ПРИЛОЖЕНИЕ
Описание пути в Кашгар и обратно в Алатавский округ
28 июня я присоединился к каравану на урочище Карамула, в 30 верстах от г. Копала. Караван был снаряжён семипалатинскими азиатцами и принадлежал семи лицам. Походный состав его был следующий: 1 караван баши, 7 приказчиков и 34 челов. прислуги. При караване было 6 походных юрт, верблюдов 101, лошадей 65 и товаров на 18 545 руб. сер. После совещания с караван башой я принял имя Алимбая и назвался кокандским подданным, сыном маргеланского выходца. В качестве родственника караван-баши я получил в своё управление отдельную часть и одну походную юрту. Для предупреждения разногласия членам каравана было объявлено моё новое имя и происхождение.
1 июля караван выступил в поход и в десять умеренных переходов достигли берегов р. Или. До Алтынмильского пикета мы шли по пикетной дороге, не доходя этого пикета повернули налево и через проход Якши-алтын-эмель прикочевали на переправу через р. Или, которую содержат албанские киргизы. Переправа производится на плоскодонных судах, способ перевоза общий на всём Востоке: судно привязывается к хвосту лошадей, которые тянут его вплавь. Судно было очень ветхое: один лодочник правил рулём, а другие выливали воду, которая втекала чрез дурно конопаченные войлоком щели. Целых три дня посвящено было нами на перевозку товаров чрез реку. 14-го числа караван оставался на месте и праздновал Курбан-байрам. С берегов р. Или в семь дней достигли мы аулов адбановских киргиз Большой орды, стоявших на летних пастбищах по речкам Каркара и Кегень. Шесть городов Восточного Туркестана: Кашгар, Еркенд, Янысар, Хотан, Аксу и Турфан открыты китайским правительством для торговли с соседними азиатскими народами и дикокаменными [358] киргизами. Русские татары посещали эту страну всегда под именем анджанцев[1]. Кокандцы в Восточном Туркестане пользуются особенными правами. С 1850 года китайским правительством уступлено им право брать в свою пользу пошлины с товаров, привозимых иностранцами, и все иностранцы подчинены во всех отношениях, даже в полицейском, — кокандцам. Кокандский хан имеет в Кашгаре особого чиновника, аксакала, с правами консула и политического резидента. Сношения кокандцев производятся с Кашгаром и другими пятью городами чрез Терек-даван, известный нам более под названием Кашгарской теснины. Пути же, ведущие чрез Тянь-Шань с долины Иссык-Куля и Текеса, открыты китайцами исключительно для пригона скота из Дикокаменных орд. По этой причине нам для успеха предприятия нужно было продать часть товаров на баранов, тем более, что разные железные и чугунные вещи: котлы-таганы, заступы и пр. портили спину верблюдов, без того сильно изнурённых экзоотическим воспалением копыт (Panaritium).
По принятому обычаю и, наконец, для удобства меновой торговли караван разделился на части и откочевал в разные аулы. Я со своим кошем попал случайно в аул киргиза, прежде знавшего меня очень хорошо. Вследствие этого в продолжение двенадцати дней, которые мы стояли в его ауле, я должен был, чтобы не быть им узнанным, не выходить из своей палатки под предлогом болезни.
В первых числах августа киргизы, опасаясь, вероятно, какого-нибудь набега, вдруг снялись с Кегена и форсированными кочёвками стали спускаться на Илийскую долину так поспешно, что около 4 августа на Кегене и Каркаре не осталось ни одного аула, хотя пастбища были ещё не совсем вытравлены. Торговля наша с киргизами шла успешно и в короткое время мы успели приобрести до 900 баранов. Число это было далеко недостаточно для нашего каравана. [359] Слухи о высоких цепах на баранов и о большой потребности на них в Кашгаре заставляли желать моих караванных товарищей производить меновой торг в возможно больших размерах.
В этих видах мы направились в улусы дикокаменных киргизов рода Богу, которые кочевали тогда вверх по рекам Кегеню и Текес. 6 августа караван вступил в крайние волости бугинцев и был очень радушно принят родоначальником племени Салмеке манапом Чон-Карач. Здесь, как и в волостях Большой орды, караван разделился. Главнейшие родоначальники орды, предупреждённые алатавским начальством, сами приехали в наш лагерь и развели нас по своим аулам. На этот раз я был более счастлив: мой кош поступил под покровительство старейшины бедного поколения Кыдык, который, не будучи по происхождению своему манапом, не участвовал в народных совещаниях и которого я не знал прежде. Бурсук, наш хозяин, обыкновенно выбирал для своих стойбищ самые отдалённые места от общих кочёвок. Во всё время нашего пребывания он скрывался в ущельях Му-сарта, по течению верхнего Текеса, между тем как другие племена были в сборе и, раскинув свои аулы на широкой долине Кегена, готовились дать торжественную байгу и пиршество в день годовой тризны старшего манапа Бурумбая, умершего в 1857 г.
Между дикокаменными киргизами вскоре после прихода нашего каравана распространился слух, что мы идём в Кашгар и что в караване есть русский офицер. Замечательно, что слух этот распустили ташкентцы, приезжавшие из Кульджи, — следовательно они в Кульдже были в ходу и, по всей вероятности, доходили до сведения илийских властей. Молодой ташкентец из нашего каравана, имевший в своей юрте железную кровать и самовар, был признан киргизами за лицо подозрительное. В Бугу в это время было много кашгарских торговцев, которые всё это слышали и, конечно, с добавлениями, до которых киргизы большие охотники. [360]
В Дикокаменной орде мы жили почти месяц, перекочёвывая вместе с ними и производя постоянную торговлю, и выменяли 3026 баранов, 6 лошадей, 11 лисьих шкур и 44 мерлушки.
В последних числах августа кашгарцы покончили свои дела и стали собираться обратно в Кашгар. Киргизские друзья советовали нам присоединиться к каравану кашгарцев, потому что дорога для малочисленного каравана была небезопасна от набегов хищных киргизов. Убеждаясь этим советом и, наконец, по приглашению общества кашгарских купцов, мы решились идти с ними вместе. Берег Текеса у подножия прохода Уч-Какпак был назначен сборным пунктом. Ко 2 сентября собралось на этом месте до 60 палаток (кош) или, как принято в торговом языке азиатцев, до 60 огней, в числе которых 3 коша принадлежали петропавловским татарам. 2-е число было посвящено на совещание, какой избрать путь предпочтительно. Караванных путей чрез Тянь-Шань с долины Иссык-Куля в Кашгар и Турфан много. Главнейшие и более посещаемые пути три: первый пролегает через проходы Уч-Какпак и Кок-Жар по течению Текеса в Турфан, по этому пути считается десять дней караванного ходу и представляются три весьма трудных перевала: Куялы, Ишагарт и Кайчи. Дорога камениста и местами встречаются пихтовые леса. Второй, называемый Аксайским, идёт через проходы Турген-Аксу, Зауку, Кашкасу, Зауку-Чак, Дунгу-рома и Баскаун на Тарагай. На этом пути, не считая подъёмов, только два трудные перевала: Джетим-Асу и Чахыр-Корум, и один косогор Килин-Тайгак. Чахыр-Курум имеет чрезвычайно крутой спуск. До Кашгара по этому пути нет другого топлива, кроме засохшего помёта животных. Третий — через проходы Алабаш и Джуван-арык на Нарын, и Чадыркуль в Кашгар; на этом пути три значительных перевала: Улак-Кол, Баипче и Таш-рабат; ходу караванного до Кашгара считается шестнадцать дней. Топливо на пути в обилии, только при переходе между Баипче и урочищем Балгыном нет растений годных на [361] дрова, но есть кизек. В нагории Сырт все три пути скрещиваются, так что через Уч-Какпак можно пройти в Кашгар, а через Чадыр-куль на Турфан, но все они более или менее трудны. Впрочем, аксайская дорога представляет для караванов, идущих в Кашгар, более удобства: во-первых, потому что до Зауки идёт по ровной и плодоносной долине Иссык-Куля и, во-вторых, потому, что имеет только два перевала. Между тем кашгарцы предлагали идти чрез Уч-Какпак, — следовательно, без всякой особенной нужды пришлось бы до выхода на кашгарскую дорогу проходить вместо ровной долины Иссык-Куля, самыми трудными и гористыми местами. Кашгарцы хотели, во чтобы то ни стало, миновать Иссык-Куль, который всё лето оставался не занятым кочёвками и потому был открыт для разъездов и набегов сарыбагышей, бывших тогда в распре с бугинцами. По понятиям киргизов сарты[2] составляют собственность киргиза, у которого они торгуют. Вследствие таких странных понятий, сарыбагыши, чтобы сделать оскорбление бугинцам, притесняют караваны, идущие из их волостей, берут с них большие подарки, иногда и грабят.
Неожиданное обстоятельство вдруг изменило наши намерения. В бугинских родах был в это время кокандский юз-баши (сотник), присланный из Пишпека для собирания зекета. Узнав о сборе большего каравана, юз-баши с шестью своими солдатами явился в караван и потребовал, чтобы ему заплатили полный зекет: 1/40 часть или 1/2 процента с капитала. Как кокандские подданные, мы дали ему и его свите трёх баранов на обед и объявили, что мы в Кашгаре должны будем заплатить пошлину кокандскому аксакалу, но что готовы исполнить и его требование, если он даст нам в том законное свидетельство (патта). На это он не решился и ограничил своё дамогательство небольшими подарками. Кашгарцы, не признавая законным требование кокандского юз-баши, отказались от удовлетворения, отвечали насмешками и бранью. Оскорбленный [362] кокандец решился наконец принудить их дать зекет силою. Кокандцы напали на каравайные стада и отбили 300 баранов. Кашгарцы вступили в драку, вооружившись кольями от своих шатров, и очень скоро обратили в бегство кокандцев. Между кашгарцами было много раненых сабельными ударами, а кокандцы, не исключая и юз-баши, были жестоко избиты, один из них, имевший какой-то маленький чин, получил несколько опасных ран в голову, жизнь его находилась в опасности. Юз-баши обратился к бугинским старшинам и требовал, чтобы они заставили кашгарцев заплатить за кровь раненого солдата, а в противном случае грозил им местью ташкентского парваначи. Киргизы и кашгарцы увидели, что дело принимает худой оборот, вступили в переговоры. Кокандцы требовали огромную сумму, которую кашгарцы были не в состоянии заплатить. Надо было полагать, что дело протянется на несколько дней, а время нам дорого: приближалась осень, в горах начали падать снега.
