Записка о судебной реформе у киргизов Сибирского ведомства
В последнее время правительство наше деятельно занялось преобразованиями в нашей администрации, в судоустройстве и обратило особенное внимание на народное образование.
Некоторые из этих реформ коснулись и нашей степи, как, например, реформа судебная. Преобразования в судебной части, вероятно, поведут к изменению прежнего административного строя нашей области и нет сомнения, что вместо сложного, обременительного, как для русского правительства, так и для киргизского народа, бюрократического хаоса, будет образовано в округах управление более рациональное и на началах самоуправления, которое принято теперь и для русских сельских и городских общин.
Ввиду таких важных преобразований, готовящихся для моей родины, я считаю долгом представить благоусмотрению вашего высокопревосходительства некоторые мои соображения и заметки.
Россия в числе сыновей своих имеет немало народностей иноверческих и инородческих, которые ведут образ жизни диаметрально противоположный образу жизни коренного русского населения и имеют нравы и обычаи диаметрально противополоятые нравам и обычаям русских славянского племени. Понятно, что преобразования, проектированные для христианского и оседлого русского населения по вышеизложенным причинам не принесут никакой пользы, если будут всецело применены к кочевым и бродячим инородцам Европейской и Азиатской России. [152]
Вероятно, вследствие этих соображений и был командирован советник областного правления Яценко для отобрания «от сведущих в законах и судебных обычаях биев и султанов» их мнений относительно предполагаемых для области преобразований по судебной части.
Но мнение народа, особенно народа невежественного и полудикого, не всегда может быть принято как выражение действительной народной потребности. На мнения же привилегированных классов общества следует смотреть не иначе, как на отрицательное выражение истинных народных нужд, ибо интересы знатных и богатых людей, даже в обществах высоко цивилизованных, бывают большею частью враждебны интересам массы, большинства. Народ груб и туп и вследствие этого пассивен, потому мотив и направление народных мнений зависит от тысячи обстоятельств, от обстоятельств, по-видимому, мелких, ничтожных. Человек дикий и неразвитой подобен ребёнку, не умеющему вполне владеть своими внешними чувствами. Ему, как и ребенку, трудно согласовать ощущения свои с действиями. Хотя стремление к улучшению внутренних и внешних условий жизни и присуще человеку и было ему присуще во все века и во всех степенях человеческого развития, но, тем не менее, цель эта редко им достигалась. Не понимая самого себя и не имея никаких положительных сведений об окружающей его природе, человек-дитя должен был в стремлении своём к улучшению идти ощупью, подобно слепому, и понятно, что он должен был больше ошибаться, принимая ложь за истину, вред за пользу. История представляет нам в этом отношении много поучительнейших примеров.
Посему нет вопроса общественного, который бы был так всемогуще важен, как вопрос о народных реформах. Нет сомнения, что все законодатели и реформаторы имели и имеют в виду общественную пользу, но понятия о том, что полезно, и что вредно для общественного развития в разные века были различные и теперь между нами ходит много диких гипотез, которые по рутине и по привычке к прошлым преданиям принимаются многими на веру, как [153] непреложные аксиомы, хотя науки ясно доказали их ошибочность и несостоятельность. В наше время самыми важными и близкими для народа, считаются реформы экономические и социальные, прямо касающиеся насущных нужд народа, а реформы политические допускаются как средства ддя проведения нужных экономических форм, ибо каждый человек отдельно и всё человечество коллективно стремится в развитии своём к одной конечной цели — к улучшению своего материального благосостояния и в этом заключается так называемый прогресс. С этой точки зрения полезны только те реформы, которые способствуют улучшению быта человека, и вредны те, которые почему-либо мешают достижению этой цели. Всякая реформа, имеющая целью общественное благосостояние, тогда только может достигнуть предположенной цели, не подвергаясь разным случайностям, когда известны общественные нужды и средства. Джон Стюарт Миль совершенно прав, говоря, что прежде нежели давать новые права людям какого-либо сословия, необходимо прежде сделать точные учёные исследования об умственных, нравственных и политических качествах людей этого сословия. И в самом деле, доктор тогда только лечит больного с уверенностью в успехе, когда ему известны не только болезненные симптомы пациента, но и основные причины болезни. От незнания общественных нужд и от излишней ревности к гуманным теориям очень часто вводятся у нас нововведения и реформы, совершенно ненужные в данный момент и при известном положении дел. Избегнуть ошибок подобного рода очень легко, если при введении разных реформ неуклонно следовать тому методу, который употребляется в сельском хозяйстве при культивировании растений. По этому методу, во-первых, необходимо изучить вполне само растение, затем нужно знать, на какой почве оно произрастает, сколько требует оно света, теплоты и пр. Сущность теории заключается в том, чтобы доставить растению то, в чём оно нуждается и устранить все то, что ему мешает.
Условия племенного организма, среды, климата и почвы [154] должны быть всегда на первом плане, ибо все человеческие побуждения и мотивы обуславливаются совокупным влиянием физических и социальных условий.
Я счёл нужным сделать это длинное и, может быть, несколько докторальное вступление потому, что большинство членов комитета, составленного при областном правлении для решения вопроса о судебной реформе в области сибирских киргизов, основало свой вывод на одних только народных мнениях, собранных притом от султанов, биев и других знатных киргизов, не приняло во внимание не только научных фактов, но вообще тенденций и требований нашего века. Уже было замечено выше, что народные мнения редко бывают самостоятельны, но и при несомненной самостоятельности не могут быть данными для обсуждения важных реформ и серьёзных вопросов. Мнения султанов и биев ещё менее заслуживают уважения, ибо интерес целой нации по строгой справедливости должен предпочитаться выгодам отдельного сословия. Вообще, вопросы о реформах требуют большой осторожности и глубоких соображений, ибо от них зависит народное — «быть или не быть».
