3. Физические свойства и умственная жизнь полинезийцев и микронезийцев
| «Люди, окружавшие нас, имели столько же мягкого в своих чертах, сколько и приятного в обращении. Они были приблизительно одного роста с нами, бледного, красновато-бурого цвета и с прекрасными чёрными глазами и волосами» |
| (Описание таитян Г. Форстера.) |
Распространение по обширной области обитания, раздробленной на многочисленные острова с различными естественными свойствами, и глубокие общественные расчленения заставляют ясно выступать расовые различия в полинезийских племенах. Является почти излишним упоминать о том, что и в этой расе нельзя найти полного единства. Она испытывала смешения, отдельные элементы которых мы уже не можем определить; несомненно, что в неё вошли негроидные составные части. Но какова бы ни была история полинезийцев, они образуют особую группу человечества. Тесно примыкая к малайской расе, они обладают преимущественно светлыми оттенками бурой кожи, к которой могло бы подойти среднее обозначение «оливково-буроватой», если бы микронезийцы не выказывали жёлтого цвета китайцев, а самоанцы — светло-бурого окрашивания южных европейцев; волосы полинезийцев — чёрные и гладкие, и отчасти кудрявые. В этих пределах, по Финшу, микронезийцы не более отличаются от [184] настоящих полинезийцев, чем швабы — от северных немцев. Полинезийские колонии встречаются в микронезийской области, но многие микронезийцы стоят ближе к меланезийскому типу.
Из числа физических признаков, имеющих значение, мы назовём преобладающую короткоголовость, которая во многих случаях усиливается искусственным деформированием; низкий, но по большей части хорошо развитой лоб, нередко обуславливающий лицевой угол одной величины с европейским; чаще приплюснутый, чем изогнутый нос; маленькие, живые, по большей части горизонтально поставленные глаза, чрезвычайно открытые и выразительные; скуловые кости, более выступающие вперёд, чем в стороны, и, наконец, несмотря на толстые губы, красиво сформированный рот. Вообще более светлые полинезийцы, в особенности маори и тонганцы, по выражению лица всего более подходят к европейскому типу, между тем как несколько более тёмные микронезийцы приближаются к меланезийцам. Мягкие черты и услужливое обращение свойственны им всем. Так как по отношению к полинезийцам часто употребляется выражение «народы благородного типа», то здесь нелишне заметить, что только рост их может измеряться европейским масштабом; «самую красивую самоанку, — говорит Гуго Целлер, — можно сравнить только с миловидной немецкой крестьянской девушкой» (см. рис. выше). Волосы отличаются от грубой и прямой монгольской формы большею тонкостью и склонностью к шерстистой или даже [185] кудрявой форме. Всего вернее называть их «курчавыми». Иногда попадаются и высокие парики, наподобие папуасских. Цвет волос бывает чёрным и тёмно-каштановым. Более светлый оттенок, и в особенности красновато-бурые пряди, и красноватые или желтоватые окрашивания концов волос происходят от частого купания и от посыпания головы известью. Альбинизм, по-видимому, редко встречается. При прямых волосах борода и волосы на теле слабо развиты, а при кудрявых — сильнее.
Полинезийцы не обладают большой телесной силой. Незначительность работы многих из них мало способствует физическому развитию тела. Даже маори, кажущиеся самыми крепкими из них, обладают лишь известной долей силы подъёма англичан; и в беганье
наперегонки они остаются позади. Руки и ноги их более жирны, чем мускулисты. Заметная полнота тела как последствие лености встречается у них довольно часто. Средний вес мужчин на Джильбертовых островах равняется, по Финшу, 75 килограммам; высший вес их доходит до 95 кг. Относительно роста полинезийцы занимают среднее положение: в данных измерений Финша мы находим высшую цифру 1,79 м для мужчины с Джильбертовых островов и 1,61 м — для женщины из Уполу, одной из самых крепких и толстых полинезиек. Минимумы опускаются до 1,50. О жителях острова Пасхи, живущих в самых скудных условиях, уже Г. Форстер говорил: «Мы не нашли между ними ни одного, которого можно было бы назвать большим». На Маршаловом архипелаге туземцы более северных островов, менее посещаемых чужеземцами и производящих более питательных веществ, представляют более крупную и сильную человеческую породу (см. рис. выше), тогда как большинство туземцев южного архипелага состоит из истощённых, рано стареющих людей. Более слабый тип берёт перевес. Вялость, пугающаяся напряжения, необходимого при рыбной ловле, и довольствующаяся растительной пищей, вероятно, содействует этому. По Финшу, обитатели Джильбертовых островов (см. рис. выше) могут быть названы более крепкими. Вместе с тем они отличаются более сильным размножением, поддерживающим значительное выселение. Расовые различия присоединяются к общественным расчленениям. Светлые люди [186] высших классов ведут своё происхождение от японцев, китайцев и испанцев, но и тёмные низших классов происходят не от одних только сожжённых солнцем людей. Эллис слышал, как говорили, когда темнокожий проходил мимо: «Какой он тёмный! У него должны быть славные кости». Темнокожих, впрочем, можно найти не в одних низших классах. Исключения этого рода мы встречаем и среди светлокожих аристократов.
