X. В поисках равного оружия
Зауеры жили на побережье Средиземного моря, в Оспидалетти, недалеко от Ментоны.
Эмма имела основание жаловаться в своём письме к Эльзе на мужа. В первое время по приезде Отто Зауер был очень нежен и внимателен к своей больной жене. Он сам выносил её на руках на широкую веранду, заботливо усаживал в кресло и вывозил в колясочке ребёнка. Целыми днями просиживали они так, любуясь лазурным морем, следили глазами за проходящими пароходами и лёгкими, изящными яхтами, за гидропланами, с воркованием летавшими вдоль побережья. Они почти не говорили друг с другом, но это молчание было лёгким молчанием счастливых людей. Изредка Эмма с радостной улыбкой протягивала Зауеру руку, он пожимал её и не выпускал из своей.
Южное солнце оказывало на её здоровье благотворное влияние. Скоро румянец вернулся на её щёки, силы прибывали, и через три недели она уже была на ногах.
Но радость выздоровления стала скоро омрачаться тем, что Зауер начал относиться к жене всё более холодно. Она уже не находила, проснувшись, на столике у кровати свежего букета окроплённых водой гвоздик, ниццких фиалок и тёмно-красных душистых роз. Зауер всё реже сидел с нею на веранде. И молчание их стало тягостным. Оно уже не сближало, а отдаляло их.
— Ты уходишь? — тоскливо спрашивала Эмма, видя, что Зауер поднимается.
— Не могу же я торчать здесь целый день, — грубо отвечал он и уходил к себе в комнату или из дому.
Однажды, войдя неожиданно в комнату мужа, она застала такую картину.
Зауер с грустью и нежностью смотрел на портрет Эльзы, сидя у письменного стола с открытым ящиком.
Будто тонкая игла пронзила сердце Эммы. Эмма вспыхнула, хотела выйти незамеченной. Но Зауер увидел её в отражении большого зеркала. Их взгляды встретились. Эмма смутилась ещё больше. А Зауер нахмурился, лицо его стало злым. Он бросил карточку в стол, со стуком задвинул ящик и, не оборачиваясь, глядя в её зеркальное отражение, раздражённо сказал:
— Что у тебя за манера врываться в комнату, когда я… занимаюсь?
— Прости, Отто, я не знала…
И она тихо вышла из комнаты.
Сердце маленькой Эммы было ранено.
Она забралась в свою комнату и долго плакала, склонившись над колыбелью сына.
— Бедный мой мальчик, крошка моя! — плакала она, осторожно целуя головку ребёнка, и несколько слёз упало на его волосы.
Вечером она не спала и думала, думала… Это было так не похоже на маленькую Эмму.
«Так вот почему охладел ко мне Отто! — думала она, ломая руки. — Он любит другую. Эта другая — Эльза! Это так естественно. Ведь они любили друг друга. Как я могла забыть об этом? Почему я согласилась стать женой Зауера? Почему Зауер женился на мне, если он любит Эльзу? Но он любил и меня, моё сердце не обманешь. А Эльза?..»
Всё это было слишком сложно для Эммы. Тяжёлые мысли, неразрешимые вопросы, как горная лавина, обрушились на неё и сразу раздавили нежный цветок её счастья.
— Отто, Отто! — шептала она в отчаянии и плакала бессильными слезами.
Бороться? Она не создана для борьбы.
К утру она приняла решение: написать Эльзе то самое письмо, которое Штирнера взволновало больше, чем Эльзу.
Женское чутьё подсказало Эмме верный тон письма: она ни слова не упомянула в письме о случае с карточкой. Она только делилась с Эльзой, как с подругой, своим горем.
Полусознательно Эмма ставила этим письмом ловушку своей сопернице, надеясь, что та как-нибудь выдаст себя, если она продолжает любить Зауера.
С нетерпением Эмма ожидала ответа Эльзы и, наконец, получила его.
Руки не повиновались, когда она вскрывала конверт, сердце замирало, а строки прыгали перед её глазами.
Но, прочитав письмо, Эмма вздохнула с облегчением.
— Нет, Эльза не умеет лгать!
Эльза утешала Эмму, уверяла, что Отто опять будет нежен к «своей маленькой куколке», главное же, что успокоило Эмму, — Эльза больше писала о себе, о своей любви к Штирнеру, о своём счастье, о своих тревогах… Она искренно выражала беспокойство, что Штирнер стал плохо выглядеть, что он переутомлён и чрезвычайно нервен. У Эммы отлегло от сердца. Конец письма даже рассмешил её.
«Ты не узнала бы теперь Штирнера. Он отпустил бороду и теперь стал похож на пустынника-монаха…» — писала Эльза.
— Представляю себе! Вот чудовище-то!
