13. Государство
Ни один народ не лишён политической организации, какой бы слабой она ни казалась, как, например, у бушменов, маленькие отряды которых, собирающиеся для охоты или грабежа, иногда не имеют предводителей, или как у других разлагающихся, разрозненных племён, у которых часто лишь суеверие и привычка [129] поддерживают племенную связь. То, что социологи называют «индивидуализмом», до сих пор ещё нигде не было найдено в виде народной особенности. Из распадения старых народов быстро образуются новые. Этот процесс всегда в ходу: «Каждое отдельное племя — до известной степени лишь преходящее явление; с течением времени оно или поглощается другим, более могущественным, или, в счастливом случае, распадается на несколько мелких орд, из которых одни отправляются в одну, а другие — в другую сторону, и через несколько времени ничего уже не знают друг о друге» (Лихтенштейн). Эти политические изменения всегда носят характер перекристаллизовывания, а никак не бесформенного разложения. Организация редко держится долгое время. Одним из признаков культурного человека является то, что он привыкает к давлению законов, в исполнении которых он и практически заинтересован. Если же у негров основывается относительно упорядоченное государство, то на его границах вскоре возникает другое сообщество из лиц, принадлежащих к тому же племени и не желающих подчиняться установленному порядку. Эта выделившаяся часть населения, не признающая законов, вследствие свободы от всякого стеснения законом и устранения каких-либо отношений к своему племени, а также и уважения, какое питают к нему самые смелые и наиболее неимущие из соседних племён, часто приобретает большую силу, могущую превратить разбойничье племя в народ завоевателей и основателей государств. Грабёж и завоевание легко переходят друг в друга. Во всех странах, история которых нам известна, разбойничьи племена играли видную историческую роль.
Из истории диких народов нам больше всего известна их военная история. Первое появление огнестрельного оружия, которое позволило подняться незначительным племенам, резко отмечает новый отдел в истории всех негрских государств. То, что говорит Висман о киоках: «Вместе с ними явилось огнестрельное оружие и [130] затем образование могущественных царств», — то же можно сказать и обо всех. Разве мы не видим здесь постоянной борьбы первобытного состояния в её низшем проявлении? На это можно ответить, что до настоящего времени и наш мир был только вооружённым. Но у нас сильные взрывы стремления к борьбе прерываются продолжительными промежутками покоя, предписываемыми культурными условиями, а там часто становится постоянным состояние, сходное со средневековым кулачным правом. При этом надо заметить, что и среди диких народов можно найти мирные народы и миролюбивых властителей. Не будем упускать из виду, что самые кровавые и губительные войны диких народов были не те, какие они вели между собою, а те, какие они вели с европейцами, и что насильственность и жестокость проявлялась в высшей степени не в их среде, а вследствие торговли рабами, вызванной стремлением к наживе чужеземцев высшей цивилизации со всеми ужасными последствиями этой торговли в виде охоты за невольниками. Когда любвеобильный и самый справедливый из всех, кто писал о диких народах, миролюбивый Давид Ливингстон мог написать в своём последнем путевом дневнике следующие слова: «Основа безусловного мира ведёт к несправедливости… дух борьбы — одна из жизненных необходимостей; когда люди проявляют его в недостаточной степени или вовсе не проявляют, то они подвергают себя недостойному обращению и причинению им вреда», — то мы видим, что неизбежность борьбы между людьми является крупным, настоятельным фактом.