Острота чувств полинезийцев довольно значительна. Это можно сказать не только об их искусстве находить потерянные вещи или выслеживать мелких птиц в их засаде. Им свойственна и умственная находчивость. Они не так детски наивны, как негры, но не так замкнуты, как малайцы, и не так расчётливы, как китайцы. Если они, по стремлениям своей природы, — настоящие дикари, то, с другой стороны, мы встречаем у них твёрдые сословные грани и разнообразные социальные деления. Хотя их охотничье и военное оружие и домашние орудия достаточно первобытны, но в других областях они выказывают довольно значительную умственную даровитость. Если все дикие народы, в отношении между даровитостью и развитием, представляют нечто противоречивое, то полинезийцев можно назвать народом противоречий. Таитяне и обитатели островов Товарищества показались Куку и его спутникам мягкими, услужливыми, во многих отношениях достойными зависти, счастливыми людьми — детьми с весьма счастливыми задатками. Между тем тонганцы сто лет тому назад были ещё людоедами. Перелистывая историю отношений таитян к белым, мы найдём описание их встречи с экспедицией Валлиса. В этом случае они оказались совершенно иными и испытали кровавый отпор. Белые заставили бояться себя. Там, где они не получали таких уроков, туземцы являлись [187] настоящими дикарями. Причиною смерти Кука на Гавайских островах была его излишняя доверчивость. Небольшие внешние острова, каковы Паумоту, Саведж, Пенрин и др., стали известны по нескольким случаям коварных нападений. Последние в ещё большем числе отмечены в истории Новой Зеландии. Не будучи дикарями, в смысле бушменов или австралийцев, полинезийцы всё-таки отличаются нерасчётливым, изменчивым характером. Микронезийцы по большей части кажутся робкими: населения их на уединённых островах часто бывали малочисленными и оказывались беззащитными перед чужеземцами.
При большей внешней подвижности здесь замечается тупость неразвитого ума. Нечувствительность к позорной смерти от руки палача поразительна даже у полинезийцев-христиан; спокойствие детей при смерти их родителей было замечено в особенности в напоённой кровью Новой Зеландии. Человеческие жертвы и людоедство должны были оставить след в душевной области. Эти дурные свойства прикрываются детским легкомыслием. Болтливость их значительно облегчает уголовное правосудие: они не могут сохранить никакой тайны, если это даже ведёт их к эшафоту. Повсюду в Полинезии приходится слышать много бранных слов и видеть немного настоящих столкновений; даже в серьёзной войне слова играют главную роль. Вместе с множеством слов говорится и много неправды. Забавным доказательством искусства притворства полинезийцев может служить появление мнимого короля Фину при втором посещении Куком островов Дружбы в 1777 г. Чтобы сыграть эту роль, многие должны были помогать ему, точно так же притворяясь, как и он, и Кук, которого обманывали в течение нескольких дней, только тогда догадался об этом обмане, когда узурпатор отдал честь настоящему королю.