Изо всех инородческих племён, входящих в состав Российской империи, первое место по многочисленности, по богатству и, пожалуй, по надеждам на развитие в будущем, принадлежит нам, киргизам. Мы занимаем одну обширную сплошную территорию, между тем как другие инородцы разбросаны среди русского населения. Нас считается в русском подданстве до 800 тысяч, а с неверноподданными нашими соплеменниками мы превышаем миллион, тогда как всех татар в Европейской России, включая в это число башкир, ногайцев и киргизов Букеевской орды полагается едва один миллион. Вся так называемая среднеазиатская торговля России есть ни более, ни менее, как торговля наша: на долю Бухарии, Коканда и других стран Центральной Азии приходится весьма незначительная пропорция в общем торговом балансе. Народ наш, наконец, не в такой степени дик и груб, как думает о нём большинство русских. Говоря серьёзно, киргизский народ принадлежит к [155] числу наиболее миролюбивых и, следовательно, к числу наименее диких инородцев Русского царства. В этом отношении мы уступаем только бурятам, но и то потому, что буряты имели счастье принять самое гуманное и высокое учение — буддизм, а мы же имели несчастье подчиниться грубому исламу. Народ наш имеет богатую, не лишённую поэтических достоинств растительную литературу, более близкую к индо-германскому эпосу, чем к восточным произведениям этого рода. Наконец, что всего важнее, формы нашего общественного развития находятся в том самом безыскусственном периоде, когда они представляют наибольшую аналогию с результатами высшего, культурного развития. На этом факте основаны все наши надежды на будущее. Сверх того мы как потомки батыевских татар связаны с русскими историческим и даже кровным родством. Судьба миллиона людей, подающих несомненные надежды на гражданственное развитие, людей, которые считают себя братьями русских по отечеству и поступили в русское подданство добровольно, кажется, заслуживает большего внимания и большей попечительности в таких решительных вопросах, которые формулируются в шекспировское — быть или не быть. Отсутствие разумного самозащищения и всякого рода пассивность по причине неразвитости обязывает начальство в отношении нас быть чрезвычайно внимательным и крайне осторожным.
Только вследствие невнимательности, которая, надо сказать, в отношении нас, киргизов, вошла уже в привычку областного начальства, комитет, бывший при областном правлении, мог принять без всякой критической оценки мнения султанов, биев и других знатных киргизов за главное основание для своих работ и только по укоренившейся невнимательности мог утвердить в своём проекте те ненужные и вредные для большинства преобразования и изменения, которых добивался привилегированный класс киргизского народа, и которых не хотел простой, или, как выражаются степные аристократы, «чёрный» киргизский народ. Для правильной оценки собранных от народа мнений [156] стоило только комитету вникнуть в сословные отношения киргизов и в отношении их к непосредственному русскому начальству. Наконец, комитет имел под рукою достаточно исторических и статистических фактов, чтобы поверить эти голословные мнения. Статистика и те данные, которые заключаются в делах областного правления, при всей их скудости, заслуживают гораздо большего уважения и вероятия, чем мнения невежественных и полудиких аристократов невежественного и полудикого народа.
В этой записке я беру на себя смелость разъяснить и рассмотреть вопрос о судебной реформе в нашей области на основании более точных наблюдений и фактов, заимствованных из дел областного правления и окружных приказов.
Чтобы дать правильный взгляд на значение народных мнений, чтобы выставить их в истинном свете, я как помощник и сотрудник г-на Яценко в возложенном на него поручении считаю необходимым начать свою записку подробным и точным обзором всех обстоятельств, сопровождавших ход наших занятий. Начинаю с того, как отбирались нами народные мнения и при каких условиях.
Показания во время ревизии г-ном военным губернатором окружных приказов давали волостные управители, старшины, султаны, бии и богатые киргизы, другими словами, ордынские чиновники или ордынцы, имеющие в виду быть чиновниками. Народ, то есть небогатые, нечиновные и нетитулованные киргизы, в даче мнений в совещаниях по этому предмету участвовал очень мало, даже, можно сказать, вовсе не принимал участия. Справедливость этого факта подтверждают печати и тамговые знаки, приложенные к показаниям: они принадлежат исключительно султанам и старшинам. Простые киргизы по отдалённости кочёвок от мест, где учреждены приказы, приезжают на ревизию только по крайней необходимости и по окончании ревизии, истощив свои скудные запасы, тотчас же уезжают. Удерживать народ для совещаний почётные киргизы, кажется, не старались, по привычке заочно располагать голосами и мнениями своих [157] родичей, да и удержать голодных киргизов было бы для них не так легко. Некоторые султаны и бии, внесённые в список биев 1854 года и участвовавшие при первых совещаниях по нашему делу, через день и два уезжали тайно в свои аулы, оставив печати в чужие руки, чтобы приложить их к народному решению, каково бы оно ни было. Затем оставались при приказах, как было уже замечено, одни ордынские чиновники и честолюбивые богачи. И эти лица при чтении проекта обнаруживали непростительное равнодушие, некоторые даже засыпали. Вообще никто из киргизов, за небольшим исключением, не понимал или не хотел понять, в чём дело и что от них хотят.
Причина такого непонятного равнодушия киргизов в столь важном народном деле были: во-первых, невежество и непонимание своих интересов, во-вторых, то, что киргизы не были заранее приготовлены к пониманию того, что им читали и на что от них требовали скорого ответа; равнодушествовали киргизы и вследствие недоверия к русскому правительству. Они сомневались в нашей искренности и думали, что спросы наши делаются для одной только формы или с какой-нибудь другой, невыгодной для них целью. В каждом действии русского чиновника киргизы видят одно только зло, посягательство на их свободу и льготы. И это очень понятно, потому что киргизы о русском начальстве судят по действиям своих участковых заседателей.