Но это состояние борьбы не исключает государственного порядка, а, напротив, вызывает его. Это уже — не bellum omnium contra omnes, а скорее фаза развития народной жизни, уже давно находящейся на пути образования государства. Самый важный шаг при выходе из дикого к культурному состоянию заключается в освобождении отдельных людей из полного или временного обособления или уединения. Всё, что содействовало при этом образованию обществ, наряду с семьями имело весьма важное значение в самых ранних стадиях культурного развития. Здесь борьба с природою в обширном смысле служила самым значительным стимулом. Добывание пищи прежде всего могло создавать союзы для общей охоты и ещё более для общей рыбной ловли. Последняя представляет большие преимущества дисциплинированных команд, которые на крупных судах выбирают предводителя и повинуются ему безусловно, так как их успех зависит от этого повиновения. Управление кораблём делает затем менее трудным управление государством. В жизни народа, обыкновенно вполне причисляемого к дикарям, каковы обитатели Соломоновых островов, мореплавание является, несомненно, единственным элементом, объединяющим отдельные силы. Земледелец никогда не чувствует такого сильного стремления к союзу, потому что живет уединённо. Но и у него есть основания для сближения с подобными себе. Он обладает собственностью, и в этой собственности помещён капитал работы. Так как этой работы не приходится делать вновь тому, кто наследует эту собственность, то отсюда само собой возникают непрерывность владения и важное значение кровного родства. Мы видим далее, что с земледелием связана склонность к более плотному расселению. Между тем как население становится всё теснее и теснее и отграничивает себя от других, оно приобретает, как и всякое количество людей, живущих на одном и том же клочке земли, общие интересы, и таким образом возникают мелкие земледельческие государства. У пастухов, у кочевников образование государства быстрее идёт вперёд в той же мере, в какой потребность к взаимному сближению у них энергичнее и охватывает более широкие пространства. Это заключается в самой сущности их занятий. Между [131] тем как здесь семья вскоре приобретает большее значение, возможность более плотного населения, напротив, исключается. Однако, собственность нуждается здесь в большей защите, и последнюю доставляет союз, на первых порах семейный. В хозяйственном отношении является более разумным, когда многие живут от одного большого стада, чем когда это стадо разделяется на несколько частей. Стадо легко рассеивается, и его надо сдерживать силою. Поэтому нельзя считать случайным, что семья нигде не достигает большего политического значения, чем у
номадов. Патриархальный элемент образования племён и государств находит здесь самое решительное выражение, и так же, как в охотничьем государстве средоточием является сильнейший, в пастушеском — старейший.
Мы склонны приписывать деспотизму, как низшей форме развития в сравнении с правовым государством, весьма глубокую древность; некогда предполагалось даже, что в его формах следует искать образование начал государственной жизни. Но этому прежде всего противоречит факт, что деспотизм противоположен патриархальному исходному пункту этих государственных образований. Племя имеет во всяком случае вождя, по большей части — старейшего, но, помимо военных походов, власть его почти равняется нулю; преувеличение его значения — один из самых обычных источников политических ошибок белых. Ближайшие родственники начальника стоят недостаточно низко в сравнении с ним, чтобы переходить безразлично в массу подчинённого [132] населения. Уже их достаточно, чтобы придать правлению известный олигархический характер. Так называемый «придворный штат» африканских (см. рис. стр. 131) или древнеамериканских правителей всегда составляет совет, окружающий правителя при исполнении им общественных обязанностей. Господство произвола, следы которого мы встречаем повсюду у народов, стоящих на низшей ступени, даже и при республиканской форме правления, имеет свою причину не в силе государства или начальника, а в нравственной слабости отдельных лиц, которые почти без сопротивления подчиняются правящей власти. Несмотря на тиранию немногих, в государственных учреждениях диких народов всегда замечается демократическая черта. Иначе, впрочем, и не может быть в таком обществе, в основе которого находится род с материнским правом, связанный кровным родством и общностью владения. Но, несомненно, в этом заключалась и причина для застоя.
