VI
Гамбургские торговые кризисы в 1763 и 1799 годах
[45] Семилетняя война, которая нанесла большей части Северной и Восточной Германии такие глубокие раны, была для Гамбурга скорее источником наживы, так как не только внешняя и морская торговля нисколько не пострадали от войны, но и сухопутная торговля внутри Германии пользовалась, по свидетельству Бюша, гораздо большею обеспеченностью, чем то случалось в другие войны. Всевозможные припасы и товары, лишь бы они не имели отношения к потребностям войны, доходили беспрепятственно до места своего назначения, и даже провиант и амуниция могли во время позднейших походов беспрепятственно доставляться воюющим армиям. Лейпцигские ярмарки в эти годы были очень оживлённы. К тому же в Германии, так жестоко пострадавшей от войны в других отношениях, урожаи за всё это время выпадали хорошие, и хлеб, несмотря на то, что на него в некоторых местностях был большой спрос, продавался на гамбургском рынке по сносным ценам, да и нигде не ощущалось чрезмерного вздорожания. Благодаря этим благоприятным обстоятельствам, в Гамбурге развилась хлебная торговля, которой в нём до этого, собственно говоря, не было. Гамбургские купцы, которые до этого назывались хлебными торговцами, не были крупными промышленниками и ограничивали свои обороты лишь тем количеством хлеба, которое потреблялось в собственном их городе. Но теперь началась хлебная торговля в обширном значении этого слова и достигла бы уже и в то время ещё больших [46] размеров, если бы в городе не ощущался недостаток магазинов для склада хлеба.
Гамбургские сахароваренные заводы тоже выиграли от этого благоприятного стечения обстоятельств, так как берлинские сахароварни на некоторое время были парализованы войною, и гамбургский сахар нашёл себе по-прежнему место сбыта в Бранденбурге.
Торговля лесом вниз по Эльбе тоже в эти годы значительно расширилась, так как по приказанию короля Фридриха II прусского в Саксонии вырубались громадные количества леса и на правах военной добычи сплавлялись по Эльбе. Через это лесопромышленности был открыт путь в Саксонию, в то время ещё чрезвычайно богатую хорошим строевым лесом, а также в неистощимые леса Богемии. Гамбургские лесопромышленники завязали торговые сношения даже с Польшей и начали сплавлять массу леса, преимущественно бочечных досок, по Варте, Одеру, Мюльрозенскому каналу, Шпрее, Гавелю и Эльбе в Гамбург.
Таким образом, промышленная деятельность Гамбурга, и без того уже очень значительная, ещё более усилилась вследствие этих особенных обстоятельств. С другой стороны, развитию духа предприимчивости и спекуляции способствовало множество денежных и вексельных оборотов, которые около того же времени значительно усилились по нижеследующим причинам.
Англия в то время не только уплачивала Пруссии субсидию, но и была вынуждена пересылать морем значительные суммы собственным войскам, которыми она оказывала поддержку Пруссии из Ганновера. Эти суммы не все доставлялись в Германию чистыми деньгами; часть их переводилась посредством векселей, по которым деньги выплачивались в Голландии и в Гамбурге; обороты по этим векселям обеспечивали верные барыши. Между тем вексельные дела имеют то свойство, что легко увлекают людей, ими занимающихся, но не обладающих достаточным количеством собственного капитала, злоупотреблять кредитом. В особенности в военное время, когда заключаются контракты на большие поставки, подрядчики нередко находят себя вынужденными обращаться к посредству больших банкирских домов для приискания крупных сумм, которые будут возвращены им по исполнении подряда, но которыми они в данную минуту не располагают, так как собственные их капиталы не свободны. Нередко случается, что в надежде на такую поддержку банкирских домов контракт на крупную поставку заключается таким подрядчиком, который не имеет ни собственного капитала, ни достаточного личного кредита. Вексели выручают его из затруднения, и таким образом мало-помалу развиваются вексельные аферы, простирающиеся далеко за пределы того периода и тех целей, которыми они были первоначально обусловлены.
[47] В тот период, о котором мы говорим, существовали ещё особые обстоятельства, благоприятствовавшие подобным манипуляциям. Большие контрибуции, которые Фридрих II налагал на курфюрста Саксонского, и в особенности вымогал с города Лейпцига, не могли, как говорит Бюш, выплачиваться немедленно чистыми деньгами. Приходилось обращаться к содействию лейпцигских банков, которые напрягали свой кредит, сколько возможно. При всём том, и невзирая на то, что король при собирании контрибуции принимал трудности её взноса во внимание, некоторые банкирские дома, чтобы доставить требовавшиеся суммы, должны были пустить в ход все свои наличные средства и весь свой кредит. Так, один банкирский дом Госковского, пользовавшийся большою известностью, принял на себя уплату громадных сумм; для покрытия этих сумм собственных его денежных средств не хватало и он вынужден был воспользоваться своим кредитом, который, в особенности в Гамбурге, был очень значителен. Позднее, уплата значительных сумм была произведена, на этот раз уже без вмешательства названного дома, через посредство гамбургских фирм. Всё это послужило поводом к развитию больших злоупотреблений векселями, продолжавшихся и по окончании войны.
Путаница, вызванная всеми вышеупомянутыми обстоятельствами, усиливалась ещё ухудшением звонкой монеты, принявшим в то время большие размеры. Дело в том, что Фридрих II, чтобы выпутаться из затруднений, которые причиняли ему громадные расходы затеянных им войн, несколько раз прибегал к перечеканке монеты, причём проба последней ухудшалась вдвое, втрое и даже вчетверо. Так как он при этом переплавлял не только отечественную монету, но и старался собрать для той же цели как можно больше денег из соседних земель, то обстоятельство это, в связи с алчностью соседних властителей, вызывало подражание и в других странах. Так как всегда проходит несколько времени, прежде чем манипуляции подобного рода пошатнут доверие публики, то значительная масса ухудшенных монет могла быть пущена в обращение, не утрачивая своей валюты. Чтобы добыть материал для этой усиленной перечеканки, закупались золотые и серебряные слитки в Голландии и в Гамбурге. Стоимость их взносилась обыкновенно не чистыми деньгами, а векселями, по которым уплата долженствовала производиться по отчеканке монеты из купленных слитков. По векселям, которым истекал срок, уплата производилась ухудшенной монетой, и разность, получаемая таким образом, давала значительный барыш.
