На этикетках для сардинок изображено густое, как синька, море и багровые рыбаки, выволакивающие сеть. Лимонного цвета солнце блистает над этим идиллическим ловом, и пёстрые флаги пароходов расцвечивают весёлый горизонт.
Таков труд рыбаков в представлении бездельников.
Действительность не такова. Море редко бывает приятным, как курортное озеро, а рыбаки не скалят весело зубы. В действительности – мутные волны, ветры разных румбов и баллов, раздражающая мокрота повсюду, растёртые сетями пальцы, кровавые пузыри и запах рассола, острый, как нашатырь, но полезный для лёгких. Так ловят сардинку.
У нас сардинку приготовляют из хамсы – обильной рыбки, живущей большими стаями. Весной эти стаи, похожие с самолётов на исполинские оловянные реки, льются мимо берегов Азова, Крыма и Одессы и застревают в узких бухтах.
В Балаклаве бывают годы, когда хамса стоит так густо, что можно воткнуть в воду весло, точно вилку в хлеб. От собственного обилия рыба задыхается и гибнет. Иногда северный шторм разрывает и комкает эти реки хамсы и уносит их к югу, к берегам Турции. Тогда среди крымских рыбаков начинается паника.
Хамса – универсальная рыба. Её солят, маринуют, коптят, из неё делают сардинки. Её маслянистый и солёный запах вызывает представление о черноморской весне, о Керчи, о городах, омываемых мутными волнами и уютных, как театральные макеты. Её свинцовый блеск сродни окраске миноносок.
Фирина идёт, как хамса, – серебряными Волгами, Дунаями, громадными движущимися полями. Когда она появляется в Одесском порту, все набережные заполняются семействами рыбаков и кошками. Семейства сообща ловят фирину сетями, похожими на исполинские зонтики. Сеть опускают в воду при помощи доморощенных блоков. Блоки визжат. Кошки воруют фирину и дичают от улюлюканья и побоев.
Когда в дни лова фирины проходишь через порт, из-за чугунных пушек, из-за пакгаузов и ржавых якорей зелёным огнём блестят злые кошачьи глаза. Идёшь, как на сцене перед толпой враждебно настроенных зрителей.
Но не на фирине, конечно, и не на хамсе построены планы рыбных трестов. Это – мелочь, хотя бы и очень прочно вросшая в приморский быт.
Трестам нужна красная рыба, рыба частиковая, многомиллионная, теряющая индивидуальность, перерастающая в товар, в цены, в центнеры. Это – сельдь, судак, вобла, белуга, треска, горбушка, кета, – прущие по весне баснословными косяками в устья рек и закупоривающие узкие протоки.
Советский Союз богат рыбой. Ещё в средние века Московия славилась чёрной икрой и осетрами. Цари дарили иноземным послам для удивления пудовых карасей из зауральских озёр и бронзовых стерлядок.
Во времена гоголевские появился «лабардан», иначе треска. «Лабарданом», а не только пресловутыми борзыми щенками, давали взятки. Селёдка, наравне с картошкой, прочно вторгалась в быт. Тысячи крестьян пошли за рыбой, рабочие артели в течение столетий обрастали традициями и навыками.
Промыслы росли. Путины гремели от Каспия до Мурмана, диктуя цены и обещая рыбным складам России и заграницы обилие своего холодного и ценного товара. Биржи нервничали из-за керченской сельди и камчатского сальмона. Иностранные пароходы везли в трюмах во льду бочонки с зернистой икрой, обёрнутой в пергаментную бумагу. Бочонки обрастали инеем. Этот груз считался таким же нежным, как живые цветы или фрукты. Икра была признана наилучшим кормом для человечества, – в ней были спрессованы ценнейшие питательные вещества.
Первая мировая война обрушилась на промыслы тяжёлым штормом. В гражданскую войну промыслы – особенно каспийские – напоминали разинскую вольницу. Обозы браконьеров разбивали таборы около заповедных вод и опустошали омуты – «ямы», где стояла красная рыба. Её глушили ручными гранатами и травили ядом. Сети истлевали на берегах.
Восстановление промысла началось примерно с 1922 года. Были объявлены районы заповедных вод и поставлена надёжная охрана.
Рыбное хозяйство вошло в русло точного плана. С большим размахом начались работы по разведению рыбы, – мальки перевозились на самолётах. Пошла горячая постройка рыбачьих судов. На севере начался траловый лов. За границей заказали десятки тралеров.
