Было утро, был вечер — день пятый. Было утро, наступил вечер — день шестой. В шестой день — в пятницу вечером — нужно помолиться; помолившись — в праздничном капоре пройтись по местечку и к ужину поспеть домой. Дома еврей выпивает рюмку водки, — ни бог, ни Талмуд не запрещают ему выпить две, — съедает фаршированную рыбу и кугель с изюмом. После ужина ему становится весело. Он рассказывает жене истории, потом спит, закрыв один глаз и открыв рот. Он спит, а Гапка в кухне слышит музыку — как будто из местечка пришёл слепой скрипач, стоит под окном и играет.
Так водится у каждого еврея. Но каждый еврей — это не Гершеле. Недаром слава о нём прошла по всему Острополю, по всему Бердичеву, по всему Вилюйску.
Из шести пятниц Гершеле праздновал одну. В остальные вечера — он с семьёй сидел во тьме и в холоде. Дети плакали. Жена швыряла укоры. Каждый из них был тяжёл, как булыжник. Гершеле отвечал стихами.
Однажды — рассказывают такой случай — Гершеле захотел быть предусмотрительным. В среду он отправился на ярмарку, чтобы к пятнице заработать денег. Где есть ярмарка — там есть пан. Где есть пан — там вертятся десять евреев. У десяти евреев не заработаешь трёх грошей. Все слушали шуточки Гершеле, но никого не оказывалось дома, когда дело подходило к расчёту.
С желудком пустым, как духовой инструмент, Гершеле поплёлся домой.
— Что ты заработал? — спросила у него жена.
— Я заработал загробную жизнь, — ответил он. — И богатый и бедный обещали мне её.
У жены Гершеле было только десять пальцев. Она поочерёдно загибала каждый из них. Голос её гремел, как гром в горах.
— У каждой жены — муж как муж. Мой же только и умеет, что кормить жену словечками. Дай бог, чтобы к новому году у него отнялся язык, и руки, и ноги.
— Аминь, — ответил Гершеле.
— В каждом окне горят свечи, как будто дубы зажгли в домах. У меня же свечки тонки, как спички, и дыму от них столько, что он рвётся к небесам. У всех уже поспел белый хлеб, а мне муж принёс дров мокрых, как только что вымытая коса…
Гершеле не обмолвился ни единым словом в ответ. Зачем подбрасывать поленьев в огонь, когда он и без того горит ярко? Это первое. И что можно ответить сварливой жене, когда она права? Это второе.
Пришло время, жена устала кричать. Гершеле отошёл, лёг на кровать и задумался.
— Не поехать ли мне к рабби Борухл? — спросил он себя.
(Всем известно, что рабби Борухл страдал чёрной меланхолией и для него не было лекарства лучшего, чем слова Гершеле.)
— Не поехать ли мне к рабби Борухл? Служки цадика дают мне кости, а себе берут мясо. Это правда. Мясо лучше костей, кости лучше воздуха. Поедем к рабби Борухл.
Гершеле встал и пошёл запрягать лошадь. Она взглянула на него строго и грустно.
«Хорошо, Гершеле, — сказали её глаза, — ты вчера не дал мне овса, позавчера не дал мне овса, и сегодня я ничего не получила. Если ты и завтра не дашь мне овса, то я должна буду задуматься о своей жизни».
Гершеле не выдержал внимательного взгляда, опустил глаза и погладил мягкие лошадиные губы. Потом он вздохнул так шумно, что лошадь всё поняла, и решил: «Я пойду пешком к рабби Борухл».
Когда Гершеле отправился в путь — солнце высоко стояло на небе. Горячая дорога убегала вперёд. Белые волы медленно тащили повозки с душистым сеном. Мужики, свесив ноги, сидели на высоких возах и помахивали длинными кнутами. Небо было синее, а кнуты чёрные.
Пройдя часть дороги — вёрст пять, — Гершеле приблизился к лесу. Солнце уже уходило со своего места. На небе разгорались нежные пожары. Босые девочки гнали с пастбища коров. У каждой из коров раскачивалось наполненное молоком розовое вымя.
В лесу Гершеле встретила прохлада, тихий сумрак. Зелёные листы склонялись друг к другу, гладили друг друга плоскими руками и, тихонько пошептавшись в вышине, возвращались к себе, шелестя и вздрагивая.