Объяснение моё может показаться для людей, малознакомых с киргизами, чем-то крайне сомнительным, но тем не менее оно верно: мнительность и недоверчивость киргизов была известна ещё Неплюеву. Генерал Капцевич в одной своей инструкции окружным приказам говорит: «Киргизы такой народ, который о вещах совсем не так думает, как наши русские крестьяне: сии последние, терпя какое-нибудь притеснение, знают, от кого оное происходит и совсем не делают заключений, чтоб в сём участвовало и само правительство, между тем как киргизы, народ полвека мнительный и имеющий право таковым быть по нашим прежним несправедливостям, всякую нанесённую им от [158] чиновников наших обиду тотчас припишут действию самого правительства нашего, а совсем не тому лицу, которое тут участвовало». В сороковых годах поручено было одному ив чиновников бывшего пограничного правления Сотникову собрать юридические предания киргизов и их судебные обычаи. Этот чиновник, вероятно, желая начать сборник свой преданиями более древними, стал расспрашивать киргизских родоначальников, предварительно собрав их в приказы, откуда происходит и как сформировался киргизский народ и что значит слово казак? (так сами себя называют киргизы). Киргизы стали рассуждать, к чему всё это от них спрашивают и какая может быть польза русскому правительству от знания их происхождения. Какой-то проницательный кайсак заметил, что, вероятно, их хотят обратить в казачество, так как предки их по преданию были казаки. Мысль эта показалась для всех до того ясной и вероятной, что они скрыли от г-на Сотникова настоящее предание «о казаках и трёх сотнях» и показали себя выходцами из Турции или Аравии. Долго в степи ходила молва, что Сотников хотел обратить их в казачество.
Мы, с своей стороны, не только не могли внушить киргизам должного доверия, но, говоря правду, сами возбуждали в них обычный их скептицизм. Привожу факты: является многочисленная толпа киргизов знатных и незнатных, словом, все киргизы, бывшие в это время в станицах и городах, где расположены приказы.
Во всех округах первый ответ был один и тот же и выражался всеми собравшимися единодушно: «Суд биев и съездов их, — говорил народ, — существует у нас издавна и заключает в себе все начала мирового суда, предлагаемого ныне русским правительством. Суд этот, — продолжали собравшиеся киргизы, — вполне удовлетворяет условиям нашего народного быта, поэтому суд биев и съездов их необходимо оставить в древней народной форме». Это, очевидно, было решение народа en masse, решение кругов. Но г-н Яценко, вероятно вследствие данных ему инструкций и указаний, замечал, что в мнениях своих они должны [159] соображаться с основными положениями общего проекта преобразования, например: нужно, чтобы число биев было определено положительной цифрой, нужно, чтоб бии были по выборам и пр. Киргизы смущались, недоверие быстро овладело толпой, начались споры, совещания и народ просил отсрочки. С шумом киргизы уходили на улицу, собирались в новые круги и через несколько времени возвращались к нам в другой раз, но в гораздо меньшем числе. Второе показание начиналось, обыкновенно, добавлением, что «суд биев и съездов их необходимо оставить в древней народной форме, допустив некоторые применения и дополнения сообразно духу времени и обстоятельствам».
Добившись этой уступки, мы читали им пункты «проекта» относительно правил избрания и обязанностей мировых судей.
Киргизы на каждый пункт давали своё мнение и всегда противоположное смыслу первого своего показания, то есть не добавляли и не применяли, а прямо разрушали и уничтожали суд биев, о сохранении которого всецело просили сами. Мнения эти выражались устами нескольких биев и чиновных лиц, а остальные почётные киргизы ограничивали своё участие одними одобрительными жестами. По временам возникал в среде представителей народа крикливый диспут. Биям хотелось, чтоб их избрали на более продолжительный срок, чтобы им предоставили право принятия и решения дел по личному усмотрению и право участвовать в исполнении решений; хотелось биям, чтобы решения их в известных случаях не подлежали обжалованию, словом, корпорация киргизских судей стремилась к тому, чтоб киргизского бия, судебного практиканта обратить в мирового судью, судебного чиновника. Волостные управители по инстинкту самосохранения горячо противились биям, видя в них прямое посягательство на чиновническую власть, принадлежащую теперь им.
После взаимных уступок, дело при посредстве старших султанов улаживалось таким образом, что бии не могли мешать управителям, управители — биям, а управители [160] и бии — султанам. Почётные ордынцы — не чиновники были на всё согласны, ибо для них, для будущих кандидатов на все эти должности, того и нужно было, чтобы степные власти не мешали друг другу эксплуатировать простой народ:
Из приведённого очерка наших работ по судебной реформе в области сибирских киргизов можно ясно усмотреть, что желание большинства, массы народной, заключалось в том, чтобы оставить суд биев в древней народной форме, а личный интерес чиновных, титулованных и богатых киргизов, напротив, в том, чтобы изменить суд биев в его основе.
Факт этот требует особенного внимания при дальнейшем рассматривании вопроса о судебных реформах в степи и замечателен ещё тем, что даёт поучительные данные, как бесцеремонно богатые и почётные киргизы относятся к небогатым и непочётным родичам. Красноречивый пример бесцеремонности почётных киргизов к непочётным я имел случай заметить в Каркаралах. Там бии и султаны дали мнения свои, не посоветовавшись с «чёрным народом» и, между прочим, показали, что для их округа нужно назначить чётырех главных биев, каких-то биев над биями. Мнение это, как оно ни было нелепо, было внесено в записку и когда записка эта переписывалась в приказе, квартира моя была осаждена многочисленной толпой конных и пеших киргизов. Народ требовал уничтожения статьи «о биях над биями» и до тех пор не расходился, пока требование его не было исполнено. Дело в том, что двое каких-то почётных старшин, имевших должности: один — заседателя, а другой — управителя, были удалены за лихоимство по просьбе народа от занимаемых ими должностей, и вот киргизские власти, вероятно желая показать участие к собрату и пренебрежение к народу, решились для этих лихоимцев выдумать должность «бия над биями» и тем самым вызвали демонстрацию со стороны простого народа.
Можно надеяться, что всех этих acta et facta достаточно, чтобы видеть всю фальшивость и ложность [161] знаменитых народных мнений. Комитет видел в этих мнениях потребность реформ и преобразований в суде биев, который, по показанию знатных ордынцев, не вполне будто бы удовлетворял современному социальному развитию киргизского народа, но очевидцы, имеющие право считать себя в этом случае судьями более компетентными, не могут не видеть в этих мнениях интриг и низких побуждений, с одной стороны, равнодушия и пассивности — с другой, наконец, невежества и дикости с обеих сторон.
Упрекнув киргизскую знать в голословности, я постараюсь подкрепить личное мнение своё положительными фактами. В этих видах считаю необходимым, прежде всего, рассмотреть суд биев в его сущности, чтобы уяснить смысл и характер этого института; затем, на основании статистических и других достоверных фактов, определить — в какой степени суд биев удовлетворяет или не удовлетворяет современному развитию киргизского народа и в заключение, для окончательного вывода, сравнить — насколько суд биев согласуется с главными началами проектированного правительством мирового суда и в какой мере последний применим к быту киргиз.