Но наихудшие спекуляции производились в этой и в других формах в Швеции. Страна эта, впутавшись в войну с Пруссией, не только превзошла последнюю в ухудшении монеты, но ещё обратилась и к другому средству, после того как война истощила все регулярные источники дохода, — именно [48] к усиленному выпуску бумажных денег. Мало-помалу в обращение была пущена такая масса этих денег, что курс их пал до одной трети номинальной их цены медною монетою. Так как Швеция в то же время закупала за границей металл, требовавшийся для чеканки её ухудшенной монеты, то и здесь возникло большое количество вексельных афер между этою северною державою, с одной стороны, и Амстердамом и Гамбургом, с другой. Злоупотребления векселями ещё усиливались, по свидетельству Бюша, особою организациею Гамбургского меняльного банка. По уставу этого последнего каждому владельцу чеков банка деньги его выдавались по предъявлении с вычетом, который, пока все обороты производились на звонкую монету, не превышал ⅝ per mille. Но так как деньги банка постоянно колебались в курсе по отношению к остальным деньгам, находившимся в обращении, и так как эта разница курса ещё усилилась вследствие ухудшения монеты, то через это уже возник соблазн к ажиотажу: извлечением серебряных талеров из банка и разменом их на ходячую монету можно было осуществлять значительные барыши. Вследствие этого банк неоднократно бывал вынужден закрывать свои кассы, чтобы положить предел ажиотажу. Но при разменном банке существовал ссудный банк, который под залог невыделанного серебра и золота, а также и меди и даже, в прежние времена, драгоценных каменьев, выдавал ссуды по два процента в год или по ⅙ процента в месяц; при этом залоги оценивались в такую сумму, которую считали достаточной для обеспечения уплаты. Так как банк принимал также в заклад всевозможные золотые и серебряные монеты, сообразно с их достоинством и весом, то это давало возможность повышать курс остальной монеты по сравнению с деньгами банка: для этого стоило изъять первую из обращения, заложив её в банк и затем, дождавшись её повышения, выкупать из банка и снова пустить с прибылью в обращение. Кроме того, вследствие усиленного обращения векселей, так как стоимость каждого векселя должна была записываться в переводном банке, почти каждый находил себя вынужденным все деньги, не нужные ему для уплаты по векселям, а также всё имевшееся у него количество невыделанного металла закладывать в банке, чтобы сосредоточить в своих руках возможно большее количество денег банка.
Благодаря этим-то обстоятельствам в последние годы семилетней войны дошло до того, что звонкая монета, которая по номинальной цене должна бы была терять лаж в 23% по сравнению с ассигнациями, теперь давала лишь 6%; даже находившийся в обращении серебряный талер в той же пропорции превышал талер, рассчитанный в книгах банка, так что, если бы банк был открыт, всякий поспешил бы в видах этой выгоды взять назад свои серебряные деньги, лежавшие в банке. Ко всему этому [49] присоединялась ещё неурядица в любской монетной норме, обусловленная тем, что датские дукаты были отчеканены по слишком высокой пробе.
Совокупное действие всех этих обстоятельств: усиления в обращении товаров, чрезмерного усиления спекуляций по поставкам в армию, торговли благородными металлами, громадного перемещения денежных ценностей и вызванного ухудшением монеты необычайного колебания денежных курсов — всё это постепенно довело вексельные обороты до самых рискованных злоупотреблений, которые мало-помалу охватили всю Северную Германию и Скандинавию.
Вследствие этого дисконт в 1763 году поднялся до 12%. Если бы в основе векселей лежали лишь солидные предприятия, как это было несколько лет тому назад, то эти двенадцать процентов окупались бы с другой стороны и потеря уравновешивалась бы прибылью. Но этого-то и не было. Многие пускались в рискованные спекуляции, превышавшие в десять или двадцать раз их действительный капитал, а иные пускались в опасные предприятия, не имея даже никакого капитала, рассчитывая на один только кредит.
Между тем как одни убаюкивали себя самыми радужными надеждами на ожидающие их в будущем громадные барыши, другие считали уже себя обладателями несметных богатств и предавались такой безумной роскоши, что возбуждали зависть и соревнование в остальном населении, вызывая, таким образом, значительное вздорожание всех предметов жизненной необходимости. И при всём том в Гамбурге ещё держались скромно в сравнении с тою неслыханною пышностью, которую позволял себе, например, дом братьев Нёфвиль в Амстердаме, перед тем как разразился кризис.
Цепь, растянутая обширными вексельными оборотами по всему коммерческому миру, пришла наконец вследствие злоупотребления кредитом в такое напряжённое состояние, что стоило одному из её звеньев лопнуть — и всё должно было пойти прахом.
Чтобы составить себе понятие о последствиях такого чрезмерного напряжения кредита в случае удара, постигающего его с той или другой стороны, необходимо ясно представить себе сущность вексельных оборотов. Из того обстоятельства, что все лица, подпись которых стоит на векселе, ответственны за уплату по нему, возникает круговая порука между значительным числом купцов, на которых падает обязательство платить, в случае если векселедатель не уплатит. Между тем хотя каждый купец и заботится о том, чтобы у него было в запасе требующееся количество наличных денег для уплаты по выданным им векселям, когда им истекает срок, лишних денег он отнюдь у себя не держит, так как они, будучи изъяты из оборота, не приносили бы ему процентов. Таким образом, как скоро векселедатель оказывается не в состоянии уплатить и исполнение обязательства [50] падает на бланконадписателя, — последний попадает в затруднительное положение, из которого он в обыкновенное время может без особенного ущерба выпутаться с помощью кредита. Но когда такие случаи происходят разом на нескольких пунктах, когда целый город видит себя поражённым подобными ударами, тогда никто уже не ищет помощи у своего соседа. Взаимостеснённое положение возбуждает всеобщее недоверие, которое под конец разрастается в панику; даже солидные, не пострадавшие дома, ретируются, каждый старается припрятать своё движимое имущество, настаёт недостаток в деньгах и все дела останавливаются. Само собою разумеется, такой кризис принимает ещё большие размеры там, где значительное число коммерсантов, вместо того чтобы вести свои дела на наличный капитал, вели их в кредит и где количество заключённых сделок далеко превосходит действительно имеющийся капитал.