Правящая власть значительно укрепляется, вступая в союз с духовенством. Склонность к теократии свойственна всем государственным образованиям, и в лице начальника племени значение жреца весьма часто преобладает над значением правителя. Слабые начальники Меланезии часто берут себе в помощь представителей мистической системы дук-дук, чтобы совершенно не лишиться власти, и в Африке к обязанностям начальника относится освобождение его народа от колдовства, когда он подвергся гневу сверхъестественных сил, и приобретать для него молитвой и ворожбой всевозможные выгоды (см. рис. стр. 138). Это, впрочем, не препятствует тому, что жрец, обладающий особенно уважаемым фетишем, отодвигает влияние начальника на второй план. Переход в христианство почти всегда разрушал власть местных начальников, если они не умели увлечь за собою массу. Однако, именно религиозный мотив поддерживает уважение к детям начальника, попавшим в рабство. [133]
Для поднятия власти начальника к колдовству присоединяется ещё монополия торговли. Начальник как посредник в торговле захватывает в свои руки всё, что нужно для его подданных, и становится раздавателем всевозможных благ, исполнителем самых горячих желаний. Эта система находит своё высшее развитие в Африке, где самый богатый и щедрый считается лучшим между начальниками. В нём, несомненно, заключается источник значительной силы, а часто и благодетельных действий. Именно здесь следует иметь в виду, что одним из самых главных стимулов к прогрессу или, скажем осторожнее, к изменениям в культурном достоянии народа можно считать волю выдающихся отдельных лиц. Но мы находим и таких начальников, которые укрепляют свою власть на основе замечательного знания или уменья. Начальник маньемов, Мёнекус, так привлекательно описанный Ливингстоном, заставлял своих сыновей усердно учиться кузнечному ремеслу, а начальник намаков, Ламерт, был сам искуснейшим кузнецом в своём народе. Без сомнения, в начальнике всего выше должно цениться военное искусство. Мудрости Соломона от него часто не требовалось, так как виновные во всех случаях тяжкого обвинения открывались с помощью колдовства и так как обыкновенно в судоговорении участвует народный совет. Каково бы ни было, однако, положение начальников, его нельзя никогда сравнивать с властью, исходящею из культурного богатства европейского народа, и нельзя не пожелать, чтобы путешественники в своих описаниях с несколько большей сдержанностью употребляли такие слова, как король, дворец и т. п. Только у военных вождей встречается некоторая княжеская пышность (см. рис. стр. 129 и 131), другие почти ничем не отличаются от своих подчинённых.
Правовые положения свойственны каждому народу, хотя они и колеблются у большинства диких народов на границе самозащиты и пени за преступления. Здесь и речи не может быть о величии закона, а только о вознаграждении потерпевшего от преступления. В малайском праве, например, допускается самоуправство при захвате на месте преступления, причём допускается даже умерщвление вора, тогда как одновременно разрешается и откупаться деньгами, то есть уплачивать денежную пеню, то же видим мы и у негрских народов. Насильственным действиям вообще предоставляется большой простор, как для низших, так и для высших, и, смотря по сопротивлению, какое они встречают, сферы личности более или менее суживаются. Кровавую месть в различных степенях можно найти у всех диких народов. Она достигает ужасающего распространения у полинезийцев и меланезийцев. «Мне кажется, — говорит Кук, — что новозеландцы живут в постоянном страхе взаимных нападений. Немногие племена не питают уверенности, что они не потерпели несправедливости от какого-либо другого племени и не думают постоянно о мести».
