В Казахстане, на берегу озера Зайсан, прозванного кочевниками «Озером колоколов» за чистый звон его волн, прожил всю свою жизнь старый казах Сеид Тулубаев.
Может быть, не все знают о Казахстане. Тогда им придётся развернуть карту Азии и в самой сердцевине материка, между Каспийским морем и пустыней Гоби у подножья Небесных гор — Тянь-Шаня, найти очертания этой огромной страны.
Знающие люди говорят, что если отрезать от Европы все полуострова, то останется территория, равная Казахстану. Я не проверял этого, но знаю, что Казахстан занимает исполинскую площадь в три миллиона квадратных километров.
Границы этой республики заключают в себе не только пустыни, те бесплодные земли, над которыми, по словам простодушных кочевников, «пролетел ангел смерти», но и травянистые тучные степи, озёра, похожие на моря, и оазисы, напоминающие оазисы Индостана, и, наконец, снеговые горы и альпийские пастбища. Там травы подымаются выше всадников, едущих на лошадях.
Казахстан богат углём, нефтью, медью, железом, золотом, серебром и драгоценными камнями, свинцом, рыбой и солью, хлопком и рисом, стадами рогатого скота, овец и верблюдов, табунами лошадей, хлебом, фруктами, овощами, табаком и сахаром, наконец скромными корешками тау-сагыза, пропитанными каучуком.
Но старый Сеид ничего не знал о богатствах своей страны. Он видел только озеро Зайсан и Алтайские горы, — их вершины каждый вечер горели закатным огнём.
На Зайсан Сеид пришёл из омских степей маленьким мальчиком. Это было шестьдесят лет назад. Он пришёл с толпой русских крестьян, бежавших от голода. Крестьяне слышали, что за пустыней лежит страна по имени «Белые воды» — богатая и девственная. Там в лесах льются десятки светлых рек и непуганые звери подходят к людям и лижут им руки. Там золотоносный песок хрустит под копытами лошадей, а фазаны, будто вышитые из китайского шёлка, стаями взлетают над травой.
Люди шли на «Белые воды» через пустыню. Обессилев, крестьяне падали и ползли на окровавленных коленях. Серое солнце превращало в пепел траву. Вода в колодцах была такая солёная, что её не пили даже верблюды.
Но люди всё же дошли. Однажды ночью они услышали гром. Он гремел в далёких горах. Они услышали запах дождя. Блистали молнии, и колокольным звоном звенели навстречу путникам озёра пресной воды.
Места, куда пришёл Сеид, были так хороши, что он прожил там всю жизнь и никуда не хотел уходить. Единственный любимый сын Сеида уехал в далёкий русский город учиться и не вернулся. Жена Сеида умерла. А Сеид возил из года в год на одноглазом верблюде соль на рыбные промысла. Он редко говорил о сыне, но часто думал о нём. Он знал, что сын сделался мастером на Эмбинских нефтяных промыслах. Там, говорят, люди качают из земли чёрную грязь, и грязь эта горит, как дрова.
Летом 1941 года Сеид узнал о войне. Мужчины Уводили на запад, где шла война. На запад гнали табуны овец и лошадей. Однажды утром над лачугой Сеида пролетели невиданные серебряные гуси. Сосед кричал Сеиду, что это летят самолёты. Даже все птицы, казалось, улетели на запад.
Тогда двинулся на запад, на Эмбу, и старый Сеид. Он знал, что скоро умрёт. Ему хотелось увидеть перед смертью сына и наговорить ему много сердитых слов за то, что он забыл отца.
Сеид то ехал верхом на верблюде, то шёл пешком и вёл верблюда за повод. Он пересёк Казахстан с востока на запад. Он отдыхал только ночью вместе с пастухами около костров из сухого верблюжьего помёта. Большие синие зарева пылали над краем степей, и пастухи таинственно говорили только одно слово: «Электричество!» «Электричество», — повторял Сеид и качал головой.
Он впервые увидел поезда и железные вагоны, нагруженные рудой и горами чёрного блестящего камня. Они шли всё туда же, на запад. Пастухи рассказывали Сеиду, что это везут уголь из Караганды и железо из Карсакпая. В Караганде, где десять лет назад только ветер пылил над ковылём, сейчас день и ночь работают глубокие шахты.
