Над Баку воет мрачный норд. Пыль взвивается над городом, как извержение. На тесном базаре ветхозаветные старцы уныло продают «беликюм».
«Беликюм» – это жвачка. Бабочка, напившись соков неведомого растения, превращается в кокон. Кокон полон смолы. Его покупают и жуют от нечего делать. Этот кокон называется «беликюм».
Сначала я расскажу о «беликюме», а потом о норде. Вообще же, чтобы не вводить читателя в заблуждение, я должен оговориться, что этот очерк я пишу о работе института прикладной ботаники и новых культур.
«Беликюм» показался подозрительным – он был тягуч и эластичен. Его исследовали и нашли в нём примесь каучука. Клубок начал разматываться. Выследили бабочек, откладывавших каучуковые коконы. Оказалось, что бабочки живут на корнях растения хондриллы и питаются соком этих корней. В корнях хондриллы был каучук.
Началась погоня за хондриллой. В одном Закавказье разыскали несколько её сортов. Но каучука не получили, – все попытки были неудачны. «Беликюм» обманул.
Известно, что настойчивость учёных чудовищна и может вывести из себя даже самого спокойного человека. Поиски продолжались.
В песчаных пустынях Средней Азии нашли наконец новые, лучшие сорта хондриллы и добыли из них каучук. Корни песчаной хондриллы покрыты шишками и наплывами, как кости ревматика. В этих наплывах и лежит каучук.
Хондриллу нашли, но этого мало. Надо её сделать домашней. Всем известно, что домашние куры, так же как и домашние свиньи, приносят гораздо больше пользы, чем дикие. Этот закон распространяется и на растения. Приручить их труднее, чем дикого кабана. Это искусство тонкое, требующее большого опыта, настойчивости и выдержки. Растению нельзя ни в чём уступать, иначе оно выйдет из повиновения.
О том, как приручают растения, лучше всего говорит история каучукового кустарника гваюлы.
Ни одна страна в мире не съедает столько каучука, как Соединённые Штаты. Там из каучука выделывают сорок тысяч разных изделий. Каждый американец, даже ребёнок, требует около трёх кило каучука в год. Четыре пятых каучука идут на автомобильные шины. Поэтому Северная Америка лихорадочно ищет новые каучуковые растения.
В степях Техаса был найден кустарник, седой, как полынь, – гваюла. В его стеблях, листьях и корнях был заключён каучук. Добыть его из гваюлы оказалось очень легко: он не растворён в соку растения, а лежит в стволе и листьях в виде сухих частиц.
Кусты гваюлы вырывают целиком из земли, прессуют, сушат, перетирают в порошок и порошок этот растворяют в воде. Лёгкий каучук всплывает белой пеной. Её пускают через вальцы, и из них выползает тонкая каучуковая лента.
Способ добычи был найден. Тогда началась упорная работа, чтобы подчинить гваюлу культуре. Оказалось, что избыток влаги, уменьшает количество каучука в гваюле. Когда много влаги, растение начинает бурно расти, а каучук в нём накапливается только во время покоя.
Было сделано всё, чтобы не нарушать покоя этого кустарника. Его тщательно берегли от чрезмерного роста, не давали ему много пить и сторожили его дремоту. Для посева и уборки гваюлы сконструировали машины. Придумали даже очень тонкую машину, которая сама, не причиняя никакого беспокойства кустарнику, собирает с него семена.
Но гваюлы Америке мало. Благочестивый Форд, вздыхающий о всеобщем мире, решил, что гваюла может подвести Америку во время новой войны. Гваюла даёт каучук через четыре года. Во время войны некогда ждать, пока это медлительное растение накопит в себе каучук. Во время войны нужны военные темпы.
Форд начал поиски растения, обладающего военными качествами, – такого, которое давало бы каучук через год. Таким растением оказался ластовник. Во Флориде – влажной и пышной, как и её название, – Форд открыл опытную станцию, где бессмертный старец Эдисон колдует над ластовником и применяет к нему потогонную систему.
Опыты Эдисона обставлены, как военная тайна. Плантации ластовника закрыты для всех, – там Америка готовится к будущим войнам.
