В 18** году вернулся из Петербурга Чокан Валиханов к себе домой в то время года, когда аулы тронулись из зимовки на летние кочёвки. О прибытии в Кокчетав дали знать отцу Чокана в аул, и отец, передвинув аул на хорошее пастбище, остановился ожидать своего сына. Чокан Валиханов несколько дней пробыл в Кокчетаве, познакомился с тамошними местными властями и больной выехал в тарантасе в аул к отцу.
С ним ехал молодой человек из Москвы, сын богатого помещика, чахоточный, которого Чокан вёз лечить от чахотки. Когда прибыли в трёх тарантасах в сибирскую казачью станицу, откуда уже начиналась степь и откуда должны были ехать на киргизских не выезженных лошадях со всякими ломками экипажей, Чокан Валиханов остановился заночевать, чтобы утром двинуться: «По крайней мере, на свету ломать шею, чем ночью» — сказал он шутя своим спутникам. Верховых киргизов, собравшихся посмотреть на молодого султана, возвратившегося от белого царя, было видимо-невидимо. Ложась спать, я помню, Чокан велел обтереть себя водкой, потому что от дождя в дороге он, здороваясь всё время с встречавшими его киргизами, высовывался из тарантаса и промочил себе ноги, выходя из тарантаса на станциях. У него был татарин деньщик, которого во время его беготни из комнаты в тарантас и обратно беспрестанно распрашивали, что «тюря» делает, что хочет делать и пр. «Тюрей» называют только султанов, простых киргизов не называют.
Татарин сказал, что он барина своего уложил спать и будет мазать водкой. «Как водкой? Почему»? Некоторые [XLI] киргизы тут же отозвались: «Пить, значит, недостаточно, а надо ещё и себя мазать, вот так тюря! Недаром жил в среде русских столько времени». Один старик иронически заметил: «Научился всему хорошему, нечего сказать»!
Он приехал в аул отца, сопровождаемый массой киргизов, которые всякий час давали знать отцу о приближении его сына в аул, народу было весьма много. Для Чокана на некотором отдалении от аула поставлены были кибитки и палатки, где он должен был остановиться со своим гостем, которого он вёз из Москвы. По прибытии в аул, он по этикету послал спросить отца себе приёма, отец не замедлил пригласить его. Чокан в сопровождении своего брата Якуба и некоторых двоюродных братьев отправился в кибитку отца и матери.
Отец с матерью сидели в кибитке по обыкновению на полу, на своих местах. Двери кибитки отца Чокан должен был сам приподнять (знак почтения), и когда он дошёл до самой двери, то брат его, Якуб, поднял ему двери и пропустил. Масса киргизов сейчас же и это поставила ему в укор: «Вот видите, он не хочет и двери сам поднимать, да уж испорчен, испорчен, видно уж по всему», — сказали киргизы друг другу. Чокан подошёл сначала к отцу, опустился перед ним на колени, отец сидел поджав ноги под себя; отец обнял его обеими руками и поцеловал его в лоб. В это время мать его Зейнан, тучная женщина, сидевшая в двух-трёх шагах от мужа, горела нетерпением обнять сына и кричала: «Чокан, Чоканым (мой Чокан) узимнынг балан (мой собственный сын) киль, киль (иди, иди ко мне)», — и когда он подошёл к матери, мать заплакала и целовала всё его лицо. Затем отец предложил ему сесть около себя по правую сторону и перед ним сейчас же послали скатерть и подали кумыс, затем обыкновенные распросы о дороге, здоровье и проч.
Вскоре Чокан распростился и ушёл к себе в кибитку. Около его кибитки сидел с балалайкой в руках известный киргизский импровизатор Урумбай, окружённый киргизами. Чокан пригласил его в кибитку и Урумбай начал в [XLII] самых пышных, красивых словах воспевать приезд молодого султана в аул отца, его путешествие к белому царю, который полюбил Чокана, как потомка известных великих людей, хвалил его светлый ум и пр., и пр.
