Следы шаманства у киргизов
Все писатели о киргизах говорят и почти во всех географических руководствах пишется, что киргизы магометане, но держатся шаманских обрядов, или, что они обряды мусульманские смешивают с шаманским суеверием. Это справедливо, но в чём состоит их шаманство? Об этом, к несчастью, до сих пор никто не писал обстоятельно, хотя статьи о киргизских шаманах, или о так называемых баксы, появлялись нередко в разных периодических изданиях[1].
Вообще, шаманство как религия составляет предмет ещё не исследованный. Статья покойного Банзарова: о чёрной вере, есть единственное систематическое и лучшее учёное исследование об этой отдельной вере, господствовавшей когда-то у всех народов Передней Азии. Несмотря однако же на превосходные достоинства этого сочинения, мы думаем, что оно не полно; именно потому не полно, что оно есть, как гласит заглавие статьи, очерк шаманства у монголов-буддистов, которые, как говорит Банзаров, «питают отвращение к старинным своим поверьям и не почитают их достойными грамотного человека». Это обстоятельство, по моему мнению, весьма важно, тем более, что большую часть данных для своей статьи Банзаров заимствует из шаманских молитв, собранных ламами в особые книги и в изменённом виде усвоенных буддизму, как например, обряды и молитвы при сооружении обо, молитва огню, [9] гадание на бараньей лопатке и пр. и, конечно, были изменены по понятиям нового учения, что видно из следующих слов Варджрадарка Мэргэна, автора сочинения о построении обо: «хотя составление таких книг само по себе не только стыдно (ибо время их прошло), даже неприятно для мудрых, однако же невозможно противиться желающим устроить обо и пр.». Буддизм, со своей обширной мифологией и обрядностями более торжественными, должен был скоро вытеснить первоначальных шаманских духов и большую масть шаманских обычаев. В этом отношении, то есть в отношении обычаев шаманских и в отношении шаманской демонологии, киргизы, сколько мне кажется, богаче монголов. Я этим не хочу сказать, чтобы, шаманство сохранилось у киргизов чище, чем у монголов; напротив, у киргизов оно смешалось с мусульманскими поверьями и, смешавшись, составило одну веру, которая называлась мусульманскою, но не знала Магомета, верила в Аллаха и в тоже время в онгонов, приносила жертвы на гробницах мусульманским угодникам, верила в шамана и уважала магометанских ходжей. Поклонялись огню, а шаманы призывали вместе, с онгонами мусульманских ангелов и восхваляли Аллаха. Такие противоречия нисколько не мешали друг другу, и киргизы верили во всё это вместе.
Такой порядок вещей продолжался до наших дней, когда Ислам вместе с русской цивилизацией проник в степь, и грамотные дети, воспитанные фанатичными татарами, с презрением отвернулись от обычаев предков и стали преследовать и запрещать их, где только замечали.
Из вышеприведённых примеров, можно видеть, что основою этой смешанной веры служило шаманство.
Мусульманство среди народа неграмотного, без мулл, не могло укорениться, но оставалось звуком, фразой, под которыми скрывались прежние шаманские понятия. Оттого изменению подверглись имя, слова, а не мысль. Онгон стали называть Арвахом, Кук-Тангри — Аллахом или Худаем, духа земли — шайтаном, перидивана и джином, а идея осталась шаманская. Но тем не менее основания шаманской веры [10] были поколеблены магометанским единобожием. Небо слилось с идеей Аллаха, а второстепенные тенгрии, почитаемые в олицетворениях, и особенно те, которые имели изображения, как, например, истуканы богов земли (Дзаягачи), совершенно были забыты, вероятно, потому, что более преследовались при введении ислама как идолы, столь ненавистные мусульманам. Зато Солнце, Луна, звёзды, которые не были олицетворены, пользуются до сих пор уважением, и в народе сохранились некоторые обряды их культа. Все шаманские обряды, понятия, легенды, столь тесно соединённые с бытом кочевым, сохранились у киргизов в совершенной целости и представляют богатый материал для исследования среднеазиатских древностей.
Банзаров в основных положениях о шаманстве, по нашему мнению, судит не совсем верно, или, лучше сказать, не обнимает всю идею шаманства.
Шаманство, с одной стороны, есть почитание природы вообще и в частности; человек действует и живёт под влиянием природы. В этом смысле шаманство представляет крайний материализм. С другой стороны, умирая, человек сам становится божеством — это крайний спиритуализм. Идея замечательная особенно потому, что не имеет мифологических заблуждений и даёт полный простор общественным условиям, общественным законам. «Поклонение есть высочайшее удивление», говорит Карлейль, которого понятия о происхождении язычества, по нашему мнению, вполне объясняют шаманство. Природа и человек, жизнь и смерть — были предметами высочайшего удивления и были всегда преисполнены неисследимой тайны. Природа и человек! Скажите, что может быть чудеснее и таинственнее природы и человека? Необходимая потребность познать вселенную с её чудесами, вопрос о жизни и смерти и отношения человека к природе породили шаманство — обожание вселенной или природы и духа умерших людей. Так младенчествующий человек был приведён к почитанию Солнца, Луны, звёзд и всего того бесконечного, вечного и разнообразного, что мы называем природою или вселенною. [11]
Вот ответ Карлейля, который так хорошо объясняет шаманское небопочитание:
«Вы верно помните приводимый Платоном пример человека, который, выросши и возмужав в тёмной пещере, вдруг был выведен на свет, чтобы... Эта зелёная с цветами трава, деревья, горы, ручьи, шумящее море, эта глубокая бездонная лазурь неба, летучие ветры, клубящееся чёрное облако, извергающее то огонь, то дождь, то град, — что это такое? А это другое таинство — время; вот высочайшее таинство... это вселенная... ах, боже мой! Это какая-то сила неисследимая. Корень всех сил — сила, которая не мы».
Шаманист удивлялся солнцу и поклонялся ему; он увидел луну и ей поклонился; он поклонялся всему в природе, где замечал присутствие этой неизъяснимой вечной, как время, силы, которую он назвал Синим Небом: Кок-Тенгри. Происхождение шаманства это — обожание природы вообще и в частности.
Другое чудо — человек. Эта душа, эти способности, этот дух мыслящий и пытливый, не есть ли очевидное присутствие божества, — неисследимой вечной силы. Он поклонялся живому духу в лице шамана и мёртвому духу — онгону. Но влияние природы в этой жизни на человека, особенно младенствующего, слишком сильно, слишком деятельно, и он должен был создать правила, которыми он руководствовался в отношении к таинственной природе, что делать и чего не делать. Вот происхождение тех обычаев и обрядов, которые мы называем теперь шаманским суеверием и которые тогда были истинной верой, верой несомненной, живой.