Вследствие этих причин мы переменили план пути и решились идти через Сенташ на Иссык-Куль, чтобы подняться Заукинским ущельем на Аксайскую дорогу. Три коша татар и несколько человек кашгарцев, не принимавших участия в драке, присоединились к нашему каравану. Таким образом, соединённый наш караван состоял из «десяти огней», и число людей увеличилось до 60 человек. С вершин Текеса в два перехода мы перешли проход Сенташ, представляющий ровное плато и небольшой перевал Кизиль-Кия и вышли на долину реки Джаргалан. Во время ночлега на этой речке мы дали знать о прибытии каравана казачьему отряду, назначенному для нашего охранения и стоявшему на реке Кара-Батпак, на северном берегу Иссык-куля. Чтобы конвоирование каравана русским отрядом не возбудило подозрения кашгарцев и татар, бывших с нами, мы просили начальника отряда идти вслед за караваном под предлогом рекогносцировки мест. От этого ночлега путь наш лежал по ровной и плодородной долине Терсекей, покрытой пашнями бугинцев. На реке Джетыогуз мы нашли [363] наших кыдыков, прикочевавших сюда для сбора хлеба, и ещё несколько аулов того же рода, принадлежащих бию Самсалы и Джанету, которые лето провели на Тянь-Шане. Последний из них был известен за батыря и пользовался большою разбойническою славой. При жизни Бурум-бая он был им преследуем и скрывался между тяньшанскими киргизами и только после смерти этого родоначальника мог вернуться к своим родовичам.
9-го числа караван, снявшись с реки Кызыл-су, вступил в Заукинское ущелье, а отряд возвратился обратно. Чрез два дня после ухода отряда, мы имели первую стычку с киргизами. 9-го числа ночью из каравана потерялась лошадь; наши служители по следу поднялись на гору и в глубине дремучего леса отыскали воров, которые лежали около костра. Несколько человек из них были схвачены, между ними брат известного Джепета, а другие успели бежать, и один из них на караванной лошади. Дженет был в это время в караване. Он показал вид, что сильно огорчен легкомысленным поступком брата, поехал в свой аул с обещанием немедленно привести украденную лошадь, а брата оставил на наших руках заложником. Через два дня явился Дженет с вооружённой шайкой человек в 70, с двумя значками и атаковал караван в узком проходе. Ружейные выстрелы заставили киргизов отступить. В этой схватке мы взяли трёх киргизов в плен, в том числе и одного батыря со значком; с нашей стороны двое татар попали в руки хищников и двое рабочих получили небольшие раны в голову и руки. Дела кончилось разменом людей. Бий Борсул, взятый нами для охранения каравана, был этим происшествием так сконфужен, что уехал, не прося даже подарков, которые мы ему обещали, и, как мы узнали, после сделал набег на Джанета. Заукинское ущелье образуется течением реки Зауки; речки Заукучак, Кашкасу, Дунгурума, впадающие в нее, также течением своим образуют проходы. Мы прошли по течению главной реки Зауки. Река Заука поднимается да впадения речки Дуигрума, постепенно только в трёх [364] местах переграждается поперечными мысами. Река в этих местах течёт по широкой и ровной долине, скаты гор покрыты густым пихтовым лесом, а берега реки разными кустарниковыми растениями: барбарисом, жимолостью и шиповником. Выше впадения Дунграмы проход делается крут и теснее и образует террасы с двумя альпийскими озерками. Обломки скал лежат большими массами в хаотическом беспорядке и особенно затрудняют дорогу. Заукинское ущелье оканчивается крутым, около 800 саженей высоты, подъёмом. Остовы разных животных, покрывающие этот подъём, свидетельствуют о его трудности.
13-го числа мы ночевали на берегу озера у подножья подъёма. Целый день перевозились на вершину прохода, но всё-таки не успели, так что часть каравана оставалась внизу, а другая ночевала на небольшом болотистом плато, которым оканчивается Заукинский проход. Снег, шедший в продолжение этого дня, всего более затруднял нашу транспортировку; вьючные лошади и верблюды скользили по мокрым камням и некоторые, сорвавшись на ходу, катились до самого лагеря и разбивались насмерть. На этом подъёме караван потерял пять верблюдов и двух лошадей.
Киргизы всё пространство от Заукинского прохода до Теректы-даван (в 150 верстах от Кашгара), представляли нам высокой, гористой и холодной страной. Страну эту они называли Сырт (спина) по причине её возвышенного положения. Киргизы и кашгарцы рассказывали чрезвычайно много о Сырте, между прочим, что там постоянно господствует значительный холод, в летнее время падают снега, бывают продолжительные бураны, которые по нескольку дней задерживают ход караванов, бураны тем более опасные, что на всём пространстве караванной дороги нет другого топлива, кроме высохшего помёта животных (кизек). Они говорили также, что на Сырте чувствуется особенная удушливость в воздухе, что люди и животные делаются жертвою тутека[3]. Советовали для предохранения себя от тутека [365] держать диету, употреблять с пищей как можно более чеснок. По этим рассказам я полагал, что Сырт должно быть большое нагорье, хотя неодинаковой, но весьма значительной абсолютной высоты. Действительно, в верхних частях Заукпнского прохода, особенно на плато, которым он оканчивается, было очень холодно, целый день и ночь, шёл снег, ночью даже был лёгкий мороз, речка покрывалась тонким льдом и земля местами была мёрзла. Окрестные горы были покрыты огромным слоем вечного снега. Особенной тягости от недостаточного давления воздуха не чувствовали.
15 сентября мы вступили в эту негостеприимную страну. День был холодный. Караван шёл по болотистой долине с несколькими озёрами и ночевали на южном склоне прохода Джитым-асу. Проход этот имеет незначительную, сравнительно с окружающей долиной, высоту, но был одет до самого подножия снежным покровом. Небольшое озеро, лежащее в средине прохода и по берегу которого проходила дорога, было покрыто льдом, вечный снег в огромных массах лежал в лугах ниже его уровня, на высоте прохода дул порывистый, холодный ветер, и термометр Реомюра спустился на 3°. Джитым-асу самое высокое место в Тянь-шане, которым проходил наш караван. На другой день мы перешли Нарын, исток р. Сыр-Дарьи, и, пройдя плато Тарагай, имеющее радиус около 12 вёрст, ночевали у выхода в горы Чжау-Чжурек. 17-го числа караван по сухому руслу поднялся в горы, перешёл с большим трудом Чахыргурумский проход, имеющий чрезвычайно крутой и трудный спуск. Горы этого прохода состоят из мелкого конгломерата, который ежегодно всё более и более размывается водой. Здесь караван потерял до 200 баранов, которые взошли на высокие скалы и попа́дали в пропасть. Вечер был тёплый.
18-го числа прошли опасный косогор Килин-Тайгак и холмистую возвышенность Кубергенты, покрытую снегом. Здесь берёт начало несколько речек, впадающих в Аксу. Дорога направилась по долине речки Колмак-учак, [366] имеющей течение на запад. 20-го числа перешли небольшой подъём Гечжге и 21-го вышли при урочище Чадыр-таш па долину р. Аксай. Аксай течёт на восток и в нижнем течении называется Какшал. В урочище Чадыр-таш дорога переходит на правый берег Аксая и по подножию гор Кок-Кия направляется на юго-запад, переходит несколько речек, имеющих общее название Кизыл-су. Четыре дня караван шёл по этому пути, крутые лога, в которых текут Кизил-су, затрудняли наш ход. 26-го числа, повернув на юг, достигли гор Терек-даван, составляющих южный склон Тянь-Шаня. Подъём на Теректы с высоты Аксайского плато незначителен, но имеет спуск, превосходящий длиной Заукинское ущелье. От долины Иссык-Куля, от р. Чжетыгуз до вершины Терек-даван караван сделал 11 переходов и прошёл расстояние около 175 вёрст. Пространство от высоты Заукинского прохода до Терек-давана представляет нагорье, прорезанное поперечными долинами значительной абсолютной высоты, имеющими характер небольших плато. Долина верхнего течения р. Аксай от горного озера Чадыр-куля до ущелья Кок-Кия, где Аксай поворачивает на юг и выходит на Мало-Бухарскую равнину, образует самое широкое и обширное плоскогорье в нагорье Сырт. Проходы на этом пространстве довольно трудны, но проходимы на верблюдах, вода встречается повсюду, только нет другого топлива, кроме кизека. Во всё время пути судьба нам видимо благоприятствовала: дни стояли ясные, хотя было довольно холодно. В урочище Гечжге сделался снежный буран, который продолжался до вечера; аулов дикокаменных киргиз на пути не было и разбойничьих их шаек не встретили. Ещё на втором переходе с Зауки киргизы наши заметили свежий след каравана, прошедшего двумя днями раньше нас; по признакам павшей на ночлеге лошади кашгарцы наши узнали, что это тот самый караван, который мы оставили на Текесе. Они шли усиленным ходом и были так осторожны, что на ночлегах не разводили огней. Мы также принимали меры осторожности. Киргизских путешественников, [367] присоединившихся к каравану, не отпускали до тех пор, пока аулы их не оставались позади нас на такое расстояние, что нельзя было ждать погони. Частые перевалы и холод изнурили наш вьючный скот; лошади и верблюды разбиты были на ноги и отощали в такой степени, что каждый день мы оставляли на пути по одному, а иногда по нескольку животных. Таким образом, из 101 верблюда в Кашгар пришло только 36.