С соседними странами были заключены конвенции, положившие конец хищническому лову. Возникли мощные рыбацкие кооперативы и рыбные тресты.
Наконец с промыслов был изгнан хитрейший частник, и началась коллективизация рыбачьих хозяйств.
Научные институты развернули интереснейшие работы. Они занялись составлением точных карт движения рыбы, мест её размножения, поисками новых рыбных россыпей.
Консервные заводы перешли к работе с полной нагрузкой. Началась постройка новых заводов на Чёрном море, на Севере и на Дальнем Востоке.
На Дальнем Востоке впервые начали работать плавучие консервные заводы.
Вобла – подруга революционных дней, надёжная пища 1919–1920 годов – сменилась более питательными и тонкими сортами. Теперь на заграничных выставках блестит розовое и маслянистое мясо нашей лососины, чёрным жемчугом набухает в фарфоровых банках зернистая икра и красной крупной смородиной просвечивает икра кеты. Гигантские стерляди лежат на прилавках, окрашенные в серую синеву каспийской воды, и сотни коробок со скумбрией, омарами и бычками создают причудливые пирамиды этикеток.
Далёкие рыбные промыслы снабжали в старое время рыбой только свой район, – в Москву, в центр страны, рыба не попадала.
Только в последнее время тихоокеанская рыба появилась в Москве.
Своеобразие наших рыбных районов так велико, что заслуживает целых томов для своего описания.
Начнём с Севера.
Начнём с Мурманского побережья, где тёплая лента Гольфштрема приносит мягкие зимы и неслыханные стаи трески. Перед треской идёт маленькая рыба – майва. В движении рыбьих стай есть закономерность. Так, на Чёрном море перед ходом скумбрии идёт фирина, а на Дальнем Востоке перед ходом горбуши идут передовые крупные рыбы, своего рода квартирьеры. Рыбаки зовут их «гонцами».
Треска геологическими пластами движется около дна. Достаточно опустить бечёвку с крючком, чтобы подцепить рыбу за хвост, за брюхо, за жабры.
Поморы в поисках рыбы и зверя открыли человечеству полярный архипелаг, что нисколько не умаляет заслуг Нансена и Амундсена. Поморы нашли остров Грумант (Шпицберген) и Новую Землю.
Кроме трески, Север даёт навагу с костями, прозрачными, как желатин, – рыбу, оставшуюся от ледникового периода, даёт дельфинов и зверя.
На Севере не только один Мурман богат рыбой. Несметные стаи рыб гибнут естественной смертью в устьях сибирских рек. На Лене начат промысел около Булуна. Он короток, как якутское лето, но даёт ценнейшую рыбу – лососину.
Дальше идёт Камчатка, Охотское море и Приморье. Они гремят на весь мир своей горбушей и селёдкой иваси. Дальневосточные воды стали приманкой для хищников.
Не только японцы и американцы, но и норвежцы приходили к пустынным и туманным берегам Камчатки и брали баснословные контрабандные уловы. Сейчас охрана береговых вод усилена, хищничать нельзя, и японские рыбные фирмы скупают участки с торгов во Владивостоке. Провалившиеся на торгах подымают шум на всю Японию и требуют смены правительства. Отсюда видно, что наши рыбные богатства в тихоокеанских водах достаточно велики.
Перечисляя промыслы, мы движемся по часовой стрелке. Стрелка идёт к Аральскому морю. В зное, в песках, в горячих туманах лежит это индиговое море, полное рыбы и камышовых зарослей.
За Аралом – наша рыбная гордость Каспий, усеянный промыслами, увековеченный, каждый год весной привлекающий к себе внимание всей страны.
Сердце Каспия – Астрахань. Это мутная Азия, сети, клёпка, соль и рыба. Каспий – это стерлядь, белуга, осётр и всё то, что называется красной рыбой. Это и частиковая рыба: селёдка, вобла, лещ и сазан. Но знаменит Каспий сельдью и воблой.
Сорта каспийской сельди очень разнообразны. Есть сельдь пузанок, есть волжская, есть синеморская, есть черноспинка, залом, бешенка, долгинская и астрабадская. Когда сельдь идёт густо, то один невод захватывает её иногда пятнадцать вагонов.
До половины XIX века селёдку не ели. Её даже считали вредной, дурной рыбой. Первый человек, начавший есть её в солёном виде, был академик Бер. С тех пор лов сельди начал расти с чудовищной быстротой, началась сельдяная горячка, едва не окончившаяся катастрофой – сельдь перестала ловиться, она была вычерпана.