Таким образом, шаманство первоначально было почитанием природы вообще в идее неба и в частности Солнца, Луны, рек, гор и пр. чудес природы и стихий, и поэтому отчасти походило на фетишизм, хотя по идее оно далеко не похоже на эту грубую и мелкую адорацию. Олицетворения не было и второстепенные тенгрии, конечно, появились впоследствии, чему служит доказательством самое название тенгри — небо. Влияние зороастровой религии проникло, как [12] справедливо замечает Банзаров, впоследствии и выразилось олицетворением неба в Хормузде и в поклонении огню, которое, по нашему мнению, могло существовать и в самом шаманстве, но религия магов придала поклонению этому божеству более обширные размеры и обставила его большими обрядами. Какое понятие имело шаманство о Небе как о божестве и его могуществе в отношении человека? Человек мёртвый был сам свободное божество, поэтому влияние Неба простиралось только на человека живого. Поэтому же и идеи греха в смысле христианском не было; от божества зависело благо и худо, добро и зло, счастье и несчастье во время земной жизни, а благодать и кара следовали тотчас за грехом в шаманском смысле.
Арвахи или онгоны, духи умерших предков
«Внешний мир — природа, внутренний мир — дух человека, и явления того и другого — вот что было источником черной веры», говорит Банзаров. Внешний мир — Солнце, Луна, звёзды и Земля — вот первые божества; почитание целого должно было привести к почитанию частностей: гор, рек, холмов и пр. Таким образом шаманство обоготворило природу. Небо, тенгри, хотя впоследствии и олицетворялось, но никогда не было богом. Человек приписывал небу, Солнцу и Луне власть над собой, влияние чего нельзя отрицать, но влияние это действовало на него только в этом мире, от рождения до смерти. Он мог родиться под особенным покровительством природы — чудным образом и умереть от гнева, но по смерти власть природы на него прекращалась, он сам становился арвахом, онгоном, божеством свободным. Благополучие его в том мире зависело от того, как родственники исполняли обряды поминок. Если поминки были исправны, он был спокоен и покровительствовал всем родным, не то, — он становился врагом и вредным. Таким образом Небо было беспристрастно, как божество, и не ревниво. У шаманских народов не было грехов в смысле христианском; человек боялся кривить совестью, потому что оттого уменьшался его [13] скот, наступить па огонь, потому что он получит болезнь. Одним словом суеверия шаманские вели за собою кеср, несчастье, падёж скота, болезнь. Наказание следовало тотчас за нарушением обряда. Со смертью он освобождался от всех наказаний и дух был свободен.
Люди великие, сильные были и всесильными, всемогущими онгонами, мелкие натуры становились и по смерти ничтожными духами. Чингис-хан после смерти был почитаем, как бог. У киргизов почитание арвахов до сих пор во всей силе. Они в трудные минуты жизни призывают имя своих предков, как мусульмане своих святых. Всякую удачу приписывают покровительству арвахов (см. свид. Рычкова). В честь арвахов приносят в жертвы разных животных, а иногда нарочно ездят на поклонение к их могилам и, принося жертву, просят их о чём-нибудь, например, бездетные — сына. Во время приношения жертвы арваху киргизы говорят: (здесь следует пропуск). В древности могилы знатных и великих людей были скрыты или заповеданы, — вероятно, чтобы их не могли осквернить враги. У нынешних киргизов воздвигнуть знатный курган или памятник считается непременной обязанностью детей, и могилы эти заменяют им обо. Это единственные святыни киргизов.
Китайские писатели сохранили нам некоторые обычаи, соблюдавшиеся при погребении царей у хунну, киданей и других шаманских номадов. Европейские путешественники, ездившие к монголам, говорят о подобных обычаях у команов и монголов. Если сравним их с икиргизскими, то найдём в них замечательное единство идей и даже сходство обрядов.
Шаманы почитались как люди, покровительствуемые небом и духами. Шаман — человек, одарённый волшебством и знанием, выше других, он поэт, музыкант, прорицатель и вместе с тем врач. Киргизы шамана называют бахши, что по-монгольски значит учитель; уйгуры бахшами называли своих грамотников, туркмены этим именем зовут своих певцов[2]. [14]
Команы называли шамана хам, так называют его и теперь сибирские татары. Мы не будем говорить о происхождении этого слова, которое достаточно разъяснено Банзаровым, не станем также опровергать мнения о том, что шаман был и есть просто шарлатан. Мы только повторим здесь слова Карлейля: «Мне грустно даже предположить, чтобы шарлатанство, хотя в дикаре, могло породить веру». И у киргизов не всякий может быть шаманом, как не всякий из нас может быть поэтом.
Эм. Болезни, по мнению шамана, происходят не от физических причин, но от воли божеств и духов или вообще от непочитания — киелы, поэтому лечение болезней производилось шаманами, людьми близкими к духам, и потому знакомыми с известными обрядами, или, как их называют сами киргизы, эм. Некоторые болезни имеют хозяина ийе, ийелы, авру, то есть своего духа.
У киргизов все болезни более или менее разделяются на две категории:
1) Учук, учунмак, всякая незначительная болезнь, сопровождаемая головною болью или тошнотою, или лихорадочным жаром. Учук бывает, по мнению киргизов, от пищи. Судя по тому, что они пищу и питьё вне кибитки не едят и незакрытою не оставляют на ночь, надо думать, что делают это, боясь порчи от злых духов. Учук лечится обрядом, называемым также учук (учуктаман — лечить от учука).
2) Кагынды — болезни, сопровождаемые более сильными симптомами, и лечатся обрядами, называемыми какман.
В том и другом случае имеют в виду испугать нечистого духа. В учуке прыскают три раза холодной водой и кипятком, а в кагынды бьют лёгкими, вынутыми от разных животных.
Киргизы ревматизм называют тёз арвах, он получается от неосторожного хождения по местам старых кочёвок. От ревматизма считают верным средством носить... на больном месте, которое должно быть непременно повязано дикокаменным киргизом. [15]
Женские болезни, особенно маточные, приписывают действию духов, и женщин, одержимых духами, называют зиандасты.
Чтобы не рождать детей, женщине следует вымочиться на муравейник.
Эм от водобоязни состоит в том, что больного заставляют кусать ушки котлов в сорока кибитках. У казанских татар собирают куски хлеба из сорока изб.
Огонь. Почитание огня, как справедливо думает Банзаров, заимствовано шаманствующими народами от персов, как и почитание Ормузда. Мы совершенно согласны с ним в этом, но полагаем, что заимствование было в гораздо больших размерах, чем думает Банзаров. По нашему мнению, шаманство первоначально заключалось в грубом почитании мира вообще, в идее Неба и всех его частностей, то есть Солнца, Луны, Земли, также с частностями: горами, реками, замечательными камнями, деревьями и пр. Идея добрых и злых тенгриев, культ огня, может быть, само искусство шаманов (но не шаманство) заимствовано от персов, даже дуализм Неба как материи — Кок и как бога — вечный, вероятно, занесён от них же. Из всех шаманских обрядов у киргизов поклонение огню до сих пор имеет большую силу. Киргизы огонь называют авлие; этим же именем называют мусульманских угодников. Из почтения, огонь киргизы, подобно монголам, называют, мат.