Войны диких народов часто гораздо менее кровопролитны, чем наши, и нередко вырождаются в карикатуры серьёзного ведения войны. Впрочем, происходящую при этом потерю людей нельзя ценить слишком низко, так как война ведётся долго, а страны, обитаемые дикими народами, и без того не отличаются густотою населения. Т. Уильямс вычисляет потери человеческих жизней во времена варварства при постоянных войнах фиджийцев от 1500 до 2000 в год, «не считая вдов, которые, при известии о смерти мужа, немедленно подвергались удушению». Этого количества достаточно, чтобы содействовать в значительной мере отсталости населения. Огнестрельное оружие уменьшило войны именно потому, что оно увеличило их потери. Но к этим постоянным войнам, которые можно было бы назвать «малой войной», присоединяются катастрофы неожиданных нападений, где большие истребления [134] человеческих жизней сопровождают элементарное проявление воинственной страсти. Конечная цель серьёзной войны у диких народов состоит не в победе над противником, а в уничтожении его. Если нельзя захватить мужчин, нападают на женщин и детей, в особенности там, где человеческие черепа собираются с суеверною страстью, как мы это видим у даяков-головорезов на Борнео (см. рис. ниже). «Целые племена вырваны с корнем из своих мест обитания и исчезли с лица земли или бродят, гонимые беспощадной костлявой рукой голода, на огромных пространствах, подвергаясь самой изменчивой судьбе. На сотнях миль там не улыбнётся никакой след местной промышленности, ни даже человеческое жильё; бесконечные пространства представляют картину единственной в своем роде безлюдной пустыни» (Гаррис, о Юго-Восточной Африке). К убийству присоединяется грабёж, и война приводит к такому ужасному бедствию, о каком цивилизованные народы почти не могут иметь понятия. Но вершину этой опустошительной силы представляет, конечно, выступление более даровитых или, по крайней мере, лучше организованных военных и разбойничьих орд, которые приобрели навык в убийстве и жестокости. Отсечение кистей рук и ступней и обрезание носа и ушей составляют там обычное явление. Жестокое обращение имеет часто побочную цель, «отметить» пленного: сюда относится и татуировка военнопленных. Лихтенштейн видел готтентота племени намака, которого дамары обрезали и выбили у него средние верхние передние зубы: «Он показал это нам и прибавил, что, если бы он захвачен был во второй раз, то эти знаки, несомненно, повели бы к лишению его жизни».
Потери жизни и здоровья уравниваются несколькими поколениями мира, но глубокое нравственное действие всё-таки остаётся. Оно заключается в ослаблении всякой веры в ближнего и в действительность нравственных сил, миролюбия и святости данного слова. Если политика культурных народов не отличается верностью и доверчивостью, то политика диких народов может служить выражением самых низких [135] свойств, недоверчивости, предательства и беспощадности. Они стараются действовать только страхом или хитростью. Европейской политике по отношению к диким народам это доставило большие выгоды, так как туземные силы крайне редко могли соединяться между собою, чтобы противиться ей. Единственным замечательным примером такого единения сил может служить союз «шести наций» североамериканских индейцев племени ирокезов, который в XVII и XVIII столетиях угрожал серьёзною опасностью европейцам. Попытка союза, который также мог представить опасность, произошла в силу так называемого Сэнд-Риверского договора 1852 года между гриками, басутами, бакенами и другими бечуанскими племенами, но не была доведена до конца. Последние годы достаточно показали вновь, как мало имеют силы южноафриканские племена, несмотря на их численность и выдающиеся военные способности, так как им недостаёт взаимного доверия, которое объединяло бы их и придавало устойчивость их стремлениям.
Постоянный страх и необеспеченность туземцев составляют необходимый результат частой измены их врагов. Отличительною чертою их служит то, что большинство диких народов больше всего желают иметь оружие и никогда не выходят без него (см. рис. стр. 137); самым характерным признаком высшего состояния государственной жизни в Уганде можно считать обычай выходить из дому уже не с оружием, а с обыкновенными тростями. Среди дикарей всегда кажется удивительным, когда встречаются люди без оружия, как это отмечает Финш, говоря о жителях Перси Пойнта в Новой Гвинее.
Обычай относиться как к врагам к чужеземцам, от которых суеверие заставляло ожидать несчастий и болезней, или убивать потерпевших кораблекрушение, как «принесённые водою кокосовые орехи», было, без сомнения, большим препятствием к распространению чуждых элементов. Мы знаем, однако, что у меланезийцев поднимался вопрос — позволительно ли так поступать, и что чужеземцы путём женитьбы могли быть прикреплены к новому месту. Если они принадлежали к ближнему острову или архипелагу, то с ними обращались не совсем как с чужеземцами, потому что они не были вполне неизвестными. Полинезийцы, которых нередко приносило бурею к Банксовым островам, встречали на них дружеский приём. Если почти ни одна из бесчисленных экспедиций для исследования Австралии не могла совершить своего пути, не подвергшись угрозам или нападениям со стороны туземцев, то нельзя не принять во внимание невольное нарушение границ областей этих последних, так как и в настоящее время в Средней Австралии самовольное вступление в чужую землю считается преступлением.