Гершеле не внимал их шёпоту. В желудке его играл оркестр такой большой, как на балу у графа Потоцкого. Путь ему лежал далёкий. С боков земли спешила лёгкая тьма, смыкалась над головою Гершеле и развевалась по земле. Недвижные фонари зажглись на небе. Земля замолчала.
Настала ночь, когда Гершеле подошёл к корчме. В маленьком окошке светился огонёк. У окошка в тёплой комнате сидела хозяйка Зельда и шила пелёнки. Живот её был столь велик, точно она собиралась родить тройку. Гершеле взглянул на её маленькое красное личико с голубыми глазами и поздоровался.
— Можно у вас отдохнуть, хозяйка?
— Можно.
Гершеле сел. Ноздри его раздувались, как кузнечные мехи. Жаркий огонь сверкал в печи. В большом котле кипела вода, обдавая пеной белоснежные вареники. В золотистом супе покачивалась жирная курица. Из духовой нёсся запах пирога с изюмом.
Гершеле сидел на лавке, скорчившись, как роженица перед родами. В одну минуту в его голове рождалось больше планов, чем у царя Соломона насчитывалось жён.
В комнате было тихо, кипела вода, и качалась на золотистых волнах курица.
— Где ваш муж, хозяйка? — спросил Гершеле.
— Муж уехал к пану платить деньги за аренду. — Хозяйка замолчала. Детские её глаза выпучились. Она сказала вдруг: — Я вот сижу здесь у окна и думаю. И я хочу вам задать вопрос, господин еврей. Вы, наверное, много странствуете по свету, учились у ребе и знаете про нашу жизнь. Я ни у кого не училась. Скажите, господин еврей, скоро ли придёт к нам ша-бос-нахму?
«Эге, — подумал Гершеле. — Вопросец хорош. Всякая картошка растёт на божьем огороде…»
— Я вас спрашиваю потому, что муж обещал мне — когда придёт шабос-нахму, мы поедем к мамаше в гости. И платье я тебе куплю, и парик новый, и к рабби Моталэ мы поедем просить, чтобы у нас родился сын, а не дочь, — всё это тогда, когда придёт шабос-нахму. Я думаю — это человек с того света?
— Вы не ошиблись, хозяйка, — ответил Гершеле. — Сам бог положил эти слова на ваши губы… У вас будет и сын и дочь. Это я и есть шабос-нахму, хозяйка.
Пелёнки сползли с колен Зельды. Она поднялась, и маленькая её головка стукнулась о перекладину, потому что Зельда была высока и жирна, красна и молода. Высокая грудь её походила на два тугих мешочка, набитых зерном. Голубые глаза её раскрылись, как у ребёнка.
— Это я и есть шабос-нахму, — подтвердил Гершеле. — Я иду уже второй месяц, хозяйка, иду помогать людям. Это длинный путь — с неба на землю. Сапоги мои изорвались. Я привёз вам поклон от всех наших.
— И от тёти Песи, — закричала женщина, — и от папаши, и от тёти Голды, вы знаете их?
— Кто их не знает? — ответил Гершеле. — Я говорил с ними так, как говорю теперь с вами.
— Как они живут там? — спросила хозяйка, складывая дрожащие пальцы на животе.
— Плохо живут, — уныло промолвил Гершеле. — Как может житься мёртвому человеку? Балов там не задают…
Хозяйкины глаза наполнились слезами.
— Холодно там, — продолжал Гершеле, — холодно и голодно. Они же едят, как ангелы. Никто на том свете не имеет права кушать больше, чем ангелы. Что ангелу надо? Он хватит глоток воды, ему довольно. Рюмочку водки вы там за сто лет не увидите ни разу…
— Бедный папаша… — прошептала поражённая хозяйка.
— На пасху он возьмёт себе одну латку. Блин — ему хватает на сутки…
— Бедная тётя Песя, — задрожала хозяйка.
— Я сам голодный хожу, — склонив набок голову, промолвил Гершеле, и слеза покатилась по его носу и пропала в бороде. — Мне ведь ни слова нельзя сказать, я считаюсь там из их компании…
Гершеле не докончил своих слов.
Топоча толстыми ногами, хозяйка стремительно неслась к нему — тарелки, миски, стаканы, бутылки. Гершеле начал есть, и тогда женщина поняла, что он действительно человек с того света.