Сеид качал головой, удивлялся, а верблюд тревожно прислушивался к крику паровозов.
Сеид увидел многое — заводы, где делали твёрдый сахар, и заводы, откуда вывозили на грохочущих машинах медные болванки, блестевшие, как золото. Раньше этого не было. Он видел заводы, где лился в стальные чаши тусклый свинец, видел поля хлопка и риса, сады и пашни, большие города и каналы, струившие речные воды в глубину голодных степей. И этого раньше не было.
Всюду работали казахи — мужчины и женщины, старики и дети. Все они говорили Сеиду, что работают для армии, что бьются с врагом далеко — за великой рекой Волгой, за Москвой. И все эти люди удивлялись путешествию Сеида, называли его «чудаком», а один старый казах даже обозвал Сеида «бездельником». Сеид поднял камень, чтобы ударить старика, но не ударил, а отбросил камень далеко в сторону, заплакал и пошёл своей дорогой.
На шестидесятый день пути Сеид увидел среди пустыни чёрные деревянные башни. Они стояли среди озёр с розовой солёной водой, и ветер разносил по окрестностям свежий запах нефти. Это была Эмба.
Сеид сошёл с верблюда и поклонился на восток, в сторону Зайсана. Здесь спускалась ночь, а там, над лачугой Сеида, может быть, уже начинался рассвет. Тогда впервые в жизни Сеид запел дрожащим голосом. Он пел, как все кочевники, о том, что думал: о богатой своей родине и своей жизни, похожей на жизнь шелковичного червя в коконе, о войне и о маленьком плешивом немце, — Сеид никак не мог запомнить его проклятого имени, — возомнившем себя Тамерланом.
После кровавого Тамерлана осквернённая земля веками тосковала по умелым человеческим рукам, по семенам, брошенным в борозды, по мотыгам, журчанию воды, по своему утраченному плодородью. Мирные люди своими трудами вернули земле её молодость.
«И как бы ни был хитёр и зол плешивый немец, — пел Сеид, — мы не отдадим ему эту землю и растопчем его полчища тысячными табунами своих железных коней».
На эмбинских промыслах Сеида окружили рабочие. Они дивились дряхлому старику, появившемуся из пустыни, и его облезлому верблюду. Сеид спросил их о своём сыне Габите Тулубаеве, но рабочие молчали.
Сеид укоризненно качал головой, — невежливо было не отвечать на вопросы старого человека. Тогда пришёл инженер, и Сеид поклонился ему. Инженер взял Сеида за руку и сказал, что сын его погиб на войне и об этом говорили по воздуху из Москвы для всего мира потому, что сын Сеида был героем. И инженер поклонился Сеиду.
Сеид сел на землю, опустил голову, долго смотрел на свои жёлтые руки.
Потом он вытер рукавом глаза и сказал инженеру:
— Всю жизнь я трудился. Взгляни на мои глаза, — их съела соль. Шестьдесят дней я шёл к сыну, чтобы отдохнуть хотя бы несколько дней перед смертью. Но разве теперь, когда земля дымится от войны, человек может ходить по земле, как гость, со своим верблюдом, смотреть, как катится пот по лицу соседа, и надеяться на отдых в сыновнем доме?
— Нет, не может, — ответил инженер.
— Друг, — сказал Сеид, — как ты думаешь, пригодится ли тебе на работе этот старый верблюд, слепой на левый глаз?
— Я думаю, пригодится, — ответил инженер.
— Хорошо, — сказал Сеид. — Но этот верблюд без меня не будет работать. Он издохнет от неудовольствия. Если ты берёшь его, — бери и меня.
— Хорошо, — сказал инженер.
Так старый Сеид стал рабочим на Эмбе. Ой начал возить на своём верблюде не соль, а воду в глухие углы пустыни, где инженеры вели разведку нефти. И он был доволен.
Об этом в газете, выходящей на промыслах, была, может быть, помещена небольшая заметка, но никто не обратил на неё особенного внимания, так как в дни войны такие случаи перестали быть редкостью.
1941
Примечания
Впервые в газете «Красная звезда» 26 марта 1942 г.