Советские учёные приручают хондриллу. Гваюлу привезли к нам из Америки в 1925 году уже домашней. Её семена высеяли в разных частях Союза. Гваюла прекрасно взошла, стойко переносит морозы и даёт обильные плоды. В этом году она уже созреет и даст первый каучук.
Теперь о жестоком норде, несущем на Баку самумы пыли. Баку – гигантский город в жёлтой, растрескавшейся от зноя пустыне. Он окружён глиной и горами, серыми от копоти.
От норда Баку могут спасти только леса, Но какие же деревья согласятся расти на этой страшной земле, под дикими ветрами и ошеломляющим солнцем! В Баку нет деревьев. Воробьи собираются на трёх тополях около вокзала, воробьи со всего Баку, – больше им негде собираться, – и подымают шум, заглушающий пыхтенье паровозов.
Учёные из Института новых культур утверждают, что Баку может быть спасён от нордов. И не только Баку, но и города Донбасса, открытые со всех сторон степным ветрам, пыли и газам с гигантских металлургических заводов. Спасёт их айлант.
Айлант – красивое дерево. Оно, как это ни странно, не боится дыма, газов, заводской копоти и засухи. Из угара и норда оно ухитряется высасывать какие-то драгоценные для своего роста вещества.
В Пенсильвании, в Северной Америке, угольные районы покрыты рощами и парками из айланта.
Вокруг Баку должна быть создана защитная зона из айлантовых лесов.
Леса в СССР однообразны: берёза, ель, сосна, берёза, ель, сосна и так до бесчувствия. Нужны новые породы. Нужно брать деревья в Америке, в Азии, в Африке – всюду – и пересаживать их к нам в подходящий климат и на подходящую почву. Это не прихоть, это необходимость.
Мы все в глубине души испытываем страх перед истреблением лесов. Земля лысеет. Уничтожение лесов идёт быстрее, чем они растут. На первый взгляд, нет выхода из этого тупика. Но это не так, выход есть прекрасный.
А нам, на наши северные протяжения и широты, – как хотите, но только не просторы («просторы» слишком комнатное слово, чтобы передать действительное величие этих ошеломляющих пространств), – надо перенести деревья, которые быстро растут и дают прекрасную древесину.
Есть бальзамическая пихта, – она растёт в высоту на пятьдесят сантиметров в год. Есть сербская ель, – в двадцать четыре года она даёт деревья высотой в шесть метров. Есть сибирская лиственница и румелийская сосна. По сравнению с нашими тихоходами, елями и соснами, эти деревья – рысаки.
Есть деревья, высасывающие, как губка, болота. Их надо сажать в Белоруссии. Полесские болота неизмеримы, как небо. Я бывал там и на всю жизнь унёс память об этих угрюмых далях, об этих лабиринтах воды и трясин, где смерть, безлюдье и мёртвая тишина на каждом шагу на многие километры.
Канадский тополь и лиственница могут отсосать десятками тысяч насосов эти болота и выпитую воду выбросить, как пар, в пространство.
Есть деревья для солончаков и деревья для песков. В степях нужно сажать можжевельник и белую акацию, а на солончаках – тамариск.
Растения пришли к нам с юга. Юг – это исполинский конденсатор растений, родина тепла и человеческой культуры.
Юг чёрен от нагромождений листвы, где золотым слитком сверкает плод померанца. Глаза ботаников обращены к югу, как стрелка компаса стремится к ледяным пустыням Арктики.
Поэтому Институт новых культур ищет новые растения на юге.
Есть несколько очагов культурных растений, и все они совпадают с очагами цивилизации. Индия, Афганистан, Персия, Анатолия и Закавказье – родины ржи, пшеницы и льна, Китай и Япония – родина ячменя, овса и проса, побережье Средиземного моря – родина маслин и инжира, Абиссиния и, наконец, Мексика, Перу и Чили – родина картофеля, кукурузы, табака и хлопка.
Институт прикладной ботаники и новых культур отправляет в эти страны свои экспедиции. Они ищут растения, нужные Советскому Союзу. Директор института профессор Вавилов определил задачи института точно и коротко:
«Мобилизовать растительный капитал всего земного шара и сосредоточить в СССР весь сортовой запас семян, созданный в течение тысячелетий природой и человеком».