С высоты Теректинского ущелья до китайского пикета Ислык считается около 60 вёрст, а до Кашгара 135. На таком близком расстоянии от цели путешествия предстояла нам новая серьёзная опасность. В проходе Теректы кочевал в это время известный грабитель, киргиз из племени Чон-багыш, Атеке, гроза кашгарских караванов, разбивший только что перед нами на большой дороге из Аксу в Кашгар в виду китайского пикета казённый их обоз. По совету кашгарцев, бывших в нашем караване, мы послали гонцов к кокандскому аксакалу с извещением о приходе каравана и с просьбою выслать к нам навстречу нескольких человек своих солдат. Опасения наши относительно киргизов были справедливы: лишь только караван спустился в ущелье, как начали показываться группами вооружённые киргизы. Надо сказать, что эти киргизы признают власть кокандского хана, и потому подданным Коканда редко делают притеснения, но зато кашгарцев и татар считают чуть не своими рабами. Киргизы принимали нас за татар, но взяли с нас 8 штук красной кожи, между тем как с предшествовавшего нам каравана взяли большой выкуп на свободный проезд и украли до 500 баранов. Причина такой скромности, как мы узнали после, заключалась в том, что прошедший перед нами караван распространил слух, что вслед за нами идёт 200 челов. русских и что в сундуках, навьюченных на наших верблюдов, хранится разного рода оружие. Вследствие этих слухов аулы, стоявшие на большой дороге, откочевали в боковые ущелья.
Отделавшись так легко от самых дерзких и хищных [368] киргизов, караван считал ссбя вне всякой опасности и шёл тихо, наслаждаясь теплотою дня. После входа в Теректинское ущелье мы опять увидали лето: дни были ясные, тёплые и берега реки были покрыты ярко зелёным лесом, состоявшим из тополя, ив, барбариса, розы, гребенщика и разных родов чилиги. Между тем киргизы успели одуматься, разъезды, посланные ими на Аксай, донесли, что русского отряда нигде вблизи нет. Киргизы увидели, что они обмануты, и решились нас нагнать. Караван приближался к последнему перевалу Кок-Кия, когда раздался за нами военный крик. Толпа киргизов проскакала вперёд и заняла проход. Караван принял оборонительное положение, а толпа киргизов стала более и более увеличиваться.
Занятием прохода киргизы лишили нас возможности сопротивляться, а потому мы сочли за благо вступить в переговоры. Киргизы требовали 10 девяток красного сукна, кожи, столько же плиса, ситцев и пр. В эту критическую минуту подоспели к нам из Кашгара пять челов. кокандских сипаев; появление их оживило падший дух каравана, и под покровительством кокандцев мы скоро рассеяли шайку хищников. Токсоба (военный чин) собственноручно надел на нас халаты, присланные в знак особенной милости аксакалом, и вручил караван-баши письмо, в котором аксакал-датха выражал своё благорасположение. 27-го числа мы вступили в границы Китайской империи и оставались в 50 саженях от китайского пикета, который стоит при входе в ущелье. Пикет был обнесён глиняной стеной с четырьмя башнями по углам, перед воротами были насажены тутовые и тополевые деревья. Офицера, который наблюдает за входящими караванами, записывает число людей, верблюдов и лошадей, на этот раз не было на пикете, а потому мы, несмотря на раннее время, остановились на ночлег и до 12 часов утра следующего дня оставались на пикете в ожидании офицера. Наконец, бошко[4], исправлявший его должность, по [369] настоянию кокандцев и за небольшой подарок дал дозволение каравану сняться. Кашгарец-толмач записал наши имена, число рабочих, верблюдов, лошадей и баранов, и должно быть за то, что ему не дали подарка, назвал нас татарами, хотя кокандские солдаты и караван-баши показали, что мы анджанцы; притом вместо 57 человек показал только 14, с замечанием, что мы не хотели показать более. Ко всем своим выдумкам толмач присовокупил ещё и то, что нас в самом деле более 100 человек, вооружённых ружьями.
Выехав из пикета, караван шёл по бесплодной местности, покрытой изредка колючей травой янтак и изрыт логами, впереди виднелись гряды низких и песчаных гор. За этой грядой, состоящей из пластов слоистой глины и лишённой всякой растительности, лежит группа селений Устун-Артыш. Устун-Артыш — собирательное название нескольких деревень, расположенных по реке Артыш или Тоин. Деревни, составляющие Устун-Артыш, имеют от 30 до 50 мазанок, окружённых садами и огородами. Зелёные рощи, в которых купаются эти деревни, среди бесплодной пустыни производят чрезвычайно приятное впечатление.
Переночевав близ деревни Игзек, на следующий день, 19-го числа, перешли речку Артыш у урочища Уч-Бурхан. На высоте глинистой скалы, у переправы, высечены три входа, которые сохранились до сих пор. Туземцы говорят, что это остаток языческих времён и что в скале есть кумирня с идолами. Вход в Уч-Бурхан неприступен и, кажется, никто не интересуется его исследовать. Поднявшись на другую глинистую гряду, мы увидели вдали синеву садов, окружающих предместья Кашгара. К вечеру караван достиг предместья и разбил лагерь у гробницы Куфалла-ходжа, в 12 верстах от Кашгара. Караван-баши с некоторыми из наших товарищей поехал к аксакалу отдать салям. Нелепые слухи, распространённые предшествовавшим нам караваном, и, наконец, донесение пикета, не на шутку напугали китайское [370] правительство. Китайский генерал и хаким-бек (туземный правитель) командировали опытных чиновников для исследования и осмотра каравана.
Рассказывают, что после получения донесения пикета, на городских стенах поставили стражу и целую ночь разъезжали верховые разъезды. Кокандский аксакал, лично знавший нашего караван-баши, не обращал никакого внимания на тревогу, поднятую туземными властями, принял наших депутатов чрезвычайно ласково и послал в караван закетчи (чиновник для взимания пошлины) и сына своего. В то время, когда кокандцы считали баранов и взыскивали зекет, приехал кашгарский чиновник, поговорив с нами и посмотрев на вьюки и наш лагерь, тотчас же уехал обратно в Кашгар и успокоил город, ожидавший нападения. Покончив зекет, на другой день прислугу со скотом отправили в деревню Тозгун, а сами с товарами поехали в город. На половине дороги выехали нам навстречу несколько кашгарских чиновников, одетых совершенно по-китайски; один из них, Измаил-бек, имеющий значительную должность, потребовал развязать вьюки и показать, что хранится в сундуках, а в противном случае грозил, что караван будет отправлен обратно. Было 8 часов вечера, а потому по указанию беков мы расположились на ночлег на поле, засеянном кормовой травой, называемой му-сюй, чтобы осмотр начать на следующее утро. За чаем и ужином мы успели сойтись с нашим следователем.
При помощи кокандского закетчи и, наконец, подарками склонили Измаил-бека не делать отдельного осмотра вьюкам, а просили его, чтобы при взимании пошлины в кокандской таможне присутствовал чиновник, которого угодно будет назначить анбаню. Утром Измаил поехал в город, уверил начальство, что пришедший караван состоит из анджанцев, торгующих в Семипалатинске, представил примеры, что семипалатинские караваны прежде приезжали очень часто, и исходатайствовал дозволение вступить каравану в город. [371]
Приближаясь к городу, мы перешли реку Тюмень по деревянному мосту. Город окружён высокой глиняной стеной. Издали виднелись одни только стены и по углам их лёгкие башни китайской архитектуры. Здания и сады закрыты, не видны. Дорога около ворот уставлена в виде аллей жердями, на которых повешены клетки с головами преступников, казнённых после восстания 1857 года.
1 октября 1858 г. караван вступил в Кашгар, сопровождаемый кашгарскими и кокандскими чиновниками. В воротах нас остановили. Чиновники поехали к хаким-беку и, наконец, возвратились с известием, что можно войти. Юго-восточными воротами мы прошли прямо в сарай «Анджан», при котором устроена таможня «зекат-хана».
При описи товаров присутствовали аксакал и два кашгарских бека: ишкага и наш приятель Измаил. Аксакал был чрезвычайно любезен, просил нас к себе и объявил, что он как представитель хана будет стоять за нас горой.
Кашгарские чиновники, с своей стороны, обратили особенное внимание на железные заступы и взяли образчик, чтобы показать анбаню. Внимание аксакала ещё более усиливало недоверчивость туземных властей, потому что с 1825 года кокандцы принимали участие во всех восстаниях. На следующий день, в день джумы, потребовали нас в канцелярию хаким-бека и спросили, кто мы, откуда и зачем приехали. Ответы наши были записаны и нас отпустили.
3-го числа потребовал нас дорга-бек, один из высших чиновников в Кашгаре, он имеет красный коралловый шарик, известен своим умом и способностями.
В 1857 г. после изгнания ходжи дорга-бек исправлял должность хаким-бека, ему было поручено окончательное решение нашего дела. Аксакал был недоволен, что китайцы допрашивают его подчинённых, приказал написать анбаню, что он лично знает всех нас, что мы анджанцы и за нас во всё время нашего пребывания будет отвечать [372] он, а пока послал с нами самых почтенных купцов, чтобы они сопровождали нас при допросах. Надо сказать: кокандские купцы принимали в нас живейшее участие и оказывали нам чрезвычайно много дружбы и покровительства.
Между дорга-беком и караван-баши был следующий разговор: «Кто вы такие и зачем приехали?» — «Мы анджанцы, уроженцы Маргелана, Ташкента и Бухары; по торговым делам ездили в Россию, продали там свой товар, купили на них русские произведения и, узнав о торговых выгодах, поехали в Кашгар». — «Если вы анджанцы, почему приехали не той дорогой, которая открыта для вашей нации?» — «Потому что мы были на Иссык-Куле, чтобы выменять баранов». — «В сколько дней пришли вы из Семипалатинска?» — «В 75». — «Зачем вы прошли через пикет без разрешения и ложно показали число людей?» Караван-баши объяснил, что офицера не было на пикете и что исправлявший его должность дал нам пропуск, а число людей мы показали верно, но толмач сам не хотел этого сделать; доказательством ложности его донесений служит то, что он написал число людей наших до 100, между тем как по удостоверению ваших чиновников в караване только 57 человек.