Таким образом, переворот приближался. По заключении губертсбургского мира первою заботою Фридриха II было восстановить действительную валюту. Пример его вынудил и другие немецкие государства вступить на тот же путь, и они это и сделали, приняв — одни 20 фл., другие 25 фл. за монетную единицу. Вызванная этой реформой повсеместная переплавка и перечеканка монеты произвела, как и следовало ожидать, весьма ощутительный недостаток в звонкой монете, которая всё-таки требовалась при уплате по векселям; единственным выходом из этого затруднения представлялась усиленная трассировка, что ещё более увеличило господствовавшее до сих пор злоупотребление векселями. Для покрытия платежей по векселям в Гамбург были присланы целые массы золота и серебра в слитках, но на беду, как раз в это время правление банка решило ввиду того злоупотребления, о котором мы упоминали выше, противодействовать чрезмерному накоплению залогов благородными металлами — отказом в приёме новых залогов этого рода. Таким образом, ни один из только что присланных слитков не был принят в залог. Обстоятельство это причинило особенное затруднение тем из банкирских домов, которые до этого слишком зарвались по части векселей, и помешало им своевременно выпутаться из затруднения.
Пришлось отослать слитки серебра в Амстердам, где банк по произведении им пробы принял их. Это дало возможность некоторым из вышеупомянутых домов уплатить часть своих обязательств голландскими векселями, которые были получены ими в обмен на отправленные слитки.
Но тут (в августе 1763 года) разразилось внезапно колоссальное банкротство братьев Нёфвиль в Амстердаме; это банкротство повлекло за собою падение и многих других амстердамских домов. Почти все вексели вернулись в Гамбург опротестованными, и непосредственным последствием этого было [51] объявление девяноста пяти гамбургских, большею частью значительных торговых домов несостоятельными.
Правда, некоторые из этих домов вскоре сумели выпутаться из затруднения и после кратковременной приостановки опять возобновили свои платежи; правда, некоторые другие попали в это положение только потому, что потеряли голову, между тем как они, в сущности, если бы сделали надлежащие распоряжения, могли бы легко обернуться собственными деньгами; так, оказалось, что у одного дома, объявившего себя несостоятельным и остававшегося таковым в течение нескольких месяцев, лежало в банке не менее 800 000 марок ассигнациями. Но при всём том открылось, что очень многие дома давно уже вели свои дела без достаточного денежного фонда, исключительно при помощи кредита, и обременили себя обязательствами на очень крупные суммы.
Пользовавшаяся большою известностью фирма Госковских, а также многие другие дома в Лейпциге и Берлине, и ещё более в Швеции, пали жертвами этого кризиса. Так как, по мнению всех сведущих торговых людей, смятение было гораздо больше, чем то оправдывалось действительным положением дел, и, чтобы утишить бурю, прежде всего требовалось восстановить доверие, — задача, правда, нелёгкая при подобных обстоятельствах, — то адмиралтейство ссудило миллион под залог товаров. Мера эта тотчас же оказала благотворное действие.
Вслед за тем обанкротившиеся дома, согласно с превосходным законом о банкротствах, изданным в 1753, были подчинены конкурсным управлениям, и ликвидация вскоре показала, что паника первой минуты преувеличила действительные размеры бедствия. Во многих случаях обилие перекрёстно выданных векселей позволило фирмам поквитаться ими между собою, так что собственно сумма оставшихся на этих фирмах долгов оказалась невелика.
Многие дома, которые в испуге первой минуты сочли всё потерянным, оказались вскоре в состоянии предложить своим кредиторам уплату должных им сумм сполна хотя и с рассрочками и получили таким образом возможность продолжать свои дела; другие предложили своим кредиторам выгодные сделки, которые были охотно приняты. Правда, у многих других касса была в таком плачевном состоянии, что лишь позднее, и то с грехом пополам, состоялись у них сделки с кредиторами, подавшие повод ко многим процессам.
В Голландии разделка после банкротства пошла гораздо легче, так как у многих было налицо значительное количество серебра в слитках, присланное им гамбургскими их корреспондентами; этому способствовало также и то обстоятельство, что в Голландии вообще стараются по возможности [52] кончать этого рода дела полюбовными соглашениями, так как конкурсная процедура очень медленна и ликвидация при ней нередко оканчивается лишь по истечении тридцати трёх лет. К несчастью, именно большая фирма Нёфвиля, которая до известной степени представляла очаг банкротства, попала вследствие крайней запутанности своих дел под конкурс. Тут уже не могло быть ни ликвидации, ни добровольных соглашений, и ещё в 1799, как рассказывает Бюш, многие из кредиторов этой фирмы дожидались наступления следующего года в надежде, что им в этом году удастся высвободить из общей массы долгов причитающийся на их долю дивиденд. Лишь немногим удалось, после усиленных хлопот и просьб, добыть теперь часть этого дивиденда, — и то с представлением поручительства на тот случай, если бы оказалось, что они получили слишком много.
Таким образом, кризис прошёл легче, чем опасались вначале, и хотя он поглотил значительную часть барышей, которые Гамбург нажил во время войны, хотя за ним последовал ряд очень плохих годов, всё же катастрофа эта имела то хорошее последствие, что немецкие коммерсанты сделались осмотрительнее, долгое время остерегались слишком зарываться по части векселей, более занимались солидными предприятиями и через это избегли многих катастроф, которые позднее разразились над Лондоном и Амстердамом.
Урок, полученный гамбургским торговым миром из кризиса 1763 года оказал, по-видимому, благотворное действие на следующее затем поколение. Но по истечении этого периода, Гамбург снова очутился накануне катаклизма, которому предстояло иметь гораздо более тяжёлые последствия, чем только что описанный кризис. Обстоятельство это вырывает у учёного историка этой эпохи печальное восклицание: «Неужели каждому новому поколению торговых людей суждено было сызнова оплачивать такою дорогою ценою урок осторожности и благоразумия?»