Эти слова звучат, как золотая латынь, – скупо, веско и торжественно.
Экспедиции института дают иногда «жестокие» результаты. Терпеливый селекционер бьётся десятки лет, чтобы вырастить какой-нибудь сорт растения, например засухоустойчивую пшеницу, а экспедиция привозит готовые семена этой самой пшеницы. Труды селекционера идут прахом, но вместо разочарования он испытывает радость.
Экспедиции уже привезли в СССР множество семян новых растений: гваюлы и других каучуконосов, эфироносов, текстильных, кормовых и масличных растений.
Где были экспедиции института за последние годы? Я перечислю лишь несколько стран.
В Монголии, где экспедиция прошла караванным путём пять тысяч километров. Она нашла новый овёс и пшеницу и собрала семена тысячи культурных растений.
Афганская экспедиция изучила всю историю ржи и вывезла семена семи тысяч растений. Экспедиция в Анатолию и Сирию привезла семена десяти тысяч растений, а экспедиция в страны Средиземного моря – двенадцать тысяч растений. Она работала полтора года. Между прочим, она привезла фотографии тысячелетних масличных деревьев.
Одна из крупнейших экспедиций – это экспедиция в страны Латинской Америки. Она привезла каучуковые растения и неслыханное множество семян новых сортов картофеля (сто видов), кукурузы, бобов и других растений.
Экспедиция на Памир в 1927 году нашла в холодных горных областях на высоте в три тысячи метров заросли кормовой травы – люцерны. Были собраны семена. Их отправили на север, где они должны взойти и дать урожай.
Я не буду продолжать этот блистательный список экспедиций. Довольно и этого. Американцы для своих научных экспедиций строят богатые яхты, сверкающие хрусталём и красным деревом. Наши экспедиции дёшевы и скромны. Очень часто участники их ночуют в сараях и загонах для скота, считая тропические звёзды и прислушиваясь к сопенью коров.
Привезённые семена высевают и пробуют на опытных полях института – от Полярного круга до границ Афганистана и от Владивостока до границ Литвы.
Институт, изучая растения, сделал много любопытнейших открытий. Некоторые из них на первый взгляд парадоксальны, например открытие растений «короткого» и «длинного» дня.
На севере, где белые ночи и летний день лежит между двух зорь, южные растения не вызревают. Почему? Не торопитесь отвечать. Вы скажете, конечно, что для южных растений на севере мало тепла, и попадёте впросак.
Вовсе не от недостатка тепла, а, наоборот, от избытка света.
Летние дни на юге короче северных, и южное растение изнемогает от света, чахнет от него, ему нужна густая южная ночь. Институт сделал пробу. Он искусственно затенил южные растения, посаженные на северных землях, и получились поразительные результаты, – растения начали прекрасно вызревать. Так вызрел в СССР хлопчатник из Индокитая, дающий волокно, не отличимое от шерсти, так вызрела на севере южная репа.
Первыми начали погоню за растениями американцы. Они рыщут по всему миру и находят в Китае персики весом в полкило, а в Тибете – овёс на камнях гор, где растут только лишаи.
Эпопея этих поисков заслуживает своего Джека Лондона. Американский ботаник Рок проник в горный Сиам, где до него не был ни один белый. Рок слышал, что сиамцы добывают из неведомого растения масло, которым вылечивают проказу. Рок играл в прятки с опасностями, риск неотступно шёл за его спиной, но растение было найдено, и семена его Рок привёз в Америку.
Американцы нашли сахарный тростник, легко переносящий зиму, растение, клубни которого дают крепкий клейстер для аэропланных пропеллеров, и дикие арбузы в пустыне Калахари.
Американцы нашли сахарный тростник, легко переносящий морозы. Это понятно, – Америка съедает сахара столько же, сколько иные страны хлеба. Есть страны, где каждый человек съедает восемьдесят два кило сахара в год, например Сандвичевы острова.
Через пятнадцать – двадцать лет Советскому Союзу понадобится от шести до тринадцати миллионов тонн сахара в год. Сахар будет стоить не дороже хлеба. Но свёкла не может дать эти горы сахара, – свёкла растёт только на Украине, в полосе лесостепи. Сахара не хватит.