Потом дорга-бек обратился к татарам, приехавшим с нами, спросил их, имеют ли они виды от русского правительства? Татары отвечали, что они родились в Ташкенте от татарских выходцев и в России никогда не бывали. В заключение бек спросил нас, зачем привезли так много этого оружия и показал на заступ, лежавший на столе; китайский ярлычок, привешенный к нему, показывал, что он побывал в китайском суде. Мы отвечали, что это товар для продажи, а один из кокандцев заметил, что если бек опасается за употребление этого оружия, то может купить. Этим кончился второй допрос. Такое неблагоприятное начало крайне нас беспокоило, особенно когда на четвёртый день приехал ишкага и несколько других беков и объявили, что нас требует амбань. Оседлав [373] наскоро лошадей, мы последовали за беками и, выехав из городских ворот, увидели несколько палаток и какие-то переклады, весьма похожие на виселицы; нас подвели к дверям палатки, в которой сидели в больших креслах четыре мандарина с красными и светло-синими шариками на шапках. Один из них был главный кашгарский амбань, другой — кашгарский хаким-бек; оба имели красные шарики; два чиновника с синими шариками были китайские приставы.
Нас ввели в палатку; мы как иностранцы приветствовали амбаня, сложив руки на груди. Амбань, посмотрев на нас пристально, заметил по-китайски: «Это не русские и не татары, а анджанцы», — и потом, обращаясь к нам, сделал обычный вопрос китайских чиновников: «Благополучно ли приехали, через какие места, какие привезли товары?» Осведомился о спокойствии народов, кочующих на пути, и потом вступил в частный разговор о Кульдже, стал спрашивать караван-баши о знакомых ему илийских мандаринах. На прощанье амбань пожелал нам хорошей торговли и вообще обращение его было очень ласково. После представления амбаню и вследствие отзыва, данного аксакалом, нас оставили в покое и более не требовали к допросу, хотя не переставали иметь надзора.
Как анджанцы мы совершенно зависели от кокандского аксакала, который управляет иностранцами, живущими в Кашгаре, независимо и имеет даже свою полицию, а потому нам необходимо было сблизиться с иностранным купечеством и приобрести благорасположение аксакала. Члены нашего каравана были большею частью маргеланцы и бухарцы и нашли в Кашгаре много родственников и знакомых. Родственники и земляки нашего караван-баши — маргеланцы: Номан-бай, Саадат-бай и Асан-Джан, бухарец Кори и другие богатые купцы пользовались уважением кокандских и туземных властей; при помощи их нам было легко свести близкое знакомство с аксакалом и кашгарскими беками. Освободившись от допросов туземных китайских властей, мы отправились к аксакалу, чтобы благодарить его [374] за участие и поднести, по принятому обычаю, пешкеш. Подарки были незначительны, но превосходили сравнительно то, что обыкновенно приносят кокандцы. Аксакал принял нас очень благосклонно и обещал своё покровительство. С сыном его, который управлял делами, мы сделались приятелями, делали для него пирушки «базм» в кокандском вкусе, до которых он был большой охотник. Взаимные подарки и угощения сблизили наш караван со всеми более или менее значительными лицами. Кашгарские беки, сохраняя китайскую важность, хотя и не бывали у нас на квартире, но посещали наши лавки и приглашали нас на чай. Таким образом мы успели приобрести всеобщее благорасположение и почёт. Аксакал всякий раз просил нас на обеды и в важных случаях, когда происходили совещания, приглашал нашего караван-баши.
На первой же неделе товары наши были с большой выгодой проданы на серебро и золото, частью на наличные деньги, частью в долг, с условием заплатить их тотчас, когда мы вздумаем ехать. Караван наш занимал одиннадцать лавок в сарае «кунак», кроме того, мы имели квартиры на улицах Устэн-буи и Джан-куче. В Кашгаре и вообще в шести городах существует обычай, по которому все иностранцы на время пребывания в них вступают в брак. Жители Малой Бухарии, хотя последователи учения имама Ханифи, по которому временные браки не допускаются, но тем не менее обычай этот господствует в полной силе. Брак совершается по форме и от жениха требуется только одевать жену. Чтобы не выходить из общего порядка и по настоянию наших знакомых, мы должны были также подчиниться этому обычаю. В Кашгаре наши татарские халаты и шапки обращали всеобщее внимание, а потому первым долгом нашим было перемена платья. Мы стали, как анджанцы, носить чалму (кашгарцы не носят чалмы, кроме духовных) и бухарские халаты.
Скот наш был до того изнурён, что нужно было для того, чтобы совершенно откормить его, не менее двух месяцев. Пользуясь этим временем, я решился посетить [375] Еркенд. В караване оставалось непроданной несколько юфты, которую хозяин, бухарец Мухсин-Сагитов, и я повезли в Еркенд. Чтобы поездка наша не возбудила подозрения китайцев, мы до времени не рассказывали о своём намерении и получили билеты от аксакала вместе с другими бухарцами, а товар отправили вперёд с подрядчиком.
10 октября выехали мы в числе шести человек, предъявили на станции между Тазгуном и китайским городом билеты туземному юзбеги и ночевали на половине пути на одном лянгаре (хуторе). На другой день, в полдень, приехали в Янысар. Дорога до Янысара идёт по местам населённым, только подъезжая к городу встречаются небольшие песчаные бугры. Оставив лошадей в Гайчане, где есть особенный сарай для извозчиков, мы въехали в город и остановились у одного нашего знакомого. Так как в городе было много анджанских купцов, с которыми мы познакомились в Кашгаре, то они два дня не отпускали нас далее, делая обеды и вечера. На пятый день, после обеда, выехали мы далее и ночевали, не доезжая нескольких вёрст до станции Топлык. 14-го числа, встав рано, мы стали собираться в путь, чтобы форсированной ездой достигнуть 3-й станции Кокрават. Местность от Янысара до 1-й станции густо населена, дорога идёт между рощами, хуторами и пересекается множеством рек и арыков, но, приближаясь ко 2-й станции, Кизыл, население постепенно делается реже и уже около этой станции окрестности представляют бесплодную степь. В параллели Кизыла на Восток лежит песчаная степь Кум-шайдан, священное место для мусульман; здесь, по преданию, происходило сражение за веру, и предводитель правоверных Арслан хан-гази пал шеидом. Надгробная молельня на могиле этого хана посещается всеми мусульманами, приезжающими в Кашгар и Еркенд. Станция Кокрават есть оазис, осенённый купой дерев, в ней около 30 домов. За Кокраватом начинаются пески, имеющие всхолмленный вид и направление от запада к востоку; на пути встречается много озёр с горько-солёной [376] водой, около которых растёт камыш. Не успели мы выехать несколько вёрст от станции Топлык, как нагнал нарочный из Кашгара, посланный нашими товарищами с письмом, в котором они сообщали о приезде в Кашгар туземного агента с известием о взятии Кокана Мали-беком и о тревожном состоянии Кашгара вследствие слухов о бегстве ходжи Валихана-тюре, и просили скорее приехать в Кашгар. Мы спешили переездом обратно, чтобы избегнуть столкновения неприятных случайностей.
Ещё в Дикокаменной орде носились слухи о сомнительных делах в Коканде. В Теректинском ущелье тяньшанские дикокаменные киргизы окружили наш караван, не боясь последствий. Издавна в Коканде существует обычай, по которому все происшествия в междуцарствие предаются этим правом, происходят в подобных случаях грабежи, называя их хан-талау (ханский грабёж).
Происшествия в Коканде, начиная с ссоры Малибека с братом своим Худояр-ханом, наконец, до взятия Малибеком Коканда доходили в Кашгар последовательно и своевременно двояким путём: чрез официальных гонцов Худояра и Малибека и через кашгарских тайных агентов (тан-шан).
В октябре месяце получены были в Кашгаре известия о восстании Малибека. Вскоре прибыли гонцы от Худояра и Малибека с требованиями прислать, как можно скорее, всю сумму зекята. Положение аксакала было чрезвычайно затруднительно: исполнить волю одного значило бы подвергнуться гневу другого, а дело могло решиться и так, и иначе.
В этот нерешительный момент 15-го числа пришло официальное известие о водворении на ханство Малибека, и аксакал получил ханский ярлык, в котором его оставляли на своём месте с уверениями о благосклонности к нему хана, но это был только обман с целью, чтобы Насырэддин не мог скрыть деньги. Через день приехали доверенные нового аксакала Нор-Магомета дотхи, взяли Насырэддина под стражу и забрали решительно всё, не исключая и его собственности. В управление вступил Сулейман-кул, [377] родственник нового аксакала, недавно только выпущенный из темницы, где он сидел со времени восстания.
Перемены властей в Коканде никогда не обходятся без подобных обманов и унижений, которым подвергает новое начальство своих предшественников. Нас поразила перемена обращения всех кокандцев с бывшим аксакалом и его сыном: все лица, бывшие с ним в самых близких отношениях, уже не узнавали его, и сын его нуждался в деньгах на мелкие расходы. Напротив, Сулейман-кул, доверенный нового аксакала, до сих пор никем не замечаемый, вдруг сделался предметом уважения и подобострастия, для него устраивали загородные гулянья, пиршества и все делали ему более или менее драгоценные подарки. Лазутчики нового начальника тщательно разыскивали, не успел ли Насырэддин спрятать часть своего имущества и с этой целью у нас также потребовали список подаркам, поднесённым прежнему аксакалу. Мы дали требуемый список, не упомянув в нём, по просьбе сына Насырэддина, о часах и пистолете. Туземные власти и купечество были также очень довольны падением Насырэддина, хотя он восстановил спокойствие и был человек прямой и решительный в сношениях с туземными властями и справедливый в отношении к купечеству, не делая различия между богатыми и бедными.