Огонь у киргизов имеет качество очистительное. Очищают, проводя между двух огней. Обряд очищения называется аласта. Скочёвывая с зимовок, они переходят кочёвкой между двух огней; человек, дающий публичную клятву, должен также очищаться огнём.
Огонь был покровителем жилищ, домашним святилищем; поэтому у киргизов невеста при вступлении в новое семейство должна была поклониться огню в большом доме. Обычай этот существует у монголов и заменяет венчанье. У киргизо он, очевидно, утратил много подробностей, если его сравнить с монгольским. Невесту, вступившую в [16] новое семейство, женщины вводят в юрту тестя. В дверях она делает обычное коленопреклонение[3]; потом садят её около очага на выделанную телячью кожу, чтобы она (невеста) была мягка, как шкура [...] затем льют в огонь жир, и она падает несколько раз ниц, приговаривая: мать — огонь и жир — мать, награди меня милостью! [...]
[...] В это время женщины, нагрев ладони на огне, водят по лицу невесты. Надо полагать, что молитва эта первоначально была не так кратка (см. эту молитву у монголов). Точно также при рождении ребёнка приносят огню жертву, говоря [...]
Киргизы оказывают вообще большое почтение огню; в огонь нельзя плевать; нельзя проходить через огонь, даже через место, где он был когда-то разведён [...] Киргизы самого взбалмошного человека называют [...] Почитая огонь, боялись гнева огня и потому клялись гневом огня [...] Многие болезни считались гневом огня и потому очень многие болезни лечились огнём. К числу болезней, лечимых огнём, принадлежит ревматизм, боль в ногах, которая, по мнению киргизов, происходит от неосторожного хождения по местам старых стоянок. Монголы думали точно также, потому что у них было предание, что племя хонкират страдало болью в ноге, потому что оно вышло из Иргене-хона и повергло благо других племён под ноги.
Для жертвы огню употребляется у киргизов жир. Жертвенные свечи или светильники (черак) делались белые из ваты или из белой дабы и синие из китайки, пропитанной салом и обернутой около тонкого стебля растения чий. Черак должен быть длиною в локоть. Ваточные употребляются для сожигания по умершем в первые четыре дня; каждый день жгут по 10, всего — 40. Во [17] время лечения шаманами употребляют от некоторых болезней чераки белые и синие вместе от трёх до семи и девяти.
О животных, приносимых в жертву
В жертву приносили и приносят животных всех родов, по преимуществу верблюдов, лошадей, баранов и редко быков, но всегда самцов и с известными приметами. «Возьмём, — говорит в поэме Чора жена мужу, — от верблюдов нара, от лошадей — жеребца, от коров — быка и от овец — барана и пойдём просить себе сына».
Ислам допускает жертву от стад только в память Курбана Авраамова, но киргизы при малейшем несчастье режут животное во имя божие [...] или во имя арвахов и приносят жертвы не при обо, а на могилах предков. Такие жертвы они называют курбандык и садока и этим некоторым образом смягчают их языческое значение.
Верблюд показывает крайнюю важность причины, побудившей сделать жертву. Верблюд должен быть белый. Поговорка «распоролся желудок белого верблюда» употребляется при крайне радостных случаях, например, при возвращении близких людей из опасного похода или из дальнего путешествия, при рождении наследника у людей, которые давно этого дожидались, — и, очевидно, имеет жертвенное происхождение. При подобных радостях, чтобы показать всю их важность, надо полагать, приносили в жертву верблюда, хотя в настоящее время верблюд редко приносится в жертву.
Баран должен быть белый с жёлтою головою [...] или белый с лысиною [...] Обыкновенно, принося жертву, киргиз в молитве описывает приметы приносимого животного. «О, арвах, для тебя именую лунорогого, раздельнокопытчатого, с запахом мускуса, или с ушами [...] подобными баурсакам, или с разрезными ушами, с двумя зубами» [...] и пр. Приносят в жертву и первенцев в стаде, если они и не имеют вышеприведённых примет. В молитве огню у монголов говорится также белый баран с жёлтой головой. [18]
Киргизы нередко в беде именуют лошадей или скот, почему-либо им дорогой, а приносят в жертву другой, менее любезный. Для этого слюной именованного животного мажут рот животного, которое хотят в самом деле убить.
Космологические понятия киргизов
Здесь трудно распознать, которая из дошедших до нас легенд более древнего происхождения и под влиянием какого культа они произошли, тем более, что об одном и том же предмете существуют в одно и тоже время различные понятия.
Звёзды, по мнению некоторых киргизов, ничто иное, как большие горы из драгоценных камней, лежащие от нашей планеты в таком расстоянии, что кажутся маленькими точками. По мнению других, каждая звезда соответствует душе какого-нибудь человека на земле, и когда умирает человек, то и звезда его падает на землю. Когда киргизы видят падающую звезду, то говорят [...] «моя звезда выше»! или несколько раз чалипают губами. Счастливого человека, покровительствуемого судьбою, называют «человеком со звездой». Киргизы верят во влияние звёзд на судьбу человека.
Монголы приносят по шаманскому преданию жертвы звёздам и дают, подобно киргизам, большое значение звёздам в отношении власти доставлять человеку счастье, богатство, скот и пр. Из звёзд киргизы знают и отличают поимённо очень немного.
1) Полярная звезда — Темир-Казык; по ней ориентируются киргизские путешественники во время ночи. Название железный кол, вероятно, дано вследствие её видимой неподвижности, поэтому две звезды, близкие к ней и имеющие около неё движение, которое похоже на ход лошадей, привязанных на верёвке к колу, называются «двумя белыми лошадьми».
2) Большая Медведица называется киргизами «семь воров» — Джеты-Каракчи, это — души семи разбойников, которые днём воровали, а по ночам каялись во грехах, за [19] это они были обращены после смерти в семь звёзд. У семи воров находится похищенная дочь Плеяд[4].
3) Плеяды — Уркер. Киргизы заметили поступательное движение Плеяд к Большой Медведице и думают, что она преследует семь воров, чтобы выручить свою дочь. По Плеядам киргизы узнают часы ночи и времена года.
4) Венера — Пастушеская звезда [...] По восходе этой планеты, киргизские пастухи гонят баранов в аул, в загон.
5) Утренняя звезда — Чулпан-Джулдуз.
Знаки Зодиака и их созвездия известны киргизам под арабскими, но несколько исковерканными названиями. Впрочем, положение их никто не знает. Киргизы имеют свои названия месяцев.
Млечный путь Куш-Джол — «птичья дорога», потому что по направлению Млечного пути летают перелётные птицы.
Луна, вероятно, была божеством. Киргизы при виде новой Луны делают земные поклоны и летом берут с того места, где делали поклоны, траву, которую, придя домой, бросают в огонь.
Киргизы говорят, что на Луне есть старуха (вероятно, вследствие округлённости и пятен, которые кажутся частями лица). Киргизы не смотрят долго на Луну, боясь, чтобы старуха не сосчитала ресниц; если это случится, то человек должен умереть. При отправлении естественных нужд не обращают лица к Луне. Вообще, о Луне говорят с уважением.