Нужны новые сахаристые растения, и они уже найдены. Прежде всего это «сладкие палки», сахарный тростник. – У нас есть своя Арктика и свои тропики – батумское побережье. Первые пробы доказали, что яванский тростник хорошо вызревает в Сухуме и Батуме.
Потом – кукуруза и сорго. Кукурузный сахар – самый дешёвый. Он особенно хорош для фруктовых консервов. Громадные плантации кукурузы можно разбить около Днепростроя, где будут созданы фруктовые консервные заводы. Сорго прекрасно растёт в южных степях и по берегам Азовского моря.
Пока только один завод во Владикавказе добывает из кукурузы и сорго сахар и сироп. Собираются строить второй большой завод около станции Беслан.
Синие цветы цикория напоминают о кофейном паре. Пар пахнет заморскими странами, а наивный цикорий скромно растёт в полях срединной России. Он наивен и прост, – он растёт на скудной земле, не страдает от холода и не боится вредителей. Цикорий может давать хороший сахар. Завод Шенебека на Эльбе первый начал изготовлять цикорный сахар. Этот опыт должен быть перенесён в СССР.
Осень на Украине, на берегах Азовского моря пахнет свежестью и перезрелыми дынями. На многие километры лежат золотые бахчи, чуть седоватые от паутины. В куренях вздыхают беззубые сторожа-старики. Они сжимают арбузы трясущимися руками и по лёгкому треску узнают их вкус и зрелость. С моря приходят просмолённые байды и грузят горы арбузов в Севастополь, Ростов и Одессу.
Бахчи – это сахарные плантации. Крестьяне варят из дынь сладкий мёд – бекмес. В некоторых сортах дынь – восемнадцать процентов сахара, а в арбузах и тыквах – двенадцать процентов. Тыква с одного гектара даёт четыре тысячи кило сахара.
Так идиллические баштаны с идиллически воспетыми сторожами превращаются в сахарные плантации, и веянье индустриального века смывает сонный прадедовский покой баштанов.
На сухумском базаре продают куски лиловой кожи. Её покупают на сантиметры. Кожа, если её пожевать, очень острого и приятного вкуса. Это алыча, спрессованная мякоть дикой сливы. Из неё делают острую приправу к жирным азиатским блюдам и туземную горчицу – соцобели. От соцобели спирает дыханье и глаза наливаются кровью.
В 1922 году я уснул в горах около Цебельды, в громадном заглохшем саду, похожем на девственный лес. Синева, доведённая до блеска, стекала с гор свежими волнами. На лицо падали с исполинского дерева маленькие оранжевые плоды алычи. У них был сладкий и немного терпкий вкус.
Я не знал тогда, что вот этот плод нужен нашему полярному северу, как хлеб. Я не знал, что полярные путешественники ценят его дороже золота потому, что алыча – надёжное средство против цинги.
Есть сорта алычи, которые вытягиваются вверх тонким и ровным стволом в четыре метра и лишь в самом верху дают крону. Эти сорта до войны вывозились из Сухума во Францию для украшения версальских парков.
Так дикое растение приобретает биографию.
Я знал человека, воспринимавшего всё окружающее только обонянием. Он был близорук и рассеян. Рассеянность сродни глухоте, человек рассеянный не прислушивается к звукам. Поэтому вся жизнь для него состояла из запахов. Вечера пахли пылью и дождём, море – льдом, а чернила – ржавчиной. Как моряк видит береговые огни на полчаса раньше всех пассажиров, так он улавливал запахи на полчаса раньше обычных людей. Он был дегустатором запахов. Я вспоминаю о нём, когда пишу эти строки об ароматических растениях.
Экзотика преследует меня по пятам. Первое растение – это айован. Оно родом из Индии, но его можно очень легко разводить в Средней Азии. В нём много тимола. Тимол асептичен. Он обеззараживает, и потому из айованового сока делают мыло и зубную пасту.
Французский писатель Пьер Амп написал книгу «Песня песней», как бы продушённую насквозь. В ней он описывает парфюмерное производство на юге Франции. Он много пишет о лаванде.
