XIV
Огромное облако с очертаниями Южной Америки стояло над городом. Оно блистало, но тень от него была грозной. Тень астрономически медленно надвигалась на бабичевскую улицу.
Все, которые вступили уже в устье той улицы и шли против течения, видели движения тени, у них темнело в глазах, она отнимала у них почву из-под ног. Они шли как бы по вращающемуся шару.
Я пробивался вместе с ними.
Висел балкон. На перилах — куртка. Уже не звонили в церкви. Я заменил зевак на углу. Юноша появился на балконе. Его удивила наступившая пасмурность. Он поднял голову, выглянул, перевалившись через перила.
Лестница, дверь. Стучу. От боя сердца дёргается лацкан. Я пришёл драться.
Меня впускают. Открывший мне дверь отступает, беря дверь на себя. И первое, что я вижу, — Андрей Бабичев. Андрей Бабичев стоит посредине комнаты, расставив ноги, под которыми должна пройти армия лилипутов. Руки его засунуты в карманы брюк. Пиджак расстёгнут и отобран назад. Полы по обеим сторонам позади, оттого что руки в карманах, образуют фестоны. Поза его говорит:
«Нну-с?»
Я вижу только его. Володю Макарова я только слышу.
Я шагаю на Бабичева. Идёт дождь.
Сейчас я упаду перед ним на колени.
«Не прогоняйте меня! Андрей Петрович, не прогоняйте меня! Я понял всё. Верьте мне, как верите Володе! Верьте мне: я тоже молодой, я тоже буду Эдисоном нового века, я тоже буду молиться на вас! Как я мог прозевать, как мог я остаться слепым, не сделать всего, чтобы вы полюбили меня! Простите меня, пустите, дайте сроку мне четыре года...»
Но, не падая на колени, я спрашиваю ехидно:
— Отчего ж это вы не на службе?
— Убирайтесь отсюда вон! — слышу я в ответ.
Он ответил тотчас же, точно мы сыгрались. Но реплика дошла до сознания моего спустя некоторый промежуток времени.
Произошло нечто необычайное.
Шёл дождь. Возможно, была молния.
Я не хочу говорить образно. Я хочу говорить просто. Я читал некогда «Атмосферу» Камилла Фламмариона. (Какое планетное имя! Фламмарион — это сама звезда!) Он описывает шаровидную молнию, её удивительный эффект: полный, гладкий шар бесшумно вкатывается в помещение, наполняя его ослепительным светом... о, я далёк от намерения прибегать к пошлым сравнениям. Но облако было подозрительно. Но тень надвигалась, как во сне. Но шёл дождь. В спальне было открыто окно. Нельзя в грозу оставлять окна открытыми! Сквозняк!
С дождём, с каплями горькими, как слёзы, с порывами ветра, под которыми ваза-фламинго бежит, как пламя, воспламеняя занавески, которые также бегут под потолок, появляется из спальни Валя.
Но только меня ошеломляет это явление. На самом же деле всё просто: приехал друг, и друзья поспешили с ним увидеться.
Возможно, Бабичев заехал за Валей, мечтавшей, возможно, об этом дне. Всё просто. А меня надо отправить в диспансер, лечить гипнозом, чтоб не мыслил образами и не приписывал девушке эффектов шаровидной молнии.
Так я же испорчу вам простоту!
— Убирайтесь отсюда вон! — повторяет слух.
— Не так всё просто... — начинаю я.
Сквозит. Дверь осталась открытой. От ветра выросло у меня одно крыло. Оно бешено вертится над плечом, придувая веки. Сквозняком анестезирована половина моего лица.
— Не так всё просто, — говорю я, прижавшись к косяку, чтобы сломать ужасное крыло. — Вы уезжали, Володя, а в это время товарищ Бабичев жил с Валей. Пока там четыре года вы будете ждать, Андрей Петрович успеет побаловаться Валей в достаточной степени...
Я оказался за дверью. Половина лица была анестезирована. Может быть, я не почувствовал удара.
Замок щёлкнул надо мной так, точно обломилась ветка, и я свалился с прекрасного дерева, как перезревший, ленивый, шмякающий при падении плод.
— Всё кончено, — спокойно сказал я, поднимаясь. — Теперь я убью вас, товарищ Бабичев.