Полинезийцы не выказывают упорства перед требованиями экономической жизни в европейском духе. Если сахарные плантации, составляющие главное богатство Гавайских островов, в настоящее время находятся по преимуществу в руках белых или лиц смешанного происхождения, то толчок к возделыванию сахарного тростника был немаловажной заслугой Камеамеи III. Первые христиане в Мауи делали изумительные подвиги при постройке церкви длиною в 30 метров, для которой камни, песок и известь они носили на спине, а деревья таскали на руках. Два раза обваливались стропила крыши, и они спокойно выстроили её в третий раз. Впрочем, трудолюбивые, способные к прогрессу полинезийцы прославлены европейцами в качестве скупых и жестокосердых людей; самоанцы и таитяне считались более услужливыми. Поучительно глубокое различие между отвыкшими от работы и ленивыми, более светлокожими обитателями плодородного Таити и прилежными, искусными, трезвыми, мускулистыми обитателями более бедных островов Тонго. Можно указать в виде характерного факта, что тонганцы были пощажены ленивым высшим классом островов Таити. Если о разнузданности полинезийцев в сношениях между полами судить правильнее, то мы можем видеть, что заключения посетителей, знакомых только с поверхностным слоем населения, оказываются преувеличенными. Многое в этом случае вытекает из общего культурного состояния этих народов. Легкомыслие и праздность заставляют местами эту разнузданность в верхних слоях достигать невероятных пределов; в Новой Зеландии, Самоа и в особенности Тонге женщина, напротив, занимает выдающееся положение.
К человеческим жертвам, людоедству, детоубийству и следам каннибализма мы вернёмся в главе, посвящённой общественному состоянию. [188]
При первом луче света, который осветил жизнь полинезийцев, при первом открытии центральной части Тихого океана, мы замечаем усиленное движение культурно-исторического характера. Если воззрение, будто в их религии развитие, направленное к монотеистическому толкованию, проложило себе путь ранее христианских влияний, заходит слишком далеко, то мы не можем не распознать в этой религии творческого процесса. Если бы она обладала бо́льшим простором и большей устойчивостью, мы нашли бы в Полинезии мифологию, подобную индийской. Полинезийцы стояли и стоят невысоко в нравственном отношении, но, тем не менее, некоторая доля самовоспитательного развития заключается в отказе от людоедства и человеческих
жертв. Это — дальнейший шаг к человечности, который не вполне оценён всеми рассуждавшими о нём. Вообще, полинезийцы выказали редкую способность к воспитанию. Мы не говорим здесь о быстроте их усвоения европейских костюмов и нравов. Миссия нигде не могла так быстро, как здесь, перейти к услугам туземных учителей. Уже много лет тому назад на целых группах, каковы Тонга, Самоа и Гервеевы острова, во всех деревнях можно было найти церкви и школы с духовенством и учителями по большей части туземного происхождения. Эти общины рано получили самостоятельность: Лондонскому миссионерскому обществу уже в течение нескольких лет не приходится высылать самоанцам никаких денежных пособий; даже для целей миссии в других областях взимаются довольно значительные подати с них самих. К замечательным явлениям принадлежат самостоятельные отщепенцы от христианства. Так, саваец Сиоведи на Уполу основал особое вероучение, согласно которому он сообщался с богом и делал чудеса, понуждая в случаях повальной болезни к взаимной исповеди; его богослужение казалось особенно внушительным, сопровождаясь ружейными [189] стрелами. Точно также на Самоа один туземец, возвратившийся с китовой ловли, где он научился называть имя небесного бога, привёз с собой старуху, которая, сидя за занавесью, исцеляла болезни прикосновением, будучи уверена, что в ней живёт Иисус Христос.
Философствующий элемент выступает с изумительной плодовитостью во всех превращениях полинезийской мифологии. Нигде не оправдывается в большей степени предположение, что мифология на этой ступени вполне заключает в себе науку. Мы можем назвать отвлечением, когда на островах Товарищества за появлением Ру из тела матери-Папы следует непосредственно создание духовных сил; лишь после этого материальный мир создаётся сочетанием Тангороа с различными силами природы. Мы испытываем впечатление как бы при виде зародышей естествознания, когда слышим, что Тангороа вместе с богиней внешнего мира порождает облака и дождь, с богиней внутреннего мира — зачатки движения, с богиней воздуха — радугу, свет и луну и с богиней, живущей в земле — вулканический огонь. Этот строй мыслей, порождающий мыслящих духов, не был предназначен для широкого распространения, и общая полинезийская мифология не приспособила к этим абстрактным понятиям выражение простой идеи творения — происхождении света из объятий неба и земли. Но уже из простых, великих образов — моря, островов, считавшихся твёрдым островом или только землёй, плавающей по морю, из потребности в ориентировании с помощью солнца, луны и звёзд полинезийцы почерпали понуждение к более внимательному изучению небесных явлений и к созданию космогонических представлений. В основе их представлений о мире, в создании которого участвует более воображение, чем разум, лежит тем не менее множество наблюдений. Луна считается женщиной, обладающей способностью обновления. Человек на луне это — Рона, который, идя ночью, споткнулся и был захвачен луною вместе с веткой дерева, за которую он хотел удержаться. Подобно солнцу, месяц обновляется в источнике живой воды. Между тем как месяц и звёзды находятся в третьем небе, ближайшем к земле, солнце светит только из пятого, так как иначе оно всё бы сожгло. Солнце и луна некогда жили вместе и породили твёрдую сушу земли. Солнце, с одной стороны, связано через посредство Мауи с луною, с другой, оно связано своими лучами с землёй. Из этой двойной связи исходят и затмения. Звёзды созданы предками поколения нынешних полинезийцев. В качестве небесного народа они разделены на две группы, между которыми границу образует Млечный Путь; через посредство падающих звёзд они посылают вести своим прежним творцам. Среди созвездий, Плеяды в качестве бушприта лодки и Орион вместе с Южным Крестом и соседними звёздами в виде «лодки Тамаререти» пользуются особым почитанием. Радуга представляется им луком или колеблющеюся тетивою или же лестницей, по которой души начальников поднимаются на небо.