Лавандовое масло идёт в духи и на приготовление лака. Сухие цветы лаванды сжигают и окуривают их дымом меха́ и ткани от порчи. Жестокий запах нафталина, преследующий нас каждую осень, можно заменять едва заметным и тёплым запахом лаванды. Лаванда даёт крепкий мёд. Она растёт в южных странах на солнечных склонах гор. Её собирают в полдень, в безветренные и знойные дни, иначе половина запаха улетучится. Сухие цветы лаванды сильно пахнут несколько лет. Их рассыпают под коврами.
У нас лаванда прекрасно может цвести на крымской яйле и на побережье Чёрного моря, от Новороссийска до Туапсе.
Голландия – классическая страна тмина. Хлеб с тмином, сыр с тмином, ликёр с тмином – этот обычай пошёл из Голландии. Раньше зёрна тмина очень легко опадали от ветра. Пропадала большая часть урожая. Голландцы вывели сорта тмина с неопадающими зёрнами. Так в корне был изменён закон природы.
Захолустная герань – символ мещанского уюта, – краснеющая, как засидевшаяся невеста за чисто протёртыми окошками, может, оказывается, заменить розовое масло. Герань родилась в Алжире. Алжир изнемогает от зарослей герани и её настойчивого запаха. Вся ценность герани – в пахучих листьях.
Наконец, ирис и померанец, принесённые к нам из Флоренции и Калабрии, дают тончайшие ароматические экстракты для духов.
СССР может легко и в сравнительно недолгий срок наладить экспорт запахов. Запахи легко превращаются в валюту.
Я сознательно не упоминаю о серебристой мимозе. Заросли её тянутся вдоль железнодорожной линии Батум – Ланчхуты. Эта мимоза – прекрасный дубитель. Я не упоминаю о кормовой траве тефф из Абиссинии. Она растёт даже на песке. Я не упоминаю о новых сортах пшеницы и о многом другом. Работы института, даже изложенные скупым телеграфным языком, могут занять толстые томы по пятьсот – шестьсот страниц.
В сентябре начинается листопад. Страна бывает покрыта золотом и синевой. Тихие дожди листвы шуршат под холодным солнцем, и Москва-река несёт ворохи листвы. Листва пахнет винными пробками.
Как умирает лист? У основания черенка нарастает пробковый слой, он отделяет лист, и при первом же лёгком ветре или утреннике лист падает, кружась, на землю.
Тонкий пробковый слой шуршит под ногами. На сорокалетней берёзе двести пятьдесят тысяч листьев. Они весят тридцать два кило. Гектар берёзового леса отряхает с ветвей каждую осень тридцать две тысячи кило сухой листвы. Сколько пробки, которую никак нельзя использовать, гниёт в лесах!
Настоящую пробку добывают из коры пробкового дуба. Классические страны пробкового дуба – Испания и Алжир. Но есть пробковый дуб и в саду Смецкого, под Сухумом. Рощи пробковых дубов есть под Кутаисом. Этот дуб прекрасно растёт не только в Закавказье, но и в Крыму.
Поиски пробковых деревьев начаты недавно. Но уже нашли на Дальнем Востоке и на Украине бархатное дерево. Его кора даёт пробку, луб – жёлтую краску, а древесина – упругие лыжи и части самолётов. Нашли пробковый берест, на котором слой пробки лежит кольцами.
Нас окружают неслыханные богатства. Жизнь растений берёт нас в плен, как сумрачные и пышные заросли. В ней спрессован драгоценный материал. Его хватит на сотни книг и на многие часы работы. Неподвижное растение заражает нас действительностью. Скука растворяется в свежих запахах, усталость проходит or прохладного прикосновения листвы, гениальная мысль заключена в приручённой гваюле. Поэтому я посвящаю этот очерк всем, кто не видит романтики нашей эпохи и оплакивает пафос недавних лет. Есть пафос борьбы и пафос упорной и талантливой работы. Есть романтика Перекопа и романтика селекции. И то и другое равноценно.
1930
Примечания
Впервые в журнале «30 дней» (1930, № 7).