Суд биев в древней народной форме
1) Возведение в звание бия не обуславливалось у киргизов каким-либо формальным выбором со стороны народа и утверждением со стороны правящей народом власти; только глубокие познания в судебных обычаях, соединённые с ораторским искусством, давали киргизам это почётное звание. Чтобы приобрести имя бия, киргизу нужно было не раз показать перед народом свои юридические знания и свою ораторскую способность. Молва о таких людях быстро распространялась по всей степи и имя их делалось известным всем и каждому. Таким образом, звание бия было как бы патентом на судебную и адвокатскую практику. Дети лиц, носивших звание биев, имея большую юридическую практику, обыкновенно наследовали знания и вместе с тем и звания [162] своих отцов. Мы можем представить многочисленные примеры такой наследственности звания биев в киргизском народе. В Каракисецком роде Средней орды в конце XVII века был известный бий Казбек, потомство коего до сих пор носит звание биев.
Впрочем, из этого вовсе не следует думать, что звание биев было у киргизов когда-либо наследственным. Бий Чорман, сын богатого и знатного киргиза Карджаского рода, но не бия, Чорман, у которого предки никогда не были биями, тринадцати лет приобрёл это звание, выиграв важный родовой процесс на одном народном сейме и до смерти своей назывался Чорман-мальчик. Я знаю много киргизов, которых отцы были известными биями, но которые сами не носят этого звания.
2) Закон родового быта, по которому члены одного рода считались как бы членами одного семейства, был причиною того, что бий-однородец в процессе своего родича с членом другого рода мог быть только адвокатом у своего однородца, но не судьёй его. Понятия родства распространились у киргизов и в отношении отдалённейших поколений. Например, Средняя орда разделяется на шесть главных родов: аргын, кипчак, конрад, найман, увак и кирей, которые находятся между собою в отношении братьев, посему истец конрадского племени в процессе с ответчиком из племени аргын имел полное право отстранить от суда всех биев области сибирских киргизов как однородцев, следовательно, и приверженцев своего ответчика, исключая биев баганалинских, кипчаковских, увакских и киреевских, составляющих всего около 15 волостей в области. Эта особенность родового быта киргизов послужила основанием права свободного выбора со стороны тяжущихся, для разбора [163] своего дела, биев из всех лиц, носящих это звание на пространстве всей киргизской степи, чтоб доставить им полную возможность выбрать вполне беспристрастного судью.
Так, в 1758 году султан Барак, один из сильнейших владельцев Средней орды, убив Абульхаира, хана Меньшей орды, избрал для суда над собою четырёх биев из биев всего киргизского народа. В числе его судей были: Тулебий от Большой орды и Айтек — от Малой.
Кочевой образ жизни, способствующий быстрым передвижениям с места на место и частым столкновениям одних родов с другими, привычка киргизов к разъездам и путешествиям, беспрестанные съезды биев и других почётных ордынцев из отдалённых мест на поминки, байги и на другие народные собрания и сборища — давали и дают теперь киргизам лёгкую возможность отдать своё дело на суд инородного бия или на суд какой-нибудь проезжей известности. Вообще киргизы любили и любят судиться у проезжих биев или у лиц совершенно им незнакомых, чем у биев соседнего племени, с которыми у них есть частые сношения, следовательно и родовые счёты.
3) Из воззрения на дело суда, как на дело частное, относящееся только до интересов тяжущихся, явился обычай за труд, принимаемый на себя бием, в известных случаях вознаграждать его штрафом, «бийден-бийлегы», с тяжущегося, признанного по суду виновным.
4) Этот же взгляд на бия, как на частного практиканта, а на суд, как на частное дело, было причиною того, что киргизские бии могли принимать к своему производству и решению дела не иначе, как по просьбе тяжущихся или по сообщению административной власти и по той же причине не могли участвовать в исполнении своих решений.
5) Понятно, что такой свободный взгляд на суд и на судью не мог ограничивать право обжалованья, и киргизам предоставлялось это право в самых широких размерах.
6) Но самую замечательную черту суда биев составлял, конечно, следующий обычай: когда не было против обвиняемого явных улик, но имелось только сильное подозрение [164] в учинении им проступка, то бии прибегали к посредничеству честных родовичей, которые присягой обвиняли или оправдывали подсудимого. Число этих «присяжных» и круг для их выбора обуславливались важностью рассматриваемого дела; таким образом, присяжные выбирались иногда из близких соплеменников подсудимого, а иногда из целой волости или из целого округа.
7) Суд биев производился словесно, публично и во всех случаях допускал адвокатуру. Он был в таком уважении у народа, что не требовал и не требует до сих пор никаких дисциплинарных мер. Вот суд биев, бывший в степи до основания окружных приказов в кочевьях Средней киргиз-кайсацкой орды.
Рассматривая внимательно суд биев, действующий теперь у киргизов нашей области, нельзя не видеть при всём желании найти в нём что-нибудь новое, прививное, те же формы, те же начала древнего народного суда, которые мною изложены выше. Суд биев, несмотря на пятидесятилетнее русское влияние, остался таким, каким был он за сотни, может быть, за тысячу лет до нас. Стало быть, ни внутренняя инерция народа, ни влияние русских учреждений и законодательства не могли изменить его древних и простых форм, хотя правительство не раз думало дать ему более прочную, более официальную организацию. С этою целью в 1854 г. был издан закон, которым было постановлено: «Звание биев оставить за теми, кто им пользовался до 19 мая 1854 года, на будущее же время предоставить оное только султанам и аульным старшинам, прослужившим в этих должностях не менее шести лет, и отправлявшим какие-нибудь должности или чем-нибудь всемилостивейше награждённым и не иначе, как по выбору общества и с утверждения окружного приказа (94 ст., том II, часть 2 учрежд. об управлении инородцами). Этот закон, имевший целью возвысить звание биев, дав им чиновничье значение, но прямым последствием которого было бы то, что звание биев перешло бы непременно в руки честолюбивых богачей, положительно не сведущих в народных обычаях и [165] правах, — к счастью киргизов, не имел никакого влияния на их народный суд, потому что число лиц, бывших биями до 19 мая, оказалось и оказывается до настоящего времени достаточным для отправления у киргизского народа правосудия. Таким образом, древнейший суд биев действует и поныне в киргизской степи на тех главных началах, на которых действовал он до принятия киргизами русского подданства.