Эмма повеселела.
Но Зауер скоро заставил её вновь погрузиться в безысходное отчаяние.
После случая с портретом Эльзы Зауер стал с Эммой ещё больше резок и груб.
Он приходил теперь на веранду, когда там сидела Эмма, только для того, чтобы посмотреть на сына. Не обращая внимания на Эмму, Зауер усаживался у детской коляски и начинал возиться с малышом.
Эмма с волнением следила за мужем, ловила его взгляд, но Отто не замечал её. Иногда решалась заговорить.
— Эльза писала, что Штирнер плохо выглядит и очень переутомлён…
— Мир только выиграет, если подохнет эта скотина, — сквозь зубы отвечал Зауер.
Эмма была удивлена резкой переменой Зауера к Штирнеру. Теперь Зауер не мог слышать его имени. Но Эмма не решалась спросить о причинах этой перемены. И они сидели молча.
Как-то Эмме показалось, что Зауер в хорошем настроении. По крайней мере он был спокойнее обычного. Над морем летала стая аэропланов.
— Отто, а почему аэропланы не падают? — спросила вдруг Эмма.
— До какой степени ты глупа, Эмма! — ответил Зауер. — Поразительно, как я этого не замечал раньше!..
Эмма побледнела от горя и обиды.
— Ну что ж, можешь оставить меня, — ответила она дрогнувшим от слёз голосом. — Возьму маленького Отто и уйду…
— Пожалуйста! Удерживать не буду. Но сына я тебе не отдам! — И, поправив одеяльце на ребёнке, он вышел.
Эмма, уже не сдерживая слёз, подошла к ребёнку и склонилась над ним.
— Неужели я лишусь и этого?
На дорожке сада заскрипел под чьими-то ногами песок.
— Могу я видеть господина Зауера?
Эмма наскоро вытерла лицо платком и обернулась. Перед нею стоял молодой человек в летнем белом костюме, с рыжими волосами и веснушками на лице.
«Где я видела это лицо?» — подумала Эмма.
— Вы не узнаёте меня? Мы, кажется, встречались.
— Ах, да, да, господин Готлиб!
— Рудольф Готлиб, вы не ошиблись.
На голоса вышел Зауер. Готлиб поклонился.
— Господин Зауер, мне нужно с вами поговорить по весьма важному делу.
Они прошли в кабинет.
— Надеюсь, вам известно из газет, — начал Готлиб, — о всех событиях последнего времени.
— Я не читаю газет, — ответил Зауер.
Готлиб поднял с изумлением брови.
— Но об этом говорит весь мир!
Зауер был несколько смущён. С самого приезда на Ривьеру он совершенно не читал газет, как будто забыл об их существовании. Почему? Он сам не знал этого. И теперь вопрос Готлиба заставил его самого призадуматься.
— Я хотел отдохнуть, — ответил Зауер, чтобы как-нибудь объяснить странность, — а в газетах всегда есть что-нибудь, что волнует или расстроит… все эти политические дрязги…
— В таком случае я должен вам осветить положение вещей. Дело идёт уже не о политических дрязгах, а об опасности, которая угрожает целой стране, быть может, всему миру.
Готлиб рассказал Зауеру о необычайной войне между комитетом спасения и Штирнером и о бесславном поражении «железного генерала».
Зауер слушал с возрастающим вниманием, прерывая иногда рассказчика ругательствами по адресу Штирнера.
Эти реплики, видимо, очень нравились Готлибу.
— Я чрезвычайно доволен, — сказал Готлиб, окончив рассказ, — что вы, кажется, так же мало расположены к Штирнеру, как и я. Каждый из нас имеет свои причины ненавидеть Штирнера. Но вы с ним работали, были его правой рукой, и я, признаюсь, опасался, что вы и сейчас на его стороне. Тогда моя миссия не увенчалась бы успехом… Я послан комитетом, — собственно, это была моя идея, — но я имею полномочия… Мне казалось, что вы единственный человек, который может открыть тайну необычайного влияния Штирнера на людей, тайну той силы, которою он обладает. В настоящее время большинство учёных склоняется к тому, что Штирнер овладел тайной передачи мысли на расстояние. Но секрет этой передачи не открыт. И если бы вы захотели… вы могли бы оказать нам огромную услугу… и награда…
Зауер поднялся и в волнении прошёл по комнате.
— Награда? Свалить этого изверга Штирнера — лучшая награда для меня!
В этот момент Зауер подумал об Эльзе.
Ему вспомнилась сказка о принцессе, попавшей в руки злого волшебника. Штирнер — этот волшебник. А он, Зауер, рыцарь, который должен освободить принцессу от чар. Освободить! Но как?..