Конечно, если Луна была божеством, то и Солнце должно было быть тем же; между тем мы не видим у киргизов следов уважения к этому светилу. Банзаров то же говорит о монголах. Странно. Не могло ли быть, что младенчествующий человек отдал первенство Луне по тому самому, как [20] в анекдотах рассказывают про одного простака, который сказал: Луна лучше Солнца, потому что днём и без Солнца светло. Киргизы не обращаются лицом к Солнцу, когда отправляют естественные нужды — вот единственная дань уважения, которая до сих пор нам известна.
Небо — Кок-тангри — «Синее небо», — это высочайшее божество в шаманстве. У киргизов первое прилагательное (кок) означает видимое, предметное, а существительное (тангри) обращено в синоним аллаха и кудая (худа). Впрочем, в отдалённых краях степей, например, в Дикокаменной орде ещё живёт выражение Кукэ-Тангри в виде набожного восклицания или призывания. Слово Тангри ещё при Чингис-хане магометане переводили словом алла, а европейцы словом deus, так оно было в шаманстве близко к идее всемогущего существа, а в Малой Бухарии и теперь-китайское тянь переводят персидским словом худа — бог.
Небо было свободно в своих поступках, оно награждало и карало. От его воли зависело благополучие людей и народов. Выражения Тангри-джарылкасын (джарынкамак) — «да наградит тебя небо»; Кок суккан — «проклятый небом» и Кук суккыр — «чтобы не было неба», показывают их шаманское происхождение. Джарлыкамак имеет очевидное сходство с джарлык (монгольское дзарлик) изъявление воли и с монгольским дзяга — воля неба, судьба.
На небе есть жители—люди. Они опоясываются под горлом; мы живём в средине на земле и носим пояс на средине тела, люди же подземные, у которых также своё Солнце, Луна и звёзды[5], носят пояс на ногах. Между небесными киргизами есть очень богатая старуха (образ жизни небесных жителей киргизский, иначе и быть не могло, так как эти элементы суть плод киргизской фантазии).
Радуга Кемпирден-Косагы, то есть старушкин косаг. Косагом называется протянутая по земле верёвка с петлями, к которой на две стороны привязывают овец. Упоминаемая [21] здесь старушка уже нам знакома. Радуга — её косаг из разноцветных овец, которых старушка имеет привычку доить после дождя.
Явления в воздухе
Монголы, как говорит Рашид-эд-дин, ужасно боялись грома, считая его за гнев Неба. Киргизы говорят действительно, что гром — гневный глас божий, а молния — стрелы, которыми он поражает шайтанов, но трудно распознать аллах или небо — этот гневный бог, и шайтаны, которых он поражает, — мусульманского или шаманского происхождения. Мусульманские легенды в этом отношении сходятся довольно близко с киргизскими. Они говорят, что гром — крик одного страшного ангела, а молния — стрелы, коими он поражает шайтанов, но относить этот акт к самому богу по-мусульмански неприлично. Надо полагать, что здесь господствующая идея шаманская, тем более что буддисты-монголы, на которых не могла действовать мусульманская легенда, также считают молнию за стрелы небесные, направленные против злых духов.
Нам случалось также слышать относительно первого грома выражение «небесный жеребец ржёт» [...] При этом у киргизов соблюдается следующий обряд: хозяин юрты с ковшом выбегает из юрты, бьёт им, бегая кругом, свою кибитку снаружи, приговаривая: «Молока много, углей мало»! [...] А потом, придя домой, втыкает ковш около дверей на юрточную решётку. Говорят ещё, что льют молоко у порога. Кажется, всё это делается не из страха, а есть доброе пожелание обилия молока, следовательно, и увеличения стад.
О драконе, как о производителе грома, мы не слышали. Вообще олицетворений ислам не терпит.
Вихрь, вероятно, был олицетворён как один из тангриев стихийного происхождения, потому что киргизы, встречая вихрь, плюют три раза: тьфу, тьфу, тьфу! У г-на Васильева говорится о подобном же обыкновении у киданей. [22]
О чарующих силах в природе
Абулгази говорит, что турки имели камень, называемый яда или джада, посредством которого могли производить дождь, гром и молнию. Киргизы этот камень называют Джай-тасы и до сих пор верят в джада и возможность производить, когда нужно, дождь и непогоду, и многие между ними славятся в этом отношении. Киргизы всякое чародейство и колдовство называют джаду. Между киргизами прежде было много подверженных джаде, испорченных, то есть околдованных. Болезнь эта считалась смертельною и от неё можно было избавиться только через операцию шамана, который резал им желудок и извлекал оттуда какую-нибудь мерзость. К джаду прибегали обыкновенно ревнивые жёны, и мы знаем по преданию много киргизов, умерших якобы от джаду. Чтобы обворожить, заставить кого-нибудь любить себя или, как говорят киргизы, «вскружить голову», — прибегают к разным заговорам. Замечательны меледу ними чары на след, о которых упоминается в русских сказках (ведьма Марина Добрыне Никитичу). Большею частью заговоры делают на сахаре или изюме, который потом дают кому надо. Чародейство, колдовство у киргизов носит разные названия: во-первых, арбау (от него арбын у дикокаменных киргизов и арбауга у катаков). В Манасе, эпической саге дикокаменных киргизов, все герои и богатыри имеют это качество; даже их лошади — вещие говорящие кони и имеют ещё способность изменяться [...] в птиц и пр. Они называются арбын-кулун, лошадь-чародей. Заговоры, которыми дикокаменные киргизы ограждают себя от разных болезней, также называются арбын. Они имеют арбын даже от удушливости на высоких горах, которая происходит от малого давления воздуха. У кайсаков арбау называются по преимуществу заговоры, а арбаучи люди, имеющие способность посредством заговора освобождать человека от чар, от болезней и пр. Для того чтобы излечить человека от ужаления змеи, киргизы хватают живую змею и заговаривают её. Если заговор был действителен, то змея должна [23] тут же умереть. Вообще первоначальное значение этого слова — заговор.
Киргизы употребляют ещё персидское слово сихр и от него сихрга — колдовство.
О чарующих силах, заключающихся в самом человеке
Грозны были для младенчествующего человека стихии, но от них можно укрыться; хуже беда была в самом человеке — страх перед какою-то неведомою силой, которую он ощущал в себе. Человек был окружён страхом; даже во сне он боялся, его страшил сон.
Язык человека через слово имел, по мнению киргизов, разрушительное влияние. «Слово человека может раздробить камень, если не камень, то голову человека» [...] Если у киргиза умрёт красивый ребенок, пропадёт хороший конь, улетит хороший сокол, испортится ружьё, всё приписывается человеческому языку.
Глаз действует так же, как и слово.
Киргизы вместо клятвы лизали ногти на руках, смотря на небо. Приписывается ли чародейская сила ногтям всех пальцев или одного пальца по преимуществу, не знаем. У Буслаева безымянный палец по преимуществу не терпит неправды.