Частые странствования полинезийцев с острова на остров создали с течением времени известную сумму знаний, но едва ли можно говорить о настоящих географических знаниях. Даровитый Тупайя нарисовал Куку нечто вроде карты, на которой были обозначены бесчисленные острова Полинезии. Названия оказались довольно верными, но [190] нельзя было того же сказать о положении и величине. Внимательные люди давали достаточно точные сведения о соседних островах. Они различали низменные (коралловые) и высокие (вулканические) острова, знали — имеют ли они постоянное и временное население и т. д. Брат начальника Рараки нарисовал для Уилкса мелом на палубе с большой точностью все острова Паумоту, какие он знал, и назвал из них три, которые впоследствии действительно были открыты.
Знание полинезийцев основывалось на значительной устойчивости предания. Культурная сокровищница даровитого племени показывает всё, чего оно может достигнуть, не имея письменности и находясь, прибавим мы, в «каменном веке». Известные лица изучают одновременно мифологию, исторические предания и расположение звёзд и вместе с тем отчасти врачебное искусство. Некоторая доля этого сокровища хранится втайне. Генеалогии сообщаются способным мальчикам в ночные часы. На исторических палочках выдающиеся имена отмечаются с особенными украшениями в надрезах (см. рис., стр. 297). Становясь жрецами, эти люди узнают друг друга с помощью таинственных слов. Традиционные песни, которые поются на торжествах при очищении, находятся под охраною жрецов. Наряду со священным существует и доступное для всех предание, хранители которого, к нашему удивлению, нередко причисляются к низшим слоям общества. Им доверяются исторические воспоминания, героические песни и мифы, превратившиеся в детские сказки. В среде жрецов развилось нечто вроде врачебного искусства, здравые начала которого заглушены различными обрядами сношений с другим миром. Таитянин считает седалищем жизни и духа брюшную область и называет внутренностями то, что мы понимаем под сердцем. Впрочем, и здесь голова считается вместилищем мыслительной способности человека и, сверх того, пользуется по преимуществу особым почитанием, которое, однако, имеет каннибальскую окраску. В числе рациональных приёмов обращения с больными растирание занимало первое место. В снарядах тамошних врачей мы находим тыквенные сосуды для промывательных и клешни Squilla для вскрытия нарывов.
Полинезийский язык обладает числительными, допускающими обозначение тысяч. Легу (пепел) определяет границу возможного счисления. Обыкновенно 5 и 10 бывают естественными отделами системы, но ту-я, то есть «счёт по четырём», образует вместе с 40 особую единицу на Маркизских и Гавайских островах. Для облегчения счёта на Гавайе, Улеа, Налау и других островах употреблялась система завязывания узлов на шнурке, достигшая столь высокого развития в Перу; таитяне связывали полосы кокосовых листьев в пучки, а новозеландцы пользовались бирками.
Счисление времени ведётся по лунным месяцам. На Таити их было четырнадцать, из которых два уже Форстеру казались вставными. Названия месяцев во многих случаях относятся к земледелию и явлениям растительной жизни. На Новой Зеландии было тринадцать месяцев, и, кроме того, десятый месяц считался вдвойне. Названия месяцев и начало года на разных островах тем более различны, что мы находим ещё [191] следы другой морфологической системы, разделяющей год по исчезновению или появлению Плеяд и насчитывающей только шесть месяцев. Так, на многих островах начало года совпадает с зимним солнцестоянием южного полушария. Далее счёт ведётся по поколениям; это счисление на Раротонге доходит до двадцати девяти, а на Мангереве до двадцати семи поколений, то есть известного числа веков, что естественно представляется мифическим.