Если пятидесятилетнее русское управление, внёсшее много совершенно новых элементов в общественную жизнь киргизского народа, не имело никакого влияния на древний киргизский суд биев, если суд этот мог устоять против неблагоприятных условий русского законодательства (например, закона 1854 г.), ясно, что он вполне удовлетворяет настоящему развитию киргизского народа.
Удовлетворительность суда биев самым блистательным образом доказывается официальными источниками, именно, незначительностью жалоб на первоначальное решение биев и почти совершенным отсутствием просьб от киргизов о производстве дел, подлежащих ведомству биев, по русским законам.
По справкам из дел окружных приказов видно, что в Каркаралинском, Кокчетавском и Баян-Аульском округах жалоб на несправедливое решение биев и просьб о постановлении решений по русским законам в приказы этих округов в течение последних трех лет вовсе не поступало, хотя судом биев было окончено в Каркаралинском округе: в 1860 г. — 72, в 1861 г. — 77 и в 1862 г. — 22 дела. В Атбасарском приказе в 1861 году была только одна жалоба и с просьбой русского суда, но жаловался, впрочем, не киргиз, а казак. Всего более неудовольствий на решения биев встречается за последнее трёхлетие в Акмолинском округе, в границах которого проживает наиболее всего русских, татар, ташкентцев и других иноплеменников. В Акмолинский приказ поступило жалоб: в 1860 г. — 2, в 1861 г. — 3 и в 1862 г. — 4. Только в одной просьбе, поданной в 1862 г., проситель желал, чтобы решение было [166] постановлено по русским законам. В сведениях, доставленных Акмолинским приказом по этому предмету, к сожалению, не показано племени и происхождения лиц, подававших жалобы. Можно думать, что просители были не киргизы.
Мы знаем, однако ж, несколько примеров, где киргизы действительно желали русского суда, но просители эти были ордынцы, заклеймённые народным презрением, люди вполне безнравственные, которые надеялись незаконными путями, через заседателей, исправить проигранное на народном суде дело. Им нечего было терять. Так просил Каджук, известный кишмурунский конокрад, так просил Баубек, содержавшийся два года на гауптвахте в Атбасаре по многократным жалобам киргизов своего и кокчетавского округов. По суду биев этот хищник, бывший некогда сподвижником Кенесары, был приговорён к уплате нескольких сот лошадей, но совершенно отказался от уплаты и, посаженный на гауптвахту, просил русского суда. В пользу суда биев мы можем привести ещё один крупный факт, говорящий сам за себя. Это то, что русские истцы или русские ответчики во многих случаях предпочитают суд биев русскому следствию. Известно достоверио, что в Кокчетаве в нынешнее лето было решено несколько десятков такого рода дел.
Теперь позволю себе приступить к главнейшей задаче по вопросу о судебной реформе в киргизской степи Сибирского ведомства, именно: к сравнению главных элементов киргизского суда биев с основными началами мирового суда, проектированного для русских губерний. При первом, общем взгляде на эти два, по-видимому, разнохарактерные учреждения, чувствуется, что между ними существует большое сходство, много общего в идее, но, разбирая каждый пункт отдельно, придётся видеть одну только разницу. Сходство заключается, например, в словесности и публичности делопроизводства, но и здесь разница, если пускаться в тонкости: мировые судьи решения свои постановляют на бумаге, а бии не всегда; мировые судьи делают разбирательства свои публично только [167] по делам гражданским, а бии по всем без исключения делам, подлежащим их ведомству.
Разница заключается: А) по судоустройству:
1) Бии существуют в неопределённом числе, мировые же судьи полагаются по нескольку на каждый мировой округ.
2) Бии никем формально не избираются и формально ни кем не утверждаются. Значение их основано на частном авторитете, который приобретают они так же, как в Европе поэты, учёные и адвокаты. Шекспир и Гёте считаются всеми за великих поэтов, но мнение о гениальности их основано не на декретах правительств и не на формальных выборах народа. Для выбора же в мировые судьи существует определённый порядок и ценз.
3) Бий тогда только судья, когда к нему обращаются тяжущиеся, обращаются же к нему — пока он пользуется хорошим renomée; только потеря авторитета лишает его бийского звания. Мировые судьи избираются на три года и, пока служат, пользуются постоянными правами и обязанностями.
4) Бии не получают никакого содержания ни от казны, ни от народа, но берут «бийден-бийлегы», а мировому судье полагается из земского сбора определённая сумма на содержание его самого и на расходы его по канцелярии.
5) Съезды биев бывают не периодичные, а случайные, а на съезды же мировых судей назначается определённый срок.
6) Мировой судья решает дела единолично, а суд биев одноличен может быть только тогда, когда тяжущиеся принадлежат к одному роду с бием и сами пожелают одного судью.
Б. По судопроизводству.
1) Мировым судьям подсудны по уголовным делам: маловажные преступления и проступки, означенные в 19 ст. Судопр. Уголовн., и по гражданским — иски, на сумму не свыше 500 руб. (ст. 1 Гражд. Судопр.). Биям же подведомственны все уголовные преступления и проступки, исключая, [168] означенных в 1167 ст., XV т., 2 кн. Уголовн. Законов, прилож. к 183 ст. того же тома 1 кн. Улож., § 1, пункт. 2 и дополнение к этому пункту по второму продолжению, и все дела гражданские киргизов между собою и с лицами иноплеменными, в случаях, когда последние, будучи истцами, подчинятся сами суду биев (1177 ст., XV т., 2 кн. Уголов. Зак. и 1133 и 1134 ст., X т., II ч. Гражд. Судопр.).
2) Бии приступают к разбору дел только по жалобе частных лиц или по сообщениям полицейских и других властей. Мировые судьи, кроме этих случаев, разбирают дела по преступлениям и проступкам и по личному своему усмотрению и дознанию (24 ст., пунк. 3 Уголов. Судопр.).