Чарующая сила приписывается некоторым действиям
«Обвести», «окружить» употребляется в эпических сказаниях народов индо-германского племени в смысле приворожить, околдовать. При этом действии чарующую силу они по преимуществу приписывали мёртвой руке: «как мертвою рукою обвести» (Снегирёв, «Русские в своих пословицах», т. II, стр. 35).
У киргизов чарующая сила заключается собственно в кружении. Они избегают полного круга при осмотре чего бы то ни было. Обойти человека значит принять на себя все его болезни, все чары, которые тяготят над ним. Поэтому самое нежное слово у киргизов и самое верное выражение [34] любви заключается в словах айна-лаин, у средне-азиатских турков ургу-лайн, что значит «обхожу тебя». Мы слышали, что в старые годы часто чадолюбивые отцы бегали с поясом на шее вокруг юрты, где лежал больной их сын, предлагая якобы себя небу, взамен больного, а родственники и одноаульцы старались удержать его от такого гибельного намерения. Так киргизы верили в кружение. Птицу, попавшуюся в руки, отпускают на волю не иначе, как обведя ею несколько раз около головы.
Клятвы
1) «Да побьёт меня огонь мой».
2) «Да буду твоим синим ослом»; иногда добавляют: «в двух мирах», то есть на этом и на том свете.
3) «Инк дече» — скажи инк! Это слово по Рашид-эд-дину значит благословение; он этим словом объясняет онгон.
У дикокаменных киргизов есть странная клятва: «майнекен-булаин». Надо полагать, что Майнеке — имя собственное какого-нибудь человека, особенно прославившегося своими дурными качествами, или какая-нибудь унизительная профессия. Клятва эта общеупотребительная.
Рым, то есть обычаи, соблюдение которых в шаманстве избавляло от несчастий, а нарушение вело за собою какое-нибудь бедствие; одним словом, те простонародные обычаи, которые европейцы называют у себя суеверием или предрассудками, а в шаманстве они и составляют обрядную часть их веры. Рым называются также обряды, исполняемые в видах предзнаменования. Например, у кого нет сыновей, а родятся девочки, те дают последней из своих дочерей имя Ул-туган (сын родился) Майкет, чтобы оно было предзнаменованием для рождения сына.
Мы ознакомились с наиболее употребительными рымами: 1) при отчуждении из табуна лошади, берут клок волос от гривы и, помочив в слюне животного, кладут в карман; этот обычай называется «брать слюну»; 2) отдавая кому-нибудь платье, оставляют у себя одну пуговицу или [25] завязку; 3) при продаже животных не отдают от лошади узды, от верблюда носовой верёвки, от сокола путалищ, от собаки ошейника. В русских сказках чародей, который оборачивается в разных животных: в лошадь, собаку, сокола и пр., — обыкновенно просит, чтобы при продаже его в этом виде не отдавать узды, ошейника и путалищ; 4) входить в юрту с пищей во рту нехорошо, выходить, напротив, хорошо, «к врагу ходят жуя и от друга выходят жуя». Если хозяин заметит, что кто-нибудь вошёл к нему с жевачкой во рту, то непременно заставит его выплюнуть у порога всё, что есть во рту; 5) при входе отворяют двери гостю сами хозяева; при выходе — ни за что. Некоторые киргизы имеют свой собственный рым, то есть, заметив, что известные действия всегда ведут за собою худо, а известные — благо, они избегают первых и не упускают делать последние и пр. Некоторые киргизки ни за что не дают своего головного убора, боясь худых последствий.
Особенно много рымов киргизы наблюдают во время походов и баранты. Слова: «тус» — сходи с лошади, «байля» — вяжи, дабы не послужили дурным предзнаменованием, заменяют благоприятными для них по смыслу словами: кан, бекет, ийр. Песен не поют; вместо сайты-аяк говорят джулды-аяк; кобылу называют жеребцом, потому что ездить на баранту на кобылах считается неблагоприятным для успеха; назначение кобылиц, по мнению киргизов, есть разплод и кумыс, а не поход.
Талисманы от глазу, от нечистых духов и от разных болезней
Киргизы употребляют теперь магометанские кабалистические молитвы и называют их «тумар»; в прежние же годы талисманы были большею частью вещественные, а именно: разные части тела вещих животных или птиц, животные кости и иногда камни.
1) Кости животных, имеющие сверхъестественную силу. Локтевая кость, по мнению киргизов, могла заменить для скота пастуха, то есть сберегает скот от волков и от воров [26] (а не от падежа, как ошибочно думает г-н Ильминский, см. Известия Вост. отд. Арх. общ. 1860 г., вып. 5-й). Для этого её ставят в юрте точно так же, как у монголов, по рассказу Гомбоева, и как у монголов кладут между тонкою костью также траву кипец. Кость в этом виде изображает пастуха с укрюком. По поверью киргизов, локтевая кость в виде человека стережёт скот от воров и глазам воров представляется в виде человека. Киргизы эту кость называют Кары-джимак, то есть старый [...] Кары не есть ли испорченное слово хариту? Локтевую кость киргизы носят также привязанною к передней луке седла как хранителя седельного прибора и лошадей. У киргизов есть следующая легенда. Несколько воров ходили несколько дней около стада одного киргизского бая, но ничего не могли украсть, потому что по ночам вокруг стада ходило множество людей вооружённых укрюками. Зная, что у этого киргиза, кроме жены и дочери, не было других хранителей, не было ни сыновей, ни рабов, они решились узнать это чудо и пришли к нему на ночлег в виде кунаков, то есть гостей. Бай зарезал им барана и накормил их досыта. Тогда они чистосердечно объяснили ему, что они воры, что давно стерегли его стадо, но не могли ничего взять, потому что ночью ходят вооружённые. «Скажите, спросили воры, что вы имеете такого и каким чудом вы владеете?» — «Никаким чудом не владею, отвечал бай, у меня только одно правило, которому я следую неуклонно. Именно, отец, умирая, завещал мне один завет. Сын мой, сказал он, я тебе оставляю завет, следуй ему и будешь всегда богат. Сколько тебе ни придётся резать баранов, не бросай локтевых костей и привязывай их к косякам дверей и к чагараку. Я всегда исполнял его волю и, слава богу, не помню, чтобы из стада моего потерялся или чтобы волк похитил хоть одного ягнёнка». Воры осмотрелись в юрте и увидели в ней столько локтевых костей, сколько видели они людей, сберегавших по ночам стадо.
Волчья чашка предохраняет от ревматизма в пояснице и от сглаза. [27]
2) Голова филина, ноги и перья сохраняют от злых духов; для этого их привязывают к юрте и к колыбелям детей. Нам случалось видеть в юртах дикокаменных киргизов голову уллара (Megaloperdix himalayensis). По понятию дикокаменных киргизов мясо этой птицы навсегда предохраняет от оспы. Зная, как опустошительна оспа, мы готовы верить легенде, что во время оспы дикокаменные киргизы тех стран, где не водится эта птица, ели путешественников, которые приезжали с Алатавских гор, в которых во множестве водится уллар.