Пение и танцы наполняют значительную часть жизни обитателей счастливых островов тропического пояса. Маори также поют при каждой работе, каждой пляске, при гребле, при игре, при выступлении на войну. Они в особенности любят чередующиеся песни, когда пение хора сменяется пением отдельных лиц. Характер их песен не весёлый, какой проистекает из приятного настроения, но торжественный. Полинезийцы положительно обладают чувством стихотворного размера и рифмы. При более значительных представлениях между исполнителями танцев происходят монологи, диалоги и даже начала драмы, состоящие, впрочем, в мимическом воспроизведении ссоры, оканчивающейся дракой. При этом употребляются танцевальные палки, или танцевальные ходули (см. рис. сбоку и на стр. 192), которые часто бывают красиво вырезаны. Спутник Кука, Эндерсон, изображает следующим образом музыкальное собрание на Тонге: «Восемнадцать мужчин сели в кругу зрителей. Четверо или пятеро держали в руках длинные бамбуковые трубки, закрытые снизу и открытые сверху, которыми они, держа их в почти вертикальном направлении, медленно ударяли в такт по земле. Это давало вследствие различной длины трубок разнообразные низкие тоны. Другой музыкант ударял двумя палочками по длинной расщеплённой бамбуковой трубке, лежавшей перед ним на земле, и извлекал при этом высокие тоны. Остальные пели мягкую мелодию, которая настолько смягчала грубоватые ноты простых инструментов, что никто не отказался бы признать силу и приятное благозвучие этой музыки». В других случаях ударяют двумя палками по полым бамбуковым стволам, вроде барабанов. Тонганцы из всех разнообразных музыкальных инструментов европейцев выказывали некоторое уважение только барабану, но всё-таки ставили его ниже своего. Микронезийские барабаны отличаются в особенности формою песочных часов. Некоторые барабаны употребляются при богослужении и считаются священными. Бамбуковые флейты и трубы из раковин встречаются почти повсюду (см. рис., стр. 190).
К танцам принадлежат также военные и вооружённые игры и любимые борьба и кулачные бои; во времена Кука в них принимали участие и девушки. Склонность к играм у полинезийцев весьма велика. Одна из их игр имеет большое сходство с нашей игрой в шашки, [192]
но, по-видимому, сложнее её, так как доска разделена на 238 клеток, по 14 в каждом ряду. Другая игра состоит в том, что под кусок ткани прячется камень, по которому надо попасть ударом палочки; при этом главную роль играют заклады. Игры в мяч весьма распространены. В игре «лала» гавайцы бросают камень в виде колеса, маика, насколько возможно далеко, и ставят на один удар своё имущество, жён, детей, даже кости своих рук и ног после смерти и, наконец, самих
[К таблице: Оружие и украшения полинезийцев]
1. Копьё, о-ва Фиджи.
2. Танцевальный жезл с перьями, Сандвичевы о-ва.
3. Меч из зубов акулы, Кингсм. о-ва.
4. Опахало, Сандвич. о-ва.
5. Танцевальная шапка, о-ва Кука или Товарищества.
6 и 7. Шлем из перьев, Гавайи.
8. Жезл для священнодействий, Куковы о-ва.
9. Головной обруч из перьев, Сандвичевы о-ва.
10. Пластинка для украшения, Таити.
11. Идол, Таити.
12. Ваникоро, С-та Крус.
13. Тапа, Тонга.
14. Плащ из перьев, Гавайи.
15—17. Маски из перьев, Гавайи.
18. Сосуд для воды, Фиджи.
19. Копьё для ловли акул, Кингсмильские о-ва.
20. Палица, Новая Зеландия.
[193] себя. Кроме того, полинезийцы забавляются беганьем наперегонки мальчиков и девочек. До известной степени азартной игрой является плавание во время волнения с помощью доски или жерди, мужественно и искусно выполняемое обоими полами, в особенности на Гавайских островах. Обычною игрушкой для детей служат маленькие кораблики, но они, подобно взрослым, охотно также играют в мяч. К воздушным змеям юные новозеландцы выказывают особое пристрастие. Мячик, сплетённый из листьев, они бросают в воздух и ловят его попеременно обоими заострёнными концами палки. У них употребительны и различные игры пальцами, причём они проявляют большую ловкость (ср. выше, стр. 74).