В одной из сказок Андерсена засохший розовый куст покрывается среди жестокой зимы белыми душистыми цветами. Потому что к нему прикоснулась добрая человеческая рука.
Эта сказка могла бы быть написана о Фридрихе Шиллере. «Он обладал даром, — сказал о Шиллере Гёте, — облагораживать всё, к чему прикасался».
У меня на столе лежит старая книга — биография Шиллера. На первой странице этой книги чьей-то дрожащей, очевидно старческой, рукой написано: «Чудный благородный человек!»
Когда я смотрю на эту надпись, я не могу избавиться от мысли, что тот, кто написал эти простые и верные слова о великом немецком поэте, наверное, оплакивал его.
Я невольно ищу на страницах следы слёз. Но книге больше семидесяти лет. Слёзы давно высохли, а их следы — выветрились. Их заменили в наших сердцах благоговение к поэту и горечь за него, умершего так рано, измученного жестокостью и самомнительной глупостью «старой доброй Германии» — этого «питомника рабов», как выразился один из друзей Шиллера.
Никто из биографов Шиллера даже не пытается объяснить, каким чудом из среды скучного немецкого мещанства, из образцовой казармы наглого герцога Виртембергского вышел этот блистательный, смелый и пленительно простой поэт. Он по полному праву стал в ряды тех людей, которых мы называем «украшением человечества».
Шиллер учился в военной школе с военным режимом. За малейшее проявление живой мысли учеников этой школы карали заключением в крепость на несколько лет.
И вот там, в этой тюрьме, он написал свою первую бунтарскую пьесу — «Разбойники».
Он проклинал тиранов, он верил в спасительность народного восстания, он призывал к нему во имя свободы и достоинства человека.
Недаром Национальное собрание Франции приняло его в 1792 году в число французских граждан. Декрет об этом был подписан Дантоном.
Во Франции даже не знали толком его имени, – эта великая честь была оказана автору «Разбойников» господину «Жиллю». Понадобилось несколько лет, пока друзья поэта догадались, что таинственный «господин Жилль» — это Шиллер.
«Разбойники» были написаны в тёмной каморке старого казарменного сторожа. Там Шиллер прятался от ястребиных глаз своих начальников.
Удивительна всё же судьба многих первых книг. «Разбойники» написаны где-то под лестницей, прекрасные стихи Бёрнса – в шотландской хижине с такими узкими окнами, что сквозь них едва просачивался свет, многие рассказы Чехова — на подоконнике в бедной московской квартире, сказки Андерсена — в дешёвых номерах провинциальных гостиниц.
Но эти убогие жилища озарены в нашем представлении светом молодости и таланта и кажутся нам великолепнее самых красивых и величественных дворцовых зал.
«Разбойники» прокатились по Европе, как внезапный удар грома. На затхлую Германию дохнуло ветром. Подходила гроза.
Шиллер — глашатай этой грозы, глашатай «бури и натиска», назначенный после окончания школы полковым лекарем, вынужден был бежать из Виртемберга, чтобы не попасть в крепость. Герцог был разгневан появлением дерзкой пьесы.
С тех пор началась скитальческая и трудная жизнь Шиллера. Он был штатным театральным драматургом, издателем журнала, преподавателем истории, но прежде всего — поэтом, драматургом, и человеком огромного личного обаяния.
По словам его современников, духовная чистота Шиллера, романтическая его настроенность, сила его мысли, его доброта и наполненность поэзией — всё это отражалось даже на его внешности.
Это был высокий и очень худой, бледный человек со светлыми каштановыми волосами, с задумчивым взглядом, с ловкими изящными движениями и открытой улыбкой.
Но главное его свойство была простота. Он был не только прост со всеми, но временами застенчив.
Очевидно, поэтому его так самоотверженно любили друзья и так нежно любили женщины.
Даже мимолётное появление Шиллера преображало людей и весь уклад их размеренной жизни. Он всюду вносил с собой беспокойство ума. Он всюду видел поэзию, какой бы скромной на вид она ни была, и умел незаметно втягивать людей в круг поэтических ощущений и в мир богатого своего воображения.
Он полагал, что искусство — это средство воспитать человека так, чтобы он стал подлинным гражданином «государства разума».
После «Разбойников» он написал ещё несколько пьес: «Коварство и любовь», «Дон Карлос», «Валленштейн», «Мария Стюарт», «Орлеанская дева» и «Вильгельм Телль».
Все эти пьесы — шедевры драматургического искусства как по напряжённому действию, так и по глубине мысли.
«Коварство и любовь» — беспощадный удар по тирании и сопутствующим ей мерзостям жизни. И вместе с тем это трогательный рассказ о гибели прекрасной девушки.
Эта пьеса до наших дней не сходит со сцены театров всего мира. У нас она была особенно популярна во времена гражданской войны.
Я был однажды на представлении «Коварства и любви» в Киеве — на второй или третий день после занятия города советскими войсками.
В зрительном зале сидели вооружённые, полуголодные, пахнущие порохом красноармейцы. Накал среди зрителей достиг такой силы, что актёр, игравший негодяя президента, боялся, как бы из зрительного зала по нему не начали стрелять.
У него, как оказалось, были веские основания для этого. В задних рядах кто-то крикнул: «Ну, погоди ж ты, гад, паразит!» Щёлкнул затвор. В зрительном зале тотчас началась какая-то невнятная и упорная сутолока, — это товарищи отнимали винтовку у бойца, впавшего в неистовый гнев.
Я видел «Коварство и любовь» много раз. Особенно хорошо шла эта пьеса в Москве в театре Вахтангова. Её сопровождала удивительная музыка Бетховена (Бетховен написал финал Девятой симфонии на текст шиллеровской оды «К радости») и великолепное оформление — зима в немецком старом городке с облетелыми ивами, со снегом, похожим на старое серебро, с огнём свечей в бюргерских домах.
Два таких великих немца, как Шиллер и Гёте, не могли не встретиться.
Шиллер переехал в Веймар, познакомился там с Гёте, и вскоре это знакомство перешло в дружбу. Гёте говорил, что после встречи с Шиллером «всё в нём радостно распустилось и расцвело». А знаменитый немецкий учёный Гумбольдт, знавший и Гёте и Шиллера, утверждал, что влияние этих двух великих людей друг на друга было прекрасно и плодотворно.
Когда Шиллер тяжело заболел и стало ясно, что смерть близка, то это обстоятельство скрыли от Гёте. «Великий старец» был болен, и домашние боялись его волновать. Но Гёте догадывался. Он боялся спросить окружающих о состоянии Шиллера, чтобы оставить себе хоть какую-нибудь надежду на выздоровление друга. Он тихо плакал напролёт несколько ночей и никого к себе не пускал.
О смерти Шиллера он узнал, услышав рыдания своей старой служанки. «Я был уверен, — писал потом Гёте, — что сам умру. Я потерял половину своей жизни».
Недаром Гёте и Шиллеру поставлен один общий памятник. На постаменте они стоят рядом.
Советские солдаты, как только освободили Веймар от фашистов в 1945 году, ещё пыльные и истомлённые боем, осы́пали цветами могилы Гёте и Шиллера, как бы подтвердив этим, что в стране, где жили два великих немецких поэта, никому не будет позволено разбойничать и гасить человеческий разум.
1955
Примечания
Впервые (под названием «Великий поэт Германии») в журнале «Пионер», 1955, № 5.