3) Бии разбирают и решают дела на своём языке, по своим обычаям и законам, мировые же судьи, хотя и делают разбор дел на местном наречии, но решают по совести или на основании общих законов Империи (28 ст. Уголов. Суд.).
4) Решения биев могут быть всегда обжалованы, решения же мировых судей, в известных случаях, считаются окончательными и не подлежат обжалованию (30 ст. Уголов. Зак. и 3 ст. Гражд. Судопр.).
5) Бии все дела разбирают публично, мировые судьи делают разбирательство публичное только по гражданским делам (5 ст. Гражд. Судопр.).
6) Во всех делах, решаемых судом биев, допускается адвокатура, в мировом же разборе упоминается о поверенных только по делам гражданским (5 ст. Гражд. Судопр.).
7) Мировые судьи заносят решения свои в установленную для сего книгу, у биев подобной книги нет.
8) Решения биев приводят в исполнение султаны, управители и старшины, а окончательный приговор мирового суда исполняет сам мировой судья.
9) В суде биев бывают случаи, допускающие нечто вроде участия «присяжных» для решения так называемого у англичан вопроса о факте (question of fact); мировой же суд обходится без присяжных.
Из этого сравнения киргизского суда биев с судом [169] мировым очевидно, что мировой суд, несмотря на большую разницу в частностях, в общей идее и по практической цели своей имеет много общего с судом биев у киргизов, только мировой суд изобилует большими формальностями и имеет более бюрократических атрибутов. Суд биев — и неудивительно, если принять во внимание аналогию высшего развития с низшим — имеет некоторые преимущества перед судом мировым, по крайней мере, в отношении киргизов. Я бы сказал: абсолютное превосходство, если б не боялся, что меня могут заподозрить в преувеличении. Вообще говоря, суд мировой не есть ещё суд идеальный, лучше которого нельзя было бы и ожидать. И в Англии, в этой образцовой стране мирового суда, по свидетельству новейших исследователей, много юристов и государственных людей, которые не совсем довольны современным состоянием английских мировых учреждений. Блекстон, Гнейст и Шарль Конт в сочинениях своих указывают на некоторые положительные недостатки британского мирового суда.
Главное достоинство суда биев заключается в отсутствии формальностей и всякой официальной рутины. Значение бия основано на авторитете и звание это есть как бы патент на судебную практику. Тяжущимся киргизам предоставляется свободное право обращаться к любому из лиц, пользующихся судейским реноме, как у нас больные обращаются к медицинским авторитетам, а подсудимые к известным адвокатам. Официальные выборы никогда не -могут удовлетворять этим высшим условиям, а у нас же в степи выборы под влиянием законов родового быта в настоящее время ограничиваются одними родовыми интригами и служат только к удовлетворению тщеславия богатых киргизов и к обогащению русских чиновников, отлично умеющих в мутной воде рыбу ловить. Если, согласно своекорыстному желанию киргизских чиновников и богатых табуновладельцев, избрание биев подчинить формальным выборам, то отправление правосудия в степи неминуемо перейдёт при помощи денежных сделок и разных низких [170] интриг, что случается у нас сплошь и рядом, в руки табуновладельческой и торговой знати, положительно не сведущей в наших судебных обычаях и в наших юридических правах. Свободный выбор судей из всех лиц, носящих звание биев, предоставленный тяжущимся, вполне заменяет выборы и даже более достигает той цели, с которою обыкновенно производятся выборы. Бии у нас теперь занимаются своей профессией по призванию и имеют причины дорожить своею репутацией. Сделавшись же выборными чиновниками, они во всём будут походить на наших управителей, которые тянут со всех и всем сами платят.
Неблагонамеренный судья при настоящем положении дел без всяких скандалов может быть обойдён: к нему никто не будет обращаться и дело кончено. Если же этот неблагонамеренный судья будет выбран официально и на срок, то киргизам придётся сносить все его гадости до выборного термина. Наконец, если судья будет человек богатый, то и выборы, пожалуй, не избавят народ от его несправедливостей.
Преимущество имеет суд биев и в том отношении, что он редко бывает единоличен; в нём допускается безграничная публичность, а иногда и нечто вроде участия присяжных; решения его подлежат обжалованию, между тем как мировым судьям в этом отношении даётся слишком большая власть, тем более опасная, что судья может руководствоваться во многих случаях одними законами совести, без всякой другой гарантии.
Суд биев, в отношении киргизов, выигрывает окончательно потому, что другие статьи общего проекта не применены к быту кочевника, особенно главные статьи по мировому судопроизводству. Например, киргизы не могут быть судимы по русским законам — причина очень простая. Во-первых, от киргиза при другом племенном организме и при других условиях среды и стихии нельзя требовать одинакового понимания и взгляда на преступления и проступки, как от русских и от других европейцев, и наконец, киргизы не знают и не могут знать русских законов, [171] хотя при следствиях они, наравне с русскими, не могут отзываться незнанием закона. Киргиз, не понимающий ни одного русского слова, не может отзываться незнанием русских законов! Это, конечно, китаизм.
Выходит, что правительство наше сознательно требует от своих подданных невозможного, как нечто очень возможное.
Нет никакого сомнения, что тот закон хорош для народа, который более ему известен. Закон родной, под которым человек вырос и воспитывался, как бы закон этот ни был несовершенен, должен казаться ему лучше, понятнее и яснее самых мудрых законодательств, взятых извне или навязанных сверху. Между тем обычное право киргизов, по той же аналогии высшего развития с низшим, на которое мы так любим ссылаться, имеет более гуманных сторон, чем законодательство, например, русское, по Русской Правде. В киргизских законах нет тех устрашающих мер, которыми наполнены и новейшие европейские кодексы. У киргизов телесные наказания никогда не существовали. А законы родовые, по которым члены рода ответствуют за своего родича, при родовых отношениях приносят много практической пользы. Начатие дел по личному своему усмотрению также неудобо применимо к киргизским биям. Это право обратило бы киргизского бия, судью, в полицейского сыщика, который бы стал невыносимо придирчив, чтобы получить побольше «бийден-бийлегы», а участие в исполнении решений дало бы бию до известной степени предержащую власть. Такая посторонняя фикция прямо противоречит основной идее суда биев.