Подобно тому как в семье и в обществе, склонность к более резкому обособлению замечается и в политической области. Кто не признает в этом скрытом военном положении весьма важной причины отсталости диких народов? Величие культурных государств, которые поднялись на высокую ступень развития, заключается в том, что они действуют друг на друга возбуждающим образом и, вследствие этого, создают всё более и более совершенные результаты. Но именно взаимного возбуждения нет в постоянном военном положении, которое равномерно ослабляет культурные силы, действующие изнутри и извне, и последствием этого является застой, если не регресс.
Сущность государственных образований у диких народов составляет неопределённость границ, которые намеренно не проводятся в виде линии, а поддерживаются открытыми в виде свободного пространства изменчивой ширины. Неточность остаётся свойством границ даже государств полукультурных. Не всё государство связано с площадью земли, какую оно покрывает, и в особенности с его [136] периферическими частями. Вполне определённо только политическое средоточие, самое существенное во всём образовании. Именно из него власть, сдерживающая государство, направляет свою силу в большей или меньшей степени в периферические полосы. Пограничные пункты и пограничные пространства известны нам на всех ступенях. Пограничные пространства оставляются свободными и служат даже общими местами охоты, но они служат и жилищами для враждебных государству сил различных desperados; нередко здесь получают начало новые государственные образования. Резкие границы появились прежде всего там, где встречались столь противоположные культуры кочевников и земледельцев. Здесь по необходимости для степных народов назначались резкие пределы, которые усиливались искусственно с помощью пограничных валов и даже стен. Степные области — страны китайских стен, турецких и казацких валов.
Леопольд фон Ранке высказал в виде положения, подтверждённого опытом, что общему историческому обзору подлежат вначале не великие монархии, а маленькие племенные округи или общины, только похожие на государство. Отсюда следует, что историю всех великих государств, даже Китая, можно свести к самым незначительным началам. Правда, они не были долговечными, за единственным исключением римского государства. И китайское государство переживало времена распадения. У римского государства народы научились, как надо управлять большими странами, чтобы держать под своей властью большие пространства; с тех пор история видела, как многие государства, превосходившие римское по своей величине, возникали и поддерживались в течение столетий. Кроме усвоения исторических уроков, этому, бесспорно, содействовали возрастающая численность населения и увеличивающееся вместе с тем значение материальных интересов.
Но существует более важное основание для небольшого размера первоначальных государств. Семья и общество образуют у большинства диких народов такие крупные, часто совпадающие между собою и тесно замкнутые союзы, что лишь весьма немного остаётся для государства. Быстрый упадок государств уравновешивается прочностью жизни племён. Когда первые распадаются, из прежних племён возникают новые царства. Семья кровных родственников в своём общем длинном доме или деревне представляет в то же время политическую единицу, которая от времени до времени может соединяться с подобными себе, быть может, связанными с нею отдалённым родством; эта единица может оставаться, однако, в полном спокойствии до тех пор, пока сила, действующая извне, не нарушит этого самодовления. Многолюдная Африка негров не заключает в себе ни одного настоящего крупного государства. Чем тамошнее царство больше, тем менее оно долговечно, тем менее прочна его связь. Нужна большая сила организации и связности, какую мы видим у фулахов и вагумов, чтобы не только основать, но и поддержать, хотя и с большим трудом, такие царства, как Сокото или Уганда. Зулусы, так высоко стоящие по своей военной организации, никогда не распространялись надолго за пределы своих естественных границ, оставаясь в связи со своей родиной. У них нет системы и способности для мирной организации. Этот недостаток крепкой внутренней связи замечается даже в магометанских государствах Судана и служит одной из причин ослабления, вследствие которого погибли туземные государства Средней и Южной Америки. Чем ближе мы знакомимся с настоящею сущностью древней Мексики, тем менее чувствуем склонности применять к этому малосплочённому союзу начальников анагуакских племён такие названия, как царство и государь. Величина царства инков [137] преувеличивается до баснословности. Мы с удивлением узнаём, что племя манданов, о котором говорилось так много, и которое внушало такой страх, состояло лишь из 900—1000 голов. В малайском архипелаге, по-видимому, только с появлением ислама образование государств стало выше обособления деревенских общин. Ясность и определённость в делах при политической сплоченности ещё и в наше время отсутствовали в больших государствах Южной и Восточной Азии, так как то и другое составляет преимущество высшей культурной ступени.