Понадобились строгие меры, чтобы восстановить сельдяные стада.
И сельдь и вобла – проходные рыбы. Это значит, что они живут в море, а в реки приходят только метать икру. Ход бывает осенний и весенний, – по этому ходу и существуют две главные путины. Самый мощный ход – весенний.
Дальше стрелка идёт к Азовскому и Чёрному морям. Это старые моря, старые знакомцы. В донских гирлах, обнесённых кое-где ржавыми цепями, свинцово и тихо стоят заповедные воды. Нет такого рыбака на всём побережье от Ейска до Кагальника и от Мариуполя до Таганрога, будь он трижды честным человеком, который не мечтал бы половить хотя бы раз в заповедных водах.
Под Таганрогом браконьеров звали «крутаями». Это было ещё до революции. Они шли в гирла на лёгких байдах с парусами и вёслами. В заповедных водах они на ходу закидывали сети, делали круг и уходили, выбирая сети. Уловы были баснословны, но не шли впрок, – рыбаки пропивали их и проигрывали в кости в таганрогских кабаках.
Не всегда, но очень часто их настигал сторожевой катер. Тогда частая пальба оглашала взморье, и единственное спасенье было в том, чтобы выброситься на берег и удрать от стражи, оставив ей байду, сети и улов.
Азовское море славится судаком и селёдкой, знаменитой керченской селёдкой. Когда в гирлах она идёт мимо парохода, – кружится голова. Бесшумное движение сотен тысяч и миллионов рыб, – движение стремительное, стихийное и длящееся часами, – вызывает трепет.
Если вы услышите над морем глухой шум водопада, – значит, идёт рыба. Шумит не она, а исполинские стаи чаек, висящие низко над водой белыми облаками. Чайки дают знать на берег о ходе рыбы, – может быть, поэтому рыбаки считают убийство чаек величайшим преступлением.
Человек, застреливший чайку, становится отщепенцем, зачумлённым, его выбрасывают из общества.
Наконец, Чёрное море, где рыбные промыслы носят, на первый взгляд, декоративный характер. Я уже говорил о хамсе и фирине, но не говорил о чудесных рыбах – скумбрии, камбале и кефали. Это рыбы тёплых морей. Даже внешний их вид ясно говорит об этом, – в них много сиреневого, синего и густо-золотого цвета.
Кто ловит по берегам Чёрного моря? Украинцы – знаменитые рыбаки из Збурьевки и Херсона, с Кинбурна и Одессы – потомки «потёмкинцев», вольнолюбивые и язвительные, смелые и полные достоинства, как английские шкипера.
Греки из Балаклавы – листригоны или пиндосы – воспеты многими писателями и поэтами.
Кроме греков и украинцев, на Чёрном море ловят турки из Анатолии, – коричневый и безропотный народ, украшающий свои фелюги, как невесту.
Черноморские рыбаки – особое племя, родственное левантийцам. Это смесь всех береговых племён и всей храбрости, воспитывавшейся веками у жителей моря. Жизнерадостность их рождена трудом, базарами и солнцем. Язык их сочен, как южные арбузы.
Рыбаки и рыбная ловля воспеты в литературе с древних времён. Вспомните Аксакова, Куприна, Ибаньеса, Лоти, Джека Лондона, Чехова, Пришвина.
Вспомните каприйских рыбаков, с которыми рыбачил Ленин. Они называли Ильича «синьор дринь-дринь». Объясняется это прозвище вот чем: на Капри ловят со шлюпок на длинные бечёвки, опуская их с грузилом на дно. Когда рыба возьмёт, то толчок передаётся пальцам в виде электрического разряда: «Дринь-дринь». Так объясняли рыбаки Ильичу. Он смеялся каждый раз, когда клевала рыба, и кричал: «Дринь-дринь».
Он умел отдыхать, а ведь нет лучшего отдыха, как ловля рыбы в солнечное и тихое утро у скалистых берегов, окрашенных румянцем йода и водорослей. Свежесть и соль пропитывают лёгкие, а в драгоценной прозрачной воде бронзой и огнём сверкает пойманная макрель.
Отдых этот непередаваем, – его нужно испытать самому.
Воды всюду прекрасны: и на юге, и в тишине и песках наших северных лесов, и в зное Арала.
1930
Примечания
Впервые в журнале «30 дней» (1930, № 6).