Период 1763—1788 годов был в коммерческом отношении одним из самых неблагоприятных, какие когда-либо переживал Гамбург. Даже Северо-Американская война, которая причинила такой ущерб английской торговле преимущественно со стороны Франции, не принесла Гамбургу тех барышей, каких следовало бы ожидать. Уменьшение благосостояния особенно давало себя чувствовать в падении цен на дома и платы за наём квартир — обстоятельство, имеющее в Гамбурге более значения, чем в большинстве других городов, так как здесь домовладение, более чем где-либо, есть источник дохода для граждан. Во время этого падения цен на дома многие семейства, пользовавшиеся до этого достатком, впали в бедность; что же касается [53] рабочего класса, то он, вследствие того что негоцианты сделались гораздо осторожнее с своими спекуляциями и не так легко пускались в новые предприятия, а многие старались по возможности ограничить и прежний свой круг деятельности, впал в положительную нищету. Лишь с 1788 торговая деятельность начала снова понемногу подниматься, чему немало способствовала торговля хлебом, предпринятая с Архангельском и принявшая мало-помалу значительные размеры. Перед наступлением французской революции гамбургская торговля снова пошла в гору и достигла, благодаря особым благоприятствовавшим ей обстоятельствам, таких размеров, что в 1798 году можно было по некоторым знамениям времени снова предсказать приближающийся кризис.
Войны, обусловленные французскою революциею, необычайно расширили деятельность этого ганзейского города. Уже в 1792 году Гамбург и его банк были местом, куда стекались товары и деньги изо всех тех стран, где наиболее опасались возможности войны. Это объяснялось тем, что гамбургские купцы успели за последние тридцать лет приобрести себе своей сдержанностью и осторожностью репутацию благоразумия, предусмотрительности и честности. Банкротства между ними сделались реже, чем когда-либо. Весною 1792 года в Гамбург прибыли зараз двадцать четыре корабля с богатым грузом товаров, принадлежавших англичанам и французам, которые, недоверчиво посматривая на знамения времени, заботились препроводить своё имущество в безопасное место. В 1795 году, вслед за занятием Голландии войсками, почти вся торговля последней переселилась в Гамбург. Этот последний сделался, таким образом, мало-помалу для Северной Европы таким же главным рынком, каким Лондон был для всего мира. Многие голландцы переселились в Гамбург и приобрели там права гражданства. Гамбуржцам это положение дел было чрезвычайно выгодно, так как не только пути для их товаров оставались свободны во все стороны, но и морская торговля стояла в более благоприятных условиях, чем когда-либо. Война в Нидерландах открыла даже новые торговые пути, так как товары, шедшие из Нидерландов вверх по Рейну в значительную часть Германии и Швейцарии, теперь стали направляться в те же страны через Гамбург сухим путём и даже, как утверждает Бюш, оказывалось выгодным некоторое время препровождать сахар и другие товары сухим путём в Италию. Благодаря такому благоприятному стечению обстоятельств, многие торговые фирмы нажили в период 1792—1797 годов колоссальные барыши; целые состояния наживались с невероятною быстротою, и хотя многие снова начали пускаться в рискованные спекуляции, тем не менее за эти пять лет насчитывали не более четырёх банкротств.
Наконец, когда в начале 1798 года французским декретом от 29 нивоза[1], каперство было формально разрешено и почти вся морская торговля [54] очутилась в руках англичан, число кораблей так умножилось, что гамбургская гавань едва могла вместить их. Спекуляция вследствие расширения торговой деятельности вскоре приняла снова такие размеры, что цены наиболее требовавшихся товаров, так же как и дисконт, достигли небывалой высоты. Затевались рискованные предприятия, устремлявшиеся в дальние страны и по преимуществу в Вест-Индию; предприятия эти не выжидали благоприятного случая, не справлялись с имеющимися налицо средствами; там, где собственного капитала не хватало, выручали вексели. Многие из кораблей, предназначавшихся в Вест-Индию, могли найти лишь половину груза, и между тем как вест-индский рынок вследствие чрезмерного множества торговых предприятий был завален европейскими товарами, и цены последних пали чрезвычайно низко, возвращающиеся корабли запружали гамбургский рынок вест-индскими продуктами. К этому знаменательному скоплению запасов в Гамбурге присоединилось ещё давно ожидаемое прибытие многочисленного флота из Бразилии в Португалию. В Гамбурге же заранее спекулировали на эту экспедицию и сделали заказы на большие партии сахара и кофе. Эти товары прибыли в 1799 году в Гамбург и, естественно, ещё более умножили уже имеющиеся запасы. Спекуляция эта сама по себе имела разумное основание, так как товары, полученные этим путём, обходились на 15% дешевле, чем если бы их получили из Англии. Правда, цены в Гамбурге стояли безобразно высоки и при том накоплении товаров, которое существовало там, могли быть удержаны на такой высоте лишь искусственным образом — через недопущение имеющихся запасов на рынок; тем не менее если бы торговля, изменившая свои пути в период 1792—1796 годов, могла удержать за собою эти вновь проложенные пути, и товары Гамбурга могли бы по-прежнему находить себе сбыт в Юго-Западной и Северо-Западной Европе, то эти обширные спекуляции, быть может, и сошли бы ещё с рук без потерь и даже принесли бы барыши.
На беду, вышеописанное положение дел в скором времени значительно изменилось. При дальнейшем течении войны Швейцария была тоже занята, и доставка товаров из Гамбурга вверх по Рейну наткнулась на препятствия. Новое препятствие было воздвигнуто вступлением французской армии в Италию. Таким образом, между тем как, с одной стороны, сбыт товаров был стеснён внешними препятствиями, с другой, — он уменьшился вследствие уменьшения спроса, которое по необходимости вытекало из слишком высоких цен. Что касается потребления кофе и сахару, то от него частью вовсе воздерживались, частью заменяли дорогие продукты цикорием, мёдом, а также другими суррогатами, частью же искали дешёвой замены тростникового сахара в свекловичном сахаре.
Эти-то неблагоприятные обстоятельства значительно изменили положение [55] дел к невыгоде спекулянтов и омрачили надежды последних. Так как весь оборотный капитал был завязан в товарах, то ничего более не оставалось, как прибегнуть к кредиту, или, точнее говоря, к созданию фиктивных средств через злоупотребление векселями. Этого рода злоупотребление приняло между Гамбургом и скандинавскими государствами, с одной стороны, и Англией, — с другой, такие размеры, о которых до этого не имели понятия даже времена самой отчаянной спекуляции, предшествовавшие кризису 1763 года. Продолжительная зима ещё более усилила это напряжённое состояние, и между тем как плата за наём помещений для складов дошла до невыносимой дороговизны, дисконт поднялся до 12%.