Из приведённых фактов и доказательств видно:
1) Что начала мирового суда, проектированные для русских губерний, во многих началах своих положительно неприменимы в отношении киргизского народа.
2) Суд биев, действующий у киргизов теперь, при господствующем у них родовом быте и родовых отношениях, вполне удовлетворяет развитию народа, как продукт непосредственно выработанный самим народом. [172]
3) Что суд биев имеет некоторые преимущества перед судом мировым, по крайней мере, в отношении киргиз.
4) Что желание большинства, массы киргизского народа, при отобрании от них мнений по вопросу о судебной реформе, было выражено в пользу древнего суда биев, без всяких изменений и дополнений.
Принимая во внимание все вышеизложенные причины и руководствуясь тою истиною, что для нормального роста народа, на какой бы степени развития он ни стоял, необходимы: саморазвитие, самозащищение, самоуправление и самосуд, мы приходим к тому неотразимому заключению, что суд биев следует оставить до поры до времени в том самом виде, в каком он был до издания закона 1854 г., а закон этот как рождённый под влиянием бюрократических идей единственно в видах формализма и порядка, следует отменить. В наше время на регламентацию и формализм следует смотреть не иначе, как на анахронизм, или как на десять тысяч китайских церемоний. Формализм и бюрократическая рутина обуславливали собой один только застой и служили до сих пор китайской стеной для всякой полезной общественной деятельности, останавливая свободное течение тех всечасных и вседневных преобразований и улучшений, которых требует живая народная сила. Чтобы привить какое-либо преобразование и чтобы потом сохранить его, необходимо, чтобы реформа эта соответствовала материальным нуждам и была бы приспособлена к национальному характеру того общества, для пользы которого она предпринята. Всякое нововведение вне этих условий может быть безусловно вредно, и как явление анормальное может порождать только неизлечимые общественные болезни и аномалии.
Конечно, правительство наше никогда не согласится отдать суду биев те преступления и проступки, которые были судимы до сих пор по русским уголовным законам и составляли предмет особенного правительственного наблюдения. Уголовными преступлениями в отношении к сибирским киргизам, согласно 1167 ст. Зак. Угол. Судопр , XV т., II ч., [173] изд. 1857 г., считаются: «Измена, убийство, разбой, баранта, возбуждение своих соплеменников против правительства, явное неповиновение установленным властям, преступления по должности, подделка и умышленный перевод фальшивых государственных бумаг и монеты, поджог и принятие ложной присяги по делам, судимым на основании общих российских законов; за сии преступления, а также за преступления и проступки, учинённые киргизами не в местах кочевья их, а в городах и селениях, они приговариваются к наказаниям по общим законам империи». Справедливость требует за убийства, грабёж и хищничество судить киргизов по русским законам, так как киргизские судебные обычаи в этом отношении крайне неудовлетворительны, оценивая жизнь человека во сто лошадей и в шесть хороших вещей. Но относительно баранты следовало бы сделать некоторые смягчения и уступки. В наших судах слово баранта имеет какое-то роковое значение и считается самым важным преступлением после измены и убийства. Между тем важность баранты основана у нас на одном только предании, предрассудке. Криминал заключается не в факте, а в зловещем звуке этого слова. Спрашивается, что называется в нашей криминалистике барантой? — вопрос о баранте не выяснен и ответа положительного не может быть. Областное правление несколько лет, как требует от Приказов разрешения этой загадки и не может дождаться. Стряпчий Областного правления г-н Кондратович толмачит баранту словом «угон с убийством», но объяснение это ни более, ни менее, как бюрократическая догадка. Я постараюсь объяснить баранту так, как понимают её сами киргизы. У киргизов баранта допускалась иногда и законом. За воровство, грабёж, угон полагается айн (штраф), а за баранту — ничего. Барантой назывался захват чужого скота или чужих вещей, вообще чужой собственности, за неуплоченный долг, калым или кун. Случалось в старину, что сильный племенным родством киргиз, совершив убийство или кровную обиду, не хотел идти на суд. Тогда по решению родового сейма оскорблённые и униженные шли [174] на баранту и, сделав чувствительный захват, принуждали гордого обидчика дать законное удовлетворение. После примирения убарантованный скот возвращался сполна, но без всякого аина. Баранта производилась явно, то есть днём и с насилием в случае нужды или же тайно, воровски — в последнем случае барантачи обязаны были не позже трёх дней известить своих соперников, что баранта затеяна ими и за то-то. Иначе похищение, произведённое ими, считалось воровством. Понятно, что при явной баранте барантачи встречали нередко готовый отпор, бывали драки, убийства. Но всё это может случиться и при угоне, который однако ж не считается уголовным преступлением. Угон — это просто набег, разбой, хищничество, когда без всякой причины и повода, с одною лишь корыстною целью нападают и угоняют табуны оплошных киргизов. В наше время баранта производится за долг, за неуплаченный калым и большею частью тайно, воровски. Баранта, какая бы она ни была, как самоуправство, конечно, не может быть терпима нашим правительством, но, принимая во внимание взгляд народный на баранту и силу обычая, я осмеливаюсь полагать, что правительство наше поступает слишком строго и, пожалуй, не совсем справедливо, придавая баранте первостепенную важность. Я думаю, что баранту тайную, воровскую можно было бы передать суду биев как род воровства, а на баранту открытую смотреть более снисходительно. Впрочем, почему бы и её не передать в ведомство биев, если она не сопровождалась убийством, ведь это то же, что угон.
Но чтобы ни было с барантой, остаётся немало других уголовных преступлений и проступков, за которые киргизы судились и, конечно, будут теперь судиться по общим уголовным законам империи.
Устройство судебных мест для киргизских областей представляет некоторые затруднения, вследствие особых местных условий, которыми я теперь займусь. Киргизы при отобрании от них мнений об этом предмете старались только об одном, чтобы уголовный суд был от них [175] как можно дальше. Опираясь на то, что у них бывает очень мало дел, подлежащих уголовному производству, они предположили основать суд этот в Акмоллах. Некоторые указали, впрочем, и на Омск.
Действительно, уголовных дел, подлежащих судебному решению палат, в нашей области до сих пор было очень мало.