— Я охотно помог бы вам, господин Готлиб, если бы хоть что-нибудь знал наверное. Собственно говоря, у меня имеются только догадки. Насколько мне известно, Штирнер до поступления на службу к вашему покойному дядюшке занимался научной деятельностью в области изучения мозга и передачи мыслей на расстояние. Он делал опыты над животными, и я сам видел, что эти животные проделывали чудеса. Я лично думаю.. — Зауер помолчал, как бы колеблясь, затем продолжал, — что ваш дядюшка, Карл Готлиб, погиб не естественной смертью… Это собака, бросившаяся под ноги старика в момент приближения поезда, — пусть Штирнера не было в этот момент, — она могла действовать по его внушению.
Рудольф Готлиб привстал и вытянул вперёд голову. От волнения он тяжело дышал.
— Я всегда думал, что в деле наследства скрыто преступление! — воскликнул он. — Но почему вы не высказали своих подозрений во время процесса? Больше того, на суде вы защищали интересы Эльзы Глюк…
Зауер пожал плечами.
— Я думаю, что я, как и все окружающие Штирнера, находился под влиянием этого ужасного человека. Я не учёный и не знаю, каким путём Штирнер внушает людям свои мысли. Но я думаю, что власть его ограничена известным кругом воздействия. Сужу я об этом потому, что только здесь, вдали от него, я почувствовал, как стал постепенно освобождаться от какого-то гипноза, «размагничиваться» от того заряда, который, очевидно, получен мною перед отъездом. Или Штирнер не достиг ещё возможности действовать на большие расстояния, или же он сделал мне, при моём отъезде, недостаточно сильное внушение, и оно со временем ослабело.
— Вы правы, — сказал Готлиб. — Но Штирнер, по-видимому, непрерывно совершенствуется, круг, сила и длительность его воздействия всё увеличиваются. И кто знает, может быть, уже завтра мы не будем в безопасности и здесь.
Зауер вздрогнул.
— Опять? Опять подпасть под власть этого человека? Сделаться игрушкой в его руках? Нет, лучше бежать на край света! А ещё лучше уничтожить Штирнера. Освободить, себя и других!..
— И если это так, если тайна успеха Штирнера в этом, то бороться с ним можно только равным оружием. Кто даст нам его?
Они молчали. Зауер что-то обдумывал.
— Да, вы правы, — сказал он. — Бороться можно только равным оружием. Мне сейчас пришла мысль. Не может же быть, чтобы только один Штирнер занимался разрешением проблемы о передаче мысли на расстояние. Надо поискать среди учёных…
— Мы искали, — сказал Готлиб, — обращались к учёным, работавшим в этой области. Но их так мало. Мы запрашивали одного итальянского учёного. Он ответил, что то, что делает Штирнер, ещё недоступно современной науке. Или Штирнер гений в этой области, ушедший вперёд, или тут что-нибудь иное.
— Но не один же итальянец…
— Мне приходилось читать об опытах ещё одного учёного. Правда, он даже не имеет профессорского звания.
— И потому вы не обратились к нему? — с иронией спросил Зауер.
— Признаюсь…
— А Штирнер разве гнёт нас в дугу своим профессорским званием? Надо непременно найти этого учёного! Нельзя упускать ни одного шанса.
Подумав немного, Зауер сказал:
— И нельзя упускать ни одной минуты. Вот что: я еду с вами, мы разыщем этого учёного и послушаем, что он нам скажет. Да, ещё одно. Штирнер жил на вилле в Ментоне, это рядом. Надо заглянуть туда, не оставил ли он после себя каких-нибудь следов.
Зауер быстро собрался в дорогу.
— Эмма, — сказал он, встретив жену на веранде, — я уезжаю.
— Надолго? — тревожно спросила Эмма.
— Не знаю, но думаю, что надолго. — Холодно простившись с нею, он быстро вышел в сопровождении Готлиба.
А Эмма не знала, плакать ли о том, что Зауер покинул её, или радоваться, что он не лишил её ребёнка.
Зауер, имевший доверенность от Штирнера, беспрепятственно проник в виллу Эльзы Глюк и внимательно осмотрел всё помещение.
В одной из комнат, почти пустой, был найден огромный кусок металлического сплава. На полу валялись обрывки проволочной спирали, обломки фарфоровых изоляторов, клеммы, зажимы.
— Чистая работа! — сказал Готлиб, разглядывая сплавленную глыбу металла. — Штирнер умеет прятать концы в воду. Ясно, что здесь стоял какой-то аппарат. Но как удалось ему расплавить весь металл, не обуглив даже пола?
— Ну что ж, нам здесь делать больше нечего, Готлиб. Едем искать противоядное оружие. Где находится ваш не дипломированный учёный?
— В Москве.