Неразлучный спутник необузданной спекуляции — расточительность и безумная роскошь — был и в этом периоде налицо.
Старожилы, бывшие свидетелями кризиса 1763 года, должны бы были по всем этим признакам предугадать приближение кризиса. Дороговизна платы за наём складов и высота дисконта ясно указывали, что кредит дальше не может выдерживать такого напряжения и что мыльный пузырь готов лопнуть. Но и теперь, как и прежде, никто не видел и не слышал того, что делалось вокруг, или не хотел видеть и слышать. Всякий надеялся, что прежде, чем настанет погром, сам он с своим имуществом успеет отретироваться в безопасное местечко. Дутые вексели продолжали выдаваться очертя голову. Наиболее ловкие спекулянты держали в главнейших центрах для учёта векселей так называемых «коньков» (Pferde), — то есть подставных личностей, не имевших ни гроша за душою, и которые за ничтожное вознаграждение дозволяли писать на своё имя вексели на сотни тысяч, причём по наступлении срока платежа вексели эти покрывались новыми векселями. В Англии дошло до того, что в Лондоне выпустили на 1,5 миллиона фунтов стерлингов подложных векселей, будто бы выданных гамбургскими фирмами, — факт, существование которого Питт вынужден был признать перед парламентом.
Кризис был неминуем. Когда начался погром и одна фирма за другою стали банкротиться, сделалось очевидно, что бедствие превосходит по своим размерам то, которое было пережито в 1763 году, что оно расшатало торговлю в самых основаниях её и нанесло ей такие раны, от которых ей долгие годы не оправиться. По крайней мере громадные суммы, на которые объявлялись банкротства, доказывали, что злоупотребление векселями, пущенными в обращение, было гораздо значительнее, чем в 1763 году. Паника была так велика и застой в делах, вызванный исчезновением доверия, так ужасен, что пришлось отступить от политики, принятой в 1763 году и состоявшей в том, что кризис был предоставлен собственному естественному [56] течению. Теперь сочли нужным пустить в ход чрезвычайные средства и крайние меры.
Мера, употреблённая уже в 1763 году, — отпуск заимообразного пособия от адмиралтейства под залог товаров, была употреблена и теперь, с тою только разницею, что вместо одного миллиона пришлось возвысить сумму этой ссуды до трёх миллионов.
Второю мерою было учреждение с помощью двойной подписки учётной кассы. «Думали, — говорит Бюш, — что достаточно ободрить лиц, занимающихся учётом, чтобы снова привести в движение миллионы, с помощью которых они в состоянии будут возобновить свои обычные операции. Одною из вышеупомянутых подписок лица, принявшие в ней участие, обязывались доставлять те суммы, какие понадобятся для дисконтирования векселей; второю же подпискою принимали на себя гарантию убытков, какие могут произойти от такого дисконтирования. Но успех предприятия так мало соответствовал ожиданиям, что сумма, долженствовавшая покрыть риск дисконта, предположенный по наивысшему вероятному расчёту, далеко отстала от той, которою участвующие в ней шли на риск самой опасности, обусловившей новоизобретённую гарантию. Между тем как первая подписка возросла вскоре до 1,5 миллиона, вторая не достигла 800 000 марок, хотя на обоих подписных листах можно было встретить одни и те же имена. «Странное, загадочное дело, — замечает в заключение Бюш, — та непоследовательность, которая проявляется в настроении господ, занимающихся дисконтом. Пока дисконт идёт в гору и ещё есть смельчаки, думающие, что могут продолжать свои дела и при высоком дисконте, — они храбро рискуют своими деньгами. Но раз настал перелом, они утрачивают всякую способность распознавать ту границу, с которой снова начинается возможность безопасного дисконтирования».
Третьею мерою было устройство ссудной компании с капиталом в 4 000 000, который вскоре был увеличен ещё на два миллиона. Компания эта выдавала ссуды под залог товаров векселями от своего имени без бланковых надписей. Срок для окончательного расчёта по этим векселям был назначен на март 1800 года. Сумма, на которую они писались, могла быть какая угодно, впрочем не ниже 3000 марок ассигнациями на четыре месяца срока. Владельцам этих векселей компании в обеспечение представлялись не только товары, заложенные заёмщиками, но и ипотечное обязательство на сумму в 4 000 000 марок ассигнациями, которое для большей безопасности было представлено несколькими наиболее богатыми и известными купцами Гамбурга в городское казначейство. Общество выдавало под залог всяких товаров, за исключением фруктов, хлеба и тому подобных предметов, легко подвергающихся порче, — ссуды, представлявшие две трети стоимости залога по оценке, производимой последнему присяжными биржевыми маклерами, которые избирались с этою [57] целью самим Обществом. Общество в то же время предоставляло себе право исключить, в случае надобности, из числа предметов, принимаемых в залог, такие товары, которые подвержены значительным колебаниям цен, как то: кошениль, хлопок и тому подобное. Под залог жидких товаров ссуд не выдавалось, за исключением растительного масла, водки, рома и арака, да и за эти предметы выдавалось никак не больше половины их стоимости. На лицо, закладывавшее товар, падала плата за помещение, страховые расходы, оценочный куртаж, а также всякие особые издержки, какие могли потребоваться для его товара и которые он обязывался уплатить при первом востребовании. Общие издержки, в особенности же те, которые требовались на основание и поддержание предприятия, были разложены на весь капитал, раздаваемый в ссуды, и взимались при возврате долга или при продаже товаров с каждого заёмщика соразмерно с суммою взятой им ссуды. Лицо, закладывавшее товары, обязывалось взять их обратно до конца января 1800 года, внеся за них сумму полученной ссуды векселями компании или же ассигнациями. По истечении этого срока компания получала право продать товары с аукциона без всякого предварительного судебного или внесудебного сношения с заёмщиком; из денег, вырученных за продажу, взималась как сумма данного взаймы капитала, так и все издержки, сопряжённые с займом, и лишь остаток, могущий получиться после всех этих вычетов, возвращался заёмщику, причём однако же никаких переуступок этого остатка не допускалось. В случае, продажа товаров не покрыла бы всей суммы долга и издержек, заёмщик обязывался по первому же требованию уплатить дефицит наравне с вексельным долгом. Заёмщику впрочем предоставлялось и до истечения назначенного четырёхмесячного срока во всякое время получить свои товары обратно, уплатив сумму полученной ссуды и причитающиеся по ней издержки.