25 ноября приехал новый аксакал Нор-Магомет-дотха и с ним посланник Малибека для извещения начальства Южной линии о перемене правления. Кашгарское посольство, отправленное ещё к прежнему хану, возвратилось вместе. По распоряжению Сулейман-кула всех иностранцев обязали выйти навстречу новому начальнику, более почётные лица, между ними некоторые из моих товарищей, встречали его на первом пикете; китайское правительство выслало со своей стороны ишкагу. Аксакал, сопровождаемый своими подчинёнными, с полной торжественностью, которою руководствуются кокандские сановники, въехал в город. Впереди кортежа ехал сипай и очищал дорогу криком: «Берегите поводья!» А за ним ехали пажи и вели несколько [378] аргамаков в золотой и серебряной сбруе, покрытых богатыми чепраками. На другой день после приезда все иностранцы, в том числе и мы, отправились к саляму с плиткой фу-чая, которую обязали нас как повинностью. Ещё прежде взято было со всех иностранцев по штуке этого чая за радостные известия о восшествии Малибека. Сверх этого, мы чрез несколько дней отправились к аксакалу с подарками собственно от себя. Подарки наши состояли из бархатного халата, сукна, железной кровати, золотых часов, чая, сахара и пр., приближённые ему лица также получила подарки.
Новый аксакал был человек обходительный и вежливый в обращении, как только возможно кокандцу. Нор-Магомет имел придворный чин ишкаги-сы достоинство датхи, и был в 1856 г. кашгарским аксакалом, а при ходже — мин-башой. Дотха любил горячие напитки и весёлую компанию, вследствие чего все богатые купцы обращались с ним крайне бесцеремонно. Делами сам занимался мало и ничего не делал без совета купцов и Сулейман-кула, с которым мы ещё прежде, когда он был частным лицом, были в дружбе. Это обстоятельство способствовало нашему сближению с новым аксакалом. Каждый вечер аксакал приглашал нас к себе или посылал сказать, что он будет у нас. Беспрестанно делал подарки и одному из товарищей наших подарил лошадь с прибором, парчовый халат и военные сапоги, которые выражают то, что он считает его своим приближённым. Подозрения туземных властей к нам переменились уже в некоторую степень доверия и нам позволялось ходить по ночам, что вообще строго воспрещено.
Между тем лошади и верблюды совершенно оправились, и мы стали думать о возвращении; ехать через Аксай, то есть по тому пути, которым пришли, нельзя было потому, что проходы завалены были снегом, и притом совершенное безлесье при страшном холоде и буранах, свирепствующих в этой горной стране, всякое путешествие делает невозможным. Через Коканд мы боялись, потому что тогда [379] путешествие продолжилось бы слишком долго и, наконец, потому, что там могли встретиться люди, знающие меня. Наконец, положили ехать чрез Уш-Турфан. Собирание долгов замедлило наши путевые приготовления, а билет от китайского правительства на выезд был получен только в средине февраля. Между тем некоторые обстоятельства заставили нас отказаться от предположения нашего пути, а думать о том, чтобы скорее достигнуть наших границ. В конце января приехали в Кашгар несколько кашгарских купцов из Кульджи и ташкентцев, выехавших из Семипалатинска после нас. Чрез них распространились слухи, что при караване есть русский агент. Нор-Магомет, зная всех нас коротко, не находя в нас никаких данных, оправдывающих эти слухи, смеялся и находил их в высшей степени неправдоподобными; в Коканде между купечеством также поговаривали об этом предмете с добавлениями, что русский агент находится вне города на хуторе, где мы держали верблюдов, так что кокандский михтар поручил своему чиновнику, посланному в Кашгар, осмотреть хутор и наших рабочих. Слухи эти преимущественно ходили между кокандским купечеством, но никто им не верил, а кашгарцы были заняты новыми известиями о бегстве ходжи Валихана и о том, что он пошёл на Турфан. Ночью по городу разъезжали конные патрули, на стенах и у ворот усилили караулы и по границам объезжали наблюдательные отряды.
В дынзэ, вроде полиции, собирали копья и дротики, и чиновники дежурили на стенах. На нас, казалось, не обращали внимания, но тем не менее нужно было думать о возвращении, пока не были получены достоверные слухи о причине снаряжения каравана.
С февраля началась в Кашгаре весна, а потому в марте можно было надеяться на возможность проехать благополучно через нагорье Сырт. 7 марта караван выступил из Кашгара по направлению на Теректы, а мы остались в городе, чтобы получить другой билет от китайского правительства на выезд. Наши люди, осмотрев [380] дорогу, приехали с известием, что Теректы совершенно непроходим от снега, что только открыт путь чрез кокандское укрепление Куртку. Аксакал убеждал нас остаться до половины марта, когда откроются все пути, но мы решились во что бы то ни стало выехать. Мы хорошо знали, что комендант Куртки, вместе с тем и главный начальник тяньшанских киргизов, имел в Кашгаре своих агентов для наблюдения за нами. Бугинцы, приехавшие в улусы подчинённых ему киргизов, рассказывали с большими преувеличениями о нашем богатстве, например, что караван-баши восседает на железной доске, что у нас есть чудный ящик с золотым деревом, на котором порхает и поёт соловей, и другие басни в этом роде. Курткинский дотха, не видав ничего, кроме киргизских баранов, поверил всем этим нелепостям и непременно хотел получить с нас зекет, хотя он имел право брать не зекет, а особенную пошлину по числу вьючных животных. Наш друг аксакал, узнав о нашем решении ехать через ведомство Куртки, был так любезен, что дал для препровождения каравана одного из своих воинов и снабдил нас рекомендательным письмом и посылкою Мамразыку, коменданту Куртки, в котором просил Мамразыка принять нас, как его друзей.
11-го числа из дому аксакала, в сопровождении огромною толпою народа, провожавших нас, выехали мы из Кашгара.
Приехав в караван, стоявший между селениями Устун-Артыш и китайским пикетом Ислык, мы нашли иртышского Из-беги, командированного хаким-беком для препровождения каравана за границу. Обыкновенные караваны не пользуются этой честью, мы были в исключительном положении. Путь наш лежал по течению реки Тоин на караул Тешык-таш, но так как билет был нам дан чрез Ислык, то мы должны были сделать небольшой круг, чтобы войти на настоящую дорогу. На пикете китайский бошко — офицера опять не было — сосчитал число верблюдов, лошадей и выпросил юсун (подарок); кашгарский чиновник взял тоже юсун. Караван ночевал в горах, в [381] восьми верстах от пикета. На другой день шли на запад по сухому и широкому руслу и, пройдя один маленький перевал, вышли на долину реки Тоин. Дни были очень теплы, природа только что пробудилась; снега в ущелье оставалось очень мало, кое-где зеленелись травы и вечером слышны были звонкие крики лягушек. Три дня караван поднимался вверх по течению Тоина по направлению на север и северо-запад и 17-го числа ночевал при истоках этой реки в урочище Торгат. Река Тоин имеет широкую долину, путь по ней чрезвычайно удобен. На берегах реки растёт тополь, только на первом ночлеге — облепиха.
На Торгате уже нет кустов. По мере того как дорога поднималась по течению реки всё выше, и погода становилась холоднее. В верхних частях река была покрыта льдом, а в логах лежал снег, так что караван должен был разбивать его лопатами, чтобы проложить тропинку. 18-го числа мы вышли на довольно обширную долину горного озера Чадыр-куль, окружённую со всех сторон горами и одетую глубоким снежным покровом. Здесь было так холодно, как в Кашгаре не бывало в январе.
Караван пробирался по снежным сугробам с большим трудом и, пройдя по льду озеро, ночевал в горах Таш-рабат, окружающих долину с северной стороны. Озеро Чадыр-куль имеет около 10 вёрст ширины и около 20 длины, оно должно иметь высокое положение, не менее 7000 футов абсолютной высоты. На следующий день перешли горы Таш-рабат и разбили лагерь на широкой и ровной долине реки Атбаш. Проход Таш-рабат имеет одно чрезвычайно трудное место для прохода каравана на верблюдах; на спуске тропинка проходит по краю высокой скалы, но подъём незначителен. Так как река, по течению которой проходит дорога, была замёрзшая, то мы избегли опасное место и прошли по льду. Близ выхода дороги из ущелья есть каменное здание Таш-рабат, от которого горы получили своё название. Рабатом называются на востоке здания, устроенные на больших дорогах для доставления крова путешественникам. Они устраиваются с [382] богоугодной целью, как мечети, училища, караван-сараи, фонтаны и колодцы в пустынях. Один из бухарских ханов, Абдулла, особенно любил постройки этого рода и потому основание этого рабата приписывают ему. Здание сложено из плит глинистого сланца, имеет около 12 сажен длины и около 7 ширины. Длинный коридор ведёт в круглый зал (в 5 аршин в радиусе) со сфероидальным куполом, по бокам коридора сделаны маленькие низкие двери, в которые нельзя войти иначе, как сильно нагнувшись; двери эти ведут в маленькие квадратные и продолговатые комнаты. Внутри и снаружи здание это было когда-то выштукатурено, арабески, окружающие ниши, сохранились местами и теперь. По стилю Таш-рабат принадлежит к древней архитектурной эпохе. Азиатцы по своей лености и невежеству считают всё, что требует большого труда или искусства, сверхъестественным. Таш-рабат имеет также свою легенду, например, говорят, что если раз насчитать сорок комнат, то в другой раз выйдет число 41, и так далее. Для дикокаменных киргиз это здание служит предметом поклонения и местом для жертвоприношений. Нужно сказать, что на ночлеге при урочище Торгате присоединились к нашему каравану два кокандских сипая, посланные в Кашгар комендантом Куртки для тайного наблюдения за нашим выездом. Один из них был родственник коменданта, а другой, по имени Асанбай, служил приставом, иль-беги, в улусах чириков. Кокандцы в киргизских родах имеют своих чиновников; иль-беги, киргизский пристав, должен кочевать в их улусах и обязан быть посредником в тяжебных делах и собирать с виновных штраф в пользу казны.