Чокан сделал певцу маленькое замечание, чтобы он не мешал в киргизский язык татарские слова, что киргизским языком можно больше выразить, чем татарским и пр.
Чокан вечера просиживал долго, слушая пения и рассказы киргизов. Вставал поздно, пил кумыс, чаю не пил, ел варёную баранину с соусом (копчёной кониной). Сын помещика помещался в отдельной кибитке и его угощали кумысом и бараниной и тоже сыром.
Так быстро начал поправляться молодой помещик, что Чокан только радовался своему лечению и часто угощал молодого человека, рассказывая в самых ярких красках пользу кумыса, баранины, бульона и сыра. Не знаю, сколько времени пробыл москвич, но не было, кажется, месяца, как он совершенно поздоровел, пополнел, приехав туда щепкой, со страшным кашлем, и уехал, раздарив ружья, которые он привёз с собою.
Раз Чокан поехал, я помню, в аул по приглашению какого-то киргиза на Кыз-гуйнак (игра девиц) и провёл там время очень весело. Девицы сидели по одну и молодые люди по другую сторону кибитки. Девицы выбирали ударом платка кавалера, который подходил к выбранной и целовал её. В свою очередь, по возвращении на своё место, молодой человек кидал оставшийся в его руках платок в ту девицу, которую он выбирал сам. Тогда девица вставала и, придя к нему, садилась перед ним и целовала ого. Девицы при этом часто передают изо рта в рот кусок сахару или гвоздики. Под конец игры Чокан велел выбранному сесть перед выбранной, спеть ей песенку, а потом уже поцеловать её. Такой же порядок установил и для девиц. Потом сказал, чтобы выбранный пел тем мотивом, который будет назначен выбранной; также было и для девиц и для молодых женщин, принимавших участие в [XLIII] этой игре. Поздно вечером подали ужин, и мы вернулись с песенниками к себе в аул, ехали все верхами.
Летом раз случился следующий случай, который был причиной отъезда из отцова аула Чокана Валиханова, который после этого уже расстался совсем с своими родителями и не возвращался более к ним домой. В услужении матери Чокана была жена тюленгута (слово это когда-то сказал однажды, говорят, Аблай-хан людям, сопровождавшим султанов, собравшихся к нему в аул для какого-то совета. «Тюренгды-кут» (служите своему господину), то есть идите на свои места, не сидите, другими словами, на совете), а муж этой женщины бедный пристроил в конце аула свою кибитку и жил там. Жена его являлась рано утром к своей госпоже, грела воду, готовила всё, что требовалось, открывала «тюндук», готовила кушанье и оставалась до позднего вечера в доме, а вечером возвращалась к своему мужу.
Вот эта служанка утром начала приносить в чашке, налитой самой султаншей, кумыс к Чокану и, дождавшись чашки, уносила её обратно. Днём приносила завтрак, а вечером — ужин. Утреннюю чашку Чокан пил в постели. Вот тут Чокан мало-помалу влюбился в эту служанку и, часто просыпаясь рано, ожидал её появления. «Она приходила тихо, осторожно, чтобы не разбудить меня и садилась иногда ожидать моего пробуждения; нет, она дивная женщина, умная, без всякого задора; что за губы у ней, вздёрнутая вверх верхняя губа — это такая прелесть, нет, не всякий способен понять сладкие поцелуи» — говорил Чокан часто.
Умная мать очень скоро заметила, что женщина, отправляясь к Чокану, начала долго пропадать и другие служанки шепнули, может быть, что-нибудь подозрительное, и она сразу запретила этой служанке бывать у Чокана и назначила для таких посылок старуху. Чокан сейчас же послал сказать матери, чтобы она делала так, как до сих пор делала, то есть «чтобы кушанье посылала с прежней женщиной, а не с этой курносой женщиной» — сказал он.