3) От худого глаза и языка носят камень, называемый «ишек-тас». Камень этот, по поверью, должен находиться в желудке ослов, но торговцы продают под этим именем зелёную и муравленую глину.
Все болезни в шаманстве приписывали наваждению злых духов или гневу онгонов, оттого лечение их производилось шаманами — людьми, покровительствуемыми духами. Кроме шаманов, злые духи боятся и некоторых живых знатных, благородных или храбрых людей, которых в этом смысле называют живыми духами.
Есть и животные, которых боятся черти. Например, при родах верблюда-самца и ежа. К колыбели детей привязывают иглы ежа, а при родах кладут их на страждущую. Замечательно, что волосы русского человека употребляют также в числе средств для изгнания болезни.
Киргизы приписывают особенную силу кие, некоторым стихиям, например, огню (которое было божеством), некоторым животным, птицам и разным предметам, полезным в их кочевом быту, и воздают им известного рода почёт, думая, что исполнение этих почётных обрядов утверждает за ними богатство и счастье, кут (это слово заключает в себе идею счастья, соединённого с богатством), а не исполнение — бедность и какое-нибудь зло. Предметы, имеющие такую силу кие, называются киелы, а карательная сила их кеср.
Известно что монголы боялись проливать молоко; они в этом случае боялись кесра. [28]
Поэтому надо полагать, что шаманские народы добро и зло приписывали благоволению или гневу обоготворяемых ими предметов и стихий кие. Благочестие заключалось в известных обрядах уважения, а грех — в нарушении их; они боялись кесра.
Чтобы показать, каковы понятия киргизов о загробной жизни, ниже мы приводим легенду, по-видимому, чисто шаманского происхождения. Они совершенно согласны со свидетельством Плано-Карпини, который говорит, что монголы с мёртвым погребают кобылу с жеребёнком, осёдланную и взнузданную лошадь, чтобы ему было чем питаться на том свете и разводить лошадей для своего употребления. Киргизы кладут на могилу чашку, но животных, которые назначаются для замогильного употребления покойника, режут на его поминках с словами тие-берсен — «да дойдёт до тебя». Это очень важно; следовательно, шаманское небо было беспристрастно как божество, не ревниво. Большее или меньшее благосостояние человека умершего зависело не от неба, а от той исправности, с которою должны были родные исполнить обычаи. Чем больше зарезано лошадей на могиле, тем благополучнее был покойник. Не отмщённый покойник, судя по этой же легенде, очевидно, должен был страдать. Влияния ислама в этой легенде, по нашему мнению, нет, кроме слов салем-алейкум. Азраила, Джебраила мы считаем не магометанскими архангелами, это, по нашему мнению, шаманская смерть, переименованная согласно духу времени. Монголы олицетворяют смерть (Эрлик-хан, бог смерти), как олицетворяют некоторые болезни, например, оспу, в виде злой и отвратительной старухи. Мы не знаем из преданий, какой вид имела киргизская смерть, но знаем, что она имела укрук, чтобы схватить, и какое-то оружие, чтобы зарезать свою жертву. Плано-Карпини говорит, что монголы очищали юрту и все вещи покойника огнём. Киргизы также считают всё, что было в юрте покойника, нечистым, потому что когда смерть режет невидимо горло человека, то кровь его, также невидимая, доходит до третьей [29] клетки кирегэ в юрте, следовательно, потопляет все вещи, находящиеся в юрте.
Само бегство от смерти, не допускаемое исламом, составляет один из постоянных мотивов легенд шаманских народов. У киргизских шаманов есть легенда о Хархуте, первом шамане, который научил их играть на кобзе и петь саре. Даже у более омусульманившихся туркоманов Кароглу убежал от смерти, хотя и ненадолго. Поэтому надо полагать, что хотя воля неба в отношении смерти была в шаманстве по понятию близка к судьбе, но всё-таки люди старались избавиться, а не покорялись ей, как древние своему fatum и магометане перед ужасным Пагдыр.
Легенда о мёртвом и живом и о дружбе их
В старину было у одного бая три сына. Потерялся раз у этого бая один косяк кысраков[6]. Вот и говорит отцу старший сын: «Отец! дай, я поищу наш скот, кысраков!» — «Ступай, сын мой, ищи!» — говорит отец. Сын садится на лошадь, берёт провизию [...] и оружие [...] Видите, отец был чародей и хотел испытать детей; он отправляется через шесть степей и, обратившись в шесть волков, ищет сына. Увидев шесть волков, сын испугался, убежал домой и лёг. Средний сын просится тоже у отца искать лошадей, и он также прибежал домой, испугавшись волков. Остаётся самый младший; он говорит: «Я буду искать» — «Ладно»! — отвечает отец. Отец-то был испытатель [...] он обратился в шесть тигров, и лёг на дороге. Увидев отца, обратившегося в шесть тигров, сын ударил несколько раз по лошади и бросился на тигров. Только что он хотел всадить копьё, «А-а! — говорит отец, — это ведь я, я знаю, что ты всадишь копьё. Ну, подними руки, я благословлю». Тут он даёт благословение и говорит: «Да дастся тебе благополучный путь, перед собой да обрящешь искомое», — и ещё говорит: не «забудь, сын, когда придётся тебе быть в местах не обитаемых [...] [30] не оставляй могил, если будут встречаться ночью — ночуй при них». По прошествии многих дней (однажды) на закате солнца младший сын увидел группу могил; вокруг не было жилищ (кочёвок). Видит на западной стороне их стоит свежая чёрная могила, приходит — говорит: «Суйлям»! Когда сказал суйлям, он услышал ответ: «Кого спрашиваешь»? Затем выходит молодой человек с прекрасно выведенными бровями. «Кого спрашиваю? Я божий странник, думаю на ночлег». — «Сходите (с лошади)», — говорит, а сам поддерживает за узду, ссаживает, оказывает почесть. Взял за руку и говорит мёртвый живому: «Закрой глаза и, когда я скажу, тогда открой», — и ведёт. Когда сказал: «Открой!» — младший сын видит: прекрасная юрта, войдёшь — не выйдешь, пахнет [...] так хорошо (запах свежей травы). Как только сели, «Ступай, говорит, веди для гостя барана» (у него был чёрный слуга). Чёрный слуга вышел и привёл, держа за шею [...] серого барашка. Зарезав, как следует, сварили, съели и легли, как следует. Настало утро; умыв лицо и руки, мёртвый дал гостю остатки вчерашнего ужина. Сидя таким образом, сказал (мёртвый): «Давай [...] двое будем друзьями». — «Будем, так будем»! Тут же открыв груди и обнявшись, сделались друзьями. «Теперь поеду, говорит живой, искать кысраков». — «Хорошо, друг, но