Невзирая на то, что новое учреждение, как можно видеть из предыдущего, составляло по прочности начал, положенных в его основание, исключение из всех других предприятий этого рода, и что вексели, выдаваемые им, могли считаться самыми верными бумагами, какие только можно было предложить публике, тем не менее дисконт этих векселей поднялся сначала до восьми, а потом и до десяти процентов. Но когда убедились в солидности предприятия, дисконт стал понижаться с такою быстротою, что лишь немного недель спустя, к 12 ноября 1799 года, он составлял уже не более четырёх процентов. Одновременно с этими мерами, оказавшими своё благотворное действие, начали приходить мало-помалу римессы и от заграничных должников. Все заграничные торговые фирмы, вексели которых, выданные на фирмы, оказавшиеся несостоятельными, были опротестованы, должны были исполнить свои обязательства; это оказалось под силу многим из этих заграничных домов, например большинству лондонских фирм. Дело в том, что в [58] Лондоне большая часть вексельных долгов, происшедших от злоупотребления векселями, вошла уже до этого в банкротство на сумму 900 000 фунтов стерлингов, постигшее одну немецкую фирму в Лондоне, скомпрометировавшую своё имя в самых рискованных и бессовестных вексельных аферах. Теперь солидные дома могли продолжать свои дела с Гамбургом только посредством римесс на чистые деньги.
В то же время подоспела помощь и из внутренней Германии, которая равным образом оставалась сравнительно свободной от заразы вексельных афер, доказательством чего может служить ничтожное число банкротств в южногерманских городах, Аугсбурге и Франкфурте, отличавшихся испокон веку большою осмотрительностью и солидностью в торговых делах. С давних пор между этими городами и Гамбургом существовали и до сих пор существуют очень деятельные вексельные сношения, так как вышеупомянутые местности переводят свои платежи на Гамбург. Большинство векселей, выдаваемых из южногерманских городов на Гамбург, представляют пассивные долги векселедателей, и долги эти обыкновенно покрываются векселями, переводимыми на них. В тот самый момент, когда над Гамбургом разразились банкротства, южногерманские города были не в состоянии помочь своим гамбургским корреспондентам уплатою своих долгов римессами на наличные деньги, так как при объявлении этих корреспондентов несостоятельными это значило бы подвергаться опасности двойного платежа одного и того же долга. Вследствие этого затруднение гамбургских домов было один момент больше, чем то следовало из действительного положения их имущества. (То же самое обстоятельство повторилось и в 1857). После того как ряд приостановок платежей закончился в Гамбурге, южногерманские фирмы могли покрыть свои долги римессами на чистые деньги золотом или серебром, а так как суммы эти простирались до нескольких миллионов, то Гамбург получил через это значительное облегчение.
Не так легко распутались отношения Гамбурга с Копенгагеном. Хотя злоупотребление векселями не успело распространиться на Данию, как оно было в новейшее время, хотя ни один значительный копенгагенский дом не потерпел банкротства, хотя зло от чрезмерного выпуска бумажных денег успело за последнее десятилетие значительно уменьшиться, благодаря экономии в государственном хозяйстве, тем не менее Копенгаген для своих торговых оборотов нуждался в гамбургском кредите. Когда бедствие постигло Гамбург, это отозвалось и на Копенгагене. Из этого затруднения попытались выйти учреждением ссудной кассы, гарантированной самим королём. Но кредит был так слаб, что оказалось невозможным дисконтировать на чистые деньги бумаги, выдаваемые этой кассой. Так как курс банковых билетов упал на 15% и вексельный курс ухудшился в соответствующих размерах, то [59] копенгагенские купцы пытались выгоднее пристроить свои бумаги, выданные им ссудной кассой, употребляя их для римесс, производившихся на Гамбург. Из этого возникло множество протестов, частью на всю сумму векселей, частью же только на разность, представляемую курсом присланных в уплату бумаг. Таким образом, отношения между двумя городами могли быть восстановлены лишь по совершенном устранении путаницы, произведённой кризисом.
Немедленному употреблению вышеупомянутых римесс, присланных чистыми деньгами, препятствовало одно постановление, заключавшееся в статутах банка. В силу этого постановления банк мог принимать лишь чистое серебро по 15 лотов 12 гран, а золота и вовсе не принимал.
Между тем переплавка серебра, очистка его от посторонней примеси и пробирная операция требуют по крайней мере двух недель. Чтобы устранить неудобство, была принята четвёртая мера, а именно было постановлено, что банк при достоверном засвидетельствовании пробы представляемого в него серебра подвергает, с своей стороны, пробе лишь несколько слитков и затем на первое время принимает такое серебро не по 27 марок 10 шиллингов на ассигнации, что составляло установленную цену серебра, а по 25 марок.
Пятая из принятых мер касалась золота: банк вызвался принимать золото в полосах на сумму до одного миллиона, рассчитывая дукат al marco по 84 шиллинга на ассигнации под условием предварительного извещения за восемь дней со стороны вкладчика. К пиастрам подобная мера уже довольно давно применялась. Шестою мерою было объявление отсрочки для должников — средства, к которому до сих пор ещё никогда не прибегали, — сроком на четыре месяца, считая от 14 октября.
Седьмая мера состояла в постановлении, изданном 17 октября городским советом и сущность которого заключалась в следующем: для каждого торгового дома, который до истечения восьмого дня льготного срока для ближайших, следующих к уплате векселей, представит заблаговременно сенату отчёт о положении своих дел, на основании которого он считает себя в состоянии удовлетворить всем лежащим на нём обязательствам, назначается комиссия; к комиссии этой присоединяются два депутата от кредиторов, (но эти депутаты отнюдь не имеют значения конкурсного управления) — и все вместе подвергают дела фирмы более подробному рассмотрению; не позднее четырёх недель комиссия и депутаты излагают положение этих дел перед общим собранием кредиторов, и уже эти последние решают, следует ли приступить к учреждению над должником обыкновенного конкурса, или же, если можно, и к взятию его имущества под опеку, — и на какой срок оставить управление делами фирмы в руках самих директоров. До [60] этого решения, так же как и по объявлении несостоятельности, никакие аресты, распоряжения и описи не могут иметь места.