Мать не уступила и Чокан не хотел тоже уступать, вот тут началось у них охлаждение. Чокан поведал свою [XLIV] тайну своему брату и дяде, которого он любил. Между тем дня через два-три юрта служанки была перенесена в аул брата отца Чокана, Чепы, она и муж ушли из аула отца Чокана Валиханова совсем. Чокан раза два требовал её к себе, но безуспешно. Тогда он, рассердившись, сказал своему брату, что он совершеннолетний, что он имеет право любить кого он хочет, что запретить ему ни отец, ни мать и никто не может, но если родители будут много говорить и шум производить своими рассказами об этой женщине и чего доброго пожелают отравить её, то он примет все меры для защиты этой женщины. Отец и мать не на шутку рассердились на Чокапа и требовали замолчать и велели при этом объявить, что женщины этой нет и он более её не увидит. Между тем в ауле шли советы об отправлении этой женщины с мужем в Баян-Аул к Мусе Чорманову, брату жены Чингиса Валиханова.
Чокан, я помню, написал своему отцу на большом листе кругом записку и просил меня прочесть ему, если отец попросит меня. Отец прочёл и спрятал у себя записку, мне не показал.
По передаваемым слухам наступил наконец день отъезда из аула Чепы женщины с мужем. Чокан объявил, что он не отпустит её, разведёт и женится на ней сам при всех, не стесняясь никого и ничем. Брат его долго уговаривал Чокана, который волновался страшно, в это время отец с матерью волновались тоже немало. Наконец, брат его, Якуб, уговорил Чокана остаться в ауле день или два после отправления этой женщины, а потом поехать в Кокчетав, куда и обещал в целости доставить эту женщину. Если-бы Чокан не послушался этого совета, то кончилось бы это великим скандалом, был к этой серьёзной развязке вызван старший брат Чингиса, Чепе, и др. его братья, была приготовлена верховая лошадь и Чингис категорически сказал, что если Чокан выйдет из своей кибитки, чтобы уехать за этой служанкой, то он живым его не выпустит из аула.
Не помню, простился ли Чокан с своими родителями, [XLV] или нет, но он действительно уехал вскоре в Кокчетав. Женщина эта жила некоторое время у него в доме, спала с ним в одной комнате, но потом Чокан почему-то остался ею недоволен и она уехала в аул его отца.
После этого Чокан уехал в большую Орду, там женился на сестре полковника Тезека и умер в его ауле в 1865 г. Его овдовевшая жена была потом увезена братом его, Якубом, который и женился на ней по киргизскому обычаю. Она была некрасивая, но умная женщина.
Между Копалом и Верным, близ почтовой станции Алтын-Эмель, в стороне от почтовой дороги, генерал фон-Кауфман посетил могилу покойного киргизского султана большой орды, ротмистра русской службы Чокана Валиханова. Покойный получил известность в учёном мире своими сочинениями о Кашгарии, был очепь образован и вообще считался в то время передовым человеком из киргизов.
Константин Петрович почтил память покойного, сняв шапку над его могилою, а меня просил прочесть приличную случаю мусульманскую молитву. Впоследствии К. П. заказал на собственный свой счёт мраморную плиту и приказал вырезать на ней надпись на киргизском языке такого содержания: «Под этим камнем погребён прах султана большой орды Чокана Валиханова, скончавшегося в 1865 году. Он был верный слуга Царю, защитник правды. За верную и усердную службу, за любовь к добру и порядку и за отличные познания в науках, Государь Император пожаловал его чином ротмистра. Господь рано призвал его к себе. Да упокоит Аллах его душу вместе с праведными. Этот камень положен по приказанию туркестанского генерал-губернатора, генерал-адъютанта фон-Кауфмана в 1871 году, в память уважаемого и любимого всеми покойного Чокана Валиханова»[1]. [XLVI]
Сообщение о посещении могилы новым главным начальником края как молния облетело всю огромную киргизскую степь и произвело чрезвычайно отрадное впечатление на всё тамошнее мусульманское население.
Примечания
- ↑ Сохранился ли этот камень на могиле Валиханова или нет, я не знаю, но у меня имеется копия мусульманского текста надмогильной надписи и сделанного мною перевода этого текста на киргизский язык для вырезки на камне, с надписью моею рукою: «Представил его высокопревосходительству 29 ноября 1871 года». И. И.