На том месте, где стоял наш лагерь, расходятся несколько дорог, между прочим две в Куртку; более удобная дорога по долине Атбаша была отвергнута нашими кокандцами, потому что в это время на ней стояли чирики, которые, хотя принадлежат к ведомству Куртки, но, по-видимому, мало слушают кокандцев. Асанбай иль-беги так боялся чириков, что киргизских путешественников, [383] бывших с нами, не пустил в свои аулы, чтобы они не дали знать чирикам, и заставил их против воли совершить поездку в Куртку.
В нагорье Сырт только на низменных и тёплых долинах Атбаша, Арпа и Нарына произростают пшеница и ячмень. Надо полагать, что в древние времена места эти были населены оседлым или полуоседлым народом, ибо, как говорят киргизы, вниз по Атбашу есть развалины большого города, а на Нарыне мы сами видели следы древнего хлебопашества. Развалины на Атбаше соответствуют по положению своему городу Чигу: столице Усуни, которая по свидетельству китайской истории лежала на северо-запад от Аксу и на юг от Темурту-нора (Иссык-Куля). С берегов реки Атбаш мы направились на север, прошли несколько незначительных перевалов, из коих последний, Байбче, имеет на южном склоне хвойный лес, а около вод — жимолость, барбарис и другие кустарники. Местность между Торатом и Байбче безлесна. 21 марта караван остановился в 10 верстах от Куртки, на реке Ак-тал, около аула киргизов из племени мунулдыр. Вечером приехавший из Куртки солдат привёз нашим сипаям радостное известие, что комендант их получил на днях милостивую грамоту от хана, почётный парчовый халат и что чирики возвратились из Хоканда безуспешно. Чирики, о которых мы уже говорили, просили хана, чтобы в их кочевьях на реке Атбаше основать укрепление и сделать их независимыми от курткинского коменданта. В заключение объявил, что из Анджана приехал зекатчи. Это обстоятельство огорчило наших кокандцев, они боялись, чтобы зекет с нашего каравана не поступил в распоряжение этого чиновника. Куртка принадлежит Анджанскому наместничеству, которым управляет брат хана, Суфи-бек. Каждый год весною приезжает от наместника сборщик и получает от коменданта весь сбор киргизского зекета.
29-го числа часу в десятом караван снялся, сделав около 10 вёрст, остановился на берегу реки Нарына. Так как на реке по берегам ещё оставался лёд и сообщение [384] с укреплением производилось вплавь (река глубока), то по усиленной нашей просьбе, чтобы не замочить при переправе своих товаров, нам было сделано снисхождение остаться на этой стороне. В четырёх верстах от укрепления мы разбили свои юрты в соседстве с аулом одного из сильных биев рода Сояк, Османа, облечённого кокандцами в звание датхи. На другой день, 25 марта, мы отправились в укрепление, чтобы отдать салям коменданту. Укрепление Куртка стоит на правом берегу Нарына, имеет поперечник в 200 саженей, окружено с трёх сторон стеной, а четвёртая опирается в крутой берег. Высота стен около 3 саженей, ширина до 2 аршин, с восточной стороны пробиты в стене главные ворота, а с северной — другие, ведущие в место, где прежде был домик Дженгир ходжи; там устроена молельня, посажено несколько деревьев и, как на всех священных местах, водружены бунчуки и развешены в большом количестве рога баранов, принесённых в жертву. Въехав в ворота, мы увидели войлочные кибитки, окружённые земляными валами, и несколько мазанок. Комендантский дом состоял также из нескольких отдельных мазанок под пышными названиями приёмной, гарема, мечети и пр.; в середине двора стояло несколько киргизских юрт. На небольшом возвышении из глины сидел смуглый сарт с белой бородой, одетый в бумажный старый халат и в киргизских сапогах из красной кожи. Нам сказали, что это сам комендант Мамразык датха. После приветствия посланный от аксакала поднёс ему письмо и подарки. Прочитав письмо, Мамразык стал распрашивать об аксакале, с которым был старый товарищ, потом спросил, сколько мы дали зекету; сказал, что до сих пор он считал нас за татар и слышал от дикокаменных киргиз, что мы осматриваем земли.
Часу во втором приехал в караван сын коменданта в сопровождении одного анджанского купца, который, как видно, пользовался доверенностью датхи и употреблялся им в случаях, требующих ума и сметливости. Напоив [385] гостей чаем и угостив хорошим пилавом, мы приступили к делу. Кокандцы предполагали у нас большие богатства и не хотели верить, что мы в Кашгаре дали в зекет 124 золотых и потому объявили, что будут осматривать вьюки. На другой день, развязав вьюки, нашли только то, что было показано нами прежде и получили в зекет две ямбы, двадцать ланов серебра и в подарок пять халатов и фунт чая. После зекета мы опять представлялись датхе. Мамразык принял нас благосклонно, поднёс по чашке зелёного чая, пожелал хорошей дороги и дал для конвоирования каравана через подведомственные ему улусы нашего старого приятеля ильбеги Асанбая и поручил нас покровительству бия Наймана, который отправился в свои улусы. Укрепление Куртка основано в 1832 году, в год дракона, во время хана Мадали мин-башей Хак-Кулы. Первая половина правления Мадали хана была ознаменована счастливыми войнами с Китаем, покорением Каратигина, Дарваза и подчинением дикокаменных киргиз. Два полководца: мин-баши Хак-Кулы, узбек из племени Юз и кушбеги Ляшкар из персидских рабов подчинили все киргизские племена; Хак-Кулы усмирил и обложил ясаком восточные племена дикокаменных киргизов, а кушбеги Ляшкар — киргизские и китайские племена, кочующие от Чу до Или. Хак-Кулы в 1832 г. разбил саяков, предводителя их Атантая и Тайлака взял в плен и привёз в Коканд, обложил ясаком чериков, басьцов, монульдыров и основал Куртку. Укрепление Тугуз-Турау было построено ещё прежде. Атантай и его брат Тайлак не хотели подчиняться кокандцам и после освобождения из плена откочевали на Илю к киргизам Большой орды, но впоследствии, разграбленные кайсаками, возвратились на родовые кочевья.
В укреплении считается до 200 человек сипаев, набранных из анджанских киргизов, кокандцев не более 50 человек. Нынешний комендант был первый раз назначен на этот пост в конце 30-х годов, когда анджанским наместничеством управлял Иса-датха, и во второй раз утвердился со времени падения кипчаков. К ведомству его [386] принадлежат три рода из племени cаян, xирики и небольшая часть рода Богу. Роды Саяков, подчинённые Куртке, суть: 1) Чора, ими управляет Осман, сын Тайлака, самый сильный родоначальник; 2) Кульчугач, ими управляет Тюлеке, сын Ералы; 3) Иман, которым начальствует Байтуры Джалапаков. Эти три рода ведут междоусобную вражду. Чирики разделяются по своим кочевьям на два отдела. Один отдел кочует по Атбашу, Арпа и Аксаю, другой — по реке Какшал. В первом отделе каждый род имеет своего отдельного вождя, из них более влиятельны Урус-бий, Сасык Урус, Кондожесь и сильнейший — Сары-жак; второй отдел признаёт власть одного верховного бия Турдуке. Турдуке имеет от китайцев красный шарик, известный грабитель, не слушает кокандцев, зекет и подать берёт к себе.
