотя там установились добрые отношения с правительством, но племена со времени назначения первого губернатора в 1836—78 г. так уменьшились в численности, что даже трудно было собрать небольшую коллекцию их оружия. С тех пор как правительство метрополии признало печальное угасание туземцев и свою вину перед ними, оно делало многое, чтобы ослабить её. С 1821—42 г. в одном Новом Южном Уэльсе было израсходовано 80 тыс. фунтов стерл. для охраны туземцев и пособия им, и почти все английские министры колоний ставили себе задачей поддерживать местное правительство Австралии в его заботах о туземцах. Но эти заботы, если они вообще могли иметь какое-либо значение при господствующей системе, явились слишком поздно. Для туземцев основываются школы в Аделаиде и других местах и щедро поддерживаются, но через несколько десятилетий эти школы становятся ненужными, потому что племя Аделаиды вымерло, так же как и его собратья. В виде органа власти по отношению к чёрным, установлена была конная пограничная полиция, и дела у «покровителей туземцев» стало немного. Весьма неутешительный годовой отчёт одного из помощников их (Sub-Protector of the Aborigines) в Южной Австралии в 1875 г. приводит, что меньшее число рождений и большее число смертей всё ещё замечается у оседлых племён. Чахотка, корь и оспа свирепствуют между ними.