С помощью всех этих мер, но всего более вследствие естественного течения ликвидации, бедственные последствия кризиса были мало-помалу устранены и промышленные сношения снова вступили в свою обычную колею; но в то же время в назидание всем остался пример, долгое время предохранявший от эксцессов спекуляции; лишь в позднейшем поколении, когда ошибки и несчастья предшествующего поколения были позабыты, суждено было возобновиться этим эксцессам.
Хотя соседний город Бремен держался и в ту пору гораздо осмотрительнее и солиднее Гамбурга, тем не менее и на нём отозвался гамбургский кризис, действие которого отозвалось не только на торговых центрах Германии, но и распространилось на Данию, Голландию и Англию. Бремен тоже искал спасения в основании банка, дававшего ссуды под залог товаров, с тою только разницею, что кредит, открытый под товары, был гарантирован государством. Была учреждена особая депутация, состоявшая из граждан и членов городского совета, уполномоченная выдавать под закладываемые товары, смотря по свойству их, до половины или до трети их стоимости билетами государственного казначейства. Оценка товаров производилась присяжными маклерами. Немедленно по доставлении товаров в залог, по застраховании их от огня и по исполнении прочих формальностей, закладчику выдавалась четвёртая часть оценочной суммы упомянутыми билетами, на остальные же деньги ему открывался в книгах депутации кредит. Этим кредитом он мог располагать все будничные дни посредством требований, которые предъявлялись и записывались совершенно тем же порядком, как и свидетельства переводных банков. Выданные билеты он мог дисконтировать так, что они при доверии, которым пользовались, оказывали ему те же услуги, как и наличные деньги. Одна четверть заложенных товаров долженствовала быть выкуплена в течение трёх месяцев, считая со дня заклада, а остальные три четверти — в течение четырёх месяцев. Этот Бременский товарный банк был, следовательно, род ассигнационного банка, который однако успел оказать весьма важные услуги.
В Гамбурге успех этого учреждения навёл на мысль основать такой же товарный банк как постоянное учреждение. Но проект этот не состоялся, как кажется, вследствие сопротивления, которое он встретил в переводном банке.
Бюш, который был свидетелем обоих кризисов 1763 и 1799 годов, проводит между тем и другим параллель, не лишённую интереса.
[61] Как перед тем, так и перед другим кризисом чрезмерное разрастание спекуляций на вексели и слишком высокий дисконт были предвестниками разразившегося бедствия. Но в 1763 злоупотребления вексельным кредитом начались более задолго до наступления кризиса, чем то было в 1799 году. В первую из этих эпох причины, вызвавшие кризис, действовали непрерывно ещё с последних годов семилетней войны, между тем как в 1799 году они появились лишь в течение последнего года. В 1763 году усиленное обращение векселей имело постольку реальную подкладку, поскольку причины этого явления поддерживались войною. Сеть, раскинувшаяся по всему торговому миру, охватывала его в 1763 году теснее, и потому выпутаться из неё было не так легко, как оно могло бы быть в 1799 году. Один очень толковый негоциант, вынужденный вместе с своим богатым компаньоном объявить себя несостоятельным, говорил Бюшу, что задолго до наступления развязки (в 1763 году) предвидел роковой исход, но не мог предпринять никаких мер, чтобы заблаговременно выгородить свою фирму. Правда, в 1799 году это было тоже не совсем легко для многих коммерсантов, в особенности для тех, которым приходилось выжидать окончания обширных, затеянных ими спекуляций, чьи корабли ещё плавали в море, или же, будучи захвачены французами или англичанами, не могли быть возвращены до окончания долгой процедуры рекламирования, которая в обеих странах тянулась черепашьим шагом тамошней юстиции. Таким образом, в 1799 году для многих было крайне затруднительно выпутаться из своего критического положения. На руках у них были товары, на которых они, так или иначе, неизбежно должны были понести большие потери: им выгоднее было решиться подвергнуть себя этим потерям, чем зарываться, выдавая новые вексели и подвергать себя через это ещё большим убыткам в будущем, так как цены на товары продолжали падать. Тем не менее в 1799 году выпутаться было нетрудно тем, которые ранее других одумались, всего же легче — тем, предприятия которых, хотя и потребовавшие усиленного вексельного кредита, настолько удались, что позволили отретироваться не только без потерь, но и с прибылью.
Те, которые этого не сделали, запутывались всё более и более. Но на этих негоциантов ещё задолго до кризиса все на бирже указывали пальцами.
В 1763 году обстоятельства, обусловившие кризис, встречались лишь в отдельных отраслях торговли, преимущественно в неурядицах вексельного кредита, вызванных обширною торговлею благородными металлами, которая, в свою очередь, была вызвана перечеканкою монеты для покрытия расходов войны. Всему этому заключение мира круто положило конец, но заключение мира не оказало неожиданного и слишком ощутительного действия на падение цен товаров. Между тем в 1799 году зло охватило почти все отрасли [62] торговли и беспримерное понижение цен не только на заграничные продукты, но и на мануфактурные товары, стеснило промышленный мир со всех сторон.
В 1763 году торговля товарами продолжалась во время войны без особенных стеснений. Сухопутная торговля, в особенности на немецких ярмарках, встречала мало препятствий на своём пути. Море было открыто для немецких гаваней, занимавшихся отправкою товаров в чужие страны. Правда, англичане продолжали обычную свою игру против нейтральных флагов, и это повышало цены на товары, провозимые морем, но и это зло не оказывало слишком подавляющего действия. К тому же в то время донимание политических противников путём разорения торговли ещё не было возведено в систему, а французское каперство мало давало себя знать. Урожаи в Германии во всё продолжение войны были превосходные. Контракты о поставках в армию могли быть исполнены без особенных затруднений. При этом в отдельных случаях, конечно, можно было указать эфемерные спекуляции, кончавшиеся крушением, но спекуляции эти почти не производились на товарах, и то, что Гамбург выигрывал на товарной торговле, представляло реальный барыш.
В 1799 обстоятельства слагались в этом отношении совершенно иначе. Ни одна из войн новейшей истории не произвела таких переворотов в товарной торговле, как тогдашняя. Торговля Голландии, страны, занимавшей в международных сношениях первое место, и Франции, стоявшей по части сырых продуктов, колониальных и мануфактурных товаров на высокой степени процветания, была совершенно подорвана; торговле некоторых других стран тоже были нанесены более или менее тяжёлые удары.