наперёд расскажем свои тайны. Я был единственный сын одного бая. Отец мой был богат. Раз наш народ повёл войска на войну, я тоже оконился. Тогда один всадник в загнутой чёрной шапке, на чёрной с лысиной лошади, с длинной красной пикой в руках, с острой чёрной бородкой вышел, говоря: на единоборство! Я тоже вышел. Он от людей и жилищ, а я от набежников. Он поправил копьё и я тоже; у меня копьё было короче, у него длиннее. Его удар достиг наперёд, и я был убит. За то, что я умер от врага [...] на войне, бог сделал меня таким — саидом (шаидом). В этот поход подо мною была худая лошадь. Отец был богат, у него были две лошади [...] полетит — птица не нагонит, погонится неприятель, не настигнет; я на одну было сел, да отец не [31] позволил. Если, друг мой, хочешь быть со мною другом, то сегодня доедем до нашего аула, у нас будем ночевать, твои кысраки в нашем стаде ходят, размножившись до 90 лошадей. Если меня почитаешь другом, то распори двух лошадей ай-чубарых, они ходят вместе (бар уюр)». — «Ладно, говорит живой, распорол бы, друг, да жаль — нет у меня ножа». У мёртвого джигита был маленький хорошенький ножик. «Возьми его, говорит, и распори. Я тебя прошу: когда будешь у наших, то не показывай ножика; моя сестра узнает, и тебе будет жутко». Живой молодец приехал и стал на ночлег у отца мёртвого своего друга. Настало утро, пришли с уруса табуны. Сел он на лошадь и выехал навстречу табуну. Пастухи были всё молодые, он не признал их за взрослых людей. Два ай-чубара играют в табуне, он схватил их и разрезал им желудки. Мальчишки закричали: «Бай, бай! Один человек распорол двух ай-чубаров»! — и побежали до аула. Кто же станет смотреть, когда распороли ай-чубаров; со всех сторон погнались, сев на лошадей. Схватили живого друга и привели к баю. И этот бьёт и другой бьёт; бьют сначала связанного и одетого, а потом стали раздевать, сняли всё, остались сапоги. Когда сняли сапоги, ножик и выпал. Сестра мёртвого друга стояла тут. Как увидела ножик, тотчас узнала. «Ой, бай! — крикнула она, — это ножик брата» — и схватила его в руки. Прежде били — не били, а настоящее битьё началось теперь. «Это он убийца»! — кричат кругом и хотят его убить. Но друг прежде сказал ему: «Если очень станут мучить, то скажи всё, как было». Видя, что не избежать смерти, он сказал: «Джурис! Правду скажу — умру, не скажу — умру! Я прошу всего три слова — сказать или нет?» — «Скажи, говорят, если имеешь что». От начала рассказал всё: «Я был сын одного бая» — и пр. Всё рассказал. Теперь никто не поверил. «Ложь, говорят, убьём! Говори правду, ты убийца». — «Народ, вы мне не верите; если я вам покажу моего друга, то поверите?» — «Джарайде! Прекрасно, покажи только, поверим». Бай начал собирать народ свой, чтобы идти на могилу сына. Сели на лошадей, а нашему джигиту дали не [32] корову, а около того. Да ведут его в середине толпы, всё ещё не доверяют. Доходят до кладбища. «Народ, говорит джигит, когда увидите, стойте вы здесь, да не плачьте, я вызову моего друга». Народ остановился, но отец бедняк не выдержал, пошёл вслед за джигитом. Мёртвый друг всё это знает уже давно: арвахам всё известно. Хотя отец его и оскорблял, но он думает дать ему салем и выходит. С отцом поздоровался [...]; приходит потом мать, с ней тоже поздоровался. Затем сестра единственная и с нею его невеста, которую он оставил у родителей на правой стороне (то есть в девицах). Невеста было подошла наперёд, он оттолкнул её мизинцем правой руки. Побыл с сестрой. Бедняжка, увидя единственного брата, давно умершего, не выдержала, и одна слеза покатилась и упала на правое плечо мертвеца. Слеза капнула, и брат исчез неизвестно куда. Народ после того поверил джигиту. «Хорошо! молодец!» — и стал не как прежде; стал почитать джигита. «Ты, сказал бай, друг моего единственного светильника; ты мне теперь то же, что он; возьми половину моего скота и моих душ». — «Ничего мне не нужно, отдай моих кысраков». Старик два раза повторил своё предложение; джигит два раза отказал и, поклонившись, расстался с баем и погнал 90 своих кобыл. Поехал опять на кладбище, расположил в стороне около свой косяк, а сам подъехал к могиле и говорит: «Достум! друг!» — не выходит. До трёх раз кричал: «Друг!» В четвёртый раз вышел, бледный, изнеможённый. «Я, сказал мёртвый, давно слышал твой голос, да нельзя было мне скоро выйти. Слеза моей сестры, упавшая на моё плечо, сделалась морем и потопила меня. Когда ты звал меня в первый раз, я был на той стороне реки, в другой — я был в средине, в третий — я вышел из воды и переводил дух. Ох! измучился я совсем в эти дни». Тут он повёл друга в своё жилище и они прожили вместе несколько дней, лошади паслись и ничто худое не могло им сделаться. Стал живой друг собираться домой. «Ну, друг, — сказал тогда мертвец, — ты, друг, уедешь с лошадьми и подводами цел и невредим [33] домой. Своих ты застанешь в приготовлениях на войну. Твой «дом» будет говорить: не ходи в поход, ты и так приехал измученный, истощённый! но ты не слушай их и поезжай на другой же день в поезд». Приехал (джигит) домой, все обрадовались. Отец, мать, родные стали уговаривать, чтобы он не ездил, но он, помня слова друга, переночевал день дома, да и в путь. Друг ему ещё говорил на прощание: «Когда достигнете вражьих аулов, все ударят в коней, ты скачи один по западной стороне; на тебя бросится из аульных людей один в чёрной с загнутыми полями шапке, на чёрной с лысиной лошади, с длинным красным копьём и с чёрной острой бородкой. Ты ссадишь его при помощи бога. Это тот самый, что убил меня. Ты зарежь его, говоря: «Дойди до моего друга». Заколи и лошадь, говоря: «Дойди до друга». Как было сказано, как только что они бросились на аул, он поскакал один по западной стороне и, как сказал друг, появился перед ним чернобородый. Он ссадил его и зарезал, говоря: «Дойди до друга»; заколол и чёрную лошадь с лысиной, говоря: «Дойди до друга». Друг-мертвец говорил ему ещё: «Когда все бросятся на добычу, ты скачи на запад, там на краю аула увидишь только что поставленный белый отав; привяжи на правой стороне дверей лошадь свою. В отаве увидишь молодую, только что взятую женщину, и двух девиц, ястреба и чёрную борзую собаку в ошейнике. Всех их зарежь, говоря: «Дойдите до друга». Джигит, зарезав чернобородого человека и его лошадь, поскакал на запад. Видит белый отав, перекинул повод в правый