Для начала Гершеле съел политую прозрачным салом рубленую печёнку с мелко порубленным луком. Потом он выпил рюмку панской водки (в водке этой плавали апельсиновые корки). Потом он ел рыбу, смешав ароматную уху с мягким картофелем и налив на край тарелки полбанки красного хрена, такого хрена, что от него заплакали бы пять панов с чубами и кунтушами.
После рыбы Гершеле отдал должное курице и хлебал горячий суп с плававшими в нём капельками жира. Вареники, купавшиеся в расплавленном масле, прыгали в рот Гершеле, как заяц прыгает от охотника. Не надо ничего говорить о том, что случилось с пирогом, что могло с ним случиться, если, бывало, по целому году Гершеле в глаза пирога не видел?..
После ужина хозяйка собрала вещи, которые она через Гершеле решила послать на тот свет, — папаше, тёте Голде и тёте Песе. Отцу она положила новый талес, бутыль вишнёвой настойки, банку малинового варенья и кисет табаку. Для тёти Песи были приготовлены тёплые серые носки. К тёте Голде поехали старый парик, большой гребень и молитвенник. Кроме этого, она снабдила Гершеле сапогами, караваем хлеба, шкварками и серебряной монетой.
— Кланяйтесь, господин шабос-нахму, кланяйтесь всем, — напутствовала она Гершеле, уносившего с собой тяжёлый узел. — Или погодите немного, скоро муж придёт.
— Нет, — ответил Гершеле. — Надо спешить. Неужели вы думаете, что вы у меня одна?
В тёмном лесу спали деревья, спали птицы, спали зелёные листы. Побледневшие звёзды, сторожащие нас, задремали на небе. Отойдя с версту, запыхавшийся Гершеле остановился, скинул узел со спины, сел на него и стал рассуждать сам с собою.
— Ты должен знать, Гершеле, — сказал он себе, — что на земле живёт много дураков. Хозяйка корчмы была дура. Муж её, может быть, умный человек, с большими кулаками, толстыми щеками и длинным кнутом. Если он приедет домой и нагонит тебя в лесу, то…
Гершеле не стал затруднять себя приисканием ответа. Он тотчас же закопал узел в землю и сделал знак, чтобы легко найти заветное место.
Потом он побежал в другую сторону леса, разделся догола, обнял ствол дерева и принялся ждать. Ожидание длилось недолго. На рассвете Гершеле услышал хлопанье кнута, причмокивание губ и топот копыт. Это ехал корчмарь, пустившийся в погоню за господином шабос-нахму.
Поравнявшись с голым Гершеле, обнявшим дерево, корчмарь остановил лошадь, и лицо его сделалось таким же глупым, как у монаха, повстречавшегося с дьяволом.
— Что вы делаете здесь? — спросил он прерывистым голосом.
— Я человек с того света, — ответил Гершеле уныло. — Меня ограбили, забрали важные бумаги, которые я везу к рабби Борухл…
— Я знаю, кто вас ограбил, — завопил корчмарь. — И у меня счёты с ним. Какой дорогой он убежал?
— Я не могу сказать, какой дорогой, — горько прошептал Гершеле. — Если хотите, дайте мне вашу лошадь, я догоню его в мгновенье. А вы подождите меня здесь. Разденьтесь, станьте у дерева, поддерживайте его, не отходя ни на шаг до моего приезда. Дерево это — священное, много вещей в нашем мире держится на нём…
Гершеле недолго нужно было всматриваться в человека, чтобы узнать, чем человек дышит. С первого взгляда он понял, что муж недалеко ушёл от жены.
И вправду, корчмарь разделся, стал у дерева. Гершеле сел на повозку и поскакал. Он откопал свои вещи, взвалил их на телегу и довёз до опушки леса.
Там Гершеле снова взвалил узел на плечи и, бросив лошадь, зашагал по дороге, которая вела прямо к дому святого рабби Борухл.
Было уже утро. Птицы пели, закрыв глаза. Лошадь корчмаря понуро повезла пустую телегу к тому месту, где она оставила своего хозяина.
Он ждал её, прижавшись к дереву, голый под лучами восходившего солнца. Корчмарю было холодно. Он переминался с ноги на ногу.
Примечания
Впервые с подзаголовком «Рассказ из цикла «Гершеле» в газете «Вечерняя звезда», 1918, 16 марта.