Англичане, благодаря своему преобладанию на морях, приобрели первенство и в морской торговле. Деятельность североамериканцев необыкновенно возросла. Если ход войны иногда и открывал торговле новые пути, то в другие моменты он снова неожиданно заграждал ей как эти пути, так и другие, по которым она издавна привыкла направляться. Каперство не знало ни правил, ни границ. Но, невзирая на всё это и на прижимки, которым подвергались суда нейтральных наций, эти последние проявляли большую деятельность, чем когда-либо, и эта деятельность, к которой присоединились и американцы, произвела такое переполнение рынка не только в Германии, но и в Англии, что излишек товаров породил неслыханное дотоле стеснение в делах.
В 1763 году спекуляции направились лишь под конец войны в страны, лежащие за морем, так что во время кризиса результат этих спекуляций ещё не был известен, а потому и банкротств, обусловленных собственно ими, не было — лишь позднее, по окончании американской войны, спекуляции, вследствие того что затянулись на слишком долгое время, оказались крайне убыточными.
[63] В 1799 году, напротив, спекуляции, предпринятые ранее, дали огромные барыши, между тем как позднейшие предприятия, в особенности для тех, которые затягивались в них всё далее и далее и соблазнялись на вексельные аферы, имели самый плачевный исход.
В 1763 году вексельный курс не был подвержен таким сильным колебаниям, как в 1799 году, но банк во время войны несколько пошатнулся. В 1799 году, напротив, вексельный курс совершенно вышел из нормы, гамбургского же банка расстройство не коснулось вовсе.
В 1763 году понижение цен на товары, наступившее вследствие прекращения войны, не могло особенно смутить торговый мир. Цены и до этого не были чрезмерно высоки и всякий, кто по наступлении мира нашёлся вынужденным продавать дешевле, был достаточно подготовлен к этой перемене, чтобы не растеряться в виду её. К тому же и торговля Франции и Голландии не слишком пострадала. В 1799 году мир ещё не был заключён. Торговый мир рассчитывал, что понижение цен на товары наступит лишь в случае заключения мира; в этом расчёте купцы обманулись так, как им ещё не случалось обманываться ни в одну из предшествующих войн: вдруг, в самом разгаре войны, цены подверглись беспримерному падению; в то же время Англия, через перенесение войны в Голландию, заградила главнейший путь для сбыта тех товаров, в торговле которыми она пользовалась перевесом.
В 1763 году крушение постигло лишь отдельные отрасли торговли, а потому кредит мог скорее оправиться от нанесённого ему удара. Относительно тех, которые не обанкротились в первые недели, можно было предсказать, что они устоят и далее. В 1799 году кризис поразил столько отраслей торговли, что причины исчезновения кредита могли считаться всеобщими, что доверие всюду было потрясено и долгое время не могло быть восстановлено вследствие продолжавшейся взаимной подозрительности.
В 1763 году ликвидация была предоставлена своему естественному течению. В 1799 году старались во время кризиса поднять цены искусственным образом. В 1763 году, невзирая на девяносто пять банкротств, почти все долги были покрыты; в 1799 году у многих остался значительный дефицит.
В общей сложности в кризис 1799 года произошло в течение шести недель до 136 банкротств на сумму 36 902 000 марок ассигнациями. Наиболее крупное из этих банкротств было банкротство господ Доббелер и Гессе на сумму 3 100 000 марок ассигнациями, а затем — банкротство Ф. Д. Родде на сумму 2 200 000 марок ассигнациями. Из остальных, по свидетельству Нольте, только фирма Нотнагеля, Шварца и Рокса объявила себя несостоятельною на 1 540 000 марок ассигнациями, фирма Беера, Розена и Соломона сына — на 1 037 000 марок, и фирма фон-Аксена и Гирша — на 360 000 [64] марок ассигнациями. Все эти фирмы оказались вскоре в состоянии возобновить свои платежи и могли удовлетворить своих кредиторов сполна. Многие большие дома вошли в соглашение с своими кредиторами, не объявляя себя несостоятельными. Старейшие из больших домов Гамбурга мало пострадали во время этого кризиса.
Большого шума наделала в то время гибель одного корабля, шедшего из Англии и вёзшего на значительную сумму римесс чистыми деньгами. Дело в том, что когда кризис достиг наивысшего своего развития, те из лондонских купцов, которые стояли в наиболее тесных деловых отношениях с Гамбургом, поспешили на выручку к тамошним своим корреспондентам. Так как товары и вексели не могли оказать немедленной помощи в такой момент, когда дисконт поднялся до двенадцати и в некоторых случаях до четырнадцати процентов, а цена товаров упала необычайно низко (например цена сахара на 35%), то предположенную помощь решено было доставить наличными деньгами. У правительства исходатайствовали для этой цели фрегат Люциен, нагрузили на него более миллиона фунтов стерлингов серебром и отправили его в Тексель. Невозможно описать нетерпение, с которым в Гамбурге ожидали благополучного прибытия этого корабля; каково же было разочарование, когда пришла страшная весть, что фрегат потерпел крушение у берегов Голландии, недалеко от Текселя, и потонул вместе с людьми и со всем грузом!
Быть может, не мешает занести здесь один анекдот, сохранившийся из того смутного времени и рассказанный Нольте в его «Воспоминаниях».
Дом братьев Кауфман, пользовавшийся весьма почётною известностью, был вынужден стечением неблагоприятных обстоятельств приостановить свои платежи. Один из членов этой фирмы был в то время помолвлен и незадолго перед этим подарил своей невесте билет гамбургской городской лотереи. Главный выигрыш в этой лотерее составляла сумма в 100 000 марок ассигнациями. В то же время были пущены в обращение билеты другой лотереи, в которой разыгрывалось поместье в Мекленбургском герцогстве, оценённое в 50 000 прусских талеров; выигрышным номером в этой лотерее долженствовал быть тот самый, на который падёт большой выигрыш гамбургской лотереи. Невесте господина Кауфмана пришла мысль взять и в Мекленбургской лотерее тот же самый номер, который был выставлен на имевшемся у неё билете Гамбургской лотереи и подарить первый своему жениху. Счастье благоприятствовало ей: оба выигрыша пали на номер этих двух билетов, и фирма в скором времени получила возможность возобновить свои платежи и совершенно оправиться от временного расстройства своих дел.