косяк дверей, вбежал в юрту и видит молодую женщину, двух девиц — сказал бы: солнце есть глаз, сказал бы: месяц есть рот. Зарезал молодую, говоря: «Дойди до друга». Зарезал старшую девицу с теми же словами; другую же девицу стало ему жаль, он поцеловал её, но, подумав, тоже зарезал. С ястребом и собакой не стал думать. Друг говорил ему ещё: «Все будут брать казну несчётную; ты ничего не бери. Перед отавом будет тополь, около него зелёный прут; сруби их; тут же увидишь верблюжий помёт, собери его вместе и всё это навьючь [34] на чёрного пара, который ходит у дверей отава, и вези домой. Отряд возвращался, стали доходить до своих кочёвок, вдруг сделалась буря; два дня и две ночи она продолжалась; весь скот награбленный разбежался и частью погиб, даже свои лошади погибли у войска. Джигит счугурил[7] верблюда и лежал себе около него спокойно. Друг говорил ему ещё: «Когда останется пол дня езды до аула, тогда возьми зелёный прут и ударь им мешок с помётом, говоря: «Бисмилда алдрек бан рахым»! Пойдут из него верблюды с криком, лошади с ржанием, коровы с мычанием и овцы с блеянием. Потом ударь зелёным прутом тополь-дерево, говоря: «Бисмилляхи» и пр., и дерево обратится в золото и серебро — одно колено золота, другое серебра, одно колено золота, другое серебра». Хозяин был чародей и таким образом спасал золото от воров, скот от падежа и волков. Приехали домой; все товарищи идут пешком, пальцы в ноздрях, а он не может управиться со своими стадами. Прожив дома дня два-три, поехал к другу на кладбище. «Салем алейкум, дустум!» — «Суйлем», — говорит мёртвый друг, выходит и вводит в могилу. Живой друг был изумлён: джигит в чёрной шапке, молодая келенчек[8], две девицы, ястреб, собака — все сидят тут. Друг его посмотрел на младшую из девиц и засмеялся, посмотрел и он на неё и видит в том самом месте, куда он поцеловал, чёрное пятно на щеке. «Бедный ты человек, — сказал мёртвый друг, — я доволен тобою, младшая тебе понравилась, её ты возьми себе, с меня будет келенчек со старшей девицей». Погостил он тут, а джигит в чёрной шапке прислуживает им. «Пора, говорит он, возвратиться домой». — «Хорошо, — говорит ему мёртвый друг, — когда ты приедешь домой, в аулах ваших будут разъезжать торговцы с товарами на двух телегах; у них есть две лошади, одна гнедая, другая рыжая; лошади тощие, но ты их купи, сколько бы ни стали просить владельцы. Сначала купи гнедую, потом рыжую, три года не клади на [35] них ни укрука, ни узды, ни седла с потником, не клади раздвоенных лядвей [...] Через три года зарежь гнедую, разбей все кости и косточки, даже пальцев, и смотри на мозжечок: если он не будет весь белый и хоть капля черноты, то отпусти рыжую лошадь ещё на год в табун. По прошествии четырёх лет на пятый привяжи её к верёвке у юрты, давай один только раз сорвать траву и один глоток воды, но всё не езди; лошадь будет, как ногайка. Через несколько времени ты почувствуешь боль в голове; пройдет — хорошо; если же станет всё увеличиваться, садись на рыжую лошадь и скачи ко мне. Не забывай». Друзья простились. Джигит приехал в свой аул, видит: татары торгуют, у них две лошади, как говорил друг его, — гнедая и рыжая. Он стал просить продать ему гнедую, даёт за неё две лошади, караванчи просит три. Дал. Стал торговать рыжую. Караванчи сам был испытатель [...] потребовал пять лошадей. Купил. На три года пустил в табун, как говорил друг; на четвёртый год убил гнедого и в пальцах нашёл черноту в ноготь большого пальца. Ещё год держал рыжую в табуне. На пятый год рыжую лошадь стал держать у юрты на верёвке. Однажды заболела голова и не поправляется. Джигит тайну свою никому не говорил, ни отцу, ни матери, ни друзьям, ни сверстникам; знал её бог, мёртвый друг и он сам, только трое. «Оседлайте-ка рыжку, — сказал он, видя, что болезнь увеличивается, — я порассеюсь» [...] Стал ездить по аулу, силы начали быстро падать, не устоял [...] кой как «аман бул!» сказал он народу и ударил лошадь. Скачет к другу. Друг всё это знает, хотя не видит. «Плохо моему другу, — думает он, — рыжая лошадь «тулпар», когда разгорятся бока, пожалуй, унесёт мимо и не остановишь». Приказал бабам крутить шёлковый аркан в сорок маховых саженей, чтобы им захватить друга. Видит: друг скачет; бросил аркан и захватил им друга, а рыжий тулпар пронёсся далее — так разгорячился. Поднял друга и внёс в свою могилу. Азраил-Джебраил душеберущий между тем [36] гнался и был готов бросить укрук, но рыжего тулпара не мог всё-таки догнать. Вслед за друзьями пришёл в могилу и Азраил-Джебраил, говоря: «Давай беглеца моего! здесь он, беглец мой». — «Не дам, сказал мёртвый друг, я божий саид, и бог обязался до трёх раз исполнять мою просьбу. Ступай отсюда». Арзаил-Джебраил пришел к богу и сказал: «Твой приказанный от нас убежал, и один человек не дал: «не дам, сказал, я саид божий, и бог обязался до трёх раз исполнять мою просьбу» — что нам теперь делать»? Всевышний бог сказал: «Правда, правда! он мой саид! взял, так взял, пусть будет по его просьбе». Таким образом они стали с другом жить вместе и достигли всех надежд своих.
Рукопись хранится в Географическом обществе.
Точками обозначены пробелы в рукописи. Валиханов оставил в тексте пустые места с тою целью, чтобы вставить там киргизские выражения, но пропуски так и остались незаполненными.
Примечания
- ↑ «Библиотека для чтения» — Шаманство у народов Средней Азии; «Москвитянин» — киргизский шаман, и статья Воронова, кажется, в «Библиотеке для чтения».
- ↑ Здесь в рукописи сделана выноска для примечания, которое, однако, не помещено.
- ↑ Коленопреклонение — чардым. Киргизские невесты делают чардым всякий раз, когда входят в юрту родственников, старших летами её мужа и когда видят их случайно (она должна от них скрываться). Она также не называет их по имени, не называет по имени и младших членов семейства, родившихся до её вступления.
- ↑ Надо полагать, что легенда эта древнего происхождения, ибо монголы называют Большую Медведицу созвездием семи старцев и приносили ей в жертву кумыс, молоко и посвящали животных. Банзаров рассказывает, что в рукописи «Книга о молитве и жертвоприношении звёздам и богам» есть небольшая легенда о важности созвездия семи старцев. Не имеет ли она сходства с киргизскою?
- ↑ Поверье о подземных людях сохранилось в некоторых сказках.
- ↑ Лошадей.
- ↑ То есть уложил.
- ↑ Келиншек — молодуха. Ред.