В течение последнего трёхлетия поступило на решение Областного правления дел:
В 1861 г. — 45
В 1862 г. — 27
В 1863 г. — 39
Итого — 111
Из этого числа поступило:
| 1861 | 1862 | 1863 | |
| Из Кокчетавского приказа | 31 | 7 | 13 |
| Из Атбасарского приказа | 1 | 3 | 2 |
| Из Акмолинского приказа | 3 | 5 | 4 |
| Из Баян-Аульского приказа | 2 | 5 | 4 |
| Из Каркаралинского приказа | 8 | 7 | 14 |
Из 111 дел решено:
В 1861 г. — 34
В 1862 г. — 35
В 1863 г. — 34
Итого — 103
Мимоходом считаю нелишним заметить, что в зарешённых делах обнаружено преступление едва по 13 делам.
Но устройство суда в Акмоллах для киргизов и для русских жителей степных станиц по крайней незначительности дел, подлежащих ведомству суда, будет только излишней и бесполезной тратой денег, если же суд этот будет, как предлагали некоторые, разъездной, кочевой, то сверх траты казённых денег, он будет невыносимо обременителен для киргизов. Ямская повинность, как известно из опыта, была в прошлом столетии одною из главных [176] причин неудовольствия русского народа на правительство. Сибиряки и сибирские инородцы до сих пор жалуются на тягостную для них выставку подвод под исправников, заседателей и попов. У киргизов же ямская повинность отправляется без всякого порядка и крайне неравномерно. Многие чиновники берут и теперь по 40 и 60 лошадей под один экипаж и ничего не дают подводчикам, кроме зуботычин. Последнее делают и частные лица. Случается нередко, что некоторые «майоры» (так киргизы называют русских чиновников) не возвращают хозяевам взятых ими в подводы лошадей.
По всем этим соображениям я полагаю, что нет никакой особенной надобности устраивать особый суд для нашей степи. Омск, где, вероятно, будет одна какая-нибудь степень суда, по географическому положению своему находится в условиях не менее выгодных, чем Акмоллы. Если для баганалинцев, таминцев, кочующих по Чу и Сарысу, он будет значительно дальше Акмоллов, зато для других, более населённых округов, он будет ближе и удобнее. Во всяком случае для киргизов гораздо выгоднее ездить в Омск на суд, чем принимать правосудие в своих волостях. Ещё вопрос о выборе присяжных. Признаться, трудно ручаться за беспристрастный выбор этих лиц и нельзя не бояться влияния знатных ордынцев, родовых симпатий и антипатий. Чтобы избегнуть этого неудобства, мне кажется, можно бы выбор присяжных производить при суде, взяв список всех биев, решавших в предыдущем году какие-либо дела и избрав из них по жребию присяжных. Содержание присяжных во время сессии суда, конечно, ничего не будет стоить, если принять в расчёт ту экономию, которую приобретает казна, не учреждая для степи особого окружного суда.
При даче мнений по судебной реформе киргизы всех округов нашей области, исключая, впрочем, Кокчетавского, просили: «Дела о браках и разводах, находящиеся теперь в ведомстве мулл, предоставить, по-прежнему, суду биев». Причины, вызвавшие эту народную протестацию, объясняются нижеследующими историческими фактами. [177]
Киргизы до вступления в русское подданство были мусульманами только по имени и составляли в магометанском мире особый суннитский раскол. Мусульманские законы никогда не были приняты киргизами и были введены в степь путём правительственной инициативы, вместе с прелестями внешних Приказов. Вероятно, причиной, побудившей правительство дела о браках и разводах предоставить муллам, был грубый обычай киргизов отдавать дочерей своих в замужество в слишком юных летах и большею частью без их согласия. Киргизы сговаривали детей своих иногда и в колыбели.
Нам кажется, что обычай этот мог быть изменён и без участия мусульманского духовенства: следовало только предписать старшим султанам и управителям под страхом ответственности иметь строгое наблюдение, дабы киргизы не выдавали дочерей ранее таких-то лет, дабы отцы не принуждали своих сыновей и дочерей вступать в супружество без личного их согласия и пр.
Полицейский надзор и дух времени сделали бы своё дело, но, конечно, не скоро. Баснословное количество жалоб, поступающих теперь по брачным делам, показывает, что мусульманский шариат был совершенно бессилен против силы укоренившегося обычая.
Принимая во внимание изуверство и невежество татар, исключительно занимающих должности мулл в нашей степи, и вредное влияние ультраклерикального направления на социальное развитие народов, я не могу не выразись своего мнения, что для ослабления влияния мулл и для умерения религиозного фанатизма было бы очень возможно, согласно просьбе народа, дела о браках и разводах предоставить по-прежнему суду биев, тем более что брак у магометан не есть таинство.
Преобладание теологического духа и в Европе проявлялось в народном развитии самым бедственным образом.
Об административной реформе пока ещё нет речи, и потому я не буду теперь затрагивать этот, по многим причинам, щекотливый для нас предмет. [178]
Административный вопрос для киргизов имеет слишком большой интерес, чтобы говорить о нём вскользь. Я думаю, однако, что так называемое частное управление Оренбургской степи при административной реформе наших областей может быть с большою пользою принято в соображение, как уже испытанное на опыте. Оренбургское начальство, вероятно, имело время заметить его достоинства и недостатки. Самый капитальный недостаток оренбургского степного управления, конечно, заключается в том, что ордынские чиновники назначаются там не по выборам народа, а по усмотрению пограничного начальства. Право выбора своих властей, дарованное нам, среднеордынцам, есть такое право, которым мы не можем не дорожить, хотя пользуемся им теперь и дурно, и нечестно. Неправилен с научной точки зрения и тягостен для народа кибиточный сбор, собираемый с зауральских киргизов. Хотя налог этот не выдерживает самой поверхностной критики, но некоторые наши пограничные администраторы по каким-то узким соображениям увлекались им до того, что думали ввести подымную и в нашу степь. Нет сомнения, что ясак, платимый сибирскими киргизами по числу скота, есть единственно возможная и вполне правильная, по новейшим теориям налога, подать, которая может быть без отягощения наложена на кочевников.
Подписал: штабс-ротмистр Валиханов.
28 февраля 1864 г.
Омск.