К ведомству Куртки подчиняются также киргизы колена Теным Сеит из рода Богу, отделения Калмакы, кочующие в верховьях Нарына и на плато Таргай. Ими управляет фамилия Мамеке Шопак. Из них влиятельнее: Найман, сын Буйдаши, Алджан и Табулды, дети Алеке. Куртка берёт также зекет с киргиз Монылдыр, Бассыз и других родов. Укрепление Тугуз Тарау и Джумгал прежде зависели от курткинского коменданта, но теперь из них сделаны отдельные ведомства. Между курткинскими и сипаями этих укреплений очень часто происходят сшибки за зекет вроде тех, как в старой Сибири враждовали за ясак мангазейские и красноярские казаки. Саяков, подчинённых Куртке, считают до 600 юрт, чириков ведения Туртуки 15ОО, чириков родов, кочующих по рекам Атбашу и Арпа, до 1300 и Богу 1200. Зекет с этих киргизов собирается Курткой двояким образом или, по показанию самих киргизов, «улфан», или же посредством счисления; в первом случае берут с 40 голов одну, а при счислении — со 100 голов две. Сверх того, киргизы должны снабжать хлебом гарнизон укрепления. Независимо от зекета с каждого рода раз в год, а иногда и два раза берут «салык» в неопределённом количестве. В [387] нынешнем году на Богу положили этой подати 60 лошадей. Вообще, власть кокандцев между этими киргизами поддерживается лживой и хитрой политикой, к которой нынешний комендант, по-видимому, привык. Для поддержания своей власти он имеет аманатов из хороших фамилий и поддерживает постоянную вражду между родоначальниками. Мамразык возвысил Османа, вступил с ним в родство для того, чтобы посредством его наказывать других киргизов. Для возбуждения ревности он называет Османа понсадом (полковником) и дотхой, что очень льстит честолюбию этого киргиза. Осман содержит 500 человек, постоянно готовых к услугам коменданта. С Богу обращается Мамразык осторожно, задабривает щедрыми подарками из биев. Эта политика, как говорит сам Мамразык, основана на долгом опыте, ибо силой с киргизами ничего нельзя сделать по малочисленности гарнизона. Во время кипчаков киргизский родоначальник Алимбек-дотха, ныне кокандский визирь, враждуя с кипчаками, ушёл на Нарын и поднял всех киргизов. Куртка была осаждена, комендант кипчак вызван на переговоры и изменнически убит. Мамразык сам подвергался неоднократно осаде. В последнее время Турдуке совершенно не стал платить зекет, а другие чирики, хотя и платят, но неисправно. Мамразык два года обращается к анджанскому наместнику с просьбой прислать для наказания киргизов до 700 человек войска, но напрасно. Во время смут в Хоканде киргизы совершенно не слушались курткинского коменданта, потому что вместе с переменой хана обыкновенно обновляются и все власти. С возвышением их родовича Алимбека в звание визиря, киргизы, надеясь на его покровительство, продолжают беспорядки. Чирики, как мы уже говорили, посылали депутацию с просьбою дать им отдельного начальника; депутация эта вернулась только что перед нами; Мамразык говорил нам, что домогательства их были безуспешны, но тем не менее сильно беспокоился, что Чирики не являлись, на его приглашение. Киргизы, подведомственные Куртке, сравнительно с Богу и Сарыбагышами, бедны, малочисленны, а [388] взаимные кровавые раздоры делают их ещё более бессильными. Наши Бугинцы всегда одерживают над ними верх и несколько раз жестоко наказывали сааков и чириков, 24 марта караван оставил Куртку. В долине Нарына весна открывается в начале марта, между тем как в других частях Сырта, например, на плато Торгай и Аксай, снег остаётся до половины апреля. В пребывание наше в Куртке стояли тёплые, весенние дни. 24-го числа на реке уже не было льдов и поля были покрыты свежими отростками артемизии и тюльпанами. Караван шёл посреди киргизских аулов и пашен. Киргизы пахали землю. Осман, предводитель Саяков, разъезжал по пашням и разделял их на участки. Увидев караван и зная прежде о его прибытии в Куртку, Осман послал к нам одного из своих рабов с приглашением заехать «в гости» в его аул. У киргизских родоначальников образавались систематические правила, освящённые временем, по которому они грабят караваны, но грабят по-своему законно, основываясь на древних обычаях и правах. Эти обычаи, или права, суть: 1) караван, проходя чрез улусы киргизского родоначальника, должен заплатить зекет (это право отменено кокандцами и считается теперь грабительством); 2) должно дать выкуп за свободный проезд; 3) поднести подарки соответственно значению и силе родоначальника; 4) не должен обходить аулов знатных вождей и обязан останавливаться в их улусах для того, чтобы воспользоваться их гостеприимством. 2-й и 3-й пункты этих обычаев не поощряются кокандцами, хотя и совершенно не преследуются; но 4-й пункт сохранил законность, признанную и кокандцами. Заехать «в гости» значит то, что каравану дадут одного или двух тощих баранов на ужин, а на другой день потребуют подарков «за гостеприимство», и если подарки окажутся не соответственными значению родоначальника — хозяина (каждый киргизский родоначальник считает себя первым в роде), караван неизбежно подвергается штрафу. Вот образчик хвалёного восточного гостеприимства. Зная хорошо это обстоятельство, наш [389] караван-баши с соблюдением всех форм среднеазиатской вежливости отказался от предложения Османа тем более, что мы сделали только 10 верст и было очень рано. При других обстоятельствах мы на это не решились бы, но имея при себе чиновника от Мамразыка и находясь в 10 верстах от укрепления, мы думали, что киргизы не осмелятся ничего нам сделать и беззаботно продолжали свой путь. Другой киргиз, посланный Османом, повторил от имени своего господина то же самое приглашение и объяснил, что благородная фамилия их родоправителя с древнейших времён славится своим гостеприимством и дорожит этой священной славой. Караван-баши опять в отборных, вежливых фразах благодарил Османа, объявив, что для нас каждый час дорог и что так рано останавливаться не расчет и в заключение сказал несколько похвальных слов о славе предков, Османа и о его собственной храбрости и добродетелях. Караван-баши надеялся на своё красноречие и уверял, что теперь Осман оставит нас в покое, но, видно, мало знал киргизов. Не прошло несколько минут, как из одного аула выскочила толпа пьяных киргизов, пивших бузу, бросилась в карьер на наш караван и заставила нас бранью и угрозами повернуть в аул. Осман был сильно оскорблён: он требовал с каждой палатки по ямбе серебра как штраф за покушение нарушить силу древних прав его фамилии. Наш кокандец, хотя ездил сам к Осману, но ничего не мог сделать. Кто-то из наших заметил из разговоров киргизов, что Асан-бай ильбеги действовал заодно с Османом, это показалось нам правдоподобным. Мы, оставив в стороне киргизов, начали действовать на нашего воина. Караван-баши объявил ему, что не намерен ничего давать добровольно Осману, грозил, что будет жаловаться хану на курткинское управление и прилагая к слову дело, велел одному из наших товарищей готовиться ехать с просительным письмом к кашгарскому аксакалу. Кокандец наш после этого принял нащу сторону и дело пошло на лад. К нашему счастью, вечером приехал солдат [390] требовать Османа в укрепление. Кончилось всё это тем, что Осман получил от нас подарок ценою не более 25 руб. серебром, но перед отъездом заехал в караван и объяснил нам, что он кокандского хана не боится, но с Мамразыком не хотел бы ссориться, потому что он его родственник и человек ему нужный, и что если он нас не ограбил, то этим мы обязаны Мамразыку. Речь свою закончил словами: «Поезжайте с богом и молите аллаха, дабы он продлил славу мою и родственника моего Мамразыка!»
На другой день с восходом солнца снялись мы с лагеря и два дня шли форсированным маршем и на третий день вступили в кочевья Саяков враждебных Осману, а потом в улусы Богу, которых родоначальник Нойман был при нашем караване. Несмотря на то, что Нойман был при нас, но мы не решились нарушить в другой раз обычай гостеприимства и 26-го числа ночевали в ауле родственника Ноймана Табылды, тем более, что этот родоначальник пользуется славою батыря. Табылды молодой человек лет тридцати, но заметно стремится к преобладанию над всеми родами Богу. Он имеет, подобно Осману, отряд джигитов, постоянно готовых к набегу или к преследованию врагов. Этот киргиз два года был в ссоре с Мамразыком, не платил ему зекет, откочевал на Таргай и, как сам рассказывал, хотел ехать в укрепление Верное, чтобы просить покровительства русских. Вообще тяньшаньские Богу много говорят и распрашивают об условиях русского подданства и, как кажется, готовы последовать примеру своих иссык-кульских родовичей, но не находят случая. Мамразык особенно дорожит этими бугинцами: они, сравнительно с другими киргизами его ведения, очень богаты. Ночью в ауле поднялась тревога. Чирики отогнали из соседнего аула несколько сот лошадей. Табылды со своими джигитами отправился по свежим следам в погоню и, как узнали после, нагнал хищников, отбил скот, взял несколько человек в плен и сам поехал в набег на чириков. Аул Ноймана был в 8 верстах и в стороне [391] от дороги, но мы на другой день поехали к нему и разбили палатки в недалёком расстоянии от его кибитки.
Улусы бугинцев были крайние пределы кочевок киргизов ведения Куртки и потому наш кокандец должен был здесь остановиться. Отсюда начинается страна безлюдная и подверженная разъездам барантачей. Нойман вызвался проводить нас до Иссык-Куля и просил за это подарков на сумму 120 рублей. Мы боялись, что киргизы курткинского управления будут нас преследовать и потому с радостью согласились на его предложение. Нойман, державший себя в дороге очень просто, в ауле своём сделался горд и важен; он заставил нас простоять на месте 29-ое число потому только, что дни 27-го и 28-го чисел были неблагоприятные для путешествия. Асанбай, получивший 30 рублей за службу, сделал с нами ещё один переход, по собственному сознанию для того, чтобы в последний раз поужинать хорошим пилавом.
Выехав 9 вёрст из аула Ноймана, мы пришли к слиянию Большего и Малого Нарына (Малый Нарын впадает с правой стороны), отсюда местность получает другой характер. От Куртки до слияния этих рек, по моему расчёту, 150 вёрст. На этом пространстве долина Нарына имеет от 5 до 2 вёрст ширины, путь ровный и удобный, особенно по левому берегу. На дороге, идущей по левому берегу, есть только в одном месте, против аула Тобылды, поперечный мыс Теке-Сингир, а правый берег от моста (который построен китайцами и отстоит от селения вниз в 27 верстах), вверх имеет много подъёмов и спусков, но незначительных. Мы, боясь полноводия, перешли Нарын около моста вброд на правый берег. В Нарын впадает с правой и с левой стороны много речек, образующих проходы. Из впадающих с правой стороны замечателен Он-арча (в 50-ти верстах выше Куртки), образующий истоками два прохода, из которых один через Джунан арык, впадающий в Кочкар, а другой через Улак-кол и Ала-баш ведут на Иссык-Куль. С левой стороны Нарын принимает Ат-баш и Шаркрама. По ущелью этих [392] рек выходит путь на Атбаш и Аксай. Горы, идущие по правому и левому берегу реки, покрыты еловым лесом и богаты зверями. Берег реки сопровождается уремой из облепихи, тополя, ивы и чилиги; урема выше впадения Атбаши делается реже, а за мостом вовсе прекращается. От слияния Малого Нарына река одевается в скалистые берега, местность делается выше, потому что ель и казачий можжевельник, свойственный в Тянь-Шане высоким альпийским зонам, растут уже на самом берегу этой реки. Течение Нарына от впадения Малого Нарына до плато Таргай киргизы называют Капчагай (скалистыми). Местность здесь гориста, реки имеют высокое падение и быстрое течение. Дорога идёт сначала по правому берегу, потом переходит на левый; подъёмы и спуски встречаются очень часто и изнуряют вьючный скот; есть также опасные косогоры и узкие тропинки, местами путь преграждается обломками скал. Капчагай поднимается крутыми уступами и поднимается заметно высоко. На северо-восточном склоне гор лежит ещё снег, а юго-западные испещрены норами альпийских сурков. Река местами покрыта льдом. Горы богаты пастбищами и летом служат кочёвками Богу. Три дня (около 70 вёрст) поднимались мы по трудной для езды и гористой местности, но далее дорога стала более удобной, долина сделалась шире и ровнее; течение реки не так быстро, глубина её незначительна и окрестные горы безлесны. 2 апреля караван вышел на плато Таргай, День был холодный, шёл снег и дул сильный северо-восточный ветер. Ночевали в горах Джетым-Асу, на том самом месте, где стояли лагерем в передний путь. Отсюда караван шёл по прежней, описанной нами дороге. На Джетим-Асу лежал глубокий снег, на Зауку снегу было менее. Спустившись на северный склон Заукинского ущелья, мы увидели совершенную весну: кусты барбариса и шиповника уже распустили листья, и поля были покрыты ярко-зелёным ковром свежих трав.