Вместо расширения государства, происходит иногда основание нового государства путём выселения и завоевания. Это — умножение клеточки превращением в собрание клеточек вместо разрастания её в организм. Поразительно, как то же предание или сказание часто повторяется в Африке и других местах. Правитель посылает отряд воинов для покорения страны или города; это им не удаётся; они спокойно остаются там и женятся на дочерях тех, кого они хотели подчинить своей власти. Таково происхождение матабелей и, вероятно, близко родственных им — мазитов, и точно так же объясняются поселения фулахов на [138] нижнем Нигере и оазисы китайского населения в землях Шан. Мы не имеем надобности верить всем этим преданиям и можем видеть в них только доказательство как важной роли войны в народных смешениях древности, так и трудности основания сплочённых государств; их место занимает выделение колоний военным или мирным путём. У альфуров восточных островов Малайского архипелага существовали особые правила для управления их колониями, и основание колоний в старой Полинезии было таким же необходимым актом государственной жизни, как некогда в Элладе.
У народов на низшей ступени естественно отступает назад связующая сила борьбы с природными опасностями, угрожающая сила которых соединяет народ для общей защиты. Связующая сила, способствующая пониманию общих интересов, действует благоприятно на общую культуру. В низко лежащих береговых пространствах Немецкого моря в Германии и в Нидерландах общая опасность прорыва плотин и затопления бушующими волнами моря вызвала сплочённость местных обитателей, имевшую важные последствия. С глубоким смыслом миф тесно связывал борьбу с этими природными силами многоглавых гидр и страшных, выползающих из моря на сушу морских чудовищ с достижением высших благ в основании государств и приобретении культуры, в особенности у китайского народа, который в своей стране, богатой реками и болотами, находил много работы по устройству плотин и осушению. В Египте такое же историческое значение имело влияние заботы ежегодного орошения и восстановления границ в стране.
Общие потребности, извлекающие человека из бесплодного уединения, должны действовать в направлении, способствующем культуре. Они [139]
1) Дифума диа Диконго. Железный скипетр (знаки достоинства Мана Катембе, начальника башилангов).
2) Деревянный щит балубов, оплетённый.
3) Железная палка начальника басонгов; фигура покрыта медными пластинками.
4) Парадное копьё басонгов (цаппу-цапп), с медными насечками.
5) Парадное копьё из Руики.
6) Копьё басонгов.
7) Копьё балубов.
8) Копьё самбов.
9) Двойной барабан балубов.
10) Плетёная лыковая циновка балубов.
11) Большой праздничный барабан балубов.
1) в ⅐ 2—4) и 6—9) в ⅒ и 5) в ⅛ наст. величины. 1—10) коллекция Висмана; 11) коллекция Погге. [140]
прежде всего укрепляют и сущность государства, которая организует различные проявления для удовлетворения этих потребностей. Общее самообладание и общие интересы создают государство. Но прежде всего здесь появляется власть. Почти во всех государствах неевропейского культурного круга управляют вторгшиеся в них завоеватели-чужеземцы. Сознание национальной связи возникает лишь позднее и пролагает себе дорогу в виде государствообразовательной силы, когда вступают в дело и умственные интересы народа. Почти во всех странах земли, представляющих более крупные политические единицы, мы находим поэтому различные национальности, стоящие сперва выше других, а затем рядом с ними; лишь в небольших государствах одно племя образует с самого начала весь народ.