От Кашгара до Зауку мы сделали 23 перехода, около 530 вёрст. В Куртку пришли мы в 10 перегонов (250 [393] вёрст), от Куртки до Капчага около 150, по пустой местности шли 70 вёрст, далее до Зауку сделали около 60 вёрст.
Всего от Кашгара до озера Иссык-Куль, надо полагать, по обратному нашему пути — 580 вёрст. Ещё 30-го числа мы встретили на пути маленький караван, шедший в Куртку, и узнали, что Иссык-Куль занят кочёвками Сары-багышей. Известие это было для нас неприятно. Нойман, узнав это, отказался идти далее Торагая, несмотря на условие, и посоветовал послать наперёд гонца к Урману или Тургельды и просить их покровительства. Урман, Тургельды и Джантай три сильнейшие родоначальника в колене Сарыба-гыш; последние двое кочевали в то время на Иссык-Куле. Проходя через киргизские аулы, караван непременно должен прибегнуть к покровительству одного из сильных вождей, иначе в каждом ауле его будут останавливать, требовать подарков и настаивать на праве гостеприимства. Товарищ Ноймана за небольшую плату взял доставить письмо к тому из двух вышеупомянутых родоначальников, которого аулы будут на нашем пути.
Когда караван вышел в ущелья Зауки, выехали навстречу к нам посланные Тургельдой сын его и брат. К крайнему моему удивлению киргизы эти знали о моём присутствии в караване и первым словом их был вопрос обо мне. Им отвечали, что в караване такого лица нет, но один сарыбагыш, видавший меня в Верном, удовлетворил их любопытство. Тургельды был самый дерзкий киргиз и притеснял караван более всех из своих собратий. Он взял подарков на 300 р. и взял самым наглым образом; если ему нравился халат, он говорил: «Эй, сними халат и дай нам». Беспрестанно грозил, что он разграбит караван, а меня отправит в Коканд. В этих видах он несколько дней держал нас в своём ауле и не хотел пускать. К счастью подошёл на Иссык-Куль отряд, высланный навстречу каравану, и Тургельды, будучи в ссоре с кокандцами и Джантаем, боялся русских и потому принуждён был отпустить нас добровольно. Чтобы исправить свою неделикатность относительно каравана, [394] он на прощанье подарил караван-баши и мне по одной лошади.
12 апреля 1859 года приехал я в укрепление Верное. Путешествие моё продолжалось с 28 июня 1858 г. до 12 апреля 1859 г., 10 месяцев и 14 дней.
В Кашгаре мы жили около 5 месяцев, с 1 октября до 13 марта. Торговые операции нашего каравана в этом городе имели вообще удовлетворительный результат. Из счетов, сообщённых мне караван-баши, видно, что караван при снаряжении имел товаров на сумму 19 тысяч рублей серебром; в Большой киргизской и Дикокаменной орде продано товаров на 3026 баранов (считая в этом числе двугодовалых барашков); эти бараны и остальные товары проданы в Кашгаре на 40681/2 кокандских золотых[5]. Скорый сбыт наших товаров, и притом на серебро и золото, нужно приписать особенным благоприятным случаям. После восстания 1857 г. сношения Кашгара с Кокандом были прерваны, наш караван был первым, привёзшим товары на значительную сумму. Особенно выгодно проданы были бараны: по 63 на ямбу, каждый баран стоит более 1/2 золотого. Принимая во внимание излишние расходы и подарки, большею частью вынужденные, и, наконец, то, что караван по недостатку вьючных животных не мог вывезти оттуда товаров [...][6] вполне воспользоваться торговыми выгодами кашгарского базара. Расходы караванные были следующие: зекету дано в Кашгаре 622 руб. 50 коп., в Куртке 360 руб., подарков дано на 1302 руб. Немаловажный расход для каравана составляло содержание прислуги и вьючного скота. Кокандцы и другие народы, имеющие торговлю с Кашгаром, вследствие удобств пути, товары свои отправляют с подрядчиками и прислуги более одного человека не имеют, между тем как в караване нашем было 32 человека киргизской прислуги, много верблюдов и лошадей. Прислуга нанята была по усиленным [395] ценам, так что на одежду и в жалованье получили 1036 руб. 13 коп. Содержание и прокормление скота в Кашгаре чрезвычайно дорого. По недостатку подножных кормов животные круглый год довольствуются сухим фуражом, а в нашем караване для откормления до крайности истощённых лошадей и верблюдов давали усиленную дачу корма. Жизненные припасы также недёшевы. Таким образом, израсходовано караваном на пищу, на угощения и корм скоту и пр. 4067 руб.
От дальности дороги и трудности пути караван до приезда в Кашгар потерял 60 верблюдов и 8 лошадей. Недостаток вьючного скота был причиною того, что караван не мог вывезти из Кашгара дабу, несмотря на видимую выгоду этой операции. В Кашгаре главный предмет вывоза есть чай, по преимуществу зелёный, который не имеет сбыта у нас, а главные туземные произведения — даба, хлопчатая бумага, шёлк — требуют много вьючных животных и не могут вознаградить убытка от потери животных. Оттого караван вывез 11 ящиков чая, дабы, кокандских полушёлковых материй и машоу всего только на сумму 14 051 руб. 75 коп. и должен был купить 11 верблюдов. Некоторые вывезли серебро. Из Кашгара вывезено нашим караваном 27 ямб. Принимая во внимание все эти расходы, мы думаем, что караван не вполне доволен своим оборотом, по крайней мере, не столько имел барыша, сколько бы мог иметь, если б был при другой обстановке. Присутствие моё, по-видимому, стеснило свободу их действий. Они боялись, чтобы кокандцы не узнали об участии русского правительства в отправлении каравана, потому давали подарки там, где обыкновенные караваны не дают, или более, чем дают другие. В Кашгаре всё купечество советовало им ехать через Коканд и вывезти товар на всю сумму, ибо из Кашгара до Семипалатинска через Коканд и Ташкент меня могут узнать, тогда как подданные кокандского хана могут лишиться жизни. По этим причинам караван не мог также воспользоваться милостью правительства относительно освобождения его от пошлины, [396] а с 11 ящиков чая, привезённых им, взяли пошлину.
Что касается до моих действий, то я во время пребывания в Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно точные сведения о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарии, для чего заводил знакомство с лицами всех наций, сословий и партий, и сведения, полученные от одного, сверял показаниями другого; сверх того, я имел случай приобрести несколько исторических книг, относящихся к периоду владычества ходжей и пользовался дружбой некоторых учёных ахунов. Из этих источников заимствованы мною факты, касающиеся влияния ходжей до времён джунгарского владычества и после до падения страны под иго Китая. Сведения о восстаниях, бывших с 1825 г., получены от лиц достойных доверия: от кокандцев, участвовавших лично в «газате» и занимавших значительные должности, и от кашгарских ахунов, бывших свидетелями этих переворотов. Кашгарский аксакал Нор-Магомет дотха принимал деятельное участие в попытке ходжей возвратить независимость отечества. Наш вожатый в Куртку, есаул Тохтар, родом из сибирских киргизов, был в 1857 г. у ходжи начальником дворцовой стражи, потом командовал отдельным отрядом при осаде Еркенда. Тохтар уже преклонных лет, но фанатически предан интересам ходжей, участвовал во всех восстаниях с 1825 до 1857 г. и готов участвовать в будущих. Я был знаком с одним кипчаком, который в последнее восстание у ходжи Валихана занимал придворную должность удайчи. Что касается до ходжей и их значения в Коканде, об отношениях их к кокандскому и кашгарскому народу и об их фамильных отношениях, то обо всём этом я узнал от маргиланского купца Ноиманбая, которого сестра замужем за ходжой Кятта-ханом и в гареме его пользуется первенством. Факты, относящиеся к территории шести городов и туземного его населения приобретены от кашгарских беков, шейхов, ахунов и от моих кашгарских родственников, людей сведующих в [397] этом деле. Имея постоянные и короткие сношения с кокандцами, я получил много данных о состоянии этого ханства и особенно о последних событиях, имевших последствием падение хана Худояра.
Географические сведения, маршурты, собранные мною, имеют значение в связи с существующими исследованиями и требуют предварительного знакомства с источниками, а потому оставляю их, как и сведения о Коканде, предметами отдельной статьи, а теперь прилагаю записку об Алты-шааре, или о шести западных городах Восточного Туркестана. Записка разделена мною на 5 частей. Продолжительная болезнь не позволила мне вполне обработать эту записку, но она содержит в себе факты до сих пор вовсе неизвестные.
Примечания
- ↑ Анджанцами называют в Малой Бухарии кокандцев, бухарцев и других среднеазиатцев.
- ↑ Сартами киргизы называют бухарцев, кокандцев, хивинцев и других среднеазиатцев. Ч. В.
- ↑ Так называют они это явление. Ч. В.
- ↑ Китайский чин, имеет золочёный шарик. Ч. В.
- ↑ Каждый золотой имеет веса 1 золотник 10 долей, по среднему курсу он в Кашгаре идёт в 3 руб. 70 коп. на наши деньги.
- ↑ В рукописи пробел. Ред.